скачать книгу бесплатно
– Зоя, в школе… в средней школе я был достаточно спортивным мальчиком. Да. Даже более того. Первые места занимал… там… По прыжкам в длину, типа того… Бегал неплохо… Даже отлично бегал. На городских соревнованиях бегал на пробегах всяких. Город, где я жил, небольшой, но всё равно… Да, я больше любил… так сказать… и люблю ногами думать, чем под штангой, извиняюсь пе… – я замолчал, потому что чуть не брякнул «пердеть», спохватился и добавил: – Потеть. Зоя, я и в шахматы хорошо играл… играю.
Потом я с жадностью выпил стакан вина, вытер губы рукавом и продолжил свою оправдательную речь:
– Да и сейчас я… это… могу… могу с удовольствием, например, по центру Москвы двадцать километров пешком намотать… Или побегать немного… где-нибудь там… чтоб никто не видел. Ещё я на бокс ходил… несколько недель, – и я громко выдохнул, понимая, что мои оправдания и успехи в боксе и шахматах только исказили прекрасное лицо моей сногсшибательной Зои. Её губы презрительно сжались. Она легонько постучала вилкой по тарелке. Встала, сказала:
– Я сейчас.
И ушла вглубь зала. Видимо, в уборную. Не знаю. Может, там в глубине и оценивал меня кто из её подруг. Или просто поссать захотела. Или носик припудрить.
Мои Боги, как всегда, смеялись надо мной. Ёбт. Мои Боги вообще очень смешливые… Они как программисты. Они и есть программисты. У меня ведь всё уже давно в коде прописано, блин. Твари. Я ваш подопытный Прометей… Я маленький гигант… Прометей прикольный, блин. Мать моя Климена. Блин. Я прилетел сюда в свой любимый родной Томск, в Сибирские Афины за своей судьбой… А вы смеетесь надо мной! Ха-ха-ха! А гвозди мне в ладони – ты-дыщ! Ты-дыщ! К дереву. Без вины страдаю – обратите внимание! Дела пошли, не слова. А я ведь по серьёзному… Я любви приехал искать.
Смонтирую ужин. Там было: бла-бла-бла, кстати, я справился с волнением. Временами говорить я умею. Особенно после пары бокалов вина.
Но в конце встречи, приятно улыбнувшись, Зоя подытожила:
– Всё было мило. Но не загорелось… Как бы… Понимаешь меня?
– О чём ты? – спросил я.
– Искры не было… Мне нужно время… – она показала на своей живот: – Вот тут вот… вот тут не зажгло. Как бабочки в животе крылышками… Нет бабочек, Николай. Понимаешь?
Я развёл руками, потрогал свой пузик, подумал о нём: «В моём брюхе тоже нет никаких бабочек».
На улице было свежо, хорошо. Я люблю Томск. Я тупо смотрел на мои Сибирские Афины и думал про дурацких бабочек в животе и про мух в моей московской квартире.
Зоя, видимо, желая нарушить тишину, сказала:
– Я поеду домой одна.
Я никак не отреагировал. Я ушёл в себя. Бабочки, мухи, тараканы…
Зоя появилась в зоне моей видимости, влезла в фокус:
– Ты со мной, Николай?
– В смысле, с тобой? Поеду ли я с тобой?
– Нет, зачем… Мы же решили. В смысле, ты здесь? А то я как со стеной разговариваю, – хихикнула она, и вся её грация и красота вдруг растворились в этом нелепом «хи-хи-хи».
– Хи-хи-хи, – повторила она и окончательно испортила вечер.
Я промолчал.
Приехало такси. Я открыл дверь. Зоя, сев в салон, улыбнулась и произнесла:
– Любопытно сравнить…
– О чем ты?
Она показала глазами на мою паховую область и добавила:
– С фотографией… твоего…
– А-а, – равнодушно сказал я, но потом включился в прощальный разговор: – Ты хочешь, чтобы я достал его прямо тут?
Зоя улыбнулась, сказала таксисту «поехали» и сама закрыла дверь. Уехала. Пофигу, Степанков, пофигу.
На второе свидание я уже не поехал… Хотя мы его назначили. СМС-кой я его отменил, сказал, что срочно вызвали в Москву. Кубики пресса за ночь мне не накачать. Хотя я и со своим пузиком достаточно прикольный. Приехав в гостиницу, подсчитал все затраты: самолет, ресторан, гостиничный номер, зубной кабинет, где я очистил камни… То-сё. Зое из Москвы я отправил пару десятков тысяч блиц-переводом… Ерунда, конечно. Но… Блин… У неё маленький ребёнок… Крошка. Затратно тащить Зою и её ребенка в Москву. К тому же она сегодня упорно настаивала:
– Моей мамочке необходим курорт… Моя мама на курорте уже два года не была…
Я опять оправдывался:
– Понимаешь, Зоя, у меня суд… У меня очень много денег уходит на адвокатов…
Она не слушала меня. Она слегонца возмущалась:
– Моей мамочке нужно отдохнуть! Отдохнуть! Понимаешь меня, Николай?
Да, понимаю. Супер. То есть она мне сразу же предложила её маму тащить с собой на море. Ни тебе флирта, ни тебе секса! Но мамочке надо купаться!.. Нет, блин, ага! Я ей и так уже отправил тридцать тысяч рублей. Просто так подарил. Она поначалу кричала: «Нет, нет, нет. Не нужно». Потом приняла. Сказала, что заплатит за фитнес. И теперь я ещё должен сделать так, чтобы её дорогая мамочка поехала с нами на курорт. Офигеть! Вместе с нами! Кому расскажи – не поверит. То есть мы возьмем с собой её дочку и мамашку. И будем «отрываться». Это называется так.
– Будем с тобой отрываться, танцевать, – с улыбкой сказала она.
– Танцевать и всё?
– А что такого!? – возмутилась она: – Да, будем отрываться! Я люблю танцевать.
– С трудом себе представляю отрыв на курорте… с мамой, – сказал я, опустив глаза в стол.
Потом она мне и выдала: «Не загорелось. Искры не было». В животе у нее, ёбт, не зажгло! Бабочки не летают. Видишь ли. А я пролетел несколько тысяч километров ради тебя, дура! Дура, блин! Конечно же, я не кремень и не Ченнинг Татум. Со мной не развести костёр без спичек, но я, блин, имею массу иных достоинств.
Собственно, с этого небольшого полувотсаповского сетевого романа начался мой настоящий криминальный роман. Хотя… нет. Всё началось гораздо раньше, когда меня как мухи облепили юристы, изъяв у меня несколько сотен тысяч рублей. Это было в июне, когда я расстался со своей женой Алисой, которая не выходит у меня из головы. Она не выходит у меня из головы. Я хочу её забыть. Но не могу.
– Любишь ли ты её?
– Нет!
– А почему плачешь?
– Не знаю.
Сначала я сидел на антидепрессантах, потом…
В ресторане мы с Зоей выпили по паре бокалов вина. И не в самом вине истина. Истина на дне бутылки. Только разрушая собственную печень, можно создать настоящее искусство. Водку я пил уже потом, в гостинице – с томскими проститутками. Они самые лучшие в мире.
Проснувшись утром с похмелья, я перво-наперво подумал про Алису, а потом следующее: «Зачем я сюда приехал? Её бывший муж – наркоман, а она ищет кубики на моём животе»
Ну и хрен бы с тобой! Сиди в этом Томске.
Алиса была лучшей из всех моих женщин. Но речь в этом романе не про Алису. Её тема будет проходить фоном. И ещё она появилась на пару минут в первой главе. Но Алиса дала мне свободу, свободу, которая теперь меня убивает. Свобода таких собак, как я, убивает. Мне нужна будка и кость. Кость и будка. И я буду вилять хвостом, пускать слюни и ложиться на спинку. А ещё меня нужно чесать по пятницам. И временами бить, чтобы я не возвышался, чтобы меня не заносило.
Вернувшись в Москву, я крепко забухал. Я всё делаю крепко. Крепко влюбляюсь, крепко бухаю, крепко вникаю, строю крепкие отношения.
Однако при этом нужно отметить, что я человек развратный, хоть и стеснительный. Мой крест – стеснение, смирение, разврат, покаяние. Стеснение, смирение, разврат, покаяние. Моё любимое чувство вины. И гвозди в ладошки – ты-дыщ! Ты-дыщ! И агония, блин. О, Великие Боги, грёбаные программисты, что же ВЫ делаете со мной! Лучше бы ВЫ играли в свои тупые компьютерные игры! Ублюдки, создавшие меня! Яду мне! Яду!
Сначала я вызвал проституток. Приехали славянки. Я выбрал. Через два часа я её отпустил. Потом я вызвал негритянок…
Тогда в моей жизни появилась ОНА. Звали её Принцесса. Красивая, губастая, из Ганы. Она по-русски ни хрена не шарит. В этом вся прелесть. Ей, как на исповеди, можно рассказывать всё что угодно, всю правду. Даже самую страшную правду. Ведь у каждого человека есть своя страшная правда, которой он сам боится, которую он никому никогда не расскажет. Например, о своей смерти, о которой человек знает, которой боится так, что даже забыл…
– Понимаешь меня, Принцесса? Такая была любовь… Сильная любовь. Всепоглощающая. Я ей говорю: «Я тебя люблю». Она мне отвечает: «А я тебя больше люблю». Понимаешь, какая любовь? Алиса у меня добрая, слушать умеет, слышать, любить умеет, готовит вкусно… Но меня иногда заносит. Да. Бывает. Однажды, когда меня… занесло в очередной раз… ну на пару суток… Вернее, на трое. Вернулся я домой под утро. Сплю, лежу. Представляешь, Принцесса, она заходит в комнату, а у нее в руке нож, она идет на меня… Думаю, зарежет. Думаю, давай, солнце моё, режь меня. По горлу. Так мне и надо. Я, может быть, тогда своей смерти и искал. Не стала резать. По голове только кулаком ударила пару раз. Три раза. Да в грудь ещё стукнула… два раза. Но я стерпел. Понимал. Принимал. Каялся. Алиса любит меня. Меня никто никогда в жизни так не любил. И, наверное, уже не полюбит. Просто возникает такая ситуация, когда… Как бы это сказать? Простить и прощать уже невозможно… Ты вот даже на неё чуть-чуть похожа… сейчас. Чу-уть-чуть. Хотя нет. Ни хрена ты на неё не похожа. Тупая ты, блин, черножопая дура. Да уж. Вот и поговорили.
Принцесса только тупо моргает, улыбается и кивает. Но, нужно отметить, она неплохо трахается. Может быть, не так страстно, как хотелось бы, но довольно неплохо, по крайне мере, экзотично. Кожа чёрненькая, половые губы красненькие, вонюченькие. Прикольно. Принцесса из далекой Ганы. Моя принцесса из африканской деревни.
На протяжении веков их, негритосок, драли португальцы, англичане, теперь вот до чёрной экзотики дорвались похабные россияне, такие как я – Николай Сергеевич Степанков, самый большой долбоёб на земле. Ну, может быть, и не самый большой… Конечно, не самый. Болей и обид, которыми кормятся жестокие БОГИ, хватает и без моих мелких проблем.
Дело даже не в Принцессе, не в Зое, не в Алисе. Дело во мне. Я поломался, дамы и господа. Я поломался.
Уже следующей ночью я попал в очередную жопу. А пока же я трахал в чёрную задницу мою прикольную негритянку. И мне было хорошо. Мне не нужно таскать её по ресторанам, не нужно возить её маму в Коктебель, ей нафиг не нужны невидимые кубики моего пресса… Она, может, и стонет-то подо мной понарошку… Мне пофигу. Абсолютно. Она – проститутка. Она получит свои деньги и свалит утром восвояси. Я сменю постельное бельё, почищу с Доместосом унитаз, помою полы, посуду, выпью зелёного чая и буду ждать обеда, когда в ресторане куплю первый графинчик водки, чтобы опять попасть в жопу…
Глава 5. Мага, Венера, Кавказ, уйгуры
Иду по Мерзляковскому. Миновал арку. Свернул вправо на Новый Арбат. Проезжая часть пустая. Машин нет. Приятно слышать тишину в самом сердце столицы. Но я догадываюсь, почему перекрыт центр. Гады едут в Кремль. Вдруг у меня скакнуло давление. В голову кровью клюнуло. В левом полушарии застучали молотками и загудели виброшлифовальными машинками. Меня метнуло в XIII век. Сначала проехала братская разведка на гибэдэдэшной машине – рейтары. Гул нарастал. Показался строй мотоциклистов. Они словно братья-сарианты под серыми плащами… За ними, как вороные танки «World of Tanks», по Чудскому озеру «свиньёю» двигались тяжеловооружённые братья-рыцари Ливонского ордена – внушительные автомобили кортежа – чёрное железо, чёрные стекла, чёрная резина, чёрная жизнь, чёрная пропасть после смерти. В середине клина «шпис-фюрер». В какой машин сидит король – никто не знает.
Вот они, гады! А я, блин, простой пскопский безлошадный лучник. Последний «Форестер» продал после развода. Ну ничего. Ничего. Ничего. Мы ещё повоюем на Чудском. Даже если не повоюем, то в летописи напишем, как же успешно воевали. Летописи пишут победители. Сейчас я вам задам жару.
Я изобразил пистолет, вытянул вперед указательный палец и как будто два раза стрельнул «Птышь! Птышь!», потом убрал руку и тихохонько сказал:
– Медвепуты, блин. Кто с мечом к нам придёт, того напоим, меч заберём и пропьём, блин. На том стояла, стоит и стоять будет земля русская. Вот так, – удовлетворенный сказанным, закончил я. В голове опять клюнуло, опять молотки и виброшлифовалки, но всё равно я был счастлив. Чу-уть-чуть. Совсем чуток. Ведь я изобразил выстрел в короля.
Вдогонку я ещё пару раз выстрелил из пальца… Кортеж проехал мимо. Аминь.
Новый Арбат опять опустел. Гайцы ждали отмашки, когда можно будет пускать автомобильную быдло-массу и общественный транспорт. Но быдло-масса не такая уж быдло-масса, какой её считают. Водители, которые ждут поворота на Новый Арбат с Поварской, начинают сигналить, мол, пускай уже нас, мусор, кровопийцы ведь уехали. Также сдают нервы у водил, задержанных другим гайцом на Никитском бульваре. Видимо, из Кремля дают добро на движение. И движение возобновляется. Новый Арбат снова гудит моторами. Снова родной запах выхлопных газов.
Я двинулся дальше, на время забыв про похмелье из-за этих «медвепутов». Пиная балду, я прошел Собачью площадку, церковь Симеона Столпника… Там в шестидесятые морскими свинками и попугайчиками торговали. Глянул я на золотые купола. Как давно я не бывал в церкви! Нет, Алиса определённо на меня повлияла… Я, блин, практически перестал посещать православные храмы. Вот раньше, бывало, зайду в церкву и, как заведённый, отчаянно бросаю кресты, бросаю кресты на все иконы подряд, свечки ставлю, хотелки озвучиваю, да желания для себя да для родных загадываю, прямо как Иванушка Дурачок. Обещаю Богу вести себя прилично, с печи слезать чаще, параллельно прошу новый мотор для печки (240 лошадиных сил мне хватит), и чтобы денег мне прислал к пятнице (хотя бы тысяч семьдесят). Взамен обещаю бросить пить, не ходить по бабам, не ругаться матом, блин, и всё такое. А сейчас ведь нету подобных желаниев бросать кресты, даже на моего личного святого Николая Чудотворца. Пропали хотелки-то. Нет веры. Нет надежды. Нет щастья. Есть тоска и внутренняя тяга к бунту.
Чё-то как-то стрёмно совсем стало мне. Пора бы и честь знать. Во! (Посмотрел я на часы.) Половина первого. Пора. У Московского дома книги я спустился в подземный переход. Там играл гитарист. Улыбчивая девушка с шапкой в руке подскочила ко мне и сладким голосом пропела:
– Помогите бедным музыкантам.
На что я со всей суровостью ответил:
– Я тут живу, девушка. Если я буду помогать всякий раз вам подобным, я разорюсь.
Девушка никак не отреагировала и с прежней же легкостью, прыг-прыг, упрыгала к другому прохожему.
– Помогите бедным музыкантам, – таял её сладкий голосок, когда я поднимался вверх по лестнице.
Когда я шёл по Новому Арбату, я ещё не знал, что иду бухать. Думал, выпью рюмочку и пообедаю. В будни в это время завсегда много посетителей. Всех кормили однотипными бизнес-ланчами: оливье или селедка под шубой, свежая шинкованная капуста или огурцы с помидорами.
– Вам с майонезом или со сметаной?
– Мне с маслом.
– Масла нет. На бизнес-ланч либо сметана, либо майонез.
Идем далее.
– Итак. Что на первое?
– Борщ или солянка…
– А вчера была окрошка. Не осталось со вчера окрошки?
– Вчера было другое меню.
– Ну посмотрите на кухне… Может, осталась окрошка? А?
– К сожалению, не могу.
– Вам макароны или картошку?
– А капусты тушёной нет?
– Нет. Тогда картошку.
– Котлеты, жареная рыба, домашние колбаски, чай и компот из сухофруктов.
Некоторые, такие же как я, просили налить водочки. В Москве никого не смутит, если ты закажешь водки в полдень.
Но сегодня я хотел, чтобы было поменьше народа. Я выглядел крайне скверно. В левом полушарии работали какие-то гондоны. Морда красная, печени, видимо, конец. Я потрогал свой нос. Моя рука пахла мохнаткой негритоски. Надо же, какая въедливая! Вчера мылся два раза с мылом. Сегодня с утра один раз с мылом. А рука пахнет негритянской пиздятиной. Надо было с Доместосом руки помыть.
Я дошел до огромной очереди. Кафе Тимати в ту пору вообще собирало большие очереди (как Макдональдс девяностых). Для будущих поколений пишу: Тимати – популярный певец, рэпер. «Вау, типа, круть». В мои юношеские годы «крутью» был «Мальчишник»: «Любая чикса после тебя ерунда. Я не воспринимаю никого, кроме тебя». Я, честно, не слышал Тимати. И не смогу ничего спеть из его репертуара. И чё-то сказать о нем тоже не смогу. В его кафе я так ни разу не зашел. Тут постоянные очереди. Но молодые люди честно стоят и ждут, когда их накормят бургерами. Почему так долго рассказываю об этом? Потому что иду мимо очереди. Потому что необычно для XXI века видеть хвост очереди, уходящий почти до Арбатского переулка.
Я вспомнил, как в начале девяностых мы шестнадцатилетними пацанами по нескольку часов стояли в винно-водочный магазин за дешёвым «Портвейном» или «Арпачаем», толкались, бились за свои места в очередях, получали свои шесть бутылок, по две в руки, и счастливые шли бухать. (Кстати, да, в 16 лет нам тогда продавали вино.) Помню также нашу самую первую бухачу в майском сибирском лесу. Красивейшие цветы огоньки (по-другому жарки) как будто полыхают огнем по всей полянке. А мы сидим на большой поваленной берёзе и тупо бухаем… без лишних разговоров. Выпив бутылку «Арпачая», я заблевал всю полянку с прекрасными огоньками. Заблевал чем-то коричневым, мутно-жёлтым, серо-буро-малиновым. Мы пили втроём. Втроём и блевали. Я, Пимыч и Мина. Мина держался дольше всех. А я вот раньше всех начал блевать желчью, совестью, честью, настоящим, будущим. После этого случая я побожился:
– Больше никогда, никогда не буду пить. Лениным клянусь.
Пимыч тоже клялся. Мина не клялся. Типа, нельзя. У него родители набожные баптисты. Он не носил пионерского галстука. Поначалу мне казались, что это глупо – отказываться от галстука, отказываться вступать в пионеры… Просит тебя Родина, надень его да забудь. Ан нет. Потом я Мину зауважал. Мы с ним сдружились, впервые попробовали вино и стали вместе бухать… Для школьников средней общеобразовательной школы мы выпили достаточно много. В общем, уже будучи пионером, я закладывал. Понимаете, откуда растут ноги? Бывало, и на каникулах, и когда нас возили всей школой на картошку… Уборка картошки – самое веселое и прекрасное время в школе. О нём тоскую. Его помню. Мы с Миной там и картошку-то особо не убирали, больше балдели. Мой полупьяный закат СССР. И далее «белая горячка» девяностых.
В конце восьмидесятых чёрт посещал меня только изредка. Это сейчас он живет у меня внутри, в душе на постоянной основе (прописан) и превосходно себя чувствует. Сейчас бессмысленно с ним бороться. Я прекрасно понимаю, что он меня рано или поздно убьёт, если я сам себя не грохну… В какой-нибудь из вторников. А может быть, мне удастся победить чёрта, и я его шлёпну из СВД… прямо в моей берлоге… Дуну белого и пристрелю его, фашиста. Чтобы соки, блин, из беса потекли рекой до самой Волги. И назовут эту небольшую речушку Бесовской или – лучше – Николаевской, в честь меня – Николая Сергеевича Степанкова.
…и уйти в одиночество с сердцем и вместе с глазами,
свою душу тоскующую никуда не таскать,
и оставить всё наше с собой, у себя, между нами,
и работать над новой поэмой в дырявых носках…
