скачать книгу бесплатно
Итак, наш разговор продолжился:
– А я сразу смекнул, что ты при суздальских состоишь, – тепло улыбнулся старец, и, отведя меня в сторонку, продолжил, как с давно знакомым. – Нет на матушке Руси более благодати. Порушена основа миропорядка, заложенного двести лет назад царем Владимиром. Порвались узы перехода высшей власти от отца к сыну. Распалась Русь на враждебные уделы. Князья ненасытны, норовят любой ценой отщипнуть клок земли от родича-соседа. Идут на всяческие изжоги, лишь бы столы свои приумножить.
Народ в край распустился, впал в пьянство и суеверия, обленился как никогда. Духовенство тому блуду потворствует, да и обмирщилось оно совсем. Никто не хочет радеть об отчей земле. Каждый норовит быть сам по себе, спешит скорей набить мошну. Оскоромиться не боятся, надеются, что злато все отмоет. Глупцы и невежды, самонадеянные скопцы, – вот кто они! Усекая собственную душу, отсекают Царство Божье от себя. Но уж, коль не верят в Страшный суд, пусть пораскинут глупыми мозгами о будущей участи своей и сродников своих.
Или нет у нас врагов внешних? Алчные и хищные, – со всех сторон точат они зубы на Русь святую. А недоумки наши им в том пособничают. Призывают нехристей судьями на тяжбы свои. Корысти и злобы ради наводят басурманские орды на люд православный. Али мы без царя в голове, али мы отщепенцы и безбожники? Отчину рушим, кромсаем ее со всех сторон – грех тяжкий, да и только, прямо беда!
Одна надежда осталась у нас, истинных печальников за Русь, токмо на Всеволода Юрьевича! Почто он медлит? Подобно старшему брату Андрею, призвал бы князей-стяжателей к порядку, поставил бы Киев и Овруч на колени. Хватит Руси междоусобий! Хватит попусту лить русскую кровушку!? Пора за разум браться! В единстве наша сила и правда!
Не впервой мне приходилось слышать схожие речи. И Андрей Ростиславич, да и дружина боярская того же мнения. Да не только лишь суздальцы, по всей Руси Великой честные люди понимают: заказано жить в раскорячку, негоже грабить единоверцев, нельзя потакать распрям.
Я почтительно выслушал старца Парфения, поддакивал ему искренне, и без всякой на то корысти вошел в доверие к нему. Затем разговор наш сошел с высоких материй, пора было опуститься на грешную землю:
– Помилуй, отче, а что у вас-то, в обители случилось? Слышал, смертоубийство злое произошло?
– И не говори сынок, за согрешения свои кару несем. Убили вчера в полдень, лишили жизни Захарию библиотекаря. Он ведь совсем недавно за старшего в скриптории, – ощутив мой не походящий интерес, инок подробно пояснил:
– Вижу в тебе книжного человека, лицо ты не мелкое, посему и разговор наш будет серьезным. Начну сначала. Настоятель наш – Кирилла, в бытность свою у митрополичьего стола ведал упорядочением законов церковных. Ты, верно, знаешь, подобная работа издревле ведется по русским кафедрам, а уж у киевского владыки особо целенаправленно.
Коли ты хоть чуть разумеешь в судебном деле, то представляешь, что есть право церковное и право княжье. Второе основано более на предании, на старых заповедях отеческих, на исконном славянском порядке. Витязи варяжские из племени Рюрикова также привнесли в Кормчие свою долю. Богатый судебный опыт прошлого постоянно пополняется новыми княжескими указами, а то и показательными судебными решениями, мудрыми приговорами. Но есть одна существенная особенность. Княжья «Правда» хоть и писана в книги, но, в большинстве своем, судьи судят по заветам и по памяти. Порой князь, верша правосудие, опускается зачастую до прямого произвола.
Церковный суд ведает судьбой людей духовного звания. Церковное право издревле и детально разработано, подробно изложено в греческих судебниках. Надеюсь, ты ведаешь каких: Номоканон, Эклога, Прохирон и прочая, и прочая. Но наша, русская жизнь отлична от ромейской. Порой, разбирая чад, приписанных к церкви, княжеское и церковное право в вящее противоречие меж собой впадают. Да и провинности, и казусы всяческие с мирской и церковной сторон неисчислимо множатся, а все нужно увязать, разложить по полочкам и записать письменно.
Для этой-то цели и ведется кодификация законов, они сличаются, уточняются, и составляется выверенный их свод. Примером тому служит новая «Пространная Правда». Эта работа бесконечна от века.
Иеромонах Кирилл рукоположен тому труду. Да и любо ему, аки червю книжному, судебники перелопачивать. Получив обитель, он не оставил старых забот. Приказал расторопному библиотекарскому помощнику Захарии, собрать по Галицкому уделу тома уставные: и отеческие и от греческих владык. Покойный со всем прилежанием исполнил волю игумена. Угодил настоятелю и был поставлен на свободное место библиотекаря. Только произошло сие, через головы чернецов более достойных. Порушен был порядок очередной. Книжная братия возроптала. Еще больше недовольство поднялось, стоило Захарии отпускать инокам книги не по надобности их, а по собственному выбору. Якобы, ему видней, что кому надлежит читать, мол, тем он оберегает братию от вольнодумства. Но это глубочайшее заблуждение. Свободомыслие оно не от книг, оно от людской нужды идет. Надеюсь, ты понимаешь меня?
Я согласно кивнул, так как считал свободу чтения первоосновой всякого знания. Старец продолжил:
– И окончательно озлобилась монахи, начни ретивый библиотекарь поучать скрипторных иноков, как тем вершить урочную работу. А главное, что нужно и чего не следует отражать им в своих писаниях. Вроде, те дети малые, неразумные, – старый черноризец осуждающе покачал головой. – А я тебе скажу, у нас в монастыре имеются головы столь высоко ученые, что и Софийского храма, не говоря о прочих пределах, мудрецам позавидовать. К примеру, отец Аполлинарий – с Афона горы нам явлен! А брат Даниил, а брат Феофил? Не один год подвизались они в киновиях града Константинова. Есть и еще иноки, исходившие веси европейские. Да и сам я грешный, пусть не столь учен как они, но у греков и латинян все же краешек мудрости постиг. Честно скажу, обиду нам учинили!
Захария-то возгордился, заимев этакую волю. Да вот не привел господь, вкусить сполна сию усладу. Конечно, жаль его – заблудшая овца, не обтесался еще, возможно образумился бы. Но, вот – убит! Пропала душа христианская, сгинула без покаяния, – и старец зашевелил губами, творя молитву божью.
– Скажи мне, отче, а кто мог содеять сей грех великий?
– Не ведомо мне. Я стал на братию прикидывать, – зуб-то многие на него имели, да не сподобится никто на такое злодеяние. Иноки горазды словесно бузить, а чтобы до убийства дойти…, не думаю? Нет таковых у нас – Бог милосерд! – Парфений истово сотворил крестное знамение.
– А из паствы, может из черни кто?
– Пойди, их разбери? Келарь было взялся за розыск, да какой прок от тиуна монастырского. Ходил, выспрашивал, но кажется мне, больше для отвода глаз, лишь бы внешний порядок соблюсти.
– Ну а пришлых – много в обители?
– Немало наберется. Но Бог им судия! Пойди, разгадай, что у человека на уме? Да и ушли уже многие. Обитель-то, что проходной двор, попробуй удержи, впрочем, и не удерживал никто.
– Скажи отец, Захарию-то убиенного как быстро обнаружили?
– Что тебе ответить? Нашли его в шестом часу, уже «готового». Ну, а на утренней трапезе его видели. Таким образом, убили в пределах до полудня. Как правило, в это время братия занята урочными делами. Кто в скриптории трудится, кто прочие требы вершит. Сразу-то библиотекаря и не спохватились. Конечно, отсутствовал он в книгохранилище, да свыклись все. Знали, что подвизается Захария в покоях у настоятеля, помогает игумну в трудах книжных. Да, и опять, кто ведал, что беда произойдет? Кабы знать, может быть, и присмотрели бы за отцом библиотекарем. А так, нет его, ну и ладно, – монах развел недоуменно руками. – Кому он особо нужен-то?
– Однако в шестом часу потребовался? Зачем?
– Всякое говорят. Якобы, Антипе рубрикатору (2) ибернийские (3) псалтири потребовались для образца. Заказ срочный поступил, книжицу миниатюрками изукрасить. Антипий, он по художеству всякому знатный мастер. Ты зайди в скрипторий, скажи, я велел, пусть покажут его рук творенья, чудные те рисунки, забавные зело. Так вот, Антипий инок и сподобился труп обнаружить. Примчался в библиотеку, всполошенный весь, слова не может молвить, того гляди, рухнет в припадок. Насилу отпоили сердешного. Он-то у нас страдает темной немочью.
Что потом началось, чистое светопреставление: братия ринулась в спальни, чуть не подавили друг друга, так спешили – нашли забаву. Каждый норовил взглянуть на покойника, пока келарь стражу не приставил. А я вот не пошел, прыти уж нет, да и грешно поглядки убиенному устраивать.
– Ну, а что копиист?
– Антипий-то, да отошел малость, чего ему содеется. Позвали потом к отцу-игумену, он и поведал, как мертвого открыл. Правда, от ужина болезный чернец отказался – не идет, мол, пища в рот. Ну и бог с ним. Сегодня, поди, уж совсем оклемался.
Тут Парфений засобирался, стал оправлять шубейку, должно озяб. Старик немощно закряхтел, показывая всем видом, что его уболтали. Но я не мог так запросто отпустить инока, и стал канючить:
– Помилуй, дедушка, обожди чуток. Интересует меня, – а были ли товарищи-приятели у новопреставленного Захарии? То есть, с кем он больше всех возжакался?
– Были, конечно, как не быть, – дед потуже запахнулся в овчину. – То все больше наши компиляторы (4) скрипторные, кое-кто из изографов (5) – они по летам ровня, вот и знались. Тебе их назвать надобно? Да я сразу и не упомню-то всех, разве по столам начать высчитывать: так, за первым у окна сидит Селиваний, инок усердный, за вторым у печи…?
– Довольно, отче, не неволь свою память. Ясно, что Захария со многими поддерживал деловые отношения. А был ли у него закадычный, душевный друг, с которым он мог поделиться самым сокровенным?
– Знаешь ли, вьюноша, жизнь обители особенно не располагает к откровенным излияниям. Монах, прежде всего, советуется с Богом. Потом, каждый имеет духовника? Но мы с тобой знаем, не всякое откроешь на исповеди. А уж обнажить душу перед собратом, будучи мужем, сорока лет, есть верх неблагоразумия. Собственные тайны лучше хранить в себе самом, так надежней и спокойней. А впрочем, нет у инока особых секретов. Наша жизнь на виду. Все обо всех и так знают. Тут не скроешься. Монахи любят перемывать косточки друг дружке. А уж коли, есть что скрывать, так молчи по гроб. Касательно Захарии, он к себе никого близко не подпускал, больно горделив был.
– Ну, коли так, то может статься, у него были слабости, чисто человеческие? Я уж не говорю о тайных пристрастиях?
– Как сказать? К питию склонности, определенно, не имел. Касательно сестер Евиных, у нас это не заведено, мы на отшибе. Ну что еще? Если ты намекаешь на содомский грех, – пристрастие сие пагубное отмечено и у нас, никуда не деться. Иночество порой ввергает слабые натуры в сию геенну. Но, как мне казалось – Захария был весьма пристойный инок.
– Выходит, совсем праведной жизни человек?
– Праведность и чистоплотность телесная не равнозначные сущности есть. Была у Захарии одна страсть, пагубная потребность – жажда червля книжного. Ей он отдавал себя без остатка. Положение позволяло ему иметь всякую книгу, даже недозволительную. И он тем, безусловно, злоупотреблял. Ты знаешь, есть ведь книги сокровенного знания?
– Сочинения ересиархов богопротивные?
– Ты сам сказал…
– Так значит, он склонен к инакомыслию? А может статься, и в гнусных радениях участие принимал?
– Ты сам говоришь…
– А как же монастырское начальство?
– А при чем тут начальство? В душу каждому не влезешь?! Поди, усмотри – что у чернеца на уме? Ушли те времена, когда духовник знал всё обо всех. Меняется мир и люди в нём…
– У него были соучастники в тех деяниях?
– Знаешь иноче, получается, я как бы доношу на братию. Пожалуй, больше ничего не скажу. Понимаю, ты в одной упряжке с боярином Андреем. Я восторгался им, когда он, аки молот, искоренял скверну на севере Руси. Знатный мечник! Если ему нужно, то пусть спросит Парфения исповедника, я поговорю с ним. Все умолкаю, на нас уже оглядываются. Пойду, благослови тебя Бог!
– Спасибо старче Парфений за откровенность твою. И храни тебя Господь!
Примечания:
1. Всеволод – Всеволод III Юрьевич (Большое Гнездо) (1154—1212), кн. Переяславский, вел. кн. Киевский, вел. кн. Владимирский.
2. Рубрикатор – художник-миниатюрист, копиист, иллюминист.
3. Иберния (уст.) – Ирландия.
4. Компилятор – писец, переписчик.
5. Изограф – художник-иконописец, богомаз,
Глава III
В которой боярин Андрей рассуждает о кладах и надобности в них.
Едва я разминулся с толковым иноком, не успев еще остыть мыслями от занятной беседы, как слух мой был потрясен неистовым воплем. Правильней будет сравнить его с визгом свиньи недорезанной. Братия и я вслед за ними метнулись в сторону душераздирающего крика. Проникнув чрез круг сбившихся черноризцев, я увидел распростертое на земле истощенное тело в растерзанных, заблеванных одеждах, колыхаемое чудовищными конвульсиями.
– Темная немочь, темная немочь! – переговаривались меж собой иноки. – Ишь как, Антипу рубрикатора пробрало?! Это же надо так терзаться? Почитай, впервой так-то трясет. Болезнь сия – знак от Бога!
– Я смекнул, несчастного настиг приступ падучей. Двое, самых шустрых из братии, пытались удержать припадочного, но невероятная сила неизъяснимой болезни сокрушала их усилия. Тщедушная плоть изгибалась в немыслимых корчах, из уст, переполненных пеной, исходил булькающий хрип. Нащупав в кармане черенок липовой ложицы, мне пристало оттолкнуть бестолково суетливых монахов. Откуда и прыть-то взялась? Оттянув втянутый в горло язык страдальца, я вложил меж челюстей спасительное древо и понудил иноков перевернуть болящего лицом вниз. Встав с колен, отряхивая мусор, прилипший к рясе, пояснил, что главное в таком случае – не дать человеку подавиться собственным языком и захлебнуться блевотиной. Среди братии прошел гул одобрения моей сметливости. Припадочный уже почти успокоился…
И тут внезапно раздался повелительный голос моего боярина:
– Ну, что сбились, будто невидаль какая? Снесите чернеца в келью! Ему теперь покой нужен. Да не оставляйте одного! – И затем обратился ко мне:
– А ты, брат, молодец – не сплоховал, хвалю за радение! Ну, пойдем, теперь ужо без нас разберутся.
И мы отошли в сторонку. Я не смог сдержать любопытства, спросил у Андрея Ростиславича, мол, как там, в церкви, выяснилось ли что? Боярин посмотрел на меня с некоторым изумлением:
– Догадываюсь, ты, Василий, достаточно осведомлен об убийстве библиотекаря? Случай, скажу тебе, не из простых. Я внимательно осмотрел покойного, но, честно сказать, чего-то недопонимаю – черепная кость не проломлена, смерть определенно наступила не от травмы головы, а скорее от удушья, тому все признаки. Да и удар какой-то непутевый, – исподнизу, так не убивают. Келарь же напротив, – полагает, якобы покойный не ожидал нападения, пригнулся малость, вот и получил снизу затылка. Но тут же противоречит себе, отмечая, что крови было всего ничего, да и лежал покойный, скрючившись бочком на лавке. Много непонятного!? – Боярин чуток помялся, что-то обдумывая. – Я в большом недоумении: душить не душили, может, напоили чем? Обнаружили покойника в шестом часу, нашел его мертвым твой припадочный рубрикатор, тому, что-то потребовалось из книг…
– Да, да, – перебил я Андрея Ростиславича, – и мне сказали, что мертвеца обнаружил миниатюрист Антипий.
– Выходит, Василий и ты времени даром не терял? – кашлянув в ладонь, боярин произнес совсем тихо. – Улучил я минутку, побывал в келье библиотекаря. Только, как назло, перестаралось дубье монастырское, прибрали аккуратно кругом, – помолчав, заметил с ухмылкой, – а может статься, и не тупые вовсе? Полезных улик или хотя бы следов, как не искал, так и не обнаружил. Убит, – и концы в воду!
Да только, мне кажется, это не рядовое убийство, как пытался представить отец настоятель. Якобы повздорили монахи, и в горячке один укокошил другого. Да и сама причина ссоры, – она должна быть очень веской, из-за просвирки не лишают жизни? К тому же, жертвою пал не простой чернец, а особа важная в иерархии монастырской. И что бы там не говорил игумен, чую, одним им не разобраться, да и хотят ли они того? Вот почему князь Владимир поручил мне заняться розыском, зная мой опыт мечника. Да и самому мне занятно докопаться до правды, – помедлив с намеком добавил. – Сам знаешь: даже невольное сокрытие смертоубийства, убийству равнозначно.
И тут, я взялся подробно излагать боярину слышанное от отрока и монастырского старца. И не заметил за пересказом, как мы оказались возле странноприимного дома. Андрей Ростиславич пригласил к себе. Его келья была поместительна и удобна. У оконца гнездился старинный поставец для письма. По стенам прилепились широкие лавки, устланные коврами. В углу громоздился пузатый ларь, окованный медью, с висячим замком. Были даже резные полки, верно для книг и прочих хартий. Посреди кельи стоял громоздкий трапезный стол и два ременных стула. В красном углу, при богатом кивоте, еле теплилась лампадка.
Я продолжил пересказ. Выслушав характеристику Захарии, выказанную духовником, боярин Андрей несколько озадачился. Встал, задумчиво стал перебирать сваленную в углу поклажу. И, наконец, вымолвил:
– Поведанное тобой, как нельзя лучше дополняет картину, творимого в киновии бесчинства. Мне удалось переговорить кое с кем из умных людей, по сути, они сводят имевшее место душегубство к двум причинам. По одной, – библиотекарь был посвящен в тайну некого великого клада, овладеть коим охочи многие в обители. И второе, – в монастыре по ночам творятся непотребные богомерзкие дела. Участие в том Захарии, если и не обнаружено явно, то, во всяком случае, их подоплека ведома покойному, – помолчав, боярин присовокупил. – Ты, Василий, молодец, смотришь в корень! Я насчет ереси говорю. Стоит пристальней полистать книги, что свалены у Захарии. Благо, вовремя опечатал его камору!
К слову замечу, печатка у Андрея Ростиславича особая: с гербом и монограммой суздальских князей, такой вещи цены нет. Но послушаем боярина дальше:
– Вернемся, отче к таинственному кладу, тут мнения расходятся.
Им может быть, как ты понимаешь, посмертный схрон Галицкого князя, его тайну до времени охраняют доверенные люди из киновии.
Но есть и еще одна, правда маловероятная версия. Ты удивишься такому повороту! Именно здесь в отдаленной обители могут проступить следы загадочной тайны, сотворенной Одой, женой Святослава Ярославича Киевского (1). Когда великий князь представился, более ста лет тому назад, – его супруга Ода, будучи сестрой графа Саксонского, воротилась обратно в Германию. Об этом всем известно. И вывезла из Киева мужнину казну – ценности необычайной. Но в пути, опасаясь разбойников, а скорее всего людей деверя – Всеволода (2), ставшего на стол брата, зарыла золото: толи на Волыни, толи тут, в Галичине. Причем умертвила поголовно всех участников сокрытия сокровища. Нет прощения вопиющей бесчеловечности княгини, и Бог ее покарал. Но злато прячут не для того, чтобы им никогда не воспользоваться. Так вот, возможно, место Одина клада для кого-то не составляет секрета. Что вполне очевидно, учитывая устоявшиеся связи тутошних насельников с империей, да и вообще, с латинским миром. Ну, а если сделать небольшое допущение, – уж не Захария ли библиотекарь, каким боком, вызнал про клад?
И в том и в другом случае, остается гадать, что за тайну он унес с собой в могилу? Унес ли, – не владеет ли ей кто-то еще? Одно правда, – много желающих дорваться до дармовых денег, тут все: и митрополит, и Святослав Киевский, и Галицкий епископ-гречин, да и сам Владимир Ярославич здешний князь. Уж кому-кому, ему это золото крайне необходимо, он ведь в неоплатном долгу перед германским императором. За помощь против венгров он обязался ежегодно выплачивать Фридриху две тысячи гривен, то великое ярмо на княжеской вые. Казна Галицкая пуста. Барбаросса собирает Крестовое воинство, поэтому деньги вынь и положь. Не позавидую я легкомысленному сыну Осмомысла, – попал княже в передрягу.
Впрочем, есть одна закавыка. Отец Захария погиб накануне приезда князя. А с чем пожаловал Владимир Ярославич? Коли из-за денег, то его противники вовремя успели подсуетиться. А как они смогли подгадать по времени? Вероятно, в окружении князя есть двурушник, который и уведомил убийц. Пожалуй, Галицкому князю стоит пошерстить приближенных. Пахнет изменой.
Сверх того, у меня к Владимиру Ярославичу особый разговор. Откроюсь тебе, – важные события надвигаются снежным комом, немалый интерес в их исходе у Великого князя Всеволода Юрьевича. Посему, придется мне весьма порадеть – деваться некуда.
Ну, и до кучи! Касательно сопричастности покойного отца Захарии богоотступничеству, чинимому в обители – нельзя отрицать правомерности этой версии, в наше время все возможно. Я не удивлюсь, обнаружив, что в монастыре творятся радения, подобные никалаилитским черным мессам. Много скверного случается в приграничных киновиях: стоят на собачьих стежках, их братия в первую очередь подвергается развращению. Латинское дерьмо, перебродив, аки по желобам стекает чрез них на Русь. Монастыри сии учинялись, как оплот православия, как преграда от проникновения прели латинской в наши пределы. Но видно заразна заносчивость людская. Не довольствуются гордецы заведенным миропорядком, тщатся отыскать некую истину, якобы намеренно сокрытую от них. Вопрос – истину ли, и для, чего скрываемую? Вот и плутают в умозрениях схоластических, и радуются, обнаружив подлые откровения ересиархов, и творят обряды по учению их, не ведая, что вымащивают себе торную дорогу в преисподнюю.
Я вполне допускаю, что поводом для убийства библиотекаря явилась его сопричастность таинствам, порицаемым святой церковью. Только, почему расправа с ним произошла в канун прибытия Галицкого правителя? Неужто злыдням нельзя было повременить?
Однако при розыске нельзя отбрасывать, пусть даже, несуразные версии. Поступки людские, на первый взгляд, бывают столь абсурдны, но при тщательном взвешивании обнаруживается их закономерность и неизбежность. Так что, не будем опрометчивы.
Пока трудно предполагать что-то еще, возможно, корни преступления совсем иные? Но, разбирая, расчленяя поводы и причины, лежащие снаружи, с божьей помощью, докопаемся до истинной подоплеки, – в этом могу тебя заверить.
Не впервой мне приходится сталкиваться с запутанным злодеянием, узелок рано или поздно развяжется, было бы времени достаточно. Но вот беда – его-то у меня в обрез, да и других, неотложных, дел по горло.
Мне нужен дельный помощник. Вот ты-то им и станешь, Василий! Как, берешься, порадеть общему делу?
Я, не раздумывая, дал свое согласие.
Боярин встал, разминая затекшие ноги, неспешно прошелся по келье, собравшись с мыслями, продолжил:
– Признаться, Василий, я и не ожидал от тебя иного ответа. Ну, коль так, то мой тебе совет, или поручение, считай, как знаешь. Постарайся, не выпячивая интерес, побольше выведать о покойном библиотекаре. Невзначай поговори о нем с иноками: чем жил – о чем помышлял, кто ему покровительствовал и кому он особенно насолил? Вызнай его окружение, для нас крайне важно переговорить с людьми близкими Захарии. Впрочем, ты сообразишь и так, не мне тебя учить. Главное, будь осторожен, – боярин в задумчивости присел, видно собираясь дальше продолжить нашу беседу.
Но тут гулко ударил колокол, призывая к обеденной трапезе. Устав монастырский нарушать никому не дозволено. И мы, с Андреем Ростиславичем, послушно поспешили в трапезную. Признаться, в желудке уже изрядно свербело от голода, а что поделать – человек заложник телесных оков.
Примечания:
1. Святослав Ярославич Киевский – Святослав II Ярославич (1027—1076), кн. Владимиро-Волынский, Черниговский, вел кн. Киевский.
2. Всеволод – Всеволод I Ярославич (1030—1093), кн. Переяславский, Черниговский, вел. кн. Киевский.
Глава IY.
Где герои трапезничают и слушают житие Иоанна Златоустого.
Трапезная являла огромную, до окон вбитую в землю, бревенчатую хоромину. С задов ее облепили ветхие сарайчики и чуланчики. Крохотные оконца столовой залы плотно перевиты ржавыми прутьями кованой решетки. Отчего древнее строение казалось подслеповатым, словно нищий странник на паперти.
К источенным временем порожкам балагуря, сходилась оголодавшая братия. Заняв место в очереди, встав по парам, иноки умолкали, принимали строгий и постный облик. Видом своим показывая начальству, что не для скотского удовольствия, не ради ублажения утробного, явились они сюда, а единственно для скромного поддержания тела во днях своих.
Андрей Ростиславич недовольно огляделся округ, отыскивая замешкавших сотоварищей, впрочем, те не заставили долго ждать. Без лишних слов, плотным рядком, группа суздальских пристроилась в хвост иноческой цепочке.
Согласно завету св. Пахомия (1) – родоначальника всякого монашеского устава, иноки благочинно входили в распахнутые дверцы трапезной. Как и положено – строем, плечо к плечу, неторопливо верша уставные «метания». Первый поклон у входа, – самый низкий, иконе Пречистой Девы Богоматери. Второй с отмашкой – сродственной братии, размещавшейся справой стороны. Третий – инокам, стоящим по левую руку. Также размеренно и неспешно проходили к столам, устроенным в виде длинной литеры «П». Располагались на закрепленных местах по раз и навсегда заведенному порядку, строго по старшинству и по заслугам своим.
Напротив входа, в глубине залы у поперечного стола степенно стояли, поджидая почетных гостей, настоятель и четыре главных иерарха обители. Нас опять любезно встретил келарь Поликарп, подвел к иноку, распорядителю омовением рук. Опосля сам обтер чистым полотенцем наши длани, опять же по древнему уставу, как дорогим гостям. Любезно пригласил Андрея Ростиславича к игуменскому столу, остальных и меня, в том числе, ласково усадил поблизости.
Все ждали Владимира Галицкого, оттого воцарилось некое тягостное замешательство, прерываемое лишь судорожным покашливанием престарелых иноков. Но вот, по трапезной внезапно пробежала искрометная волна, все напряглись, внимая торжественности момента.
И тут в залу стремительно ступил властелин Галицкий. За ним, наседая друг на дружку, неловко поспешали его царедворцы, разряженные по местной моде, в венгерские кунтуши.
Князь Владимир Ярославич оказался совсем не старым, лет тридцати пяти, довольно приятной наружности мужем. Его русые волосы и курчавившаяся стриженая бородка лишь чуть тронуты сединой. Лоб и щеки прорезали вертикальные складки еще не глубоких морщин, придававших лицу князя горьковато-брезгливый оттенок. Я подумал: «Отметины былых страстей?», – так как был наслышан про неустроенную юность и бурную молодость сына Осмомысла. Князь, в отличие от своих выряженных вельмож, был одет по-домашнему, по-русски. Белая длиннополая рубаха с расшитым петушками оплечьем, оправленный серебром узкий поясок, зеленые сапожки с серебряными бляшками на голенищах. На голове красовалась маленькая шапчейка, отороченная куньим мехом, которую он малость помешкав, все же сдернул с головы. По одежде и не узнать, – отпрыск ли древа Рюрикова, или так, боярин невеликого достатка. Но по манере поведения, по властным жестам, орлиному взору, наконец, по вселяемому в людей трепету – пред нами стоял всамделишный князь.
