Тулпар

Глава 3

– О мой Бог – прошептала Айхылу, выбираясь из машины.

Басай оказался не просто деревней, он был по её меркам самой маленькой и самой оторванной от цивилизации деревенькой в мире.

Эльмир прихватил её сумки, пнул ногой кривую дверь, и она, истошно скрипя, захлопнулась.

– Пошли, Зухра-ханум заждалась уже – позвал он Айхылу, и они пошли к приземистому домишке, выкрашенному синей краской, которая давно выцвела и облазила, точно змея, снимающая старую кожу.

Перед домом зубцами утыкались в небо большие ворота, украшенные резными рисунками и неизменным символом Башкортостана – кураем. Айхылу с трудом открыла увесистую дверь и уставилась в маленький садик перед домом. Они пошли по узкой тропке, потом поднялись по деревянным коричневым ступенькам, миновали две двери, одна вела на веранду, а вторая в дом. За второй Айхылу ждало озлобленное лицо старухи.

Зухра-ханум будто сошла со страниц детских страшилок. Седые, равными клочками торчащие в разные стороны, волосы. Скрюченные когтистые пальцы, сгорбленная фигура и чёрные впадины всё ненавидящих глаз. Подозрительный взгляд проникал под тонкую шкурку души Айхылу звенящим морозом. Эльмир ласково звал её бабулей, жал костлявую руку двумя руками, что-то приговаривая на башкирском. Айхылу неуверенно проделала всё то же самое и села на скамью, покрытую вязаным ковриком. В доме была только одна комната и маленькая кухня, переходящая в прихожую.

– Спать будешь на веранде, Зухра-ханум там уже постелила. Комары наверно будут одолевать, но я те от моих принесу пластинки, с ними полегче.

Бабуля накрывала на стол. Старые чашечки с мелкими сколами, блюдца, плетёные корзинки для хлеба расставлялись по цветастой клеёнке. Узоры, алые цветочки-лепесточки на ней давно выцвели, и Айхылу необдуманно сравнивала дом с антикварной лавкой. Чёрно-белые лица с фотографий на стене смотрели с упрёком. Гулко отбивали такт деревянные часы, а на плите посвистывал ржавый чайник.

– А она на русском-то говорит? – шепнула Айхылу.

– Нет, ты чё? Зухра-ханум даже на башкирском мало говорит, а русский и подавно не знает.

Эльмир, напротив, чувствовал себя как дома. Таскал пряники со шкафа, хрумкал печеньем, и Зухра-ханум радушно похлопывала его по спине, что-то приговаривая.

– Замечательно – с отчаянием выдохнула Айхылу и села за стол.

Какие-то слова на русском бабуля знала и всю следующую неделю орудовала этим скромным запасом русских слов. Этих нескольких выражений с лихвой хватало, чтобы запрячь внучку в работу от рассвета до заката. Гоняла её бабуля по всему дому, только пух летел, будто и не было меж ними родства. Только первые два дня Айхылу именовалась гостьей, а все остальные, как ей казалось, прослыла рабом. Она потела над плитой, рвала с остервенением сорняки на кривых грядках, мела пыль по всем углам и выбивала ковры. Зухра-ханум всласть разминала на ней глотку, смешивая русские и башкирские слова, преимущественно нецензурные, и указывала в очередной угол дома или огорода скрюченным пальцем. «Работа!» непременно прибавлялось в конце.

Никакого противления Айхылу не оказывала. В голове упорно шептал материн голос, что так и надобно делать. Теперь ненавистные листы теста Айхылу катала через день, сушила и варила уже до ужаса надоевший бешбармак, а вечерами звонила матери. Перед каждым таким разговором она порывалась сказать, что ей здесь не нравится и она вернётся домой. Потом она вспоминала, что такое дом. Вспоминала скверный аромат отцовских запоев, красные круги под глазами матери от нескончаемых слёз и многое другое. Каким-то чудным образом злая бабка всякий раз выигрывала в споре за то, стоит ли Айхылу жаловаться на печальную участь, и она отмалчивалась.

– Айхылушь, он вчера приходил, трезвый как стёклышко – довольно щебетал голос матери в трубке телефона. Шла вторая неделя заточения Айхылу в деревне Басай – да–да, даже постригся! Спрашивал, как ты там.

– И снова здравствуйте – саркастично сказала Айхылу, – мам, ну мы же это проходили?

– Мы много говорили, вспоминали былое. Надя, конечно, молодец, знает, когда слово вставить, чтобы поддеть его. Но я пока держусь, пусть маринуется.

Айхылу трогала пальцами гнилую штакетину забора на краю огорода. Прикидывала, с какой силой надо его толкнуть, чтобы он наконец рухнул и все несметные богатства грядок бабули пожрали бы козы. Эта мысль её забавляла. Всё, лишь бы не видеть перед собой неизбежного будущего. Пусть лучше забор, пусть бабкин непонятный говор и прорва дел, чем пьяное горе семьи.

– Айхылушь, ведь мы любили, ведь мы были молоды. Я спрашиваю его, что же случилось, а он говорит шайтан попутал. Я его наставляю в мечеть идти.

– Алкаш–исламист, что может быть лучше – ворчала Айхылу, зная, что в таком приподнятом настроении мать её просто не услышит.

– Он пойдет, обещал пойти, Аллах даст, встанет на ноги. Работать устраивается, грузчиком, ага…

– Что? – быстро спросила Айхылу, – а он не работал? – неудержимая дрожь пробежала по её телу.

Учёба в мединституте оплачивалась из денег отца. Он работал в вагоноремонтном депо, получал сносно, и этого «сносно» хватало на год учебы. Конечно, и мать зарабатывала, и Айхылу во время учёбы, но внушительную долю вносил отец. Эта мысль о глубокой зависимости от отцовского кошелька до того больно била по нервам, что мозг не сразу воспринял лавину грядущих проблем.

– Ну-у, он потерял место. Мы ещё попробуем вернуться – уклончиво отвечала мать.

«Мы» пронеслось в голове Айхылу, вот это «мы» всё ломало. Ей бы и хотелось, чтобы мать ушла с концами, но без учёбы они никогда не смогут вырваться из тисков отцовских кулаков. Теперь реальность вылететь из университета проступила на запотевших стёклах её жизни как никогда. Она выдохнула, собиралась с мыслями, быстро подсчитывая, сколько накопила мать.

– Мама, у тебя же отложено на будущий год?

– Да–да, полная сумма, ты не переживай об этом – приговаривала мать, и Айхылу успокоилась, дав себе зарок, что на будущий год будет много работать.

– П-с-с!

Айхылу стояла в полумраке сада, пытаясь разобрать кто топчется за воротами. Мягкая трава вдоль дорожки щекотала голые ступни и холодила ранней росой.

– П-с-с! – надрывался Эльмир из темноты.

– Что ещё за «п-с-с»? – спокойно спросила она. Эльмир захихикал, – я тебе не кот, чтобы мне пыскать.

– Да тихо ты, бабка проснётся и весь дух из меня выбьет – ворчал Эльмир и потянул Айхылу за ворота.

– Ну чего? Вообще хрен она проснётся, хоть в колокол бей.

– Да ага, когда не надо она всегда просыпается.

– Когда не надо она и русский понимает – поддакивала Айхылу, вспоминая как выматерилась при бабуле и получила увесистый подзатыльник.

– Мы это, в бане у Мухаметшариповых собираемся. Пошли? Там самогон есть.

Айхылу раздумывала не больше пары секунд.

– Ща, только телефон возьму – потянулась она к воротам, как Эльмир её сразу одёрнул.

– Да ага, она сразу просечёт. Ой, не помрёшь ты без своего телефона!

В бане было жарко и душно. Топленная вечером для домашних, ночью она набилась молодняком, понаехавшим к родственникам на лето. Айхылу сразу уволокли в дальний угол сестры Гузель и Ляйсан. Обе хихикали, подмигивали.

– Да не самогон, а водка – говорил какой-то парнишка.

На вид ему было лет шестнадцать, и как догадывалась Айхылу – это был очередной её родственник. Парнишка, загорелый до кончиков ушей, хлебнул, закашлялся и передал бутылку дальше. Парни пили, давились, болтали о том, как поедут в следующие выходные в Сибай или Баймак и там непременно сходят в модный ночной клуб. Девушки тоже изъявляли желание проникнуть на взрослую тусовку, но скромнее. Так или иначе собравшиеся усиленно старались казаться взрослее чем они есть.

– Это Замир. Он с другой деревни на моцике приехал. Не родня – добавила Гузель, показывая глазами на того самого загорелого парнишку.

– Он мой – злобно прошипела Ляйсан.

– А чего сразу твой? Всё что, и хорошо, и плохо лежит – всё твоё, так что ли? – обижалась Гузель – он классный, водку привез и нас позвал.

– Ага, он часто сюда приезжает. Спасибо, Замир – ласково сказала Ляйсан, стоило Замиру протянуть ей бутылку. На прыщеватых щеках заиграл румянец.

Пить чистую водку девушки не смогли. Дружно заспорили о том, где раздобыть воды, чтобы разбавить гадкий напиток. Айхылу со скукой наблюдала чем закончится спор.

– Тащи с дома, в соску налей, ну или вон ковша возьми – скомандовал Замир.

– Да меня сразу загонят, а ещё водяру учуют и прибьют. Не-а, ты привёз, ты и ищи воду – отнекивался Эльмир.

– А тут пусто – с грустью сказала Гузель, заглядывая в бочку, где хранилась холодная вода для бани.

– Ну так топились сёдня, конечно, там пусто! Можно до колонки дойти, но это на том конце деревни, да и ночь…

– А у остальных чего? – спросил Замир.

– К Айхылу нельзя, Зухра-ханум бес, ей Богу, а у соседей водокачки во дворах. Чё я тебе средь ночи полезу в чужой двор? Ещё пальнут в зад солью – причитал Эльмир на манер местных мужиков.

– Ну давайте сходим до колонки – предложила Айхылу, и все посмотрели на неё как на дуру.

– Я не пойду, а то на Луну украдут – бросила Ляйсан, парни похихикали.

– Да далеко идти, темно, пока дойдём… – отвечал Эльмир и чесал затылок – пейте так.

– Вот сам и пей! Мне бы хоть закусить чем – обижалась Гузель.

– Да боже ты мой, детский сад! – Айхылу схватила первое попавшееся ведро и пошла на выход.

– Да стой! Ты что, примета плохая – остановила её Ляйсан загородив собой проход

– Какая ещё примета? Я не верю…

– С пустым ведром, да ночью по воду – бормотала Ляйсан как бабка-ведунья – парни, а чё вы?

– Меня дядя пасёт, мне только до бани и до Айхылу можно, а Замиру вообще лучше здесь не светиться, он, и так, в тот раз подрался – отвечал Эльмир, Замир активно кивал – не местный, таких тут не любили.

– Ну вот, значит иду я.

– Нет! Украдёт! – завопила Гузель – будешь на Луне жить! – Айхылу смерила её подозрительным взглядом раздумывая, как давно две сестры свихнулись, по её догадкам, они спятили ещё при рождении – Зухру по воду погнали ночью, и демон украл её на Луну!

Парни ржали в голос. Айхылу подхватила ведро и вышла.

– Господи, дурдом – бормотала Айхылу, шагая по пустынной и слабо освещённой улице.

Ведро тихо поскрипывало. Под ноги попадались крупные камни. По слухам, дорогу обещали положить ещё десять лет назад. Дороги так и не случилось лечь среди приземистых домиков, что породило с десяток легенд вроде той, что страшила так Гузель.

– Украл бы он мою Зухру, вот бы житьё пошло – ехидно приговаривала Айхылу.

Улица безмолвствовала. Деревня давно обеднела на молодёжь. Весь костяк жителей составляли старики да старухи, привыкшие к рабочему режиму: ложились рано и вставали ещё раньше, будто ждало хозяйство, будто мычали не доенные, да не выпасенные коровы. Айхылу шла, разглядывая милые резные рамы окон. Веяло былой красотой деревни в её лучшие годы. И дышалось здесь легко, и спалось беспробудно сладко, а люди все какие-то по-деревенски простые, без замашек на дороговизну. Она прошла маленькую школу и вспомнила старую колонку на краю деревни, которую видела в первый день своего приезда.

– М-да, далековато будет, ну ладно.

Колонка скрипела и тужилась под рукой Айхылу, но ни капли из себя не выжала. Ржавчина сыпалась с рукоятки, окрашивая белые ладошки рыжиной.

– Да блин! – выругалась она.

Ничего не выходило. Даже пинок ногой ничего не изменил. Пинала не от злобы, а в надежде, что ржавчина, где-то отпадёт и дело пойдёт на лад. Не отпала. Ручка намертво застряла в одном положении. Айхылу чесала голову, глядя в непроглядную темноту за деревней.

– Ну вот и попили малолетки – подытожила она и прихватила скрипучее ведро в руку.

Душный воздух степи раскололся от мерного цоканья тяжёлых копыт. Айхылу резко обернулась на звук и замерла. По грунтовой дороге, медленно выступая из тьмы, двигался чёрный конь. В седле покачивался странно разодетый наездник. Казалось, он был обряжен в цветастый ковёр, сдёрнутый с пола, и слегка выбитый от пыли.

Айхылу сглотнула ком в горле, на ходу выдумывая причину, чего она делает на другом конце деревни с пустым ведром да в такое время. Между тем конь повернулся боком и остановился, нетерпеливо перебирая копытами. Лёгкая пыль поднималась с грунтовки.

Наездник с интересом всматривался в Айхылу, Айхылу с затаённым страхом всматривалась в него. Однако расстояние между ними было довольно велико, чтобы признать друг в друге знакомцев или просто увериться, что человек напротив не представляет угрозы. В одном была убеждена Айхылу – большой ковер на плечах наездника был цветастым плащом, что всё же не умаляло странности чудака на коне.

«Зухра осталась одна-одинёшенька, а мачеха её страшно невзлюбила – лилась старая башкирская сказка с уст матери. Айхылу куталась в одеяло и сонными глазами смотрела на маму, – заставляла работать и днём, и ночью. Соседки жалели сиротинушку, подкидывали ей хлеба, да кумыс наливали, но к мачехе девочки не лезли, нельзя в чужой дом нос совать, да и побаивались её. Так Зухра и жила, ночами утыкалась в душистую подушку и плакала горючими слезами. Звала мамочку, просила забрать к себе, просила послать за ней ангелов небесных и закончить её страдания. Мамочка не слышала её, давно она оставила свою малышку и не ведала, как живётся сиротинушке под крышей злой мачехи. Однажды Зухра так забегалась за скотом, что забыла в дом воды снести. Разгневалась в ту ночь мачеха, схватила коромысло, сунула Зухре и приказала идти набрать воды. Зухра просила не пускать, ночь на дворе, страшно. Мачеха не послушала её и выгнала из дому, бросив к воротам два ведра. Шла Зухра по улице, озиралась по сторонам, и на каждый шорох сердечко её замирало от страха. А над степью лик луны поднялся, ясный, полный такой, будто упился он кумыса и плыл себе среди звёзд.

– Спасибо, месяц, друг мой, без тебя совсем боязно было – благодарила его Зухра. Месяц молчал – тяжко мне живётся, месяц друг мой, тяжко, не могу я больше! День и ночь работаю, руки в кровь стираю, а мачеха всё недовольна. Да что я ж впрямь так виновата, что на свет божий родилась?! Друг мой месяц, забрал бы ты меня к себе, забрал, души бы в тебе не чаяла, бешбармак бы варила самый вкусный, кумыс бы лила тебе на уста самый крепкий…

Айхылу посмотрела на небо и вздрогнула. Полная луна плыла над Басаем. В безоблачном и беззвёздном небе белым серебром рассыпались косые холодные лучи. Вдруг копыта коня звонко застучали. Этот стук ритмично нарастал. Айхылу перевела взгляд, и сердце ухнуло где-то в груди и упало на самое дно худощавого девичьего тела. Конь скакал, выбивая мелкие искорки из крупных булыжников грунтовки. Наездник нагонял, хлопая бока коня хлыстиком. Чёрно-алая туча неслась в звенящей тишине сонной деревни, где ни одно сердце не ворохнулось в эту ночь от тревоги.

В мгновение, охваченная животным ужасом, Айхылу бросила ведро и метнулась в кусты, не разбирая дороги. Ей бы кричать, звать на помощь, но так она бежала, что воздуха в груди не хватало даже пискнуть. Маленькая тень ринулась в колючий малинник. Ветки, не щадя, хлестали по лицу, цеплялись за всклокоченные волосы. Ещё через пару метров она со всего маху врезалась в трухлявый забор, но позабыв про боль и ссадины, принялась карабкаться. На самой вершине забора, когда тень её крестом рассекла горизонт, ноги подвели и сами собой запутались. Смачно ухнуло за забором – это Айхылу мучным мешком рухнула в мягкую землю грядки и, раскинув руки в стороны, затаилась. Где-то вдали завыла собака. За кустами нервно стучали копыта, а потом скоро пошли и пошли, теряя прежний звон, пока окончательно не растворились в ночи.

– Нет у нас в деревне лошадей. Корова наверно приблудилась – спорил Эльмир.

Замир хохотал, созерцая Айхылу, добротно измазанную грязью и присыпанную травой. Бледнее белого полотна бумаги выступало на сером фоне печи испуганное лицо, дрожащие губы поведали историю о том, как сам демон луны гнался за несчастной Айхылу по безлюдной дороге.

– Да лошадь, мать твою! Я что лошадь от коровы не отличу? Совсем меня за дуру-то не держи! – спорила Айхылу.

Пока она носилась по деревне, пока добиралась до бани, молодёжь самостоятельно отыскала воду и знатно наклюкалась. Так что теперь всех только веселила история Айхылу, и даже две сестры смеялись, ехидно поглядывая на Замира.

– У Замира в деревне есть конюшня, но это знаешь как далеко? Какой дурак ночью сюда на коне ломанётся? – не уступал Эльмир.

В ту ночь Айхылу раз десять вставала и бродила по веранде, заглядывая в окна. За забором кучковались дома, вилась пустая грунтовая дорога. Кусала губы, убеждала, что это просто какой-то бред и вздор, и легенды эти все чушь! Так почему бы не уснуть? Мозг вспоминал каждую мелочь: чёрный ретивый конь гнал во всю прыть и к ней; наездник, почему-то не похожий на башкира, потому что ей казалось, что волосы были точно пеплом посыпаны, а глаза серые и большие. Да, откуда ж ты там глаза в такой тьме взяла? – вопрошала она, вскидывая руки к низкому потолку веранды. Ещё один круг – всё те же пустые окна, пустая сонная улица.