В тени невинности

– Терпи, – холодно сказал я. – Рана сквозная, придётся помучаться.

Я повторил процедуру ещё раз. Потом дал ему перевести дух и нанёс тонкий слой мази с обеих сторон. Закрепил салфетками и новой тугой повязкой.

На нём не было лица. Теперь я в полной мере прочувствовал это выражение. От утрешнего высокомерия и хитрого прищура не осталось и следа. Черты лица стали невыразительными, практически незаметными на белом полотне, именуемым лицом. Впрочем, стоит отдать должное: за всё время мальчик ни разу не заплакал. Удивительная выдержка для человека, тем более такого юного.

– Где… я?

– Я принёс тебя домой. Ты отключился у лестницы.

Он сморщился, сжимая в ладонях покрывало.

– Мои вещи… Где?

– Оставил их там.

– Что? – трясущимися губами прошептал он.

– Ну прости, мне было довольно тяжело.

– Он… Они найдут.

– Бандиты?

– Д-да. Они поймут… что в городе не одни, – он скосил взгляд на меня. – Найдут нас.

– Не найдут.

– Но…

– Я заберу твой рюкзак, если это так важно.

– Ладно.

Он откинулся на кровать, прикрыл глаза ладонью. Светлые волосы рассыпались по подушке, будто пожелтевшая солома. Я позволил себе немного понаблюдать за ним, а затем достал из шкафа одеяло, помог снять обувь и жилет. Каждое движение сопровождалось приглушёнными ругательствами и стонами. Болью. Но мальчик не хотел показывать свои страдания постороннему человеку, поэтому забрался под одеяло и отвернул голову к стенке.

– Я пойду за вещами, пока не стемнело. Не вставай с кровати, ладно?

– В моём положении только бегать, – съязвил он.

Я покачал головой, накинул на плечо рюкзак и вышел из комнаты.

Перед тем как закрыть дверь, я услышал тихий вздох, ужасно напоминающий сдавленное «спасибо». Может, мне это послышалось?

Но от этого слова мне стало тепло на душе.

Мне понадобилось всего десять минут, чтобы добраться до вещей. К счастью, они были не тронуты. Следов бандитов также не было. Воодушевлённый лёгкой победой, я поспешил домой, но всё оказалось далеко не так просто. Уже на полпути, когда я сворачивал к дороге, ведущей в частный сектор, раздался рёв мотора, приглушающий громкие мужские голоса.

Я спрятался за покосившимся забором среди деревянных коробок и прочего мусора и затаил дыхание. На этот раз машина двигалась одна. Она остановилась, и из неё вывалилась группа людей. Насколько я мог судить сквозь щель в заборе, то было шестеро коренастых мужчин с оружием в руках, четверо из которых двинулись в сторону двухэтажных квартирных домов (туда, к слову, и вела злосчастная лестница), а двое направились в мою сторону.

Я напрягся и лёг плашмя на землю, стараясь не шуметь. Холодная трава неприятно щекотала лицо. Себе я поклялся: если заметят, то живым не дамся. Буду сражаться до последнего. В душе, я, конечно же, надеялся, что до этого не дойдёт.

– Думаешь, он ещё здесь? – послышался голос одного из мужчин. – Он может прятаться где угодно. Как иголка в стоге сена. Только зря время теряем.

Внутри меня всё похолодело. Естественно, я принял эти слова на свой счёт, но, пораскинув мозгами, понял: о моём присутствии знать они не могут. Но тогда о ком? О… мальчике?

– Джонсон настроен серьёзно, так что для него это не преграда, – ответил другой. – Для него найти засранца – дело чести.

– Интересно, что же между ними на самом деле произошло…

– Не нашего ума дело, Уилл. Айзек по-любому ещё в городе, а мальчишка с ним. Поймаем – тогда и будешь вопросы задавать.

– Кому?

– Айзеку, конечно.

– Ха-ха, этот расскажет. Да Джонсон его лично заткнёт. Погубил его мальчик, ой, погубил.

– Сам виноват: раньше нужно было соображать. Или ты думаешь, что Ал…

– Эй, смотри, – перебил его бандит. – Там у лестницы парни что-то нашли.

– Похоже, кровь.

Я позволил себе набрать воздух в лёгкие и порывисто выдохнуть, стоило им отойти. Теперь не было сомнений: он мне соврал. Даже лёжа на постели в моём доме, продолжал лгать своими дрожащими белыми губами.

Как. Он. Посмел.

Я тоже хорош. Позволил обмануться. Я даже не знал, на кого злюсь больше: на мальчишку или самого себя. Что ещё можно было ожидать от незнакомца? Освальд ведь учил, что нельзя доверять. Никому, кроме себя.

Заставив себя молча проглотить гнев, я пополз по траве в сторону дома. Земля обжигала холодом, но для меня было главным лишь то, что эти люди не заметили моего присутствия.

И только у дома я вновь вспомнил, что предстоит нелёгкий разговор. Вряд ли это закончится чем-то хорошим. Но я был обязан выяснить всю правду. Любым способом.

Когда я зашёл в комнату, увидел его сидящим на кровати. Он смотрел в окно (единственное в доме не заколоченное досками) и крутил в руках зелёный игральный кубик.

– Талисман, – пояснил он, почувствовав мой вопросительный взгляд. – А у тебя тут уютно.

Я слабо кивнул. Бросил на матрас его рюкзак и скрестил руки на груди, стараясь сохранять спокойствие.

– Ничего не хочешь мне сказать?

Повернувшись, он посмотрел на меня с выражением полного безразличия.

– Спасибо.

– Я не об этом. Не хочешь рассказать мне правду? Кто эти люди и почему они преследуют тебя?

– Не понимаю.

– Нет, ты всё прекрасно понимаешь. Я знаю, кого на самом деле ищут бандиты. И я не собираюсь подставляться под удар из-за двуличного мальчишки вроде тебя.

Он потупил взгляд.

– Оу, вот как.

– Это всё, что ты можешь сказать?

– Ну да.

Злость накрыла меня с головой. Неужели он не понимает, какие последствия могут ожидать? Это же не шайка мародёров, а вооружённая до зубов банда!

– В таком случае я просто выкину тебя отсюда. И не стоит меня шантажировать: ты всё равно не знаешь, где находится мой дом. Завяжу тебе глаза и оставлю под деревом. И мне будет плевать, что с тобой станет.

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Для начала правду. Вряд ли моё отношение к тебе изменится, но этого будет достаточно, чтобы не выкинуть тебя на улицу с дыркой в ноге. Пока что.

Он подпёр голову рукой и вздохнул, будто я для него назойливая муха, мешающая заснуть.

– Эм… Я просто не узнал их сразу. Да и шантажировать тебя я не хотел – ты сам меня вынудил.

Его слова стали последней каплей. За один шаг я преодолел разделяющее нас расстояние и схватил мальчика за волосы на затылке, заставляя посмотреть мне в лицо. Он пискнул и сжал губы.

– Я не добрый дядя, который будет вечно носить тебя на руках. Ты мне никто, и я ничем тебе не обязан. Не вынуждай меня идти на преступление против совести.

– Отпусти.

– Кто ты такой? На самом деле.

– Не думаю, что ты готов к настолько длинному рассказу.

Как же он меня утомил. Я потянул его с кровати, заставляя упасть на пол. Но, кажется, он даже этого не заслужил. Прикусил губу, кривясь от боли, чтобы не закричать, и подтянул к себе больную ногу, с ненавистью смотря на меня.

– Что дальше? Организуешь пытку? – с вызовом бросил он, лишь бы пристыдить. Но мне не было стыдно.

– Я отнёсся к тебе как к человеку. Это единственное, о чём я жалею.

Не знаю, что в этой фразе заставило его помрачнеть и унять свою невыносимую наглость, но он тут же затих, пряча взгляд.

– Я человек, ясно? Может быть, не очень хороший. Но будь ты на моём месте, поступил бы так же.

– Не думаю.

– А думать и не надо. Если бы все вокруг думали, перед тем как что-то сделать, то может и эпидемия не случилась бы. И ты бы меня не принёс сюда. Застрелил прямо там, в подсобке. Но ты этого не сделал, потому что есть ещё что-то, кроме «думать». Ты поступил по совести. По зову морали. А я не верю морали, потому что постоянно оказываюсь в заднице, вроде этой. Да, я соврал тебе. Но ты и представить себе не можешь, сколько раз меня предавали. Я не хочу, чтобы это повторилось.

Я опустился на стул. Сформулировать ответ на такое душевное излияние было непросто. Он словно рассказал всё, не сказав ничего конкретного. А мне нужно было знать точно. Всю правду.

– Айзек – это ты или твой отец? Если он, конечно, твой отец.

– Нет, нет. Он… просто был близким мне человеком. Я сказал, что он мой отец, потому что…

– Хотел меня разжалобить?

– Когда у тебя нет физической силы, остаётся использовать любую особенность, чтобы выжить.

– Хорошо… То есть ладно, я могу это понять. Но…

– Я не думал, что задержусь в Виллсайле дольше двух дней. Для меня ты был всего лишь первым встречным. Безымянным. Я не чувствую вины. Я привык находиться среди людей, где убийства и ложь – это повседневное явление. Только сейчас я понимаю, что ты другой. Мне странно слышать, когда ты упрекаешь и злишься на это, а не… переходишь к каким-то радикальным действиям? Я не знаю. У меня болит голова и нога, я просто хочу вырубиться и пролежать так до завтрашнего дня. Ты можешь меня выгнать, но… Ты же ведь не хочешь этого, правда? Зачем ты тратил на меня медикаменты, если там, – он указал на окно, – меня убьют. В лучшем случае. Поверь, если ты сдашь меня Джонсону, то тебя в живых тоже не оставят. Я не буду говорить о тебе, но они всё равно поймут. Джонсон этим и отличается от остальных. У него есть голова, и он умеет ей пользоваться. Он не поверит, что я самостоятельно смог обработать рану.

Он уставился на меня так, что по моим рукам и спине пробежали мурашки. Это был взгляд взрослого, сознательного человека, а не того наглого мальчишки с улицы.

– Почему Джонсон ищет тебя? – спросил после короткой паузы.

– Я точно не знаю. Честно не знаю. Дело в Айзеке, но в подробности он меня не посвящал. Теперь, когда он мёртв, спрос будет с меня.

– Даже если они не найдут тебя здесь… Куда ты будешь идти дальше?

– Не знаю. Я просто бесцельно скитаюсь по городам и ищу что-то такое, что я смог бы назвать домом. Пока у меня получается плохо. Может, такое место просто не существует?

Странно, но во мне не осталось и следа злости. Тягучая печаль и капелька любопытства, но точно не злость.

– Меня зовут Алекс, – сказал мальчик. – Ты можешь меня ненавидеть. У тебя есть на это право.

Я молча кивнул. Поднялся, помог ему забраться на кровать. Он тут же распластался на матрасе, блаженно прикрывая глаза. Я приметил, что он всё ещё сжимает в ладонях тот самый зелёный кубик. Мне даже стало интересно, откуда он, но спрашивать, разумеется, я не стал. Только хмуро (так получилось против моей воли) сказал:

– Я разрешу тебе остаться, пока нога не заживёт. Но когда ты сможешь ходить, тебе лучше воспользоваться этим и уйти.

– Ладно. Я уйду, но прежде хотелось бы узнать твоё имя.

Алекс (как непривычно мне это имя) посмотрел на меня, прищурив один глаз. Я не хотел называться, но это уже было как-то невежливо. Он же сказал своё имя.

– Фирмино.

– Чего? – он скривился. – Это ругательство или тебя назвали в честь каких-то таблеток?

Нет, он всё-таки меня раздражает.

– У меня нормальное имя. Я итальянец.

– Ну, у тебя такой акцент, что грех не понять.

– Тогда зачем ты пытаешься меня оскорбить?

– Эй, я не оскорблял. Просто это дурацкое имя. На твоём месте я бы взял псевдоним.

– Если тебе что-то не нравится, то я с радостью покажу, где дверь.

– Не горячись. Мне не нравятся длинные имена. Буду называть тебя Фир. Пойдёт?

– Пойдёт.

– Тогда рад знакомству, Фир.

– Я тоже, – «наверное» добавил мысленно.

Он улыбнулся, а я молча вышел из комнаты.

Запись третья. Чердак

Порой мне хочется уехать отсюда. Не знаю, куда и зачем; я просто хочу держать руль прямо до тех пор, пока не упрусь в стены какого-нибудь города. Хочу начать жизнь с чистого листа. Собрать вещи в маленький чемоданчик, поставить кассету в рабочую магнитолу и не оглядываться. Больше никогда.

Почувствовать себя свободным и проникнуться эйфорией дороги… чего-то светлого, что ждёт меня в будущем. Откреститься от огорчений, боли, злости. Забыться. Стать тем, кем я всегда мечтал быть. Я точно знаю, что моё счастье не здесь. Но уйти отсюда я не могу.

На то много причин. Тёплый дом, вкусная еда, чувство безопасности и все мои воспоминания. Они здесь, спрятаны на чердаке под скатом крыши, где Освальд рассказывал мне истории о правителях Англии. На кухне у деревянного стола, где мы обедали и ужинали вместе. В гостиной рядом с креслом, где любила вязать миссис Бейтс. В моей маленькой комнатке, где с потолка сыпалась штукатурка. Я привязан к этому месту.

Иногда мне кажется, что я исчезну вместе с ним.

На самом деле мои мечтания не были такими нелепыми. Ходили слухи об общине выживших на севере страны. Поселение, нет, настоящий город, где люди занимаются повседневной рутиной: работают, смотрят телевизор, играют в карты, а по вечерам расслабляются в пабах. Высокие стены, электричество и целая куча военных. Там было абсолютно всё, о чём я мечтал. Но как туда попасть? Да и существует ли это место на самом деле?

Мечтать – значит страдать. Но я, подобно любому человеку, не мог не мечтать.

А появление мальчишки лишь сильнее раздразнило моё воображение. Он говорил, что прошёл полстраны, верно? Может, он видел этот город? Он должен был знать. Обязан был знать хоть что-нибудь.

И я решил выпытать у него. Весь вчерашний день мальчик проспал; лишь утром и вечером, когда я приходил поменять повязку и дать обезболивающее, он поднимался с постели и обменивался со мной парочкой бессмысленных фраз. Говорил он без лишних эмоций, но я всё равно чувствовал холод в его голосе. У меня не было причин проявлять к нему симпатию, но его пренебрежение отчего-то удручало. Поэтому я решил попытаться сблизиться с ним. Я не хотел привыкать к нему или требовать этого взамен – мне просто хотелось разрушить тягучее напряжение. Вот и всё.

Подумав, что ему могут пригодиться костыли для свободного передвижения по дому, я прорылся весь вечер на чердаке, ведь точно помнил: они были где-то здесь. Костыли я смог отыскать, а вот нужные слова – нет.

Я надеялся сегодня выстроить с ним полноценный диалог. Попытаться. Мне несколько стыдно признаваться, но для этого я даже заранее подготовил темы для разговора и выписал их на листочек. Здесь были как нейтральные вопросы, так и довольно важные для меня. И первым по важности я, конечно же, поставил вопрос о городе на севере.

Сжимая список в руке, неся костыли под мышкой, я подошёл к двери и несколько раз постучался. Откликнулся он не сразу (видимо, я его разбудил), только через несколько минут пробурчал:

– Заходи.

Я зашёл в комнату, пряча смятый листок в кармане брюк, и вдруг растерялся, как маленький беспомощный мальчик. Мне стало неловко от этого пристального надменного взгляда. Всё-таки асоциальность сильно сказывалась на моём поведении – я вновь не знал, как начать разговор. Даже заранее заготовленные вопросы не помогли. К счастью, Алекс (я никак не могу привыкнуть к его имени) отличался болтливостью, поэтому начинать диалог первым мне не пришлось.

– Сегодня солнечный день, правда? – он кивнул на окно, которое я предусмотрительно зашторил.

– Да.

– Сейчас ведь осень. Дождь, грязь, серость. Ранний вечер и позднее утро. Туман, из-за которого мурашки по коже. Порой мне кажется, даже солнце надо мной светит по-другому. Тускло и блёкло. Ты когда-нибудь ощущал это?

Я замялся. Рассеянно протянул ему костыли, решив проигнорировать вопрос.

– Возьми.

– И с кем я разговариваю… – презренно бросил он, дотягиваясь до деревянной рукояти. – Спасибо.

– Пользуйся. Если что, я могу подкрутить под твой рост.

Неловкость во мне нарастала ещё сильнее. Неужели так трудно просто вести себя как обычный человек? Оказывается, трудно. Особенно когда из твоей памяти стёрлись все черты этого «обычного человека».

– Думаю, пойдёт. Я никогда не ходил с помощью таких штук, – он с любопытством провёл пальцем по лакированной поверхности. – Забавно.

– Алекс.

– Да?

– Я… я просто хочу знать…

– Да? – Алекс посмотрел на меня, выразительно приподняв бровь. – Говори.

– Если тебе что-то понадобится, то… ты можешь сказать мне об этом. Я тебе не враг.

– Но и не друг. Ты же сам сказал: «Ты мне ни брат и ни друг, так почему я должен тебе помогать?» Ну, или что-то в этом роде.

– Тогда ситуация складывалась не в твою пользу, а теперь мы живём под одной крышей. Временно, но всё же, – я говорил уверенно, несмотря на внутреннюю растерянность. – Послушай, Александр, если тебе станет хуже или вновь понадобится помощь, то я имею право об этом знать. Я много думал за этот день и…

– Стоп. Как ты меня назвал?

Я смешался. Неужели опять ляпнул что-то не то?

– Эм… Александр?

– Меня зовут Алекс.

– Разве это не твоё полное имя?

– Что? Нет, конечно, нет. Просто «Алекс» без всяких импровизаций, ладно? Мы же хотим поладить, я правильно понимаю?

Его настойчивая интонация напоминала мне тон первого учителя математики. О да, я помнил его. Низкий мужчина со смешными усами, который подходил в упор так, что расстояние между моим лицом и его составляло всего пару дюймов, а затем начинал читать лекцию о правильном поведении. О том, что можно и нельзя делать. И говорил он это мед-лен-но, двигая губами подобно корове, жующей жвачку. Мне было противно и одновременно с тем хотелось рассмеяться. Но сейчас я не ощущал ни того ни другого. Мне было не по себе.

– Ладно. Просто Алекс.

– Вот и отличненько! – он улыбнулся, но на душе у меня всё равно было гадко.

– Отлично, – скептично произнёс я. – Раз тебе ничего не нужно, я устрою обход города.

– Уверен, что это хорошая идея?

– Лучше быть готовым к нападению, чем сидеть в неведении. Я действую тихо и быстро.

– Тогда удачи, – он упал обратно на подушку, подтянул к себе одеяло и широко зевнул. – И всё же… будь осторожен.

– Буду. Не сомневайся.

Я так и не спросил его о том, что хотел. Молодец, Фирмино, ты упустил возможность узнать что-то важное. Глупо, так глупо… Я ударил кулаком в стену, пытаясь успокоиться.

Пора приступать к делам.

Я спустился на первый этаж и открыл дверь, ведущую в мастерскую. Любимое место Освальда. Было когда-то. Он часто прятался здесь, среди инструментов, чтобы побыть наедине с тишиной. Прятался ото всех, даже от меня. После того как его не стало, мастерская превратилась в склад для всякого железного хлама вроде сломанной электротехники. Над верстаком, святой всех святых Освальда, кто-то повесил цветастые плакаты из журналов прошлого века, на которых были нарисованы фигуристые женщины. Понятия не имею, кто счёл эту идею хорошей, но порой у меня чесались руки сорвать плакаты и выкинуть в мусорный бак. Почему я так и не поступил? Не знаю.

Железный стеллаж, пластмассовые и деревянные коробки. Я знаю наизусть каждый уголочек дома, но отчего-то всегда долго роюсь на полках, в поиске нужного инструмента.

Вот и сейчас я долго обыскивал мастерскую, чтобы найти кованый топор, который Освальд использовал для рубки леса. Он был совсем не похож на мой топорик для дров. Массивный, тяжёлый и очень-очень старый. Им никто не пользовался года три: повода на это не находилось. Забавно.

Нашёл я его в большом чёрном ящике, под органайзером с болтами. Провёл пальцем по острию топора, вспоминая, как мы ходили по весне в лес, чтобы нарубить древесины для новой мебели. Остро, прямо как в старые времена.

Забрав инструмент в рюкзак, я оделся теплее и вышел на улицу. Прошёл несколько улиц и остановился у дороги. Стояла мёртвая тишина, которая лишь сильнее сжимала мою голову в тиски. Город дышал привычным спокойствием, словно ничего и не произошло. Ни следа бандитов. Я бродил знакомыми дорогами ещё несколько десятков минут, не выходя за пределы пустынного частного сектора. Непохоже, чтобы кто-то посторонний бывал здесь, но беспокойство всё равно не отпускало меня.

Наконец, я наткнулся на небольшой клён, стоящий на обочине. Самый обычный клён средних размеров, чья листва была поражена паразитами. Я оценил толщину ствола и кивнул своим мыслям. Следовало действовать быстро. Расстегнув рюкзак, я достал топор. Он идеально лёг в мою ладонь. Благо что-что, а рубить деревья я умел. Замахнулся, ударил, и так снова и снова.

На дереве оставались глубокие разрубы, будто старые раны с неровными краями. В голове всплыла картинка: окровавленная нога Алекса и его измученное лицо с синими губами и впалыми веками. Я вдруг почувствовал головокружение. Страх и осознание. Как тогда, с Освальдом. Пистолет в моих руках и его крик. Перед глазами потемнело – я вновь занёс топор над головой и выронил его на землю, пытаясь отдышаться. Согнулся пополам, подавляя приступы тошноты. Раньше меня часто мучили панические атаки. А сейчас… сейчас тревога была моим обычным состоянием. Наверное, я просто нуждаюсь в отдыхе. В давно забытом чувстве покоя.

Я буду самым большим счастливчиком на свете, если не сойду с ума до весны.

Отдышавшись, я принялся за работу. На этот раз успешно – клён послушно склонился передо мной. Послышался хруст, и дерево упало поперёк дороги, заграждая въезд. Теперь никто не посмеет даже приблизиться к моему дому. (Вряд ли бандиты станут петлять по тропинкам леса, лишь бы добраться до десятка очевидно заброшенных домиков).

Колючее чувство тревоги не отпускало. Вытерев пот со лба, я спрятал топор обратно в рюкзак. Теперь мне предстоит выполнить задачу в сто раз труднее рубки дерева. Разговор с Алексом. Я долго откладывал его, но мне необходимо сделать это. Я обязан.

Однако по возвращении домой, зайдя в его комнату, я обнаружил её пустой.

– Алекс! – позвал я.

Куда он мог уйти? То есть, конечно, уйти далеко он не мог, но… Я бросился в ванную. Никого. Пробежал коридор, спустился на первый этаж. От мальчишки и след простыл.

– Алекс, какого чёрта?

Внизу его тоже не было. Ни во дворе, ни на кухне, ни в гостиной. Нигде. Я вернулся к комнате, где в последний раз его видел. Постель не заправлена, рюкзак лежит на комоде. Я немного успокоился: Алекс не ушёл бы без рюкзака. Тогда где он?

Выйдя из комнаты, я заметил приоткрытую дверь на чердак. Стоило догадаться. Я бесшумно поднялся по узкой лестнице в самой дальней части коридора и заглянул в щель. Мальчик сидел на коробке, держа что-то в руках, а рядом с ним были брошены костыли. Я подтолкнул дверь и зашёл внутрь, в душе вскипая от злости. Он не должен был видеть то, что здесь находится. Не смел касаться своими руками сокровищ памяти, запертых в самом дальнем углу дома.

– Что ты здесь делаешь? Я не разрешал тебе сюда заходить!

– Кто это? – он держал в руках деревянную рамку и пристально смотрел на фотографию в ней. – Кто эти люди?

Я опёрся о дверной косяк, не находя слов для ответа. Я не хотел, чтобы кто-то видел эти фотографии. Моя святыня была нагло осквернена мальчишкой, не имеющим и грамма уважения ко мне.

– Неважно. Уходи.

– Они… Твоя семья?

– Прошу тебя.

– Просто ответь на мой вопрос, и я уйду.

В горле пересохло. До сих пор лица на этом фото вызывали у меня горечь и щемящую тоску. А ведь тогда, стоя перед объективом камеры и слепо наслаждаясь моментом, я не мог представить, что ждёт впереди. Не мог представить, что рука Освальда, лежащая у меня на плече, уже никогда не взъерошит мои волосы.

– Двенадцать, – тихо произнёс я, желая лишь поскорее отсюда уйти. – Нас было двенадцать человек.

Алекс провёл большим пальцем по глади слегка потрескавшегося стекла.

– Неужели не осталось никого, кроме тебя?

– Никого.

– И как давно ты живёшь один?

– Больше года. Ты обещал уйти, когда я отвечу на твой вопрос. Вопрос исчерпан. Тема закрыта.

Он не хотел уходить – я видел это. То ли из вежливости (хотя вряд ли она у него была), то ли из-за нежелания ругаться со мной, он выпустил из рук фотографию, ставя её на законное место.

– Так… это ты? Мелкий, в голубой рубашке, – он дождался моего короткого кивка. – Мило. Я серьёзно. Ты тут круто получился. Беззаботный ребёнок, который даже не задумывается, что ждёт его в будущем, – в голосе его появились нотки иронии, но в глазах отразилась печаль. – Он уверен: всё впереди. А потом он повзрослеет и поймёт, что дальше нет ничего, кроме пустоты, которую придётся заполнять своими руками. И в тот момент, когда он осознает это, детство закончится. Я прав?

Алекс нагнулся к коленям, опуская голову так, что длинная чёлка практически закрыла его лицо.

– Я знаю, каково чувствовать тоску по прошлому, по людям, оставшимся там, – продолжил он. – Чтобы с ними не произошло, я не стану говорить: «Мне жаль». Потому что это не так. Но я могу понять твои чувства.

Сквозь маленькое, круглое окошко падали редкие лучики, и оттого светлые волосы Алекса казались ещё светлее. В контрасте темноты чердака и этих редких лучей мальчик выглядел завораживающе, но я, занятый его словами, не мог оценить всей красоты картины. Забавно. Алекс, подобно выкинутой мной вещи, причиняющей боль одним своим существованием, сидел среди коробок и ящиков предыдущих жильцов дома. Но ведь он здесь. Ни картина и ни призрак. Настоящий человек.