скачать книгу бесплатно
Потом, видно, они догадались, в чём дело, и обе заглянули под стол и увидели меня под лавкой.
– Зачем спряталась? – строго спросила мама. Не успела я ей ничего пролепетать, а она сказала, что они с папой привезли примерить пальто, которое мне купили.
– Это ты заработала! – гордо сказала она.
– И всё? – выдохнула я.
– Да, а что ещё? – мама спросила в недоумении.
– Ты меня не заберёшь? – с испугом спросила я. Очень не хотелось уезжать, мне было хорошо у них, дядя постоянно подшучивал надо мной, а тётя с любовью улыбалась, глядя на меня.
– Да нет, – сказала мне мама, – отдыхай, только не бездельничай, помогай тёте, хоть посуду мой!
– Конечно, она помогает, – в голосе тёти почувствовалась радость, что меня мама оставляет ещё погостить.
Я примерила пальто, оно было великовато, но это оказалось кстати: на следующий год я вымахала, подросла для этого пальто.
– В самый раз! – сказала тётя, начала угощать гостей.
Это было то самое пальто, которое я с успехом обкатывала на горке у дома Каплиных, об этом я расскажу, когда буду рассказывать о школе.
Музыка
Сколько себя помню, у меня в ушах всегда звучала музыка: классическая, народная, эстрадная и прочая (это звуки из природы, треск поленниц в печке, шум воды, пение птиц и так далее).
В те минуты, когда очень тоскливо и печально, грустно, обидно, – спасает классическая музыка, иногда просто лирическая, чувственная, без слов. Иногда мне нужны слова, тексты песен, а хорошая мелодия обязательно, они вдохновляют и дают силу жить или расслабляют, чтобы выплеснуть боль из души, поплакать. А при хорошем настроении или когда просто нельзя расслабляться, надо собраться, мне помогает ритмичная музыка, очень люблю двигаться в такт музыке, что-то вроде танцев, импровизация.
Вспоминаю себя маленькой девочкой, когда я пела песню про журавлёнка, который торопился улететь из своей родины. Тогда эта песня звучала из всех проигрывателей страны, исполняла эту песню моя любимая исполнительница Майя Кристалинская. В это время меня услышал мой старший брат, который мне сказал, что фальшивлю, и с тех пор я замолчала, очень редко пою, стараюсь, чтобы никто не слышал, так как теперь сама слышу, как я фальшиво пою, это меня раздражает.
Пристрастие к музыке – это у меня из семьи, папа ещё ребёнком ходил в дом пионеров и занимался там, играл на контрабасе в оркестре, освоил пианино. Я рассказывала, что папа работал в двух местах. После основной работы, где был мастером на строительной площадке, он шёл в школу, там он был электриком. И вот однажды задержался, и мама стала волноваться. Мама отправила младшего брата в школу узнать: не там ли он. Брат рассказывал потом, что, когда он зашёл в здание, услышал плясовую музыку из актового зала. Он очень удивился, когда увидел за пианино нашего папу, который играл «Цыганочку», а уборщицы отплясывали! А наша мама любила петь, у неё были любимые песни, к сожалению, я не запомнила названия этих песен, а без названия сложно найти их. Раз в месяц по радио была передача «Встреча с песней», вёл её неизменно Виктор Татарский, мы с родителями с удовольствием слушали эту передачу, а мама часто подпевала песни, которые там звучали. Мой старший брат имеет уникальный слух и музыкальную память. Однажды он прибежал домой, ни с кем не разговаривая, взял аккордеон (он у нас самоучка) и наиграл мелодию. Я притихла и стала слушать, она мне очень понравилась. Это была песня, которую исполняла певица Людмила Сенчина: «Золушка». Он услышал эту песню и побежал домой, чтобы её воспроизвести. «Хоть поверьте, хоть проверьте…» Так и звучала она у нас… С тех пор, когда слышу эту песню, вспоминаю этот день и брата.
А когда слышу радиостанцию «Маяк», вспоминаю ещё одну ситуацию.
Я сижу на полу, передо мной подушка от дивана и палочка. Играет радио, каждый день после обеда был час классической музыки, я её слушала и представляла себя Дударовой[4 - Вероника Борисовна Дударова – единственная в Советском Союзе женщина-дирижёр и художественный руководитель Государственного симфонического оркестра.]. Играет музыка, я дирижирую огромным оркестром, чувствую, что кто-то смотрит на меня, поворачиваюсь и вижу в дверях маму и младшего брата, они улыбаются. Я смутилась, взяла подушку, поставила на место и выбежала из комнаты. После этого я была очень осторожна, если и хотела дирижировать, то только в отсутствие всех и при закрытых дверях, а потом и вовсе перестала это делать.
Сейчас есть интернет, и это спасение моё, слушаю музыку, которую хочу слушать. И всё это зависит от моего настроения и состояния. ХОРОШО, ЧТО ЕСТЬ МУЗЫКА, НАВЕРНОЕ, ЭТО БЫЛО ЗАДУМАНО ПРИ СОТВОРЕНИИ МИРА. Просто психика человека не выдержала бы ритма жизни без неё.
Белый хлеб
По жизни я всегда рано встаю, короче жаворонок. Так вот, в связи с этим мама меня отправляла занимать очередь за белым хлебом в магазин. До школы я была очень маленькая ростом, когда пошла в первый класс, стояла по росту предпоследняя. Вот можете представить, какая я была маленькая за год до школы. Это были времена Хрущёва Никиты Сергеевича, перекосы были то в одну сторону, то в другую.
Повсеместно выращивали кукурузу, посевы пшеницы были значительно уменьшены, и поэтому просто очень сложно было купить пшеничной муки и, конечно, белого хлеба. Мама наша очень вкусно пекла пироги, но не было, из чего печь… А когда доставалась манка (в то время слова «купить» практически не было, было слово «достать», поэтому я говорю «доставалась»), мама замешивала своё замечательное тесто из неё и пекла пирожки, рулеты и знаменитые на всю округу пироги. И вот я, маленькая девочка, занимаю очередь в магазине, который находился за три квартала от нашего дома, кварталы были маленькие, частный сектор…
– Кто крайний? – спрашиваю я, как учила меня мама.
– Я, – ответила очень высокая полная женщина, посмотрела на меня свысока и произнесла: – Совести у мамаши нет, отправила такую малышку.
– Я сама пошла, – сказала я в защиту своей мамы.
– Что, больше некому? – продолжила она.
– У неё их трое, кушать все хочут, а старшие мальчишки в первую смену в школу ходуть, – сказала бабушка божий одуванчик.
– Могла бы найти время! – грубо сказала высокая женщина.
– Ладно уж, помолчала бы, совести совсем нет, – заступилась за маму и меня ещё одна женщина, – вы вдвоём с мужем и тоже хотите белого хлебушка, ты не работаешь, можешь здесь постоять, вот и стой, не приставай к девочке!
– Я её не трогаю! – громогласно ответила высокая тётенька. Подошла мама, поздоровалась со всеми и стала со мной рядом.
– Явилась, не запылилась! – продолжала зудеть эта тётя.
Мама посмотрела на меня, на высокую женщину и на ту, которая встала за мной. У этой женщины, что стала за мной, было очень доброе лицо, и она сказала тихонько:
– Не обращайте внимания, это у неё от непонимания!
Потом открыли дверь магазина, я хорошо запомнила, это была старинная железная дверь с округлостями, в виде полусферы. Когда не было продавцов, с улицы висел огромный амбарный замок. И вообще магазин в моей памяти был как старинный амбар, были ли окна в нём, я не помню. Запомнилось только то, что было внутри. Были деревянные стеллажи, и с левой стороны стояли буханки белого хлеба по 16 копеек, дальше был хлеб, который называли почему-то «серый», по 13 копеек, а на стеллаже прямо стоял чёрный хлеб, цену его я не помню, его можно было купить в любое время, когда был открыт магазин. Каждому стоящему в очереди человеку полагалось купить по одной буханке белого, поэтому нам с мамой полагались две буханки. Купив хлеб, мы пошли домой. Дома пили чай с мамой, нам было очень хорошо, особенно мне. Я была маленькая, и проблемы у меня были маленькие, самое главное, со мной РЯДОМ БЫЛА МАМА.
Сахар и другое…
(В дополнение времён Хрущёва)
В старой части Орска нумерация улиц в народе была по номерам: первая, вторая, третья и так далее, так и оставалось в те времена, которые я помню, а как сейчас, не знаю… Так вот, на седьмой улице, ныне Орджоникидзе, я была со своими подружками, ходили к одной из них покататься на качелях, зашли в магазин и увидели, что продаётся: «Сахар-песок 78 копеек за кг», и не написано, что по талонам. В это время была очередная напряжёнка с сахаром, сахар был не в свободной продаже, а продавался по талонам предприятий, и обычно в ценниках писали, что по талонам, а здесь такой приписки не было. И вот мы пулей помчались по домам оповестить своих мам о сахаре без талонов. Я очень рано начала читать и поэтому не помню, училась ли я в школе на тот момент или нет…
Мама быстро собралась и побежала в магазин, но там её ждало разочарование. Продавец сказала:
– Сахар по талонам Горпищекомбината!
– Почему не указано, что по талонам? – возмущённо сказала мама.
– Не положено писать! – резко ответила продавец.
– А как нам теперь детям объяснять, что сахар только для избранных?! – подключилась к разговору тётя Аня, мама моей подружки.
– А я здесь при чём? – невозмутимо ответила продавец.
– Дети увидели, что без талонов, и ждут сахар! Ну нельзя же так делать! – возмущалась ещё одна мама, я забыла, чья это мама и как её зовут, но помню, как она выглядела: невысокая ростом, с зачёсанными назад волосами и светлой косыночкой, прикрывающей небольшую гульку волос, она даже не сняла фартук, прибежала в нём…
Домой вернулись без сахара, но дома он у нас был комковой сахар, мама очень экономно нам его выдавала. Родители раскалывали комковой сахар специальными щипчиками на маленькие кусочки. Сахар, как главное лакомство, выставляли гостям, а мы, дети, всегда хотели пить чай, когда кто-нибудь приходил в гости или по делу. Независимо от причины прихода, приглашали к столу на чай, так было принято.
Я помню, мы усаживались с гостями за стол и преданно смотрели маме в глаза: если она моргнёт, значит, можно взять кусочек сахара, если она хмурила брови, то нельзя, значит, лимит на сегодня закончился.
Потом исчезли талоны на сахар, можно было его есть без норматива, но всё равно мы к нему трепетно относились, понимали его ценность.
* * *
Ещё хочется описать случай из моего детства, это была другая эпоха, другие нравы и нормы жизни.
…Во времена правления Хрущёва существовали запреты на содержание скота в личной собственности граждан, проживающих в городах и посёлках. 20 августа 1958 года было принято постановление Бюро ЦК по РСФСР «О запрещении содержания скота в личной собственности граждан, проживающих в городах и рабочих посёлках». Можно было иметь только одну корову, одну свинью (козу или барашка) и десять кур. Сиюминутный результат – насильственное изъятие скота и передача его государству – привёл к тому, что скот шёл под нож. В колхозах и совхозах попросту не было ни помещений, ни кормов, чтобы сохранить его на будущее. То поголовье скота, которое постепенно увеличивалось в личных хозяйствах в пятидесятые годы, было уничтожено практически в течение нескольких месяцев.
– Надо покончить с предрассудком, будто рабочему и служащему зазорно иметь скот в личной собственности, – заявил на пленуме Хрущёв.
Всё это я узнала, только когда подросла, а тогда на моих глазах бабушка-соседка пришла к нам, привела свою козу на поводке и попросила привязать её у нас, так как сообщили, что в этот день по дворам пойдут обходчики, это те люди, которые должны были провести пересчёт количества скота на душу населения, чтобы не нарушать постановление Бюро ЦК по РСФСР. Пока они ходили и потом ещё некоторое время коза стояла у нас в сарае, для неё мама с соседкой организовали место, будто она там живёт.
У нас не было никакой живности, кроме кур в том количестве, о котором говорилось в постановлении. Мой папа был очень законопослушным и не разрешал делать ничего непозволительного ни себе, ни маме. Длительное время на предприятии, где работал папа, он же возглавлял комиссию, которая называлась «Народный контроль». Папа был очень принципиальным и честным. Такие были времена, такие нравы, такое воспитание советского человека…
Детские забавы
Наше детство было прекрасным, и это совсем не зависело от уровня достатка в семьях. Вот некоторые зарисовки.
Я вышла на улицу с куском хлеба, смоченного водой и посыпанного солью. Навстречу мне – мой сосед Наиль, смотрит на меня, а я ему говорю:
– Что молчишь? Скажи «сорок восемь, половину просим»! – Я слышала, что так говорили старшие ребята.
А он всё равно стоит и молчит. Отламываю половину и даю ему, он заулыбался и взял. Он ещё плохо разговаривал, да и вообще, очень молчаливый был, но участвовал во всех моих проказах и слушал мои команды. Это я собирала ему яблоки и угощала его, это с ним мы находили монеты и меняли на яблоки. А вот его младший братишка Данилка был не таким – если не угостишь его, он спокойно мог попросить, когда хотел.
Ещё была поговорка: «Сорок один – ем один!» Так говорили, когда самому было мало или если не хотелось делиться с кем-то.
Или вот такое воспоминание. Мы любили играть в прятки. И чтобы тот, кто мается (ищет спрятавшихся), не мог быстро найти тебя, ты стараешься найти местечко получше. Я забралась на дерево и когда спрыгнула с него, то попала прямиком в срезанный пенёк с торчащими краями, которые впились мне в ногу. Брызнула кровь, я попыталась бежать домой, но при этом никак не могла допустить, чтобы мальчишки увидели, что мне больно. Дома, конечно, мама поругала, наложила жгут, остановила кровь и перебинтовала ногу. Я решила, что всё равно пойду на улицу – так мы называли наши прогулки и игры. У калитки я увидела Наиля, он смотрел на меня глазами, полными сострадания. Я сказала:
– Мне не больно! Я сейчас сниму повязку!
– Не надо, давай не пойдём туда… – И мне было так хорошо от этих его слов и от того, что есть такой заботливый друг.
Также мы любили играть в «Клёк!». Не знаю, что это обозначает, но точно одно: что это старинная русская игра. В разных регионах у неё были свои правила, но общим для всех всегда оставался азарт. Игра проводилась обязательно на улице, на чистой площадке. Для этого надо было подмести территорию и нарисовать линии. У каждого были соответствующие палки – необходимой длины. Родителей устраивала наша игра, так как каждый норовил вычистить свою площадку и поэтому улицы очищались с весны…
Зимой катались на таратайках, и это была не повозка, а металлическая труба, изогнутая под нужным углом. Сколько восторга вызывало катание на ней! Санки были не у всех, и таратайки восполняли наши потребности. Сейчас продают коньки с ботинками, как мы называем, но наши дети и внуки воспринимают их как просто коньки, а в нашем детстве коньки были отдельно, обувь – отдельно. Наши коньки-снегурки привязывались к валенкам верёвкой. Их хватало на много лет, ведь ноги у детей росли, обувь менялась, а «снегурки» всё продолжали служить хозяину.
Можно бесконечно рассказывать о наших играх, таких как Штандер-стоп, лапта, цепи-цепи кованые, вышибалы, жмурки и, конечно, классики. А набегавшись, мы усаживались в рядочек и играли в колечко, испорченный телефон, съедобное-несъедобное и ещё в большое количество игр, С ПОМОЩЬЮ КОТОРЫХ МЫ РАЗВИВАЛИСЬ И ФИЗИЧЕСКИ, И УМСТВЕННО И КОТОРЫЕ УЧИЛИ НАС БЕСПОКОИТЬСЯ О БЛИЗКИХ, СОЧУВСТВОВАТЬ И СОПЕРЕЖИВАТЬ ДРУЗЬЯМ. ТАКИМ БЫЛО МОЁ ДЕТСТВО, С ЖИВЫМ ОБЩЕНИЕМ И С ДЕТСКИМИ ИГРАМИ, ХАРАКТЕРНЫМИ ДЛЯ ТОГО, СОВЕТСКОГО ПЕРИОДА.
Жить надо по совести!
Хочу рассказать о мамином старшем брате. Он участник двух войн. Сначала он участвовал в Советско-финляндской войне 1939–1940 годов, также известной как Зимняя война – война между СССР и Финляндией в период с 30 ноября 1939 года по 12 марта 1940 года. В 1941 году он стал капитаном Красной армии. Ему и всем солдатам Великой Отечественной войны пришлось испытать и унижение при отступлении, но они были крепки духом. Знали, за ними в тылу близкие, и надо было думать только о победе. Так вот, дядя, заботясь о своих солдатах, при отступлении оставил орудия, но спас людей. За это его по законам военного времени отправили в штрафбат, лишив звания, наград. Но он не пожалел, что так поступил. По окончании Отечественной войны он опять стал капитаном, но серьёзное ранение в лёгкое (остались осколки от снаряда) не позволило продолжить службу, временами они у него «двигались», так он мне говорил. Успокаивал меня, что скоро они остановятся и опять ему будет хорошо. Так как у меня не было дедушек, их не стало до моего появления на свет, дядю своего я воспринимала как дедушку. Он всегда в моём представлении остаётся таким: чисто выбритым, у него были абсолютно белые (седые) волосы, чёрные брови, офицерская осанка и в руках газета. Когда я приходила к нему в больницу, мы с ним разговаривали на различные темы, но только не о войне. Он старался обходить эту тему. Однажды он мне сказал: «Дочка, ЗНАЙ, НАДО ЖИТЬ ПО СОВЕСТИ!» Этому человеку пришлось очень много пережить, не только войну, но и личную трагедию. У него умерли жена и дочка от туберкулёза, пока он был на фронте. Второй брак был неудачным, расстались из-за того, что не понимали друг друга, но он не унывал. Моя младшая двоюродная сестрёнка называла его: «Дулюля», она ещё не разговаривала, а его окликала так. Все смеялись, и он тоже, тем самым разрешил нам всем, его племянникам, так его называть. Нашему дяде повезло на закате жизни встретить женщину, которая о нём заботилась. Это была тётя Шура, которая работала санитаркой в больнице, где он часто лежал. Я любила приходить к ним домой. Всё время спрашивала, что, может, надо чем-то им помочь. А они смеялись, глядя на меня. Говорили, что Я ПРИШЛА И ЭТО УЖЕ ПОМОЩЬ, ЗНАЧИТ, КОМУ-ТО НУЖНЫ! Как я это сейчас понимаю. У них дворик всегда был убран, и дома чистота. Получалось, я приходила к ним пить чай! В памяти сохранились их добрые лица, улыбки, а его слова, что надо жить по совести, остались во мне на всю жизнь.
Улыбка – это хорошо
Очень часто вспоминаю женщину – тётю Шуру, которая жила на соседней улице Войкова. Она всегда была очень приветливой и улыбчивой. Когда мы с ней встречались, она только с улыбкой отвечала на мои приветствия, и не важно, какое у неё было настроение, – улыбка всегда была на её лице.
Помню такую картинку: я иду в школу, навстречу – тётя Шура со своим мужем, и они ругаются. Это видно по тому, как они разговаривают. У меня упало настроение, потому что понятно же – ей ни до кого сейчас не может быть дела. Приближаемся друг к другу, а она, увидев меня, улыбнулась и поздоровалась. Я ответила ей тем же и пошла дальше с уверенностью в том, что день у меня задастся. Так и было!
Так вот, эта тётя Шура, сама того не подозревая, подвигла меня на некоторые перемены. Я решила искоренять в себе то плохое, что в этот момент было у меня, по меркам того времени. Поняла, что мне нужно бороться с моим плохим настроением и окружающие не должны страдать из-за него.
Я взяла за правило каждый день, ложась спать, вспоминать, что я сделала хорошего и что плохого. Если плохое можно было исправить, то на следующий день я пыталась изменить ситуацию, хотя понимали меня лишь немногие. Это я, глупая девочка, думала, что можно быть хорошей для всех!
Братья, как положено подрастающим мужчинам, откровенно смеялись надо мной и называли подлизой. Они вообще не понимали меня. Но я на них особо не обижалась, видела, что мы разные: они – мальчики, а я – девочка. Они меня любили, и этого мне было достаточно.
Так вот, возвращаясь к тому, о чём я размышляла по ночам. Наверное, эти раздумья выработали во мне некоторые качества, которые я несу по жизни. И моё увлечение стихами привело к тому, что я столкнулась с творчеством уральской поэтессы Людмилы Татьяничевой, и в одном из её стихотворений мне встретилось такие слова:
«ДЕЛАТЬ ЛЮДЯМ ХОРОШЕЕ – ХОРОШЕТЬ САМОМУ!»
Как хорошее масло ложится на бутерброд, так это высказывание поселилось во мне. Можно сказать, что оно стало моим жизненным кредо!
Первый класс
Я очень хотела учиться и уже в шесть лет готова была идти в школу. Но меня, рождённую в конце октября, не взяли, сказали, что классы переполнены, и предложили прийти на следующий год или обратиться в другую школу. Родители другую школу даже не рассматривали. В этой учились старшие братья и папа подрабатывал по совместительству электриком. Поэтому мне пришлось ждать ещё целый год.
За это время мои знания увеличились. У меня была хорошая память, и благодаря двум старшим братьям я узнавала много нового. Маму доставала вопросами: «Почему?», «Отчего?», «Зачем?», на что она говорила: «Ты можешь помолчать и закрыть свою “почемучку”?» Она очень переживала, что я могу «перегореть» и буду плохо учиться, оттого что пропадёт интерес, – так она говорила папе.
Наконец наступило 1 сентября следующего года. Вспоминается такая картинка: дети сидят за партами, в том числе и я, родители толпятся возле двери и с умилением смотрят на нас, учительница Анна Михайловна начинает знакомиться с нами. И тут вдруг врывается моя мама, подходит ко мне, берёт за руку, извиняется, и мы вместе выходим из класса. Я уже собралась плакать, так как подумала, что опять не буду учиться, но не успела, потому что мы зашли в соседний класс, где за партами тоже сидели дети, а родители стояли около двери. И мама сказала учительнице:
– Она будет учиться у вас!
Ко мне подошла очень приветливая молодая учительница, спросила, как меня зовут, и посадила за свободную парту.
Я успокоилась. Учительница, Ася Михайловна, мне очень понравилась. Она повернулась к классу и спросила:
– Дети, кто что умеет делать?
Первоклашки начали отвечать:
– Я умею рисовать.
– Я умею клеить…
И тому подобное.
Я промолчала, всё это мне показалось несерьёзным. Мама стала «суфлировать» знаками, чтобы я встала и что-нибудь сказала.
Ася Михайловна продолжила:
– Дети! А буквы кто-нибудь знает? Поднимите руки, как я вас уже научила!
В те годы дети шли в школу совершенно неподготовленными, все знания они получали в школе.
Я думаю: какой глупый вопрос, и молчу, не поднимаю руку. Мама вся извелась, показывая, как поднять руку. А я старалась не смотреть в её сторону.
– Кто какие буквы знает, подойдите к доске, напишите их, – предложила Ася Михайловна.
Поднялись несколько человек, и она сказала:
– Давайте по одному!
Дети писали такие буквы, как А, О, У и какие-то согласные. И всё. Тут учительница увидела мамины жесты и подняла меня. Я пошла к доске, написала последние буквы алфавита, и она похвалила меня:
– Молодец, какие буквы ты знаешь!
Дома, после уроков, брат спросил:
– Как прошёл день? Что узнала? С кем познакомилась?
