скачать книгу бесплатно
«Шел бы ты уже на хер» – процедил про себя Дэйв. Компания Матса его раздражала. Дэйв явно слышал в каждом слове этого коренастого коротышки немой упрек в своей непутевости: холостой, бездетный, безответственный, «что хочу – то ворочу». За упрек этот хотелось дать в челюсть, но одновременно Дэйв понимал, что первопричина – это зависть. Уродливая жена, тупой сын, однообразные вечера в захламленном домишке и самые примитивнейшие из всех человеческих планов на будущее. А главное: осознание того, что он-то вынужден таскать пятидесятикилограммовые мешки с мукой именно потому, что ни на что иное не годен, и пять тысяч франков в месяц больше нигде не достанет. В то время как Дэйв может свалить в любой момент, да еще и позволяет себе немыслимое: не думать о работе! Вот подлец.
Странно, но эта очевидность не доставляла Дэйву снисходительности, и ему казалось, что еще десяти минут вполне достаточно, чтобы по-настоящему возненавидеть этого лопоухого и пучеглазого неудачника. С другой стороны, Дэйв мог легко сослаться на то, что ему нужно куда-то поблизости и тем самым избавиться от Матса, однако же, он этого не делал, а потому, был согласен, что и впрямь не прочь найти идеальный объект для своей ненависти. За два месяца, проведенных на мельнице, претендентов на эту роль Дэйв видел предостаточно, но Матс словно выиграл этот кастинг, когда нагнал его и лишил удовольствия от меланхоличного созерцания жизни чужой и возбуждающего осмысления жизни своей, каковой она будет в наиближайшие пьяные часы.
Тут, как раз вовремя, во дворе одного из домов Дэйв заметил беременную женщину. Судя по животу, она была уже месяце на восьмом, и в данный момент суетилась рядом с небольшим розовым кустиком, орудуя садовыми ножницами. Мозг сразу дал сигнал к привычному для него творчеству, но в этот раз Дэйву показалось, что это уже слишком.
– И что же такое ребенок? – спросил он, чтобы прогнать видение о том, что такое мертвый ребенок. – Действительный смысл жизни?
– Типа того. Новая жизнь, как-никак, да еще и созданная тобой самим.
Видимо, Матс считал, что говорит нечто совершенно новое, потому что для большей торжественности даже понизил тон, но Дэйв не смог скрыть кислой гримасы. Подобная банальщина его уже давно не вдохновляла.
– Не дай бог, конечно, но что, если созданная тобой жизнь окажется… не самой лучшей, скажем так?
– Конечно, не дай бог. Но тут уж все в его власти. Нам остается только надеется и делать все от себя зависящее, чтобы жизнь эта оказалась как можно более лучшей.
– Ну… как показывает практика, бог не слишком щепетилен к нашим надеждам. И если он действительно не играет в кости, то уж мы только тем и занимаемся.
– Что ты имеешь в виду? – пробурчал Матс, не слишком обрадованный таким поворотом разговора.
– Я говорю, что рождение ребенка – это игра в кости, лотерея. Каким бы ты ни был удачливым и благополучным, как бы ни был уверен в своих отцовских способностях, но, как ни крути, ты просто играешь наудачу. Что и как там будет с твоим «творением», ты и представить себе не можешь. И хоть ты и желаешь ему всяческого счастья и даже веришь в это, но неужели непонятно, что шансы прожить убожеством ничем не меньшие?
Дэйв остановился на перекрестке и подкурил.
– Ты какой-то слишком уж… черный внутри, – прокомментировал Матс.
– Я туда, – Дэйв указал направо, в сторону улицы Дюрера.
– Мне прямо, – ответил Матс и протянул руку. – Будь здоров, Дэйв.
– Буду, – Дэйв пожал неожиданно вялую ладонь Матса и пошел своим путем.
Улица Дюрера вела в центр города, и вечернее оживление на ней было заметнее, хотя оживление в городе с населением в двадцать тысяч жителей всегда можно считать относительным. Кажется, что в подобных городках даже праздники и торжества происходят как бы по какому-то заготовленному сценарию, который ни в коем случае не должен нарушить давно принятый ритм жизни. Дэйв даже не сомневался, что если сосредоточиться на наблюдениях, то можно будет заметить, как в одно и то же время из-за одного и того же угла выходит один и тот же встречный прохожий, у винного магазина останавливается один и тот же автомобиль, из окна кафе за тротуаром наблюдает одна и та же физиономия. Дэйв уже года четыре не был в единственном местном кинотеатре, но не удивился бы, узнай он, что все эти четыре года там крутят один и тот же фильм. Не удивился бы он и обязанностям городского собрания на каждой сессии обсуждать и принимать одни и те же законы. Иногда он даже представлял себе, что здешние дети не взрослеют, а бесконечно переходят в одни и те же классы, а дряхлые старики десятилетиями не могут перешагнуть всем известный порог.
Дэйв не любил Эскину и не любил ее механическую жизнь. И все же мирился с ней, поскольку она его раздражала только в крайних случаях. Санторин и другие крупные города, в которых он, разумеется, многократно бывал и даже кратковременно жил, как раз не позволяли ему внутренне расслабиться, почувствовать себя независимым. Суета, спешка, жизненная многозадачность – все это словно влюбляло в себя, затягивало в роман с окружающим миром, но Дэйв давно перестал себя обманывать и убедился, что любой роман, который длится долее двух часов, выльется для него в нервное расстройство. И неважно, кто или что объект этого романа: женщина, жизнь, что-либо еще… Эскина же была давней знакомой, такой же непритязательной в выражаемых потребностях и столь же взыскательная в своей личной свободе, пусть даже свободе мнимой. И эту давнюю знакомую, от которой можно взять все необходимое, без каких-либо серьезных жертв, без лживых обещаний, Дэйв ценил. И ценил ее взаимность.
Скорее всего, как сам он думал, далеко не каждый человек испытывал к своей малой родине подобное отношение. Уютная, ухоженная и зеленая Эскина могла бы считаться синонимом благополучия, и заслуживала искренней любви своих жителей. Этот маленький городок был едва ли не главным объектом пищевой промышленности во всей Сантории, средняя зарплата в нем была не ниже, чем в столице, и даже сбегающие в колледжи юноши и девушки очень часто в итоге возвращались домой, предпочитая сытую стабильность истерии великих свершений. А может, назад их звали вдохновляющие пейзажи из тридцатиметровых стен соснового леса, покрывавших склоны пологих гор, и окружавших плотным кольцом узкую долину, в которой Эскина и нашла свой приют. Дэйв иногда вспоминал, как один его знакомый однажды сравнил местные красоты с лицом матери, а свежий горный воздух с нежным материнским поцелуем, и брось ты все это навсегда – тоска просто изглодает сердце. Сам Дэйв не был столь сентиментален и только посмеивался над подобной пылкостью, убеждая себя, что и не вспомнил бы об Эскине, найди он подобный покой, допустим, в голой пустыне или где-то в заполярье. Но раз уж нашел он свое место здесь, то и не видел смысла испытывать судьбу в названных краях.
Встретить в Эскине совершенно незнакомого человека, разумеется, было сложно. Как правило, если кто кого и не знал лично, то где-то прежде видел или что-либо о нем слышал. Пройти несколько кварталов, чтобы не остановиться для короткой приятельской беседы – дело почти невообразимое. Однако Дэйв давно приметил, что это правило на него распространяется все меньше, да и был этому рад. Короткого приветствия, а то и просто молчаливого кивка для него было вполне достаточно, чтобы выразить свое почтение, и в собственном отношении он большего внимания не желал. Причин тому было несколько. Во-первых, Дэйв знал, что благодаря пристрастию к выпивке его репутация в городе хромает, и, в принципе, его считают кем-то вроде урода из благополучной и уважаемой семьи, способным только портить жизнь своим близким. Во-вторых, Дэйв и сам по себе был человеком нелюдимым, и как-то опровергать навеянное сплетнями предназначение не стремился. На встречи одноклассников он перестал ходить после двадцати пяти лет, прикрываясь тем, что утекло много воды и все эти люди друг другу совершенно чужие, хотя не отрицал, что причиной была и последняя из этих встреч, на которой он напился и сломал одному парню нос, припомнив какую-то давнюю обиду. Если же ему случалось бывать в барах, то, как правило, он на следующий день толком и вспомнить не мог, что он там делал и кого видел, потому что общение под пьяную лавку завязывалось, как правило, с не менее асоциальными личностями, а мотивы такого общения были объяснимы общей целью – пить, пока пьется. В трезвом же состоянии Дэйв не особо нуждался в людях и спокойно мог жить затворником. Так и получилось, что в отличие от других обитателей Эскины, он как раз и мог похвастаться тем, что вокруг него достаточно людей, о которых он не знает ровным счетом ничего, и которые ничего не знают о нем. Например, Матс Крюгер, с которым он впервые встретился два месяца назад на своей очередной недолговечной работе. Или как тот странный парень, которого Дэйв заметил еще минут десять назад позади себя.
Улица Дюрера примыкала к небольшому скверу у городской ратуши. В центре его бил скромный фонтанчик, в данный час оккупированный несколькими мамочками со своими колясками. Дэйв прошел мимо, остановился у свободной скамьи и закурил еще одну сигарету. Сделал он это не потому, что заподозрил слежку – причин тому пока еще не было, – а потому, что сам захотел взглянуть на этого странного человека со стороны, а не через плечо. Странным он показался Дэйву, в первую очередь, из-за своей походки. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в том, что тип этот идет словно в пустоте, в своем отдельном мире. Шаг ровный и спокойный, спина прямая, смотрит строго вперед без малейшего уклонения вправо или влево, руки едва двигаются в такт ногам – примерно так ходят маньяки в фильмах ужасов, от которых их жертвы тщетно стараются убежать, при этом обязательно падая и выкручивая себе ноги. Внешность парня Дэйв разглядеть толком не смог, но отметил, что, скорее всего, ему тоже где-то в районе тридцати. Также в глаза бросалась чрезмерная бледность лица и забавная прическа темных волос – то ли они были намеренно уложены ежиком, то ли стояли так от неопрятности. Одет он был в черную футболку с длинными рукавами и такого же цвета джинсы, и каким-то странным образом производил впечатление человека физически сильного, или же Дэйву просто захотелось таковым его увидеть. Так и не взглянув по сторонам, он прошел мимо сквера. Ноги его были скрыты от взгляда Дэйва невысокой живой изгородью, отчего эффект медленной левитации был еще более ощутимым.
– Вот придурок, – вслух прошептал Дэйв. – Точно привидение. Да и черт с тобой.
Да, Дэйв был абсолютно равнодушен к своим землякам и не испытывал никакого любопытства в отношении даже самых оригинальных местных жителей. Но со временем в нем стала проявляться общая коллективно-бессознательная черта характера, присущая всем провинциалам в отношении чужаков: им нельзя доверять, лучше им вообще не появляться в моем городе, а если уж появился, то изволь объясниться. Что касается замеченного парня, Дэйв даже не сомневался, что это именно чужак. Уж такого оригинала он бы непременно запомнил, а над его походкой ни один раз посмеялся бы и за спиной, а может, и в лицо, после определенного количества спиртного. Вот только сейчас смеяться ему не хотелось, ведь незнакомец этот вызвал в нем истинное отвращение. И помимо неординарной внешности и манеры держаться, тому была еще одна причина – довольно странная и неприятная для мужского самолюбия: словно Дэйв вдруг ясно почувствовал силу, способную его превозмочь, несмотря на то, что чудаки обычно таким образом не воспринимаются. Несмотря на то, что Дэйв и сам был и силен, и смел; во всяком случае, когда дело касалось выяснения отношений. Более того, как всякий замкнутый и разочаровавшийся в людях человек, он был в достаточной степени самовлюблен, а потому столь странную реакцию своего подсознания воспринял буквально как оскорбление. Ведомый инстинктом, он выскочил из сквера вслед за странным незнакомцем, правда, непонятно с какой целью – то ли просто проследить за ним, то ли нагнать и даже выразить претензию относительно его неподобающей странности. Но того уже не было видно. Дэйв быстрым шагом дошел до ближайшего перекрестка и несколько раз внимательно посмотрел по сторонам, но так и не смог заметить в жидком потоке прохожих своего заочного обидчика.
Только тут Дэйв осознал весь абсурд своей жизни в последние пять минут и словно протрезвел. Удивленный собственной глупостью, словно заволокшей его глаза, он сплюнул и неслышно рассмеялся.
«Какой же ты дурачок, Дэйв, – думал он. – Совсем довел себя со своей трезвостью. Уже призраков видишь. А если не видишь, то придумываешь. Ну что? Что тебе дали эти три чистых месяца? Что, черт возьми? Что они тебе дали, кроме нервного напряжения, доведенного до предела? Ничего! Да пошли они все на хер со своей трезвостью! Пошли на хер! Здесь невозможно быть трезвым. Невозможно! Нет никаких причин быть трезвым в этом чертовом болоте. Нет никаких причин кроме тех, что заставляют тебя восемь часов гнуть спину под тяжестью мешка с мукой. Нет никаких причин, кроме тех, что заставляют бежать домой, где тебя ждет кто-то, кого ты тайно ненавидишь всей душой. Нет никаких причин, кроме тех, что заставляют предвкушать три кружки пива. Три чертовых кружки! Боже ты мой! Нет… меня таким не возьмешь. Чего обманывать себя? Я ведь прекрасно знал, что развяжусь сразу, как отработаю положенный срок – план таков и был. Эксперимент пройден успешно. Не пить я могу, но хочу ли я этого? Хочу ли я трезвой жизни? Нет. Для меня это невыносимо. Невыносимо! Все эти рожи – тупые и однообразные рожи тупых и однообразных недоумков, чьи мозги забиты немощными и помойными мечтами».
Дэйв брел по улице и глядел себе под ноги, желая, чтобы никто не потревожил его. Накручивая самого себя, он мечтал быстрее добраться до винного магазина у своего дома и оказаться в компании своих лучших друзей – «Джека Дэниелса» и «Столичной».
– Дэйв! Здорово! – как назло услышал он знакомый голос и почувствовал приветственный хлопок по плечу. – Черт возьми, сто лет тебя не видел.
– Привет, Початок, – Дэйв нехотя протянул руку. – Как жизнь?
– Нормально вроде. Вернулся на днях из Мэйвертона и предаюсь заслуженному отдыху.
Початок был одним из тех субъектов, с которыми Дэйв нередко водил дружбу во времена своих алкогольных рецидивов. Разница была в том, что Початок знал свое место в жизни и преуспел в сфере стройки и отделки. Продавая свой талант, он гастролировал по всей Сантории, после чего возвращался в Эскину и добросовестно спускал все заработанное в местных барах с местными же многолетними собутыльниками. Ему было около тридцати пяти лет, женат он не был и в отличие от Дэйва никогда ни прибегал к самообману и честно признавался, что влюблен только в выпивку и дает ей официальное разрешение убить его. Дэйв даже не помнил его настоящего имени, потому что всю жизнь его звали Початком – из-за худобы и высокого роста кто-то когда-то усмотрел в нем сходство с кукурузным початком, и прозвище прицепилось намертво. Сам парень никогда против него и не возражал.
– Поздравляю, – Дэйв выдавил улыбку, готовясь к отступлению. – Сильно только не усердствуй.
– А ты как? Чем занимаешься?
– Грузчиком на мельнице работаю.
– Знаю, что там хорошо платят. Ну, ты парень крепкий, не сломаешься. А я вот точно хрустнул бы там пополам, – Початок засмеялся. – Ну что? Вечер пятницы, и сам бог свел нас, а?
– Нет-нет, – поспешил отмахнуться Дэйв. – Я пас.
– В смысле? – Початок скорчил возмущенную гримасу.
– Я в завязке, Початок.
– Серьезно? – пренебрежительно усмехнулся тот. – Брось эту ерунду. Никто же не просит тебя напиваться в сопли. Так, по паре рюмок пропустим и все. Я угощаю, если на то пошло.
– Не в этом дело. Слушай, правда, я уже три месяца сух и мне это даже нравится. А пара рюмок выльется в недельный марафон, тут нечего и говорить. Так что, извини, приятель.
Все эти отмазки доставляли Дэйву невероятное отвращение и, более того, зарождали отдаленный гнев. Зол он был на Початка с того момента, как услышал его голос, но желания обойтись с ним нарочито грубо сначала не было. Теперь же оно просилось наружу.
– Ну, это прям не по-человечески, друг, – не унимался Початок. – До «Порт-Ройала» не более двухсот метров, и я тебя туда доведу, сволочью буду, и выкурю из тебя всю эту трезвую дурь.
– Слушай, Початок…
– Не буду слушать, – он норовил схватить Дэйва за локоть и потащить в сторону паба, но тот грубо отдернул руку. – Да чего ты? Пару рюмок и расскажешь мне, что там у тебя случилось. Посидим, как в старые…
– Я сказал, что не пью, – перебил Дэйв, глядя на него с ненавистью и чувствуя, что руки сами собой сжимаются в кулаки. – Оставь меня в покое, а?
Початок потупился и пожал плечами.
– Да и пошел ты, – сказал он и зашагал прочь.
Дэйв еще полминуты стоял на месте, пока не выровнял дыхание после приступа гнева, который ему, на самом деле, удалось сдержать не без труда. Если бы Початок сделал еще две попытки сломить его сопротивление, то, скорее всего, они с Дэйвом стали бы сегодня врагами. Вообще, этот всплеск бешенства немного испугал его самого, ведь был он настолько сильным, что даже напомнил момент приближения оргазма, кульминацией которого должен был стать удар в лицо. Дэйв даже не помнил за собой подобного. Да, ненависть и отвращение к окружающему миру порой брали в плен его разум, но лишь в виде размышлений, и никогда он не позволял им перейти в бессознательную и неуправляемую агрессию. А сейчас Дэйв совсем не был уверен в способности контролировать себя до конца, и понимал, что это вполне может стать его новой проблемой.
Когда он уже продолжил путь, то даже не сразу заметил, что шепотом повторяет одну и ту же фразу: «Пошли вы все на хер». Он глядел себе под ноги, потому что просто не мог видеть лица людей. Шел он быстро, опасаясь, что будет остановлен очередным знакомым, рисковавшим принять на себя или его кулак, или – что еще хуже – поток рвоты. И это была не шутка: Дэйв действительно чувствовал тошноту и головокружение. Он попытался успокоить себя мыслями о грядущем пиршестве, которые весь этот долгий день дарили хоть малый, но все-таки настоящий смысл жизни на ближайшее время, возможность примириться с миром. Теперь же он чувствовал, что не хочет мириться, а совсем наоборот. Ему хотелось ненавидеть всех и все, каждого встречного прохожего – будь то хоть ребенок, хоть немощный старик, – и самое ужасное, что желание это было омерзительным сознанию, но как же оно дразнило разум.
– Будьте вы все прокляты, – продолжал одними губами шептать Дэйв. – Горите вы все в аду. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Пошел ты на хер, и ты, и ты, – обращался он к окружающим, хоть в поле его зрения попадали только их ноги. – Мразь тошнотворная, ничтожество, грязь. Как тебя земля носит? Как всех вас земля носит с вашими ублюдками, вашими подстилками, вашими любимыми дешевками? Не хочу! Не хочу вас. Не хочу прикасаться к вам, разговаривать с вами, чувствовать вас. Хочу только ненавидеть. Ненавидеть изо дня в день и упиваться этой ненавистью. Хочу, чтобы вы это видели и знали. Хочу быть палачом вам, хочу быть палачом всему, что вижу. Хочу быть ядом. Кислотой. Бомбой. Радиацией.
Наконец он вошел в винный магазин «Тортуга» у своего дома и как-то сразу остыл. Странная душевная судорога отступила так же резко, как началась. Возможно, оттого, что в помещении стояла приятная прохлада в отличие от уличного зноя. Но Дэйв поспешил признать, что просто демон на левом плече вдруг почувствовал себя дома и понял окончательно, что победил. В очередной раз. И сколько бы Дэйв не обманывал себя тем, что трехмесячная трезвость была всего лишь экспериментом, направленным на достижение уверенности в своей способности не пить – все это была ложь. Ведь три месяца назад, пережив очередную тяжелейшую абстиненцию с кровавой рвотой и тремя бессонными ночами, чему, конечно же, предшествовала череда пьяных позоров, он клялся себе, что бросает навсегда. Что больше не возьмет в рот ни капли алкоголя. Что найдет самую адскую работу, от которой будет в конце дня валиться с ног и не думать ни о чем, кроме еды и сна. Как он клялся себе уже не менее десяти раз в жизни. Но мозг устроен так, что как только выравнивается дофаминовый фон, все плохое вдруг заволакивает пеленой, и тогда привычное искушение вновь начинает исподтишка точить сердце. И если человек не может искать в жизни счастья – а Дэйв и не отрицал, что был противником счастья, – отказ от искушения не вызывает ничего, кроме раздражения, которое усиливается еще и предугадываемым чувством вины в случае уступки. А после этого жертва входит в фазу мазохизма, провоцирует против себя весь мир и идет на поводу эмоций, позволяя им диктовать условия по той простой причине, что так гораздо проще убедить себя в чем угодно. В том, что невозможно быть счастливым и здоровым в постоянной трезвости, или в том, что на этот раз все обойдется, или в том, что никто и не планировал бросать совсем, а уговор был всего лишь на три месяца.
«Но ведь я живу в этом конфликте уже долгие годы, – отвечал Дэйв на собственные доводы. – Но до сегодняшнего дня вроде не касался сумасшествия. Или оно гораздо ближе, чем я думал?»
Две бутылки «Джека Дэниелса», две бутылки «Столичной» и бутылка светлого пива в качестве аперитива – таков был его стандартный набор на пятницу, субботу и утро воскресенья, а дальше загадывать было бессмысленно. Поскольку ныне Дэйв не был стеснен финансово, то заодно набил корзину всевозможными закусками, которые не заставят его тратить время у плиты; хотя он прекрасно знал, что большая часть всей этой снеди так и сгниет нетронутой.
– Давненько тебя не было видно, – прокомментировала его появление сотрудница по имени София – симпатичная пышногрудая брюнетка. Дэйв, кстати, часто ловил себя на мысли, что не прочь затащить ее в постель, но так уж получалось, что видел он ее только в те моменты, когда его волновали совсем другие приключения. Да и если учесть то, каким его иногда видела сама София – хотя держалась всегда приветливо и доброжелательно, – то справедливо было предположить, что шансы преуспеть у него невелики.
– Трудился на благо общества, – Дэйв выдавил из себя полуулыбку.
– И как же? – София принялась пробивать чек на его покупки.
– Таскал мешки с мукой, чтобы у любимых земляков всегда был свежий хлеб.
София искоса взглянула на него и улыбнулась.
– Никогда бы не подумала, что ты грузчик.
– Чего это? Вроде не чахлый.
– Не в этом дело. Просто… лицо у тебя умное.
– А, – Дэйв хмыкнул и все его желание сказать Софии что-то приятное тут же улетучилось.
Девушка продолжила молча сканировать продукты и бутылки, и Дэйв видел, что она, вероятно, и сама уже поняла, какую глупость ляпнула. На секунду ему уже наоборот захотелось назвать ее тупой, или бесстыдно попросить показать сиськи.
– Остепенился, значит? – решила она замять свой комплимент.
– Господи, это омерзительное слово я слышу уже второй раз за день, – не выдержал Дэйв и принялся быстро складывать покупки в пакет. – Кто его придумал?
– Такие, как я, для таких, как ты, – засмеялась София, стараясь сгладить неловкое положение, в которое ее завели собственные добрые намерения.
Дэйв остановил на ней пустой взгляд.
«Тупая. Покажи сиськи» – беззвучно произнес он и приложил карту к терминалу.
– Пока, – только и сказал он вслух и отошел.
– Пока, Дэйв, – ответила София, явно сконфуженная поведением мужчины. – Будь осторожен.
Дэйв не удостоил реакцией ее последнюю фразу и вышел на улицу.
– Тупая, – только тут произнес он и закурил. – Как и все остальные. Как и я. Но зачем позориться этим? А, Флинт?
Старик не самого презентабельного вида пожал плечами с самым добродушным участием. Просто потому, что знал: если к нему обращаются, значит, скорее всего, ему что-то перепадет, и за это был готов подтвердить любую гипотезу своего благодетеля, или же вместе с ним возмутиться любой несправедливостью.
– Что говоришь, сынок? – прокряхтел он.
– Говорю, зачем позорятся тупые?
– Тупые, вот и позорятся.
– Вот и я так думаю, – кивнул Дэйв и протянул старику специально купленный для него стограммовый флакон бренди.
– Ох, услужил, – сухая грязная рука с желтыми ногтями забрала флакон и спрятала в кармане заношенных брюк. – Добрый ты человек, ничего не скажешь.
– Это потому что я ненавижу всех вокруг, Флинт.
– А как иначе? Все правильно делаешь.
– Какие новости в округе?
– А, – старик махнул рукой. – Тупые все. Ходят да позорятся.
– Ну, понятно. За мое здоровье пить не вздумай.
– Что ты, я и за свое не пью.
Дэйв отсалютовал и перешел через дорогу. Поговаривали, что в годы молодости Флинт строил карьеру рок-музыканта, и вроде бы в семидесятых годах прошлого столетия она складывалась довольно удачно в пределах Сантории. Во всяком случае, так в Эскине принято считать, хотя прямых доказательств тому не осталось. Но, как часто бывает с творческими людьми, обратная сторона славы сыграла с ним злую шутку. Последние лет десять Флинта и вовсе можно было наблюдать практически ежедневно дрейфующим вдоль одного и того же квартала, в одном конце которого располагался паб «Порт-Ройал», а в другом магазин «Тортуга». Тут он и скрашивал свою старость благодаря Дэйву и ему подобным, хотя сам Дэйв угощал старика не из сострадания, а потому лишь, что эти подачки помогали ему думать, что так он может откупиться от подобной участи в старости. Причины для этого у Дэйва были, поскольку при тщательном анализе своей жизни, он вновь и вновь натыкался на мысль, что похожая старость для него наиболее вероятна. Да еще и учитывая, что сам Дэйв тоже тащил на плечах груз из несбывшихся юношеских свершений.
«Ага, – думал он, – так у Флинта хотя бы своя конура сохранилась. То есть, хватило же ума не пропить все под ноль. А у меня уже с этим проблемы. И если в тридцать четыре нет своего собственного угла, то вряд ли уж и появится. Так и буду скитаться из родительского дома в съемную хижину».
Дэйв арендовал квартиру в двухэтажном многоквартирном доме на улице Диккенса, в самом центре города. Недвижимость в Эскине не пользовалась особым спросом, и Дэйву удалось выхватить двухкомнатную студию по вполне демократичной цене в четыреста франков за месяц. Получив первую зарплату, он и вовсе внес деньги за полгода вперед, но успокаивало его это в малой степени. Конечно же потому, что жизнь его была в значительной мере закольцована, и подобные полумеры в прошлом всегда оканчивались одинаково: никчемный сын вновь прибивался к порогу добродетельных родителей. Сейчас, правда, Дэйв старался не думать столь далеко, но в том-то и дело: чем более он старался прогнать что-либо из головы, тем настойчивее эти мысли лезли обратно. Войдя в квартиру и оглядев ее, он вновь только утвердился в своих пессимистичных настроениях: все здесь было не его и возвращаться сюда не особо и хотелось. Сколько не убирай чужую квартиру, сколько не пытайся придать ей самый минимальный уют, сколько не декорируй ее под свою детскую спальню, она все равно будет чужой. Во всяком случае, так думал Дэйв.
Первым делом он запустил ноутбук и включил Тома Уэйтса. О, за всю жизнь Дэйв не встретил ни одного лучшего собутыльника, хоть с Томом и приходилось пить лишь заочно. Но и этого вполне хватало, и блюзовые мотивы вкупе с хрипловатым баритоном цепляли в душе Дэйва именно те струны, за которыми скрывалась сентиментальная страсть к жизни. И напевая, что пьянствовало пианино, а не он, Дэйв принялся выкладывать на стол свой фуршет. Чипсы, орехи, бекон и семга, салат из острого сыра; замороженная пицца отправилась в микроволновку, а кастрюля с водой для креветок на плиту. Все это нужно было употребить по максимуму до того, как будет выпито две трети бутылки, потому что дальше еда потеряет всякий интерес, какой бы аппетитной она ни была.
Вообще, Дэйв был привычен к превратностям судьбы, но никак не ожидал подвоха именно сегодняшним вечером, который он с полным правом собирался посвятить своей несчастной и конфликтной любви с выпивкой. Но стоило ему только открыть пиво и уловить его аромат, как раздался звонок мобильного. Звонила Лори – его сестра. Конечно, это мог быть просто звонок вежливости, но Дэйв сразу заподозрил неладное и отставил бутылку.
– Алло, – ответил он настороженно.
– Привет. Что делаешь? – голос Лори звучал взволнованно, и Дэйв почувствовал тревогу. Не за сестру, а за себя.
– Э, ничего особо. Только с работы пришел. Ужин готовлю.
– Приезжай, у нас поужинаешь.
– Нет, спасибо. Я очень устал и хочу отдохнуть.
– Боюсь, что тебе все-таки придется приехать. Из-под крана на кухне бежит вода. Мне, правда, нужна твоя помощь.
– А Кристиан?
– В Санторине. Будет только завтра.
– Слушай, это не такая серьезная проблема. Просто перекрой вентили и вызови сантехника.
– Дэйв, правда, я пыталась перекрыть, но у меня не хватило сил и…
– Что за бред? – раздраженно перебил Дэйв.
– И сантехника вызывать мне и денег жалко и…
