Мои воспоминания. Рождённый в СССР

И пошла по рядам паника. Все обратно к реке кинулись, заполнили паром, отплыли от берега. Остальные – кто на лодках, кто на бревнах, кто просто вплавь – переправились обратно восвояси. Ох и народу потонуло в тот день – многие ведь не умели плавать. Так бесславно и закончился их поход на немцев», – завершает свой рассказ герой гражданской войны. Все смеются, потешно рассказывает, обхохочешься.

Теперь слово другому нашему соседу – ветерану Великой Отечественной войны. Мужик этот был просто богатырем – огромный человечище с руками силача. Все называли его Петровичем, и я, кстати, тоже, хотя многих не знал по имени и отчеству, о чем сейчас очень сожалею. Так вот, Петрович служил в разведке и после Сталинграда воевал на территории Украины. Он много рассказывал о походах в тыл врага и захваченных им «языках», вспоминал своих товарищей, а мы слушали, раскрыв рот. Но когда он начинал демонстрировать нам приемы боевого самбо или метания ножей, мы просто обалдевали оттого, как просто и легко у него все это получалось. За пару секунд связать пленного ремнем, палкой или веревкой, используя морские узлы, – это было что-то! Мы с удовольствием подставляли свои маленькие руки для испытания на прочность. Учились сами вязать морские узлы и метать ножи. Кстати, у Петровича был особый нож – нож разведчика, он нам его показывал и даже давал подержать в руках, а еще рассказывал, как и когда применял и как он помогал ему в трудных ситуациях на фронте и в жизни.

В одном из своих рассказов Петрович вспоминал, как однажды с группой бойцов ходил в разведку. Ночь была темная, безлунная, небо все затянуто тучами, как говорится, хоть глаз выколи. Но для разведчика это просто подарок – можно незаметно пробраться в тыл врага и взять «языка». Такая погода всегда гарантирует успех. Вот уже и заграждение проползли, прорезав колючку. В темноте показались неясные очертания немецких окопов. Время от времени немцы пускали в небо осветительные ракеты, и пока ракета горела, группа разведчиков замирала и вела наблюдение за врагом. В один из таких моментов заметили часового, стоящего у бруствера окопа. Он в свою очередь тоже вел наблюдение за передовой и, как только ракета взлетала, припадал к биноклю, осматривая колючую проволоку в том секторе, который, видимо, ему указал командир. Однако, поднося бинокль к глазам, немец на какие-то мгновения лишался ближнего обзора. А после того, как ракета гасла, некоторое время совершенно ничего не видел в окружавшей его темноте, пока глаза вновь не привыкали к ночи.

Петрович, как опытный разведчик, об этом знал. Вынув нож из-за голенища сапога, где носил его всегда, – такая привычка тогда была у многих разведчиков, он стал выжидать. А когда очередная ракета погасла, прицелился и метнул нож в часового. Послышался хлопок, будто кого-то стукнули кулаком по спине, хрипящий стон, а следом легкий шелест сползающего в окоп тела. Молниеносным броском разведчики переметнулись в укрытие окопа. Петрович, разглядев в темноте раненого часового, вторым ножом быстро добил его, чтобы, очнувшись, тот не наделал шума. Тело часового оттащили в боковую траншею и тихонько двинулись вдоль окопа, выставив сзади себя охрану.

Впереди показался немецкий блиндаж, откуда доносился легкий храп. Немецкие солдаты спали так же, как и наши бойцы, на шинелях, а вот офицеры – отдельно на специальных матрасах. По этим матрасам разведчики и ориентировались, определяя, кого брать в «языки». Привычным движением Петрович зажал немцу рот, второй разведчик схватил его за ноги, и одним рывком они быстро вынесли еще спавшего офицера из блиндажа. На свежем воздухе Петрович слегка стукнул немца по голове и уже спокойно засунул ему в рот кляп, связал руки и ноги. Затем, плотно завернув пленника в плащ-палатку, бойцы вернулись к выставленному охранению.

Выбравшись из окопа и волоча за собой пленного фашиста, ползком двинулись в сторону наших позиций. Вот уже миновали колючку и приблизились к окопам. Но тут наш часовой то ли не разобрался, то ли ему что-то почудилось спросонья, вдруг начал стрелять по разведчикам из пулемета. Немцы, видимо, тоже проснулись и, обнаружив, что часовой убит, а офицера нет, открыли огонь в том же направлении, куда стрелял наш пулеметчик.

Попав под двойной огонь – своих и немецких пулеметов, Петрович прикрыл захваченного «языка» собственным телом и не шевелился, уповая на везение и Господа Бога. Через время, видимо, разобрались, что к чему, потому что стрельба с нашей стороны прекратилась. Издалека послышался отборный мат командира роты, что, мол, если, не дай Бог, кого ранили или убили, то всё – трибунал. Какими именно выражениями сопровождал командир свою речь, когда в ярости орал на дежурившего пулеметчика, – лучше не вспоминать, эти слова не для печати.

Пользуясь затишьем, разведчики рванули к своим окопам, затащив туда и немца. Тот, как оказалось, был все еще без сознания – то ли Петрович не рассчитал своих сил, когда стукнул его по голове, то ли случайно придавил, когда закрывал от пуль собственным телом. Прибежавший санитар сунул немцу под нос нашатырь, потер виски и, пощупав пульс, успокоил разведчиков, что, мол, вообще-то, должен выжить. И когда фашистский офицер очнулся и начал бормотать что-то на своем родном языке, Петрович расслабился и только тут почувствовал на правой ноге что-то мокрое. Боли не было. «Наверно, в лужу попал», – подумал он и пошел в землянку. Примостившись у «буржуйки», снял сапог, размотал окровавленную портянку и ощутил сильную боль в ноге – пуля прошла по касательной и пробила мышцы голени. «В общем, это было сотое задание, выполненное мной, и первое ранение на фронте. Так что я счастливчик», – усмехнувшись, завершил он свой рассказ.

Мы, рожденные в пятидесятые годы, были очень близко к тому времени, о котором он вспоминал. Нам казалось, что это было вчера, да и Петрович рассказывал так, будто только что вернулся из боя и присел с нами отдохнуть и покурить. Это было время, когда все фронтовики ходили в гимнастерках, украшенных рядами боевых орденов, медалей и колодочек желтого и красного цвета, которые свидетельствовали о ранениях. Красные означали легкое ранение. Желтые – тяжёлое. У Петровича таких колодочек было три: две красных и одна желтая. Мы с благоговением трогали эти медали и ордена, читали выгравированные на них надписи. Это было прикосновение к той страшной трагедии, которая прокатилась по нашей стране и Европе. Два ордена Красной Звезды, ордена Славы третьей и второй степени, медали «За отвагу», за взятие Праги, Будапешта, Берлина – все эти награды красноречиво рассказывали о пройденном Петровичем пути от Сталинграда до Берлина. Мы страшно гордились нашим Петровичем и вообще нашими ветеранами и от всей души ненавидели фашистов. Даже когда играли в войну, никто не хотел брать на себя роль немца, желающих не было. Выход из положения находили, назначая немцами тех, кто был в нашей компании новичком или, кто провинился по какому-либо поводу.

Да, мы играли в войну, подражали ее героям и повторяли подвиги Петровича и тысяч других ветеранов, о которых знали по фильмам, книгам или рассказам фронтовиков. Но рядом с ними жили и другие так называемые «фронтовички», которые, оказавшись в плену, переходили на сторону врага и становились полицаями у немцев. Отсидев после войны положенный по закону срок, узники возвратились домой. Мне казалось это страшной несправедливостью: почему этих предателей не расстреляли, почему они живут среди нас и работают с нашими родителями? Это было непонятно для меня и других парней, чьи отцы и деды воевали с фашистами и многие не вернулись с фронта, отдав жизнь за Родину. К детям этих бывших полицаев всегда было особое отношение, с ними никто не дружил, их просто обходили вниманием. Так, общались в школе, здоровались, но в игры свои не приглашали. А когда подходило празднование Дня Победы девятого мая, ветераны, выпив лишку, всегда вымещали свою злость и обиду на бывших полицаях. Бывало, что от словесных оскорблений переходили и к рукоприкладству. Между прочим, милиция этому не препятствовала, уважая душевную боль и праведный гнев ветеранов, накопившийся за годы войны.

Затем хмель проходил, все выпивали «мировую», и жизнь шла дальше. Позже мать рассказывала мне, что те полицаи, которые вернулись из тюрем, никого не убивали, а просто работали у немцев и пили самогон. Ничего плохого они не делали, наоборот, иногда даже помогали людям избежать отправки в Германию. Тех же, кто убивал местных жителей или наших бойцов, расстреляли на месте по закону военного времени.

Вот пишу все это спустя пятьдесят с лишним лет, а кажется, будто только вчера сидел на лавочке и, раскрыв рот, слушал истории ветеранов.

Запах зоны

Вторая категория рассказчиков – это бывшие заключенные, освободившиеся после отбытия наказания из тюрем и лагерей. Им посвящалась куда большая часть свободного времени нашего детства, поскольку эти люди, как правило, нигде не работали или же выполняли такие работы, которые по времени приходились на утро и вечер, а то и ночь. К примеру, дворник или сторож стадиона. А вообще, бывшим осужденным на работу было устроиться тяжело. Они быстрее других спивались или вновь принимались за свое преступное ремесло и довольно скоро возвращались на нары, заработав вторую, третью и так далее ходки. Летом они выходили на улицу в майках, черных штанах, сапогах и обязательно в кепке. Почему именно так они одевались, я не понимал, но думаю, это был своего рода уголовный фарс. Так они могли продемонстрировать свои наколки на теле, означающие их статус в иерархии воровского мира, а значит, и свои воровские «подвиги». Кепка, я уверен, это тоже воровской атрибут. Как ветеранов об орденах и медалях, мы расспрашивали их о том, что означает та или иная наколка на пальцах, кистях, плечах, груди, спине. У многих на груди, в районе сердца, был наколот профиль Ленина или Сталина, на плечах – замысловатые звезды, как у генералов дореволюционных времен, купола церквей, всякие звери с оскалом, змеи, пауки – в общем, настоящая картинная галерея. Многое из того, что они рассказывали, до сих пор сохранилось в моей памяти и даже, как ни странно, сыграло положительную роль не только в моем воспитании в то время, но и моих будущих учеников.

Они могли всем предъявить свои наколки на теле, означающие их иерархию в воровском мире и свои воровские «подвиги»

«Слушай сюда, парни, – начинал свой рассказ Мирон, строго оглядывая нас, – если выколот перстень с пятью горизонтальными рисками – четыре по углам и одна в центре – это означает первую ходку.

Первая ходка

Наколка перстня с решёткой в правом верхнем углу и затемненным левым нижним противоположным углом означала «позор ментам, привет кентам».

Привет кентам, позор ментам.

Перстень с затемненным правым верхним углом и нижним левым противоположным углом – дорога в зону.

Дорога в зону

Перстень с наколками слева на чистом квадрате зубчиков свидетельствовал о заслугах перед уголовным миром (количество зубьев совпадает с количеством заслуг).

Заслуги перед уголовным миром

Перстень с наколкой в виде ромба с затемненными верхним левым и нижним правым противолежащим треугольниками – знак лидера.

Лидер

Христианский крест в кругу – «склонен к садизму, насилию, неисправим».

Неисправим

Паук – «наркоман». Змея с мечом на фоне решетки – «законченный садист». Сердце на фоне решетки, проколотое мечом, – «насильник». По наколкам легко было изучать биографию их хозяина. Но делать их можно только тогда, когда твои заслуги признаны авторитетами и ты получил добро на очередную наколку. За незаслуженные рисунки наказание было суровым, вплоть до смертельного исхода».

Много еще всякого нам рассказывал ветеран зоны. Что-то осталось в памяти, что-то забылось. Но первые уроки выживания в уголовном мире врезались в память навсегда. Например, наставление, как правильно входить в «хату» (камеру) – к кому обращаться при входе, не плевать в «хате» на пол, на любые действия спрашивать добро у старшего по «хате». Но не того, что назначили «вертухаи» (охрана), а посаженного авторитетным вором в законе, то есть смотрящего, того, кто «хату» держит.

«Вот, к примеру, заводят тебя в «хату», – просвещал нас Мирон, – ты должен остановиться у двери и ждать, пока кто-то из шестерок не бросит к твоим ногам полотенце. Вытираешь краги (ботинки) о полотенце и бросаешь его к параше. Только после этой процедуры проходишь в «хату», снимаешь кепку и приветствуешь братву. Затем спрашиваешь, кто держит «хату». Тебе показывают. Подходишь к нему и спрашиваешь, где твое место на нарах. При этом никому не подаешь руку и сам не пожимаешь протянутые руки, пока не узнал, кто есть кто в этой камере.

Получив свое место, бросаешь туда вещи и представляешься. Все, что у тебя есть из еды, отдаешь старшему, он сам решит, что кому. Затем рассказываешь, кто ты есть, какое у тебя «погоняло» (кличка) и по какой статье замели. Что «шьют», кого из авторитетов знаешь, были ли ранее ходки и по каким статьям. Все это, конечно, формальность, поскольку о каждом прибывающем в зону заранее приходит весточка, и если будешь говорить не то, что в «маляве» (записке), можешь иметь неприятности. Если ты новичок и у тебя первая ходка, после знакомства начнут поступать предложения «прописаться». Практически это означает добровольно подвергнуться побоям и выдержать их, не заплакать и не заныть до конца избиения, каким бы жестоким оно ни было.

Конечно, если есть хоть какая-то возможность избежать этого, нужно попытаться. Вообще, надо сразу поставить себя жестко, чтобы ни у кого не появилось сомнения, что ты его «грохнешь», если он к тебе хоть пальцем прикоснется. Сможешь себя так поставить – будешь уважаемым, нет – терпи «прописку». Но не дай тебе бог заныть или заплакать от боли – могут и до инвалидности забить. Или по решению старшего «опустить» и отправить под нары, к параше – в «петушиные» места. Наколют насильственно перстень для «опущенных» и другие порочащие наколки, чтобы сразу всем было видно, кто ты.

Ни в коем случае не сотрудничать с администрацией, иначе братки сразу посадят на перо или «опустят» и потом «вздернут» (повесят). А охране всей толпой скажут, что сам вздернулся. Но все же стукачей в каждой камере как всякой твари по паре. Точно так же и среди охраны лояльных к зекам полно, особенно в тех зонах, где преимущество на стороне воровского клана. Не доверяй никому, и себе доверяй только раз в год. Не болтай о том, о чем не спрашивают, не предъявляй никому обвинений без веских доказательств. Нет доказательств – руби топором, ножом пальцы, руку в качестве подтверждения своей правоты. Иначе приговор один – на перо, а без пальцев или руки прожить можно.

Играй в карты только на то, что есть у тебя в карманах, дальше начинается рабство. А из рабства два пути – либо на тот свет, либо на добавление срока вплоть до расстрела. Карточный долг для зеков – это святое. За долг скажут убить – пойдешь убивать, скажут отдать жену – отдашь, а убив, ты прибавляешь себе срок. В те времена в СССР по многим статьям была смертная казнь».

Все эти рассказы приучали нас уважать воровской закон, который, оказывается, нигде не описан, а передается из уст в уста. Знают его только воры в законе. Истории из уголовного мира открывали нам еще один срез общества, незнакомый и опасный, овеянный особой романтикой. От этих рассказов нам было немного страшно, немного неуютно, ибо каждый пытался представить, как он поведет себя в тюрьме, выдержит ли все это там, за колючкой. Мы понимали, что пока не готовы к такому испытанию, поэтому и игры про тюрьму не затевали.

Однако ветеран зоны по кличке Бритва, а звали его Мирон, учил нас не только правилам жизни, но и воровскому ремеслу. Начинал с мелочей, например, с помощью тетрадки вытаскивать ручку из кармана «лопуха». Взмах тетрадкой снизу вверх вдоль кармана одежды, где лежит ручка, – и обложка, зацепив за держатель ручки, извлекает ее из кармана. Почему Мирон из всех пацанов выбрал именно нас с моим другом Петей, я не знаю. Сам он говорил, что в нас есть что-то такое, что говорит о наших больших способностях в таком деле. А может, это был ловкий тактический ход – похвалить, поощряя для большего энтузиазма? Причины такого отношения мне неизвестны, но не прошло и полгода, как я уже свободно вытаскивал кошелек из любой сумки и открывал все имевшиеся на тот период времени замки.

Вторым этапом стало обучение мастерству залезать в форточки на первом или втором этажах. Тут было сложнее, однако и эту науку мы освоили быстро, а тренировался я на собственной форточке. Забираешься на подоконник и, держась за раму окна, просовываешь голову в форточку. Подпрыгнув, зависаешь животом на нижней части форточки, затем переворачиваешься на спину и, ухватившись за верх рамы внутри комнаты, подтягиваешь все тело. И ты уже внутри.