скачать книгу бесплатно
– Сначала читал. А потом бросил. Идиотство, да?
– Да нет, разумно. Еще начитаешься, когда снова ездить начнешь.
– Ну да, – хмыкнул Хольман. – Когда снова ездить начну. Когда сорву самый большой куш в лотерею. С кем ты на ралли-то ехал?
– С Торриани.
Они уже подходили к подъезду. Склоны вокруг окрасились багрянцем заката. Лыжники черными запятыми проносились по розовым сугробам.
– Красиво тут у вас, – заметил Клерфэ.
– Ага, красивенькая тюряга.
Клерфэ промолчал. Он видывал совсем другие тюряги.
– Ты теперь постоянно с Торриани ездишь? – спросил Хольман.
– Да нет. То с одним, то с другим. Тебя жду.
Это была неправда. Вот уже полгода на всех гонках у него напарником был Торриани. Но раз уж Хольман не следит больше за спортивными новостями, ложь сорвалась с языка сама собой.
И подействовала на Хольмана не хуже выпивки. На лбу у него внезапно выступили бисеринки пота.
– Что-нибудь словил на ралли? – спросил он.
– Да нет. Поздновато пришли.
– Откуда ехали?
– Из Вены. Идиотская затея. Каждый советский патруль нас останавливал. Как будто мы самого Сталина похитили или динамит везем. Да я и не собирался выигрывать, только новую машину обкатать. Ну и дороги у них там, в советской зоне, скажу я тебе! Каменный век.
Хольман рассмеялся:
– Отомстил-таки советский Джузеппе[2 - В журналистском обиходе стран Запада, особенно в политической карикатуре, имя Иосифа Сталина часто фигурировало в итальянско-мафиозном варианте: Джузеппе.] своему тезке! А до того – где еще гонялся?
Клерфэ предостерегающе вскинул руку:
– Давай лучше выпьем. И сделай одолжение, хотя бы в первые дни, ради меня, будем говорить о чем угодно, только не о гонках и не о машинах.
– Клерфэ, старина! О чем же еще?
– Только в первые дни.
– Да что с тобой? В чем дело?
– Ни в чем. Просто устал. Хочу отдохнуть и хотя бы несколько дней ничего не слышать об этом безумии, когда живых людей засовывают в жестяные таратайки и заставляют мчаться наперегонки. Да ты и сам знаешь.
– Знаю, конечно, – отозвался Хольман. – И все-таки в чем дело? Что случилось?
– Да ничего, – с раздражением отмахнулся Клерфэ. – Обычные суеверия, как у всех. Мой контракт истекает, а его все еще не продлили. Боюсь беду накликать. Вот и все.
– Клерфэ, не крути, скажи прямо: кто разбился?
– Феррер. В этой дурацкой, игрушечной гонке на побережье.
– Насмерть?
– Пока что нет. Но ему уже ампутировали ногу. А эта сумасшедшая дура, что таскается за ним повсюду, эта самозванка-баронесса, отказывается даже его навестить. Засела в казино и ревет. Ей, видите ли, не нужен калека. Все, мне срочно надо выпить. Мой последний коньяк выхлебал алкаш на снегоуборщике. Но даже он куда благоразумнее нас: его бульдозер больше пяти километров в час не дает.
Они сидели в вестибюле за маленьким столиком у окна. Клерфэ как бы невзначай поглядывал по сторонам.
– Это что, все больные?
– Да нет. Есть и здоровые, посетители.
– Ну конечно! Больные – это те, которые бледные.
Хольман рассмеялся:
– Они-то как раз здоровые. А бледные, потому что приехали недавно. Зато вот загорелые, как альпинисты – это как раз больные и есть, ведь они здесь давно.
Официантка принесла заказ: стакан апельсинового сока Хольману и графинчик водки для Клерфэ.
– Ты к нам надолго? – спросил Хольман.
– Нет. На пару дней. Где посоветуешь остановиться?
– Лучше всего в «Палас-отеле». Там и бар хороший.
Клерфэ глянул на его стакан с соком.
– А ты-то откуда знаешь?
– Так мы туда ходим, когда отсюда срываемся.
– Срываетесь?
– Ну да, по ночам иной раз, когда хочется почувствовать себя здоровым. Разумеется, это запрещено, но даже если тебя застукают, все равно это куда лучше бесплодных дискуссий с Господом, выясняя, за что он наградил болезнью именно тебя. – Хольман извлек из нагрудного кармана небольшую стеклянную фляжку и плеснул из нее себе в стакан. – Джин, – пояснил он. – Тоже годится.
– Вам что, и пить запрещено? – посочувствовал Клерфэ.
– Не то чтобы совсем запрещено, но так проще. – Хольман припрятал фляжку обратно в карман. – Тут, наверху, малость впадаешь в ребячество.
К подъезду подкатили сани. Клерфэ сразу узнал и лошадей, и возницу. Мужчина в черной папахе слез с облучка.
– Не знаешь, кто это? – спросил Клерфэ.
– Женщина?
– Да нет, вон тот.
– Русский. Его зовут Борис Волков.
– Из белых?
– Ну да. Однако он, в порядке исключения, не зовет себя великим князем и даже не беден. Его папаша исхитрился вовремя открыть счет в Лондоне и не вовремя оказаться в Москве, где его и расстреляли. Жена и сын сумели выбраться. Она, по слухам, зашила в корсет несколько изумрудов, каждый с орех величиной. В семнадцатом году еще носили корсеты.
Клерфэ рассмеялся:
– Да ты прямо детективное бюро. Откуда тебе все это известно?
– Здесь очень скоро все про всех узнаешь, – с ноткой горечи проронил Хольман. – Еще недели две, лыжный сезон кончится, и на остаток года эта деревушка превратится в захолустную дыру, где все только и живут, что сплетнями.
Мимо их столика протискивалась стайка низкорослых людей в черном. Они о чем-то оживленно и громко переговаривались по-испански.
– Довольно интернациональное, однако, у вас захолустье, – хмыкнул Клерфэ.
– Что верно, то верно. Смерть пока что шовинизмом не страдает.
– Не очень-то я в этом уверен. – Клерфэ глянул на дверь. – А это, значит, жена того русского?
Хольман оглянулся.
– Нет.
Русский со своей дамой тем временем вошли.
– Они, что ли, тоже больные? – спросил Клерфэ.
– Да. А что, не похоже?
– Нет.
– Здесь это обычное дело. Первое время вид у человека просто цветущий, а потом вдруг раз, и всего этого цветения как не бывало. Но тогда его уже и не видит никто, ведь он перестает появляться на людях.
Русский со своей дамой остановились у дверей. Мужчина что-то настоятельно внушал своей спутнице. Та выслушала его, потом строптиво тряхнула головой и решительно направилась вглубь зала. Проводив ее взглядом, мужчина помедлил еще немного, потом вышел на улицу и уселся в сани.
– Похоже, они повздорили, – не без злорадства отметил Клерфэ.
– Такое здесь сплошь и рядом случается. Каждый по-своему с ума сходит. Тюремный психоз. Смещаются все привычные масштабы. Мелочи вдруг становятся страшно важными, а важное, наоборот, кажется несущественным.
Клерфэ глянул на Хольмана в упор.
– Для тебя тоже?
– И для меня. Нельзя жить, уставившись в одну точку.
– Эти двое тоже здесь живут?
– Нет, только она. Он в другом месте.
Клерфэ встал.
– Хорошо, поеду в отель. Где мы сможем поужинать?
– Здесь. У нас разрешено принимать гостей.
– Отлично. Когда?
– В семь. В девять мне надо ложиться – режим. Как в детстве перед школой.
– Как в армии, – добавил Клерфэ. – И как перед гонками. Помнишь, как в Милане капитан нашей конюшни загонял нас в отель, как кур в курятник?
Лицо Хольмана разом просветлело.
– Габриэлли? Он все еще на месте?
– Конечно. А что ему сделается? Капитаны конюшен умирают в своей постельке – как и генералы.
Спутница русского вдруг объявилась снова. Уже в дверях ее остановила седовласая дама, что-то тихо, но сурово ей выговаривая. Женщина ничего не ответила, но в нерешительности остановилась. Обернувшись, она завидела Хольмана и направилась к их столику.
– Крокодил меня не выпускает, – прошептала она. – Заладила одно: мне, мол, вообще нельзя выезжать. И если я еще раз нарушу, грозится все доложить Далай-ламе.
Тут она осеклась.
– Это Клерфэ, Лилиан, – пояснил Хольман. – Я вам о нем рассказывал. Вот нагрянул меня навестить.
Женщина кивнула. Похоже, его имя ничего ей не говорило, и она снова обратилась к Хольману.
– Твердит одно: вам надо в постель, – сердито продолжала она. – И все из-за того, что у меня пару дней температура была. Но я не позволю держать себя взаперти! Сегодня вечером – ни за что! А вы – вы остаетесь?
– Да. Мы сегодня ужинаем внизу. В чистилище.
– Я тоже приду.
Кивнув Клерфэ и Хольману, она удалилась.
– Не бойся, ты не на Тибете, – усмехнулся Хольман. – Чистилище – это у нас нижний зал, куда допускаются посетители. Далай-лама – это, конечно, наш профессор, главный врач. Ну а Крокодил – старшая медсестра.
– А эта женщина?
– Лилиан Дюнкерк. Бельгийка, хотя мать у нее русская. Родители, впрочем, умерли уже.
– С чего вдруг она так распсиховалась из-за такой ерунды?
Хольман пожал плечами. И как-то сразу потускнел.
– Говорю тебе: здесь все помаленьку с ума сходят. А уж когда кто-нибудь умирает, и подавно.
