Проще убить, чем…

На столе стояли все костяшки, кроме одной, упавшей. И эта лежащая принадлежала ушедшему Григорию. Как бы интригующе это не выглядело, гости все равно решили, что нашелся еще один умник и пошутил вместо меня. Но мама выглядела обеспокоенной.

– Надо его предупредить, – сказала она.

– О чем? – не без раздражения спросил я. – Мы спросили про возможные неприятности. Потерянный кошелек – тоже неприятность. Что мы твоему Григорию скажем?

Мама посмотрела на меня умоляюще.

– А вдруг ему грозит настоящая беда?

Может, следовало просто отшутиться, но вместо этого я выдал:

– Беды тоже бывают разные. И единственная из них настоящая – это смерть. Хочешь спросить духов, не грозит ли ему смерть?

Мама явно побледнела, но… кивнула.

– Хорошо, – ответил я, – мы зададим этот вопрос, но все выйдем из комнаты.

Я снова расставил домино и, не мучаясь больше с компьютером, крупными разборчивыми буквами написал вопрос, не грозит ли Григорию скорая смерть. Перешептываясь, гости в моем сопровождении вышли на кухню. Среди нас единственной действительно обеспокоенной выглядела только мама. Остальных просто разбирало любопытство. На кухне, в тесноте, мы провели минут пятнадцать. Затем вернулись в комнату и-и-и…

Дух замолчал и насмешливо посмотрел на нас.

– Я все-таки тебя убью, – сказала Тася и с решительным видом встала.

– Сдаюсь, сдаюсь, – испуганно произнес Дух и продолжил:

– …И увидели лежащую бездыханным трупом костяшку домино у пустеющего места Григория Матвеевича.

Наши девчонки, округлив глаза, охнули.

Дух удовлетворенно кивнул.

– Вот и мама повела себя так же. Она испуганно вскрикнула:

– Надо срочно его разыскать.

Она бросилась к телефону, на ее звонки никто не отвечал. Озадаченные гости, переглядываясь, стали расходиться. А Григория нашли мертвым поздно вечером в опустевшем вагоне метро. Такое случается. У пожилого гипертоника случился сердечный приступ. Во всяком случае, так нам объяснили.

– Брр… – произнесла Машка, а Ким в возбуждении вскочил.

– Вот тут, Душечка, я тебя и поймал, – радостно заорал он. – Ты нахально, считая нас лохами, импровизируешь на тему романа Кристи. Забыл его название. Еще расскажи, что ты сам-то и отравил этого несчастного, не желая его женитьбы на твоей матери и изменения завещания. Убийца ты эдакий, расковарный.

Ким насмешливо покачал головой.

– Дурак ты. Пощупай себе уши.

Я встал и высоко поднял рюмку с коньяком.

– Предлагаю стоя выпить за чемпиона по вешанию лапши на уши Михаила Духова.

В глазах Духа мелькнула обида, непонятно только, искренняя или напускная.

– Ну, если вы такие умные, может, устроим спиритический сеанс? – ехидно спросил он.

Мы на мгновение замялись. А что, если шутки кончились? Но Нелька возбужденно загалдела:

– Конечно. Это так здорово и интересно.

– Тогда не сегодня, а завтра, – безапелляционно и холодно отрезал Дух.

Весь следующий день мы провели в ожидании вечера, хотя, как обычно, покатались на лыжах, попарились в бане. Только один раз привычный график жизни был нарушен, когда Дух зачем-то попросил у Гришки старую ненужную швабру и пилу, а затем на какое-то время исчез.

Наконец, наступил вечер. Дух закрылся в комнате, где проходили наши беседы, и никого не пускал. Мы смиренно ждали. Постепенно наше терпение стало подходить к концу. Тут дверь распахнулась, и Дух пригласил нас внутрь. Света не было. На покрытом белой скатертью столе мерцала горящая свеча, слабым светом оттеняя черноту мрачных, спрятавшихся вдали углов помещения. На столе напротив сидений каждого из нас стояли колышки, наподобие городошных. (Теперь стало понятно, что Дух сделал со шваброй.) Мы на секунду запнулись, а девчонки запищали:

– Дух! Как все здорово.

И мы степенно расселись по привычным местам.

– Так что, господа? – с иронией спросил Дух. – Воспроизведем сеанс имени покойного Григория Матвеевича?

Все, похоже, немного трусили, но вряд ли кто-то был готов в этом признаться, и мы дружно зашумели:

– Да! Да!

Дух положил на стол и придавил свечой лист бумаги со знакомым вопросом про грядущие неприятности. Команда замерла в ожидании. Как все городские жители, мы привыкли в отпуске наслаждаться тишиной лесной глуши, а тут каждый вдруг отчетливо начал слышать всякие шорохи и потрескивания. Где-то чихнул Гришка, а мы с перепугу чуть не подпрыгнули. И не могли не почувствовать себя после этого дураками.

Внезапно один из колышков заколебался и упал. Это был колышек, стоявший напротив Машки. В ее глазах мелькнул ужас. Я вскочил и подбежал к ней. Первым делом я схватил колышек и начал его внимательно разглядывать.

– Что ты делаешь? – удивилась Нелли.

– Ищу ниточку, за которую этот болван мог дернуть, – ответил я.

Дух возмутился и хотел что-то ответить, но сдержался. А я был не прав. Никаких ниточек и в помине не было. Машка, кажется, была готова расплакаться.

Дух, видимо, перепугался.

– Что ты, Машенька, не переживай, – запричитал он. – Глупости все это. Случайность. Каюсь, но я придумал эту историю. Повеселить вас хотел. А Ким-умница прав. Без Агаты Кристи тут не обошлось.

Но, странным образом, так же, как раньше наша команда совсем не верила в духов, так сейчас она уже явно сомневалась в том, что их нет. А Машка, хотя было видно, что она чуть успокоилась, решительно произнесла:

– Правду ты говоришь или нет, но и веры тебе уже тоже нет. И мы доведем этот эксперимент до конца.

– А может, не надо? – жалобно попросила Тася.

– А вдруг я действительно должна скоро умереть? – резонно ответила Маша.

Дух нехотя дописал на бумаге вопрос про смерть. Повторяя условия злополучного сеанса с Григорием, мы вышли из комнаты и вообще из избы. Не сговариваясь, мы вылезли на мороз неодетые, очевидно, в подсознательном желании остудить разгорячившиеся от страха и возбуждения тела и, главное, мозги. Наконец, девчонки стали околевать, и мы вернулись. На столе нетронутыми, в прежнем положении стояли шесть колышков.

Все с облегчением вздохнули.

– Ну, что, Машенция! Успокоилась? – с улыбкой спросил я.

Та не очень уверенно кивнула.

– А ты, Дух, козел, – сказала Таська, и на этом вечер закончился.

Утром мы проснулись со странным ощущением игрока, упустившего свой шанс. Казалось, еще чуть-чуть – и мы сумели бы поднять завесу какой-то тайны, но колесо фортуны повернулось не в нашу пользу. Дух же еще за завтраком предупредил, что больше нас интриговать не собирается, а мы можем думать, что хотим. Тем не менее, настроение у всех, даже у Машки, было хорошее. Под стать была и погода. Мы как будто выкинули из головы спиритизм и начали дурачиться во дворе, сперва немного наигранно, а затем, войдя во вкус, искренне повеселились, играя в снежки. Мороз, солнце, природа сделали свое дело, и когда дошла очередь до бани, мы чувствовали себя уже абсолютно умиротворенными.

Но неожиданно выяснилось: пропала Машка. Как это бывает в таких случаях, все как будто только минуту назад ее видели, но каждый почему-то в другом месте. И всем она успела сказать что-то пустячное, никчемушное, мгновенно вылетевшее из головы. Мы не то чтобы особенно волновались, однако все-таки разбрелись по ближайшей округе на поиски. Заходить далеко мои приятели, не знакомые со здешними местами, побаивались. И правильно делали. Я же пошел проверить, на месте ли Машкины лыжи, а затем присоединился к остальным. Но Машку мы не нашли. А было уже довольно темно. И тогда мы испугались. Побежали к Гришке, а тот в первую очередь грубо и зло обложил нас матом. Быстро одеваясь, он буквально шипел:

– Идиоты! Неженки городские! И ты, блин, Родик-уродик, первый. Ты же местный. Должен понимать. Раньше надо было меня звать. Это же дикий лес. Не городской парк. Через полчаса станет совершенно темно. Заблудится девчонка и замерзнет. Не май месяц. Какие вы все-таки кретины.

Гришка достал ружье и зарядил его. Мы с удивлением на него взглянули.

– А это зачем?

Тот зло отмахнулся, а потом сказал:

– Так, умники. Я пойду сейчас ее искать. А вы останетесь здесь. И ни шагу от избы. Не хватало мне потом еще и за вами бегать. Всю музыкальную технику перенесите в переднюю комнату, включите на полную громкость и пооткрывайте окна. Везде зажгите свет. Звук и свет помогут Маше сориентироваться.

Гришка вышел во двор и пальнул в воздух. По лесу прокатилось эхо.

– Вот для этого мне и ружье. Далеко слышно, – сказал он, перезарядил карабин и выстрелил еще раз. А потом, ругаясь, ушел.

Его не было часа полтора, в течение которых мы не находили себе места. Но Гришка Машу не нашел. Мрачный и злой, он вернулся один и пошел заводить свой «козел». Пока не поздно, надо было ехать за подмогой. Но в этот момент невдалеке, на границе света и тьмы появилась женская фигурка. Это была Маша, вся истерзанная и поцарапанная. Испуганная и злая.

– Ты в порядке? Цела? – хором спросили мы.

– Цела? – недоуменно переспросила Машка. – А-а… – протянула она. – Это… – она провела варежкой по здоровенной царапине на щеке. – Это пустяки. Ногу вот подвернула, это хуже. А так цела. Устала только и напугалась страшно.

Я бросился в избу и вынес ей хорошую порцию коньяка. Она выпила, и девчонки, не говоря ни слова, потащили ее в баню. Мы же остались маяться в ожидании.

Через какое-то время прискакала Нелька за выпивкой. Она забрала у нас коньяк и прихватила три рюмки. Я настоял, чтобы взяла еще хотя бы минералки из холодильника. Нелька не была склонна к разговорам, но я все-таки схватил ее за рукав и с тревогой спросил:

– Как там Машка-то?

Нелли выдернула руку.

– Что, бизнесмен, испугался? – она без особой любви взглянула на меня, но все-таки смилостивилась. – В порядке твоя Машка. Отмокла, попарилась. Сейчас коньячка еще выпьет и совсем отойдет. И нога ее тоже ничего. Поболит и перестанет. Это я как бывшая гимнастка говорю.

Мы, в общем, успокоились. Но, к нашему удивлению, самый длинный вздох облегчения испустил Ким. Мы вопросительно на него поглядели. Он нерадостно улыбнулся:

– Вы-то впопыхах позабыли, что я доктор. Все это время сидел и дрожал: а вдруг у Маши что-нибудь серьезное и мне придется оказывать помощь. Я ведь, хоть и хороший доктор, но дерматолог. Мне лечение травм только в страшном сне может присниться. Не помню я уже ничего из этой области.

Мы снисходительно похлопали его по плечу. А вскоре пришли и наши женщины. Мы все, включая Гришку, расселись вокруг стола и выжидательно уставились на Машку. Мол, давай, рассказывай. Та молча сидела, непроизвольно ощупывая царапину на лице.

– Дура я просто, – неожиданно решительно начала она. – Дура – она дура и есть. Уединения мне захотелось, покоя. Вот и решила прогуляться. А в лесу замечательно. Полумрак, тишина, пахнет хвоей. Благодать. Иду себе, наслаждаюсь природой, а в голове держу: гулять гуляй, а далеко не уходи. Да не рассчитала, видимо. Оглянулась вдруг, а избушки-то и не видно. Она, может, и близко, да за деревьями не разглядеть. И ваших голосов тоже не слышно. Перепугалась я, но решила, что по своим следам обратную дорогу найду. Они и впрямь явственно отпечатались на снегу. Двинулась я по ним, вдруг гляжу, мне дорогу какая-та зверина загораживает. Села и смотрит. Я сначала подумала, что это та собака соседа Гришы, про которую он тогда говорил. Пригляделась, а это волк. Здоровенный матерый волчище.

– Может, собака все-таки? – с сомнением переспросил Ким. Мы же с Гришкой переглянулись, но предпочли промолчать. Взгляд только у дядьки был какой-то нехороший.

– Да нет, – уверенно ответила Маша. – Волк это был. Они с собакой хоть и похожи, да не совсем. А этот сидит и на меня клыки скалит. Тут уж я испугалась по-настоящему. Начала назад пятиться, а он за мной. Но не нападает, а только тихо рычит. Ужас. Вроде как со мной в игру играет. Я в сторону, он – в сторону, я назад – он ко мне. В общем, стал он гнать меня куда-то, как пастух стадо. А я ни жива, ни мертва. Думаю, наверно, это не волк, а волчица и гонит она меня на съедение своим волчатам. Так я пятилась, пятилась и в какой-то овражек и свалилась. Лицо вон ободрала и ногу подвернула. Лежу, плачу, думаю, что все. Конец. И так мне жутко стало. Но, как ни странно, волк за мной спускаться не стал. А уже темно, холодно. Совсем отчаялась. Думаю, и так и этак – все равно конец. Или волк задерет, или замерзну. И так мне обидно стало. Нашла какую-то сухую палку покрепче и полезла с ней наверх. Была не была, думаю. Если волк меня до этого не тронул, то, может, и сейчас обойдется. Но наверху никого не было. Зря я столько времени внизу проторчала. А вокруг уже темень, почти ничего не видно. И вдруг слышу «бабах», а потом еще раз. Поняла, что это, наверно, вы меня ищете. И пошла на звук. А потом через какое-то время и музыка послышалась. Ну, я и припустила. Слава богу, вас нашла. Хотя, думаю, до моего овражка напрямую да при свете, наверно, всего-то было минут пятнадцать ходьбы.

– Ну, трезво размышлять тебе сейчас трудно, – не очень умно пошутил я, намекая на выпитый коньяк. – Но хорошо, что хорошо кончается.

Машка никак не отреагировала на мои слова, а вместо этого вопросительно посмотрела на Духа.

– Миша! Это та неприятность, которую предсказывали духи?

Тот развел руками.

– Я же признался, что вся моя история – розыгрыш, – устало ответил он.

Вечер в итоге пошел наперекосяк. Вначале все вроде бы радовались и возбужденно галдели. Дружно решили, что необходимо срочно выпить. Девчонки захлопотали и стали накрывать на стол, а мы наводить порядок в избе, впопыхах нарушенный в пылу срочных сборов на Машкины поиски. Но застолье у нас не пошло. Настроение почему-то не соответствовало. Похоже, у всех возникла не оригинальная мысль, что жизнь в глуши вовсе не лишена недостатков. Вот так, запросто, человек вышел в лес и пропал. И чудо, что нашелся. Наконец, устав от попыток реанимации дышащего на ладан веселья, встала Таська и сказала:

– Вы, ребята, как хотите, а я иду спать. Не в кайф мне сегодня что-то. – Она повернулась к Духу: – Миш! Ты идешь?

Дух секунду поколебался и кивнул. А Таська добавила:

– Нелька! Мы сегодня у своих хахалей ночуем, а эти, – она показала на меня и Машку, – пусть вдвоем останутся. Может, Зверек ее хоть ночью как надо посторожит. Глядишь, не укусит.

Я криво улыбнулся и вопросительно посмотрел на Машу:

– Машенция, а ну их всех. Пошли, я и вправду буду твоим сторожем.

Машка благодарно улыбнулась и кивнула.

Но перед тем как пойти спать, я задержался.

– Гриша! Что случилось? – с тревогой спросил я. – Почему волк преследовал Машу? Это ты его натравил?

Гришка с удивлением посмотрел на меня.

– Ты что, совсем сбрендил? Чтобы я волка на девчонку натравил? – дядька взглянул на меня так зло и по-мужски, что я невольно сгруппировался, чтобы уйти в сторону, если он вздумает меня ударить. А драться он умел. И, пожалуй, мои шансы сохранить зубы были бы не велики.

Но он сдержался. Тяжело выдохнул, как будто вместе с воздухом выдавливая и гнев, и положил руку мне на плечо.

– Родька! Клянусь, чем хочешь. Это не я. Сам удивлен, что это на Сему вдруг нашло.

И вдруг искра подозрения мелькнула в его глазах. Гришка просверлил меня тяжелым дедовским взглядом.

– Кстати, племяш, у меня от волнения ведь из головы-то и вылетело, что ты не хуже меня с волками сумел бы договориться. Не ты ли сам девчонку попугать решил? И не жалко тебе было такую славную?

От возмущения я даже не знал, что ответить. Думал, что теперь настала Гришкина очередь начать группироваться. Я тоже умел драться, и он это прекрасно знал. Дядька с легкой насмешкой придержал мою уже бессознательно начавшую двигаться в размахе руку.

– Ладно, ладно, – успокаивающе произнес он, – не кипятись. Наверно, ты не виноват, а зверюга все-таки и есть зверюга, какой бы умной не казалась.

Ночью я не спал. Машка, которая при народе держалась храбро, наедине со мной совершенно раскисла и, вцепившись в меня, долго и горько плакала.

– Родик! Милый Родик! – повторяла она беспрестанно. – Я так боялась, так боялась.

И в ее голосе звучал древний атавистический ужас человека, оказавшегося в лесу наедине с диким и опасным зверем.

Это происшествие плохо сказалось на нашем отдыхе. Ничего вроде не изменилось, тот же лес, изба, яркое морозное солнце, но мы откровенно начали скучать. Кто сел с книжкой, кто уставился в телевизор, кто просто маялся. Все стали раздражительными, и отчетливее всего это отразилось в отношениях пар. Ближние всегда страдают первыми. И когда Ким ни с того, ни с сего заорал по пустяку на Нельку, а та неожиданно расплакалась, мы собрались на совет. Слава богу, не потребовалось больших усилий, чтобы помирить Кима и Нелли. Тот и сам был не рад своей вспышке и чуть ли не на коленях ползал за ней. А та (все-таки я не зря подумал, что она крыска) по-женски «ласково» вгоняла ему иголочки под ноготочки. Будешь знать, мол, на кого гавкать. Но основной темой саммита был вопрос – что делать. Решили тепло поблагодарить хозяина и вернуться в лоно цивилизации. Приближался новый год, и все хотели провести его дома.

Так и закончился отпуск в российской глубинке, и несмотря на некоторые издержки, все в итоге вспоминали о нем с удовольствием.

В Москве я окунулся в обычную рутину. Возвращаясь домой, не без смятения, но так, чтобы она не заметила, оглядывал Машку. Виден животик или еще нет? Я не знал, когда он должен появиться. Говорят, у некоторых он проявляется поздно. К этому типу женщин, похоже, относилась и Машка. Уж как я ее не буравил взглядом и в одежде, и, что намного интереснее, без нее, но ничего, кроме красивой женщины, не замечал. Она же грустила и скучала. В профессии у нее выпал период непрухи. Даже реклама не подворачивалась. Но однажды раздался звонок, и ей предложили приехать на встречу с режиссером. Тем самым, из сериала. Вернулась она счастливая.

– Родик! Слышишь? – еще не войдя в квартиру, закричала она. – Меня взяли в сериал! На ту самую роль.

Ее буквально распирало от нетерпения поделиться радостью. Не скрываю, я тоже был рад. Она же бросилась ко мне на шею и стала целовать так бурно, что мне даже пришлось отбиваться от такого избытка чувств.

– Машенька! Ну, хватит уже, – взмолился я и мягко отстранил ее в сторону. – Я очень за тебя рад и считаю, что справедливость, наконец, восторжествовала.

«А имя у этой справедливости – Олигарх», – прозвучало в моей голове. А Машка продолжала щебетать:

– Представляешь, мне это рассказал сам режиссер. Троекурова, как только ее взяли, перестала вести себя как скромница, стала выдвигать разные условия, капризничать на съемках, как выразился Леонид Игнатьевич, потеряла чувство пропорций. И он вспомнил обо мне. Он говорит, что и раньше колебался между мной и ней, но за ту похлопотали, – Машка многозначительно подняла палец вверх, а я продолжал внимательно слушать. – Ну, а когда Троекурова совсем уж съехала с рельс, он велел позвонил мне.

Она сделала паузу и радостно заорала:

– Я буду сниматься!

И запрыгала по комнате.

Я дал ей чуть успокоиться и на полном серьезе, не сомневаясь, что в итоге разговор закончится ссорой, проговорил:

– Маша! Я не хочу быть неправильно понятым, но участие в фильме не может не накладывать на тебя определенные обязательства.

Машка непонимающе смотрела на меня.

– Родик! Что ты имеешь в виду? Я же не маленький ребенок и не подведу Леонида Игнатьевича.

Я нетерпеливо повел плечами.

– И я тоже не дитя малое, – ответил уже с раздражением. – А про свою беременность ты режиссеру сказала? Ты собираешься сниматься с животом? Может, еще все-таки не поздно подумать об аборте?

Машкина реакция была совсем не такой, как я предполагал. Она подошла ко мне сзади и ласково обняла. Я почувствовал ее мягкую грудь и легкий запах духов. Ее волосы приятно щекотали мою шею.

– Глупенький, – прошептала она, – не волнуйся. Все улажено.

Я непонимающе повернул голову. Что значит улажено и как? Она что, все-таки собралась избавиться от ребенка? Хорошо, если не прошли все сроки. Криминальный аборт обойдется намного дороже. Я стал прикидывать, к кому могу обратиться. А потом решил, что, наверно, можно дать «бабок» гинекологам, чтобы нашли причину для прерывания беременности по медицинским показаниям. Из-за давления, например. Все это в миг прокрутилось у меня в голове, и я даже прослушал начало Машкиных объяснений.

– Родик! Ты не поверишь. Леонид Игнатьевич был со мной чрезвычайно любезен. Даже поцеловал руку. Его вообще как будто подменили. Он совсем не походил на себя, не был, как обычно, хмурым и не говорил сквозь зубы.

Он бы и каракатицу трахнул, если бы Олигарх велел, подумал я, хотя, может, и был к режиссеру несправедлив.

– Я, конечно, созналась, что в положении, – продолжала Машка. – Он, естественно, не пришел в восторг и, извинившись, поинтересовался, собираюсь ли я сохранить ребенка.

Я застыл в ожидании.

– Я очень колебалась, давая ответ. – По Машке было видно, что она и сейчас переживает ту сцену. – Я понимала, что хотела слишком многого. И ребенка, и этот фильм. И все-таки ответила, что от моей крохи отказаться не готова. Я совсем раскисла, сказав эти слова, и собиралась уже плакать, понимая, что сейчас мне скажут «до свидания». Но произошло удивительное. Леонид Игнатьевич, видя мое состояние, вдруг замахал руками.

– Что вы, деточка. Я что, похож на зверя какого-нибудь и не желаю вашего счастья? Мне просто нужно планировать съемки. Что же касается вашего состояния… Вы читали сценарий? Фильм костюмный, все происходит в восемнадцатом веке. А в платьях того времени «запорожец» можно спрятать, не то что живот. Есть, правда, несколько откровенных сцен, их можно или снять первыми, или вообще пригласить дублершу.

И Машка ликующе посмотрела на меня, скромно добавив, что, по мнению режиссера, ни одна дублерша с ней, Машкой, не сравнится.

Вот так, подумал я. Машка получит своего желанного ребенка и роль в кино, а я против воли стану отцом и потеряю Нинку… Было над чем поломать голову.

А отношения с Ниной были далеко не простыми. Я, как ни старался, не мог забыть ту ночь. И до сих пор вспоминал ее нежные касания, податливое тело и легкий полустон-полувздох в конце. Но после этого она категорически отказывалась понимать намеки на возможное повторение. Мы вернулись к тому, с чего начали. Перезванивались, иногда встречались, мило болтали и расходились. А прощаясь, она всегда легонько целовала меня и незаметно для охраны на мгновение сладко прижималась всем телом ко мне, как бы говоря, смотри, что ты можешь потерять.

Но ребенку все-таки нужен отец. Так с непоколебимой женской уверенностью считала Нина. Истина прописная, хотя и небесспорная.

А потом в нашу жизнь встряло одно странноватое письмо.

Тем вечером, вернувшись домой, я застал довольную Машку. Мое же настроение было не ахти. Нинка снова продинамила меня. Купила как последнего дурачка. Накануне позвонила и позвала к тете. Я, конечно, раскатал губы и даже предупредил Машку, что, наверно, задержусь, а та была так закручена начавшимися съемками, что почти никак на мои слова не среагировала.

– А, – сказала она.

Но Нинка, видимо, просто решила со мной поиграть. Слава богу, хоть не позвала опять Олигарха. Оказалось, она пригласила меня на домашний вечер камерной музыки, которую я не понимаю и не люблю. Исполнителями были какие-то два карикатурных молодых хмыря то ли со скрипками, то ли альтами и просветленными лицами людей, только что ударенных пыльным мешком по голове, и под стать им девица, правда, хорошенькая, с флейтой. Естественно, были приглашены слушатели из числа пациентов какого-то дурдома для интеллектуалов. В общем, я удрал на кухню и стал нахально шарить в холодильнике в поисках настойки, рассчитывая, что пацаны когда-нибудь все-таки перепилят свои психотравмирующие инструменты, и я останусь с Ниной. Но не тут-то было. Когда, наконец, эта бодяга кончилась и присутствующие, усталые и довольные, перестали колебать испуганный воздух звуками музыки и своих дурацких комментариев, Нинка, не без злорадства извиняясь, шепнула мне, что флейтистка остается ночевать у нее. У меня от скуки и злости не было настроя на куртуазное поведение, и я вполслуха вызвался заодно на халяву трахнуть и музыкантшу. Однако комплиментов в ответ не услышал и ушел домой.

А дома меня ждала Машка, у нее было хорошее настроение, но меня это только раздражало.

– Родька! Ты уже вернулся? – радостно воскликнула она. – Я ждала тебя позднее.

Я брюзгливо буркнул что-то в ответ:

– Повезло. Удалось прокрутить все быстрее, чем я предполагал. Хорошо, что Тимур не успел на меня навесить еще какую-нибудь фигню.

Машка обняла меня.

– Бедненький. Какой ты злой и усталый. Пойдем, я тебя покормлю.

Но я отказался, сославшись на то, что наелся сэндвичей на работе. В другой раз Машка наверняка задала бы вопрос, что это за работа, после которой мужик приходит сытый и с запахом перегара, но, видимо, эйфория последних дней отразилась на ее умственных способностях. Она вдруг убежала на кухню и вернулась с каким-то конвертом.