Костяные сказки

Марк всегда спал с включённым ночником. В тридцать пять лет он стыдился этого, но без света просыпался в ужасе, с ощущением, что кто-то тянет его с кровати в тень.

Однажды ночью он решил перебороть себя. Выключил свет. Лёг. Закрыл глаза. И услышал шёпот.

– Марк…

Голос был влажным, словно исходил из гниющего рта.

Он зажмурился.

– Ты боишься…

Холодные пальцы коснулись его ступни. Марк вскрикнул, рванул к выключателю, свет залил комнату. Никого. Только мокрый след на полу, ведущий из-под кровати.

На следующую ночь он оставил свет включённым, но в три часа лампочка погасла. Комната погрузилась во тьму. И тогда тьма зашевелилась. Из углов поползли чёрные, как смоль, щупальца, сливаясь с тенями. Марк хотел закричать, но что-то липкое заползло ему в рот. Тьма вошла в него.

Утром он проснулся в луже крови. Руки были исцарапаны до костей, будто он отчаянно копался в собственной плоти, пытаясь вытащить что-то.

В зеркале его отражение улыбалось.

– Ты наконец-то увидел меня, – сказало оно его голосом, но с чужой интонацией.

Марк заперся в ванной, включил все лампы, но тени сливались в одну, образуя фигуру. Высокую. С длинными руками. И широкой улыбкой.

– Я всегда была здесь, – прошептала Тьма. – С самого детства. Ты просто… перестал меня замечать.

Марк наставил на неё зажигалку. Она рассмеялась. И погасила огонь.

***

Даяна унаследовала дом своего дяди спустя месяц после его ужасной смерти. Марка нашли с выжженными глазами. Выпотрошенного. И улыбкой, вырезанной от уха до уха.

Полиция закрыла дело – самоубийство. Но фотографии с места преступления говорили о другом: стены ванной были исписаны чем-то липким и тёмным, а на полу лежал отрезанный язык Марка, сжатый в кулаке, будто он пытался удержать что-то внутри.

– Просто не выключай свет, – шепнул ей адвокат, передавая ключи. Его глаза нервно бегали по углам.

Даяна заселилась днём, но к вечеру тьма в доме стала неестественно густой. Фонарики разряжались. Свечи гасли. Даже экран телефона мерк, будто что-то высасывало из него энергию.

Перед сном Даяна заметила трещину в стене: тонкую, почти незаметную. Из неё сочилась чёрная слизь.

Ночью её разбудил шёпот.

– Даяна…

Он шёл из-за стены. Не из соседней комнаты. Из самой стены. Даяна прижала ухо к обоям и услышала густое дыхание. Влажное. Хрипящее. А потом раздался стук, будто кто-то бился изнутри, пытаясь оказаться снаружи.

Даяна отпрянула и в этот момент трещина в стене разошлась. Из неё хлынула тьма. Не просто отсутствие света – живая, пульсирующая масса, которая капала на пол, как густая нефть. Из неё поднялись пальцы. Длинные. Костлявые.

Даяна бросилась к двери, но тьма опередила её. Дверной проём затянуло чёрной плёнкой, и в ней проступило лицо.

– Ты не убежишь, – прошипела Тьма.

Рот растянулся до ушей, обнажая ряды крошечных, острых зубов.

Даяна успела схватить керосиновую лампу (последний подарок отца-параноика) и подожгла Тьму. Та взвыла, звук напоминал миллион мух, закипающих заживо.

Но когда пламя погасло Тьма была повсюду. На стенах. На потолке. В её лёгких.

– Ты теперь часть нас, – зашептали все тени в доме.

Эпилог

Агент по недвижимости нашёл дом пустым. В ванной висело чистое зеркало. И если подойти ближе, можно было разглядеть Даяну. Её лицо, растворяющееся в чёрных волнах, а за спиной мрачную фигуру с широкой улыбкой.

Погасите свет. Иначе Она захочет познакомиться.

А если вы сейчас выключите свет…

Увидите, как Тьма смотрит на вас.

Кукла из бересты

Девочка, которую не брала смерть.

Ленке Войтек было семь лет, когда лес впервые спас ей жизнь. Это случилось в тот день, когда её отец, пьяница с руками, пахнущими свинцом и пивной пеной, запер Ленку в сарае с заряженным ружьём.

– Если ты действительно ведьма, как говорит деревня – останешься жива, – прохрипел он, щёлкая курком.

В полночь выстрел разорвал темноту, но Ленка не умерла. Когда дверь открыли, нашли лишь пустую гильзу, заполненную берёзовыми листьями. На стене красовался детский силуэт из смолы, будто кто-то растворил девочку в воздухе. А под потолком нашли берестяную куклу с лицом Ленки.

Три дня деревня искала девочку. Нашли её в священной роще. Ленка сидела, обняв самое старое дерево, и что-то напевала. Её кожа покрылась узорами, как береста. А в глазах… Боже, её глаза стали как у берёзы, два чёрных вертикальных зрачка.

– Она договорилась, – крестились старухи. – Лес взял плату.

Платой оказалось отсутствие тени. Отныне, когда Ленка шла по улице за ней не тянулось чёрного пятна.

Мать спрятала берестяную куклу в сундук. Но каждое утро она становилась тяжелее. По ночам в доме слышалось шуршание, будто кто-то обдирает кору с живого дерева. А однажды мать нашла на кукольных ладонях капли смолы тёплые, как кровь.

Деревенские жители слышали скрип берёз. Шёпот похожий на шелест листьев: «Мы голодны…».

Листья падали с деревьев и гнили, распространяя по деревне жуткий запах разложения.

С тех пор в деревне начали исчезать люди. Отца Ленки нашли обугленным, будто он вспыхнул изнутри. А в зубах его нашли берёзовый лист. Священник, назвавший девочку проклятием деревни, был повешен на собственных кишках между двух берёз. У школьного учителя, который унижал Ленку, была аккуратно снята кожа. Её развесили на ветвях, как пергамент. Все жертвы держали в руках кусочек бересты.

Когда мать Ленки сошла с ума и бросилась в болото, девочка дала ей берестяной платок.

– Чтобы не замёрзла, – прошептала она.

Утром нашли идеальную берёзу с лицом женщины в коре и кровавыми сосульками на ветвях. А кукла… теперь она была ростом с Ленку. И отращивала волосы из тонких корней.

Спустя годы в деревню приехал антрополог. Он услышал легенду и нашёл заброшенную избу. Внутри лежали две берестяные куклы взрослая и детская. Стены были испещрены царапинами, будто кто-то учился писать. А в дневнике с последней записью написано:

"Они не понимают. Мы не прокляты. Мы те, кого выбрал лес. Скоро придёт третья. И тогда…"

Продолжения не было, страница оторвана, будто кто-то не желал рассказывать всей правды. На пороге лежал свежий берёзовый лист с каплями, похожими на слезы.

"Они думали, лес защищает её. Они ошибались. Лес размножался».