скачать книгу бесплатно
День.
Третий час – 9 час утра.
Шестой час – 12 час дня.
Литургия – служится перед обедом
8. Ромейских (устарел.) – византийских.
9. Глеб рязанский – Глеб Ростиславович (+1177), князь Рязанский.
10. Галки – галка геральдический символ Галича: на гербе Галича изображена стоящая галка, не гербе Галичины идущая галка.
День первый
Глава I
О прибытии в обитель, где убит монах, и где сплетничают о сильных мира сего.
Несмотря на день, монастырские дубовые врата крепко заперты. Мышь полевая не шмыгнет, куда уж там пробраться лихому человеку. Оруженосец Варлам, что было мочи, застучал входным кольцом, клацнула защелка, и в смотровое оконце выглянула угрюмая образина. Страж поначалу опешил, увидев пышную кавалькаду, войдя в разум, грубо вопросил: «Чьи будете? Пошто приперлись?». Вняв ответу, он захлопнул створку, однако не поспешил растворять воротины, верно пошел доносить начальству. Вспыльчивый меченоша взялся колотить булавой по железной обрешетке, призывая на голову незадачливой охране всяческие напасти. Но вот отодвинулись запоры, и в распахнутом зеве ворот открылось монастырское чрево.
Приструнив неловкого стражника, нас с поклоном встретил расторопный отец-вратарь. Проявив завидную сметливость, он вскоре привел седого сухопарого инока в чине иеромонашеском. Старец представился отцом Поликарпом – здешним келарем. Благосклонно выслушав Андрея Ростиславича, управитель взялся сопроводить боярина к игумену в палаты, остальных же поручил невесть откуда набежавшим служкам.
Краснощекий монастырский отрок, лет семнадцати, взял под уздцы моего Гнедка и, ласково воркуя тому на ухо, повел вослед другим, к стойлам. Я не преминул познакомиться с провожатым, малого звали Акимом. Он послушествовал уже год, но лишь месяц назад принял рясофору (1), в обители с этим не спешили. Происхождением Акимий из теребовльских боляр, чего занесло к западу, сказывать не стал. Ради поддержания разговора, я поинтересовался:
– Из того ли ты града – удела Василька (2) князя, ослепленного братьями своими?
Тут отрок приосанился и чинно пояснил, сочтя меня малосведующим:
– Учинил лютую казнь зять Васильков – Давыд из Ольгова племени. Задумал окаянный удел тестев захапать. Попустил изуверству Святослав Киевский… Брат же родной Василька – Володарь вовсе не причастен и тоже потерпел от извергов. – Складно вещал Аким (мне осталось лишь поддакивать). – Дело то гнусное не Теребовль (3) ославило, а безбожных князей, что вырезали глаза сроднику. Василько же Володаревич – несчастный страдалец, стал во истину святым в православном мире, – дельно заключил начитанный послушник.
Спросив всуе, я оказался задет за живое. История та доподлинно известна всякому русскому человеку, и нет предела недовольства безбожными князьями, осрамившими род Рюриков. Аким поначалу распалился, но быстро сник, стал уклоняться от гневных обличений. Должно, в здешнем месте строго чтится устав, не в пример киновиям (4) где черноризцы, прельщаясь собственным суесловием, страждут позубоскалить по всякому пустяку.
Вопреки негласному монастырскому правилу, требующему тишины в утренние часы, двор обители был непривычно оживлен. Суетливо сновали холопы и послушники, последние норовили прибиться к кучкам столпившихся монахов, но те их немилосердно гнали. Сами же иноки что-то оживленно обсуждали, то и дело, указывая перстами то на странноприимный дом, то на размещенные по левую руку настоятельские палаты. Мне стало любопытно, о чем они так оживленно судачат, однако пришлому чужаку следует быть скромней.
Миновали белесую, каменной, перемежаемой плинфами (5), кладки церковку, в ее тусклых слюдяных оконцах мерцали всполохи горящих свечей. До меня еле донесся заунывный голос чтеца. Вроде, как и не по часам служат? Между тем, у северного портала другая группа чернецов озабоченно внимала истощенному пастырю и, покорствуя его указаниям, по одному, по двое разбредались по обители.
В глубине монастырского подворья, у вросших в землю подсобных строений, тесно сгрудились разномастные телеги и возки. Меж них кружила многочисленная челядь, покрой ее одежд выдавал прислужников властной особы. Навстречу нам степенно прошли вооруженные гридни. Свежий порыв ветра донес до меня обрывки их разговора, речь шла о размещении дозора на подступах к монастырю. Стало быть, кроме нас в святом месте разместился еще некто весьма знатный, коль явился с дружиной и холопами?
– Что за гости в обители? – спросил я у проводника.
– Из Галича, сам Владимир Ярославич (6) припожаловал!
Скинув камилавку, малый спохватился и поклонился дружинникам. Не удосужась даже намека на ответное приветствие, обиделся на гордецов. И уже совсем по-дружески заговорил со мной:
– Прибыл с дружиной и попами, одних бояр целый выводок привел, а уж челядинцев и смердов не счесть!
– Так уж, прямо сам князь сподобил, – усомнился я, – а не лукавишь ли отрок? А чего ты сразу-то не предупредил меня? Ты так, паря, не шути!
– Крест святой, совсем не лгу! Самолично, собственной персоной властелин Галицкий, законный сын Ярослава Осмомысла, с дружиною в обитель вселился.
Я отбросил неуместные сомнения:
– Наслышан ужо я про вашего князя, отхватил таки стол отцовский! Ловок бестия, из полону угорского бежал.… Сказывают, император много ему поспособствовал. Вот Никола Лях (7) и отвоевал у королевича Андрея (8) Галич. Ну, так Бог в помощь Владимиру, пусть покажет себя, проявит хватку отцовскую! – Войдя в кураж, я скорчил заговорщицкую личину, недостойную моего сана. – А попадья-то, полюбовница его с ним приехала, али как, ведаешь? Гляжу, в храме огни горят, может, Володимир обвенчаться надумал? – И глумясь, я сально подначил малого. – Господь даст, еще погуляем на свадебке!?
– Грешно балагурить, отче, – провожатый мой истово перекрестился, – в церкви треба по рабу божью Захарии. Жил вот, и нет человека. А ведь еще овчерась догнал и подзатыльник мне отвесил. Да я не сержусь на него, – и паренек обиженно шмыгнул носом.
– Что так, – изумился я, – поди, не в годах усоп?
– В том-то и дело! Да и не своей смертью опочил, лиходей укокошил.
– Вона как? А кто таков покойник?
– Да отец библиотекарь. Нашли в келье с проломанной башкой. Я ходил смотреть. Крови особо и нет, но удар расчетливый, под самый мозжечок. Начальство с рук сбилось, второй день убивца ищут, да что-то не клеится у них.
– Неспокойно у вас, как я погляжу? Не дело, в обители смертоубийству приключиться, – помедлив, добавил, – а, сколько лет-то убиенному?
– Да не старик еще, сорока нет. Его совсем недавно, поди месяца три-четыре, поставили начальствовать в скрипторий. Он раньше в помощниках библиотекаря ходил. А когда Ефрема библиотекаря, вместе с прежним игуменом Мефодием мадьяры загубили, царство старцам небесное, – инок положил широкий крест, – тут Захарию и рукоположили. Однако господь не привел развернуться.
– Какие ты, однако, Акимий, страсти рассказываешь! Не знал, что такая жуть у вас творится. А почто венгры то злодейство учинили? – я заинтересовался уже по-настоящему.
– Ну, как? Ведь в Галиче до недавней поры Андрей угорский сидел. Ты что, в самом деле, ничего не ведаешь? У нас тут, отче, такие дела деялись, не приведи господь. Как старый князь Ярослав богу душу отдал, так и пошло-поехало! – Малый разговорился. – Да ты погодь малость, сейчас коней поставим, я тебя просвещу…
Мы вошли в стойла. Пока искали в коновязи местечко, пока снимали упряжь, пока засыпали овса лошадкам, к слову, ядреный овсец в обители, – прошло с полчаса. Наконец, Аким потянул меня за рукав, дескать, пошли, провожу до приюта. Я с нетерпением понудил парня продолжить прерванный рассказ. И вот, что узнал:
– Осмомысл (9), ощутив неотвратимость смерти, дня за три до кончины призвал бояр и весь люд галицкий. Велел целовать крест Олегу Настасьичу (10), чтобы венчать выблядка на княжение. Саму же матерь его, волочайку Анастасию (11), народ сжег еще четверть века назад, сочтя ведьмой. Да ты, слышал про ту историю? Спутался князь с чернявой посадской женкой, поговаривали, ему жиды её подложили. Одним словом, околдовала она князя и произвела на свет того Олега.
Княгиню законную Ольгу (12), дщерь Юрия Суздальского (13), вместе с сыном княжичем Владимиром согнал со двора. Пришлось им горемычным скитаться по закордонью, искать приюта. Но народ православный чтит правду-матку. Порешили всем миром: ведьму Настаску в костер, Ярославу же взяться за ум! Княгиню с законным наследником народ вернул. Ярослав поначалу попал в полную ее волю. Да горбатого только могила исправит! Когда страсти поутихли, он мало-помалу опять-таки власть заграбастал. С женой боле не жил, она бедная с горя приняла иноческий сан и вернулась в Суздаль. Сына Владимира люто возненавидел, пришлось княжичу ох как несладко. Спасибо Игорю Северскому, что пригрел изгоя, Игорь-то, вышел за его сестрицу Ефросинью Ярославну. Он не раз замирял тестя с шурином, да худым выходил тот мир. За год до смерти старый князь определил Владимиру удел, к слову сказать, совсем никудышный. Да не пускал туда жить, держал при себе, все норовил уличить в измене сына родного. А бастарда Настасьича готовил себе в восприемники.
Как пришло Осмомыслу помирать, князь Владимир – истинный наследник, бояре, владыка с духовенством обещались исполнить волю старого. Но только Ярослав отошел, Олега позорного тотчас прогнали и Владимира поставили. Да вот незадача? И новый-то пришелся боярам не ко двору, якобы к разгулу и винопитию склонность имел. Согнали злыдни Ярославича, призвали Романа Волынского (14). Тот, вот он, тут как тут! Однако не долго ему пришлось править. Привел князь Владимир венгров, дабы пособили вернуть родную отчину, – и новая беда! Бела-король оборотнем оказался, князя в темницу бросил, а на стол галицкий сына Андрея поставил. Вот тогда-то и взялись угры проклятые свирепствовать! Спохватились бояре и лучшие посадские люди, да поздно. В том им наука: не гони природного господина, не спольщайся на пришлого правителя!
Разумеется, и духовному званию не сладко пришлось. Медом не корми латынцев, дай только унизить иереев греческой веры. Не миновала сия напасть и нашу обитель, увезли отцов-начальников в узилище галицкое. Сказывали, окаянные супостаты их немилосердно пытали. За что, про что не ведаю? А опосля забили старцев до смерти.
Меж тем, князь Владимир по веревке бежал из башни королевской и заявился к императору Фридриху Германскому (15). Пал на колени, мол, спасай от поругания отец Христова воинства. Люб был Владимир Ярославич римскому кесарю, как-никак племянник по матушке Всеволоду Суздальскому. Впрочем, тяжба с Белой венгерским была не с руки для Фридриха. К тому времени Барбаросса возложил на себя Крест, собирал христианские народы за Землю Святую постоять. Но дал грамотку к Казимиру ляшскому (16), велел порадеть справедливости.
И, воссияла правда! Занял Владимир Ярославич стол отчиный. Потом с дядей Всеволодом списался, прося защиты от недругов. Великий князь и первенствующий по Рюрикову племени приказал князьям земли русской, опричь того и иным государям, не обижать племянника. Как постановил, так и есть сейчас! – закончил радостно свою речь послушник.
Отчасти, я был осведомлен о раздорах в доме Осмомысла, но выслушал Акима до конца, не перебивая. Не скрою, мне любопытно узнать – каково мнение здешнего люда о страстях их князей? Подтверждаю: услышанное совпадало с оценками, бытующими на европейских весях. В благодарность бескорыстному рассказчику я восславил божью справедливость, завсегда творимую ко благу людскому. Однако страждал больше узнать о сегодняшних событиях в обители. Прости господи, завлекла меня тайна нераскрытого убийства монастырского библиотекаря. Аким на сколько мог, постарался исчерпать мой интерес.
Он поведал, что новый настоятель поставлен в киновию чуть ли не самим митрополитом Киевским (17). Новоиспеченный иерарх Кирилл видом важен и нелюдим, как и подобает, быть человеку сановному и вельми грамотному. Начальник он щепетильный и взыскательный, праздность иноков преследует, суровые епитимьи на ослушников налагает, себя держит в особой строгости, мясного совсем в рот не берет, впрочем, так и заказано православному игумену. Хотя монахи из вредности злорадствуют, что авва Кирилл лаской и покровительством епископа галицкого Мануила не пользуется. Сам же владыка чрезмерно заглядывается на Царьград, на вселенского предстоятеля.
И еще любопытно? И епископ, и игумен – оба законного Владимира не жалуют, покорствуют только, страшась преступить наказ Великого князя. Понятно, они люди пришлые: Мануил, тот грек понтийский, Кирилл же родом из Чернигова, ранее подвизался в Выдубицком монастыре, оттого и боготворит Киевского Святослава Всеволодича (18). Злые языки сочиняют, мол, соглядатаем от него поставлен на Галич. Оттого или как, но нового настоятеля братия в душе не чтит. Лишь малая часть чернецов ходит к нему на исповедь, большинство отдает предпочтение старым духовникам Евлогию и Парфению – старцам праведным и чистых помыслами. Монастырские прочили в игумены Парфения, самого уважаемого иеромонаха в обители, да не получилось, князья церкви рассудили иначе.
Так-то, на первую поглядку (со слов мальца), в обители тихо и благостно. Правда, он слышал, умные головы кажут о затишье перед грозой. Сколь оно продолжительно, никто не ведает?
– Признаки грядущей бури налицо! Хотя бы, взять вчерашнее убийство библиотекаря. Захарию определил начальствовать в скрипторий игумен Кирилл. Да своим ли путем он поставлен-то? Иноки всякое болтают, – парень заговорил загадками, – возомнил себя библиотекарь выше некуда. Почету требовал, аки второй игумен. Ан не вышло! Господь ли отвел? Страшно и помыслить, чья воля его уничтожила, всякое судачат, а иноки люди бывалые. Ясно одно, Захария сгинул неспроста…
Тут малый замялся, видно смекнул, что сболтнул лишнего, начал уверять, мол, не послушнического ума сии передряги. Юношеское дело: блюсти устав монашеский, приуготовляя себя к пострижению. Я понял: большего мне от монашка не добиться, и на том спасибо. Расстались мы с послушником Акимом по-приятельски.
Примечания:
1. Рясофоры – пострижение в рясофоры еще не делает монахом, обеты не даны, послушник имеет право покинуть монастырь.
2. Василько – Василько Володаревич (+1124), кн. Теребовльский, ослеплен в 1097 г.
3. Теребовль – город Теребволь в Закарпатье.
4. Киновия – общежительный монастырь.
5. Плинфа – широкий и плоский обожженный кирпич, применявшийся в строительстве X – XIII веков в Византии и на Руси.
6. Владимир Ярославич – Владимир Ярославич (1151—1198), кн. Галицкий (1187—1198).
7. Никола Лях – Николай Краковский, полководец польского короля Казимира.
8. Королевич Андрей – сын короля Венгрии Белы III.
9. Осмомысл – Ярослав Владимиркович Осмомысл (1135—1187), кн. Галицкий.
10. Олег Настасьич – Олег Владимирович (1161—1188) незаконнорожденный сын князя Ярослава Осмомысла.
11. Анастасия – Настасья (+1175) незаконная жена князя Ярослава, сожжена боярами, как колдунья.
12. Ольга – Ольга Юрьевна (+1189), жена кн. Ярослава Галицкого.
13. Юрий Суздальский – Юрий Владимирович Долгорукий
(ок.1090—1157), кн. Ростовский, Суздальский, вел. кн. Киевский.
14. Роман Волынский – Роман Мстиславович (+1205),
кн. Волынский и Галицкий.
15. Фридрих Германский – Фридрих I Гогенштауфен – Фридрих Барбаросса (ок.1123—1190), император (с 1152) Священной Римской империи.
16. Казимир Ляшский – Казимир II Справедливый (+1194),
польский король.
17. Киевский митрополит – Никифор II, митрополит (1183—1198).
18. Святослав Всеволодич – Святослав Всеволодович
Черниговский (+1194), кн. Владимиро-Волынский,
Новгород-Северский, Черниговский, вел. кн. Киевский
Глава II
Где иноки волнуются у церкви, а мудрый старец расставляет все по своим местам.
Мне не терпелось поделиться услышанным с Андреем Ростиславичем. Более того, я знал обостренный интерес боярина к распутыванию такого рода загадок, сказывалась пытливость недюжинной натуры, да и немалый опыт следопыта, нажитый на ниве княжьего мечника. Его внутренней потребностью было достижение предельной ясности в любой задаче, он не терпел недомолвок и особливо двоякости. Преднамеренное убийство, без сомнения, пробудит в нем былую страсть к розыску.
Я понимал: в обители полным ходом идет расследование. Интересно, как далеко оно продвинулось, какие выдвинуты версии, кто впал в подозрение? Может статься, кого-то уже уличили? Определенно, найдутся и такие, кто намеренно путает нити сыска, направляет по ложному следу? Впрочем, одно, несомненно – замять содеянное нельзя. Уж, коль простой послушник источается домыслами, то можно представить, какая мешанина царит в головах маститых иноков. Ко всему прочему, дело осложнилось присутствием княжьей персоны, наплывом служилого люда. Князь, бесспорно, примется вязать своею рукой, внося еще больше хаоса и неразберихи.
Даже в моей душе разгорелся суетный зуд. Любое, пусть даже самое незначительное происшествие в монастырских стенах бередит умы братии. Оторванные от внешнего мира, лишенные подпитки токов людского коловращения, мы, помещенные в микрокосм обители, за диковинную отраду воспринимаем любое мало-мальское проявление подлинных людских страстей, пусть даже и грешных, но от того еще более соблазнительных и увлекательных. Инока медом не корми, лишь дай посплетничать, да посудачить о мирском, о житейском, о простых вещах, но в силу его пострига уже недоступных для участия в них. Монах, что женщина, если та заперта в тереме, то чернец в обители. И если говорят, что женщина вместилище явных и скрытых пороков, порожденных путами семейного затворничества, то, как порочны мы, пытающиеся своим отшельничеством пресечь соблазны плоти и лукавого ума?
А сколь радостно молодому, здоровому телом мужчине вырваться за стены обители? Я сам вкусил прелесть оказаться свободным как птица, вольным как ветер, быть обязанным лишь самому себе. Меня осудят: высшая свобода внутри нас, раскрепости свой дух, не позволяй земному подчинить тебя, и тогда ты обретешь высший смысл бытия. Согрешу, но сравню сей удел с уделом булыжника придорожного. Но камень, он и есть камень! Я же человек и живу среди людей. И не к лицу мне становиться обрубком безжизненным и слепым, искать просветления только в умственном напряжении. Ибо даже сами слова, которыми мы говорим, греховное семя есть, так как от жизни рождены. Тогда, истинные праведники слепоглухонемые, ничего не ведающие? Мир от них закрыт, но это сущая бессмыслица.
С такими своевольными мыслями приблизился я к паперти монастырской церкви. Как и давеча, округ толпились монахи, правда, заметно прибавив числом. Братия была явно взволнована, до меня донеслись обрывки фраз возмущения и недовольства. Я поинтересовался, что происходит? Малюсенький чернец с приплюснутым носиком, тонким, писклявым голоском пояснил:
– Заявились княжие люди, будь они неладны, угрозой выгнали всех из храма. Не дают братии по-человечески проститься с покойником. Заперли притвор на засов, никого не пускают, велят идти восвояси. Прямой произвол учинили в стенах обители! Стоило объявиться князю, так можно и устав отринуть? Где это видано: неволить иночество? Ну и порядки пошли, совсем от Бога отпали, думают им все дозволено?
В разговор ввязался чистенький, ухоженный инок:
– Сказывают – осмотр чинят убиенному.… Там один видный боярин распоряжается, по обличью чужак, не галицкий. Наши-то господа у венгров моду одеваться взяли. А этот, по виду чисто немец или франк, да и речёт не по-нашенски. Я так думаю, что он суздальский.
Подступили другие монахи, загалдели все разом:
– От этих суздальских проходу нет, взяли волю везде хозяйничать! Почто им такое право дано?
– Они, думают, коль Всеволод (1) первейший князь, так им все с рук сойдет?
– Это еще посмотреть, кто боле велик Суздаль, али Киев? Суздаль, он далеко, а святая София близко!
– У Всеволода, братцы, сила! Кто силен, тот и прав!
– Киев – матерь городов русских, там митрополичий двор, там святой престол Владимиров!
– Это раньше, братья-иноки, из Киева судили-рядили, тепереча удача суздальцам вышла.
– Дураки вы, простофили, кабы не Всеволод Юрьевич не сидеть бы нашему Володьке в Галиче, не быть миру в нашей сторонке.
– Оно то, конечно, так, – согласилось большинство.
– Братия, о чем спор-то? – вмешался почтенного вида старец в овчинной шубейке поверх рясы, осанкой и видом схожий с библейским патриархом. – Главное ведь, не под уграми ходим! Хвала Суздалю, что Русь сплачивает, от обидчиков заступает! Кабы не северные князья, не быть Галицкому княжеству. Всяк на Галич зубы точит: и лях, и венгр, и Киев, и Овруч. Суздаль-то, он Русь в руце держит, иначе передрались бы все насмерть давно. А что Киев? Андрей-то Боголюбый неспроста пожог город, – не своевольничай супротив старшого. А то, что выгнали вас на паперть, – правильно сделали, чай розыск идет. И заметьте, – инок воздел длинный перст в небо, – по-серьезному сыск пошел, сразу видно дока взялся, не чета нашим тиунам судейским, – заключил старик рассудительно.
Серьезные доводы старца вразумили разгоряченных чернецов. Со всех сторон раздались одобрительные возгласы: «Парфений правду глаголет! Чего мы, братия, воду мутим? Чего негодуем, в самом-то деле?»
Черноризцы сникли, для приличия еще чуток посудачили, осаживая гонор самых упертых буянов, и как-то все разом умолкли. Понурясь, помаленьку стали расходиться.
Миротворец по имени Парфений обратил на меня внимание, подступив с нескрываемым интересом, молвил ласково, по-домашнему:
– А ты, отче, откуда взялся? Чего-то не припомню я тебя? В диковинку видать наши говоруны? Да ты не бойся, они так болтают, что в ум взбредет. Иноки безвредные, поорут, пошумят, да и опять в разум войдут, – и повторил, любопытствуя. – Откуда идешь, куда путь держишь иноче?
Мне ничего не оставалось, как откровенно поведать о себе. Повторяться не стану, а постараюсь подробней описать благообразного старца, ибо многое будет связано с ним в моем повествовании.
Годами он далеко перешел за шестой десяток, хотя плотью и не телесен, но его жилистые и крупные руки, говорят об особой природной силе. Подобно кряжистому, замшелому дубу старик несгибаем. Но плотская стать не шла в сравнение с исходящей от него аурой духовного величия. Высокий лоб мыслителя, проницательные глаза, седая львиная грива, да и весь просветленный лик монаха, источали живительные токи святительского тепла и умиротворения. Я сразу осознал: передо мной личность высокой подвижнической жизни, человек огромного духовного авторитета. Парфений – пастырь, но он и вождь!
