Потерянные жизни

К этому времени в дом зашли ещё два работника милиции и эксперт.

Между тем человек в штатском, представился Виталию следователем и попросил его дать чистосердечные признания.

Но Виталий ответил ему, что он ничего не знает про Анну и сам её ищет.

Следователь Шарапов ожидал такого ответа. Он показал Виталию постановление о производстве обыска на территории домовладения и попросил милиционеров пригласить понятых. В качестве понятых в дом зашли ещё два человека: женщина средних лет, соседка Виталия через один дом и пожилой мужчина, его сосед по ближнему дому. С соседями он с давних пор не общался, и они были для него чужими людьми. Следователь объяснил

понятым их права и обязанности.

Всё происходило по нормам уголовно-процессуального кодекса.

При обыске дома, в спальне на поверхности нижней части маленького дивана были обнаружены небольшие капельки засохшей крови, которые были тщательно выделены экспертом и вложены в соответствующий пакет.

После обыска дома все вместе с Виталием вышли во двор и направились к огороду.

– Подозреваемый Краснопеев – ещё раз обратился следователь Шарапов к Виталию – согласны ли Вы добровольно признаться о совершённом вами деянии, а именно в убийстве своей жены?

Виталий машинально проглотил наплывшую слюну, и посмотрев на довольно

просторный огород, подумал: «Вряд ли они наткнутся на Анну. Весь двор придётся перекопать».

– Нет – хрипло ответил он – не признаю.

Обыск продолжался. Опытный Шарапов давно наметил место, где нужно было прокопать узкую канавку, которая могла бы пересечь яму, где, по его мнению, могла находиться убитая Анна. В этом он не сомневался. Он пошёл в тот конец огорода, который по его предположению был слишком разравнен и показал милиционерам, где и как копать. Когда они стали копать узкие канавы, идя, навстречу друг к другу, Виталий с ужасом понял, что они встретятся как раз там, где лежала Анна. Его охватило полное безразличие к тому, что происходило. Вся его жизнь представилась ему вдруг пустой, бесцельной и непонятной для его сознания. И даже та свобода, к которой он рвался и в которой хотел спрятаться от окружающего мира, показалась теперь ему призрачной и надуманной. И этот дом, где он хотел устроить своё, непонятное счастье, и этот огород, где кроме двух яблонь и груши, посаженных ещё отцом, ничего не росло, и даже небо над его домом, вдруг до боли в душе, стали чужим, неприятным, ненавистным.

Когда Шарапов пришёл к прокурору с постановлением о признания Краснопеева Виталия виновным, тот ознакомившись с материалами дела, тут же утвердил это постановление. «Молодец – сказал он Шарапову – зря я в тебе сомневался».

14

Хотя Виталию опостылел весь этот мир и все его люди, в которых он находил для себя лишь одно разочарование, он вынужден был мириться с существованием этого мира. Да и куда ему было деваться, поскольку он всё ещё оставался частичкой этого мира, но частичкой, как будто уже оторванной от действительности. Люди жили, работали, стремились к какой-то цели, добивались её осуществления. Для каждого из них смысл жизни был понятен. Их всегда влекло к новым, неповторимым явлениям, к новым открытьям. Их манило будущее. Они радовались своим детям. Они старались ни в чём не сомневаться, любуясь сиянием каждого дня. Их не мучили вопросы – зачем, почему. На все сомнения у них находились жизнеутверждающие ответы. Они

отвергали покой, стараясь жить весело, радостно и даже шумно, находя в себе веселье и в звонких песнях, и в быстрых танцах и во многом другом. Но более привлекал их труд, который им нравился и в котором они находили своё удовлетворение. Их привлекал спорт. Их осеняла любовь. Их возвышало искусство. Им сопутствовало творчество. Они не торопились зря вперёд, но шагали в ногу со временем.

От всего этого Виталий был далёк. Он как будто бы выпал, как птенец из гнезда, из человеческого общества. Остался один, не прислушиваясь к зову времени, к призыву людей вступить в их жизнерадостный круг, в котором можно было бы найти, не только удовлетворение для души и сердца, но и настоящую, живую радость человеческого бытия. Его словно бы отпугивала

человеческая энергия, жизненный всплеск людей, торопящихся к осуществлению, продиктованных им временем, непередаваемых желаний, исполнением которых могли бы осуществится их заветные мечты. Человечество уже успело добиться многого – новые открытья поражали ум и сознание людей. Появились видеомагнитофоны, телевизоры новых поколений, компьютеры, беспроводные телефоны, распространившиеся по всему миру, смартфоны, интернет и другие диковинные, но практически полезные изобретения. Всё это постоянно усовершенствовалось. Всемирная сеть интернета, стирая границы государств мира, объединяла людей разных государств, дав им возможность общаться, и видеть друг друга. Жизнь людей стала гораздо интересней, чем это было раньше. Люди жили в ожидании других, может быть ещё более заманчивых, экзотичных, но при этом полезных открытий.

Отчего же, Виталий остался вне всего этого прогресса? Конечно, все эти диковинки прогресса, появлялись не сразу. Первоначально они привозились из других развитых стран, чья индустриальная технология была передовой, по сравнению со многими странами. Здесь же, где жил Виталий их было недостаточно. Но те люди, которые стремились приобщиться к мировому прогрессу, у которых было желание пользоваться новыми изобретениями человечества, искали и находили эти приборы или аппараты, тем более что с годами их становилось всё больше и больше. Но Виталий, был равнодушен ко всему этому. Ведь даже книги его не занимали. Нельзя сказать, что он был умственно не развит. Но эгоистическое направление его мыслей, сузило круг желаний и ему ничего не хотелось кроме свободы, которое он ошибочно находил в покое.

Все люди разные и не поэтому ли каждый из них ценил по-своему собственную жизнь. И некоторые из них, подобно Виталию, боялись новизны, нашествия прогресса, потому что всё это могло оттеснить их от привычной спокойной жизни.

Но теперь уже Виталию было не до прогресса. Он сидел на жёсткой скамье небольшой одиночной камеры, в которой даже окна не было. Вместо окна, ближе к потолку, виднелось небольшое окошко, перекрытое накрест железной

решёткой, через которое даже кошка не смогла бы пролезть. И лишь оттуда в камеру проникал воздух. На левой стороне узкой камеры стояла железная кровать с нетолстым матрацем, небольшой серой подушки и тонким одеялом.

Он уже привык к этой камере. Здесь, ночью, неожиданно он уснул крепким сном и утром проснувшись, удивился – впервые к нему не явилась Анна, видать не смогла проскользнуть сквозь крепкие тюремные стены. Он даже смог съесть принесённый ему завтрак, какую-то кашу с куском чёрного хлеба, запив всё это кипятком из железной кружки. В камере было тихо и спокойно. Здесь, где, по мнению других людей, казалось, что человек оторван от свободы и ему невыносимо тяжело, Виталий, наоборот нашёл для себя ту, неповторимую свободу, о которой может быть, и мечтал всю жизнь. Он мог

лежать, спать, или ходить по комнате, сидеть на скамейке, о чём-то думать, отбросив от себя все былые переживания. Здесь ему не нужно было тревожиться за то, что его могут разоблачить и раскрыть его тайну. Не нужно

было придумывать какие-то отговорки для тёщи. Принуждать злым взглядом Веру молчать о том, чего она могла знать. Даже на работу не нужно было идти с раннего утра. Здесь он мог не бояться нежелательных встреч от надоевших ему людей. В этой тюремной камере, Виталий словно бы перевоплощался в другого человека. Теперь он и не собирался отрекаться от приобретённой им, новой свободы и покоя, которую неожиданно почувствовал в тюремной камере. В нём вдруг возродилась уверенность, что теперь его жизнь может измениться, даже к лучшему. Не зря наверно, он вспомнил, что однажды, перелистывая какую-то книгу, наткнулся на описание монаха-старообрядца, который бежал от людей в лесную пещеру. Он стал сравнивать свою камеру с пещерой. И мысль эта его поразила. Хотя не сам он бежал от людей, а его привезли в эту мрачную камеру, но и здесь не было людей. Правда, не пели здесь над ним птицы, не шумели деревья, как над монахом, но ему и не нужно было этого. А всех остальных людей, теперь прикасающихся к его судьбе, таких как надзиратель, конвойные, и иных, с которыми поневоле приходилось сталкиваться ему, Виталий ощущал, не как людей, а как явления природы. При этом он мог разговаривать с ними, отвечать на их вопросы, но не признавал их в своей жизни. Нет, вовсе не отказывался Виталий от жизни, но он хотел жить по-своему, пренебрежительно отмахиваясь от навязываемых условий. Но своё пренебрежение не выказывал и старался выполнять все требования, предъявляемые к нему работниками правовой системы, зная, что и следствие и суд закончатся и его могут отвезти в места столь отдалённые, где мало людей, и где, возможно он найдёт для себя долгожданный покой. Надеялся он на это ещё и потому, что адвокат, явившийся к нему, как обязанный государством защищать его, наметив план защиты, обнадёжил, что будет просить суд, с учётом его чистосердечного признания, не назначать ему наказания более пятнадцати лет. До этого адвокат надеялся, что Виталия признают невменяемым, но его ожидания не оправдались. Следователь, ещё до его ходатайства, в начале следствия назначил психиатрическую экспертизу,

в результате которой обвиняемый был, признан вменяемым, и способным давать отчёт и своим словам, и своим действиям. Адвокат, в ходе следствия ещё пытался изменить квалификацию действий Виталия, утверждая, что убийство Анны было совершено им в состоянии сильного душевного волнения, в припадке ревности, так как он увидел, как незнакомый мужчина целует его жену. В этом ходатайстве ему было отказано, на основании того, что преступление было совершено, гораздо позднее факта невинного прощального поцелуя Анны водителем. Но, адвокат решил всё-таки и в суде, защищая интересы Виталия, просить о переквалификации его действий и предложил ему утверждать в суде, что он, именно из-за ревности к мужчине, привёзшего Анну на своей машине и целовавшего её, совершил это убийство.

15

Однако к суду Виталий не готовился. Он знал, что оправдаться не сможет. Да ему и не хотелось этого. Для него было уже безразлично, сколько лет назначат ему для отбывания срока наказания. пятнадцать лет, или на всю катушку – на

двадцать. Может быть даже к лучшему. За это время, посёлок, где он жил, позабудет о нём, а сам он растворится неизвестно где. В тюрьме, вне людей ему даже лучше. Мысль о детях не волновала его. И хотя что-то щемило в груди при воспоминании о них, ведь всё же своя кровь, его биологическое продолжение, но любви к ним он не чувствовал. В детях тоже не было к нему ни любви, ни привязанности, а теперь и подавно, после гибели матери от его рук, не будут признавать. Теперь они навсегда оторваны от него. Свободны от него, так же, как и он свободен от них. Скоро все, в этом железнодорожном посёлке позабудут о нём. Но сможет ли он сам позабыть и этот посёлок, и дом, где обитал, всю свою непутёвую, тихую и мрачную жизнь, до случившейся трагедии, и Анну, погубленную им?

Наконец наступил день суда. Виталия, как дикого зверя, привезли в чёрной, железной машине в областной суд и препроводили в зал судебного заседания. Затем втиснули в огороженное решётками место, сняли наручники. У решёток стоял стол и стул для адвоката. Адвокат, уже сидел на своём месте, облокотившийся о стол, на котором лежали его бумаги. Напротив, с другой стороны зала, было место для обвинителя. Между ними в зале стояли длинные скамейки для посетителей. В этой же стороне зала, на небольшом возвышении, размещался громоздкий судебный стол с тремя креслами для судей. Чуть ниже, в том же ряду стоял небольшой стол для секретаря судебного заседания.

Обвинителем по делу участвовал сам прокурор области, который незадолго до того, утвердил обвинительное заключение. Вскоре он зашёл в зал и прошёл на своё место. Явился он одетый в свою прокурорскую форму, чтобы у присутствующих не было никакого сомненья по поводу его должности. Судебный зал был переполнен, поскольку уголовное дело рассматривалось в открытом судебном заседании. Немного погодя, из дверей, со стороны судебных кресел, вышла секретарь судебного заседания и громко крикнула:

«Встать! Суд идёт!»

Из тех же дверей, вышли друг за другом: областной судья, мужчина лет пятидесяти, в строгом чёрном костюме, с мудрым выражением лица, и два народных заседателя – пожилой мужчина в коричневых брюках и сером свитере, и женщина средних лет, в коричневом платье и синей кофточке. Судьи молча прошли на свои места, и секретарь попросила всех сесть. Судья объявил о начале судебного разбирательства. Опытный судья вёл процесс по всем правилам уголовно-процессуального кодекса. Сложная процедура рассмотрения дела, для некоторых, присутствующих в зале людей, могла показаться излишне формальной, но она обеспечивала и порядок, и справедливость всех участников процесса, как потерпевших, так и подсудимого. Потерпевшей по делу была признана Зинаида Васильевна, мать

погибшей Анны. Поскольку Виталий, как подсудимый, под тяжестью улик, признал свою вину, суд после мнения сторон, а именно: прокурора, адвоката и потерпевшей, решил начать судебное следствие с его допроса. Виталий говорил мало и кратко. Фактически, он лишь отвечал на вопросы судей, адвоката и прокурора, и старался как можно быстрее завершить свои показания. На вопрос, почему ты совершил убийство своей жены, наученный адвокатом, он ответил двумя словами: «Из-за ревности». На некоторые вопросы подсудимый вообще не отвечал. Для него было тяжким мучением вспоминать тот вечер страшной трагедии, виновником которой был он сам. И всё же, ему не хотелось брать на себя всю вину полностью, поскольку он считал, что и Анна сама способствовала этой трагедии. Но не умея обосновать эту мысль, он молчал и ждал, когда же наконец его оставят в покое, и судьи, и прокурор, и Зинаида Васильевна. Особенно неистовым среди них был прокурор, чьи вопросы пронзали не только сердце и душу Виталия, но и подобно кувалде наносили чувствительные удары по голове и голова его, словно бы трескалась от прокурорских слов: «Ты убил! Ты закопал! Ты! Ты! Ты!…»

Он перестал отвечать на вопросы, но, собственно говоря, уже и так всё было ясно, его признание в убийстве было подтверждено и его личными показаниями в суде, и ответами на заданные вопросы. Пусть даже эти ответы были кратки и лаконичны, но они не отрицали содеянное им преступление. Да и чтобы мог он предоставить суду в своё оправдание, как бы мог объяснить, что он был вынужден совершить то, что совершил. Если бы, он не закопал Анну в огороде, а наоборот, тут же вызвал бы милицию, признавшись, что в состоянии душевного волнения он убил Анну, то даже это, показалось бы, более благородным, чем то, как он поступил. И трусость, и надежда скрыть следы и продолжать жить отяготила совершённое им преступление, сделало его ещё опасней, ещё страшней. И лишь теперь он осознавал это. Но было уже поздно. Поздно с того момента, когда он схватил лопату и начал копать яму. Всё поздно. И даже раскаиваться поздно. Поздно просить прошения у Зинаиды Васильевны, у суда, у людей, у всего мира. И как же теперь ему жить? О чём

думать?

Нет. Не нужно ни о чём думать. Стряхнуть с себя все мысли. Какие могут быть думы или переживания в его положении. Именно сейчас он должен быть свободным от них. Свободным от всего. Даже эту, его личную, внутреннюю свободу хотят лишить здесь, собравшиеся в суде, люди. Хотят судить, пусть судят. Но он им не позволит проникнуть внутрь его души, внутрь того мира, где он обитал и продолжает обитать. Он не пропустить их в тот мир. Только в том мире, известном ему одному, он может найти успокоенье. И только ради этого мира, он должен жить. Но никто не должен об этом знать. Это его мир. Любое прикосновение к его миру, чужого взгляда, чужой мысли может погубить этот, единственно приемлемый для него, мир, как и его самого. Он должен сохранить свой мир. Лишь в нём он сможет продолжить свою жизнь. Но чтобы сохранить этот мир, принадлежащий ему, он должен отречься от

своего старого мира. Отречься от всех этих людей, которые собрались в этом большом судебном зале, чтобы осудить его. «Глупые люди – подумал Виталий – он же недосягаем для них. Ну, осудят. Дадут срок. Больше, меньше – какая разница. Любой срок отбывания наказания, хотя бы в тюрьме, освободит его от всех этих людей. Ведь там, вдали от людей больше покоя и тишины. Там он сможет полностью познать свой мир, непостижимый для всех остальных людей, но близкий для него».

Действительно, никто не знал об этом мире Виталия. Да и кому он был нужен такой мир, пустой, тихий, переполненный безмолвьем.

Между тем суд продолжался. Давала показания, уже в качестве потерпевшей, мать Анны, Зинаида Васильевна. Она сообщила суду, что с первой встречи с Виталием, когда его привела Анна, он поразил её своей молчаливостью и какой—то природной хмуростью. Конечно, в то время он не выглядел отталкивающим и некрасивым: молодое его лицо, казалось привлекательным. Но какая-то замедленность его речи заставляла её настораживаться. Он никогда не высказывался о перспективе их, складывающейся, семейной жизни. Ничего не обещал своей будущей жене, хотя как будто бы изъявлял к ней свою любовь. Но Зинаиде Васильевне такая любовь показалась странной, не хватало в этой любви страсти, порыва, энергии и задора и иных чувств, свойственных молодым влюблённым. Ей даже показалось, что Виталий, подобрал свою любовь, как красивую игрушку и присвоив её, просто пользовался ею. Если даже и была любовь, то она быстро отпылала, как небольшой костёр, потушенная прозой жизни, в которой нужно было беспрерывно работать, чтобы удовлетворить все потребности семьи. Зинаида Васильевна пыталась отговорить Анну не встречаться с ним, но первая любовь слепа до безрассудства. Анна не послушала её и стала жить с Виталием. Потом у них родилась дочь Вера, а через несколько лет и сын – Вадим. После рождения детей Анна, из-за некоторых скандалов с Виталием, была намерена с ним разойтись, но не решалась оставлять детей без отца. Когда развалился Советский Союз, Анна осталась без работы. Виталий не мог прокормить свою

семью. Но он и не старался для семьи. Главное для него – покой. Он не желал, чтобы его тревожили разными проблемами и старался жить так, как ему хотелось. Но семья, увеличившаяся с рождением детей, мешала ему. В последнее время он уже стал безразличным и к детям, и к Анне. Любил ли он Анну, какой-нибудь, своей любовью, Зинаида Васильевна не знала. Может быть, любил и ревновал. А может просто хотел избавиться от неё.

Люди в зале судебного заседания с интересом слушали показания Зинаиды Васильевны. После скупого, краткого высказывания Виталия, непонятного для многих, всё, что рассказывала мать Анны, как будто бы раскрывало страшную тайну Виталия. Скрываемая его жизнь, незаметно приоткрывалась для всех. Виталий, который казался безразличным, вдруг насторожился и уже не пропускал ни одного слова тёщи. Ему показалось, что она, маленькими кусочками отщипывала невидимые частицы от его оболочки, в которой он

прятался от всех. Всё, что он создавал для себя в течение своей жизни, вся тайна его существования, готова была вылиться наружу, чтобы стать достоянием яви, раскрывая его дикий эгоизм.

К радости Виталия, тёща не могла знать всё, то, о чём он думал. Она и представить себе не могла, сколько неведомых, сумбурных, тусклых мыслей

накопилось в тайниках его подсознания. Она лишь попыталась раскрыть его тайну, дотронувшись до оболочки, в которой он казался неуязвимым, но разрушить эту оболочку ей было не по силам. Виталий, убедившись в этом, успокоился, и естественная безразличность вновь окутало его лицо.

16

Уже на третий день, перед судьями встал вопрос – «Нужно ли допрашивать несовершеннолетнею Веру?» После недолгих раздумий решили ограничиться оглашением показаний, данных ею на предварительном следствии для того, чтобы повторно не повлиять на психику девочки. Вера уже, как бы прошла курс реабилитации от страха. Вошла в жизненную колею – стала встречаться с подругами. Над ней уже не возвышался образ отца со строгим, жёлчным взглядом. В доме бабушки было спокойно и уютно. Второй причиной необязательного её допроса в суде, было то, что Виталий признавал свою вину.

Для продолжения суда было достаточно оглашения Вериных показаний.

Виталий знал, что в суд могли вызвать и Веру. Ему хотелось посмотреть на Веру и услышать, что она скажет, чтобы узнать – не она ли раскрыла его тайну.

Но с другой стороны – он не хотел видеть её на суде. Как не странно, теперь он боялся её. Суровый взгляд Веры, мог выражать и укор, и ненависть, но самое страшное для Виталия, это её презрение к нему. Презрение, которым (и это чувствовал Виталий) она навсегда зачеркнула его, и как человека, и как отца.

Вот почему Виталий был удовлетворён, что Веры в суде не будет, лишь огласят её показания. Оглашал её показания сам судья. На этот раз Виталий, хотя и казался для всех безразличным, но слушал более, чем внимательно. Что

там наговорила Вера? Что она могла знать? Ведь она не видела, как он ударил Анну, а затем затащил её в спальню. Как он вновь вышел в зал, а затем на кухню. Ничего не могла видеть Вера. Могла лишь слышать, как скандалят родители. Шум. Вскрик Анны. Она могла лишь что-то ощущать и представлять себе, но совершённые им действия в отношении Анны видеть не могла.

Действительно показания Веры было схожи с представлениями Виталия. Всё было так, как он и думал. Но в конце её показаний зазвучало и то, о чём он и не мог себе представить. Так, Вера добавили, что, когда после скандала и шума наступила тишина, они с Вадимом лежали, каждый на своей кровати. Вадим уснул, а она долго не могла уснуть. Поздно ночью она услышала, как кто-то копал землю. Она подумала, что это соседи.

Для Виталия это было неожиданной новостью. Значит Вера слышала, как он

копал землю. И всё же он успокоился. Ведь Вера ничего конкретного про него не говорила. Вот только, о том, что копали землю. Но ведь, соседи.

На вопрос председательствующего по делу о том, признаёт ли он правильными показания Веры, Виталий тут же буркнул в ответ, что признаёт.

После Вериных показаний были оглашены все проведённые по делу

экспертизы, в частности, о том, что подсудимый признан вменяемым. О том, что кровь, обнаруженная в спальне доме, на женском платочке, и на поверхности маленького дивана принадлежит убитой Анне.

Судебно-медицинская экспертиза свидетельствовала, что Анне был нанесён смертельный удар в сердце, а затем были повреждены: и печень, и почки, и селезёнка и многое другое. четырнадцать ножевых ударов моментально пресекли жизнь молодой женщины.

Люди в зале заохали, задвигались. Их лица наполнялись страхом, горечью, сочувствием к Зинаиде Васильевне и ненавистью к Виталию.

Виталий сжался в комок. Лицо его почернело. Он попытался стряхнуть с себя громадную тяжесть чудовищного груза, накопленной людьми, ненависти к нему, но эта лавина продолжала давить на него. Могло ли его спасти безразличие к людям?

Или же презрение ко всему миру? Наоборот, он сам был придавлен, как мышь громадным камнем, презрением всего человеческого мира.

Он постарался вновь уйти в себя, замкнуться, в том безмолвии мира, где нет: ни людей, ни деревьев и не птиц, но и безмолвие, как будто отворачивалось от него. В окно заглядывали ветки деревьев. Издалека слышался гул тепловоза,

шум проезжающих машин. И даже отдалённые голоса людей, проходящих мимо здания суда, раздражали и угнетали Виталия, отнимая у него последнее, к чему он стремился – покой.

Но суд ещё не завершился, и уже в понедельник, в зловеще-чёрной, подобной доисторическому чудовищу, машине Виталий был вновь доставлен в суд. За несколько дней судебного перерыва он остыл. Мысли его словно бы одеревенели, не рождая никаких волнений. Никаких дум в голове. Тупое

самоограничение. Бессмысленный взгляд. Казалось, на скамье подсудимых сидит не человек, а что-то, похожее на человека, но грубое и бесформенное по своей сути, существо, навсегда оторванное от людей, мира, и может быть, даже от жизни.

Но он ещё был жив. За каменным безразличием этого человеческого существа, внутри него, хотя и достаточно глубоко, еще скрывались какие-то чувства, мысли и даже желания. Он желал жить, но ему хотелось жить так, чтобы ему никто не мешал.

Суд для него стал гранью между тем, что было и тем, чего уже никогда не будет.

Суд закачивался. Оставались прения сторон. Но и прения сторон, неожиданными выводами, могли выбить Виталия из его отрешённости, подобно всадника из седла. И всё же, Виталий был спокоен. Он уже знал, что

будет просить адвокат, и из слов адвоката, представлял, о чём будет говорить в своём выступлении прокурор.