скачать книгу бесплатно
А после выстрела осталась бесполезная гильза, в которую теперь лишь можно громко свистеть, и глядеть дальше в окно.
Маршрут нашего автобуса удлинили, город ведь продолжает расти, наша окраина уже не совсем окраина. Людей, машин, магазинов и прочих картонных атрибутов цивилизации стало ощутимо больше. Ищущие, спешащие, приспосабливающиеся, они, да и мы тоже, как авантюрные золотоискатели, перемываем кучи пустой породы в поисках не пойми чего, может своего очередного "пространства", золота "нового света"? Может, как на руинах снесенных старых домов, кто-то до сих пор старается отбивать кирпичи для строительства чего-то действительно нового, свободного от тоскливо-вязкого шлейфа тянущегося от окончившейся истории?
Все сложилось до нас и за нас – все эти удушливые города и ими обусловленное массовое сознание. А что вначале? – поди разберись!
И я и они, пристально и подозрительно вглядываясь друг в друга, играем в одну и ту же игру, навязанную нашим пресловутым “пространством”, а оно ни что иное как наша же проекция вовне – так замкнулся круг глупого ума.
Пустой автобус, пустые улицы, окраина…
– Вам где остановить? – спросит водитель с акцентом.
– Я до конечной и дальше, прочь отсюда! “Yo no soy marinero, soy capitan!…”
(11.11.12.)
Цветок
(Памяти Д. Акулиничева)
Один мой друг, тогда еще живой и в меру здоровый, и живущий в бесконечном экзистенциальном эксперименте над собой и окружающими, как-то рассказывал мне о Цветке…
Теперь его и его цветок уже давно смыло течением бурной реки, и он наверно покоится в ветвях утренних сосен на тех скалах у моря или витает над его бескрайними теплыми просторами звуком, а может и могучим духом, оставляющим в человеке ощущение вдохновения и присутствия и возможности изменить что-то в жизни и нащупать в себе скрытое волшебное знание или, как минимум, желание выпить и куда-нибудь уехать.
Мы все хотели тогда изменить нашу жизнь неким новым необычным, а главное внезапным прозрением, и очень верили в это. И мы тогда были способны на это, не хватало лишь знания, информации. То, что теперь можно найти в интернете за пять минут, а в следующие пять минут так же благополучно забыть, тогда можно было ждать годами, напрягая шишковидную железу изо всех сил, жонглируя предчувствиями, потребляя кучи алкоголя и травы. И все ожидая встреч и поездок, ночных разговоров и споров, песен и стихов, новых кассет, переписанных по сто раз и затертых дисков, и просто очередных пьянок, где можно было услышать и узнать что-то новое, и немного утолить жажду заглянуть за угол, вытянувшись на цыпочках суметь выглянуть из привычной серой кастрюльки.
Каждый выпитый глоток, затрепанная книга или тетрадка с переписаннми от руки стихами Янки, в которую что только не заворачивали, или рассказ про Цветок, который я не забываю все эти 15 лет, вот и сегодня вспомнил, и луну и терассу на тех скалах, и тихое ночное море, где посредине превратившись уже из цветка в свечу, мы поднимались в небо или очень хотели подняться – все это затекало тогда в душу так глубоко, что могло перевернуть изнутри весь мир.
И переворачивало, для каждого по-своему, каждый взял, что хотел, если хотел взять, нашел то, что искал, если искал. Вся круговерть: и растаявшая на глазах эпоха и оборванные преждевременно жизни, и изменившиеся за 15 лет лица друзей, оставались где-то внизу, а ты все поднимался, теперь тебе для этого не надо было ни травы, ничего вообще, все получалось и так. Потускневшая и обедневшая земля, и выцветшая и прохудившаяся память, опустевшая жизнь и подорванное здоровье вновь оживали как птица Феникс, как осознание: ЭТО ВСЕГДА С ТОБОЙ БЫЛО И ВСЕГДА БУДЕТ!
Это то настоящее, которое вне времени, та свобода, что всегда в становлении, и которая каждое утро, очищая взор, превращается в белый лист, и мы познакомились еще в далекой юности, и оно навсегда осталось другом и осталось загадкой, и множеством историй из ниоткуда, в одной из них, помню, ты учил меня: “ Вначале представь цветок…”…
Кто-то тронул меня за плечо: “Ты еще спишь?”
– Привет, дружище, сколько лет, сколько зим?!…
(27.04.13)
Эпоха тараканов
Тараканы исчезли с началом массового использования мобильных телефонов и беспроводного интернета. Вы заметили. Так, по крайней мере, говорят. Длина волн покрывающих и пронизывающих лучами смерти все города передала им особый сигнал: "Уходить!". И они ушли. Современные дети городов их даже не видели.
Я сажусь на лавку, вечереет, туман, промозгло. Оглядываюсь по сторонам – ни души. Включаю внутренний передатчик, закрываю глаза, жду пару минут – ничего… Ах да, забыл кое-что из практической магии: закуриваю сигарету и медленно выпускаю кольцо за кольцом в осенний воздух перед собой. Ближе к фильтру появляется первая знакомая фигура. С появлением еще одной, мы уже втроем смело идем в магазин или делаем променад по округе, совместно напрягая дальше пытливый ум: поиски еще соучастников или поход в гости, или просто разговоры на лавочке за бутылочкой вина.
Мы просто ждали, предвкушали и предчувствовали незапланированные встречи, с наступлением каждого вечера, интуиция заставляла одеться, выйти из дома и следовать знакомой тропой; и мы просто шли туда, в места наибольшей концентрации наших мысле-форм, туда, где они могли сталкиваться и сообщаться, и где все время что-то происходило. Даже зимой всегда находилась незамерзающая стремнина, где можно было перехватить живительного воздуха общения и тепла, обменяться новостями, идеями, новыми записями любимой музыки. С годами чувства и привязанности настолько обострялись, что переростали в подобие зависимости и могли передавать и принимать информацию на расстоянии, конечно, при условии нахождения в досягаемой зоне.
Я, как, наверняка, и многие мои знакомые в то время запросто могли просто идти по улице и точно знать: "сейчас я кого-нибудь обязательно встречу", и встреча незамедлительно происходила! Что-то подсказывало, что нужно сесть не в этот, а в следующий автобус, или, наоборот, вдруг, раньше времени выйти, и вот результат – перед тобой стоит твой давний друг или подруга. Мы были все связаны особой энергией, которая, возможно и давала эти подсказки, а потом мы собирались вместе и эту энергию укрепляли и ею обменивались, ведь это было возможно делать только при личном контакте.
Теперь перебирая сотни блогов и телефонных номеров своих малознакомых знакомых, я не чувствую почти ничего, ни вибраций, ни подсказок, и не останавливаясь, пролистываю все это красочное небытие, исполняю свой ежедневный долг и снова все забываю, потом выхожу на шумную многолюдную улицу, иду вперед не вглядываясь толком в лица, и совершенно точно знаю: я никого не встречу.
Я буду растворяться и прятаться в этом многоцветье и разнообразии, я буду легко скользить по поверхности, и мне будет вполне комфортно в толпе в моем молчании и изоляции, я буду продолжать прислушиваться в своих наушниках к знакомым с юности гитарным рифам и любимым проигрышам, буду делать дальше свои маленькие открытия. Жаль ими больше не с кем поделиться…
Теперь на стандартный вопрос в трубке: "Ты где?", могу лишь смеясь ответить: "Ушел вслед за тараканами! :-)".
Мою свободу мне ничто не заменит
Никогда не чувствовал свободы, такой, какой хотелось бы, ни в детстве, ни в юности: что она есть? как это? какой у нее вкус? – только смутно предвкушал ее всегда. Хотя, может быть когда-то это и была самая она…
Помню детство, безумие перестройки, опостылевшие руины советского прошлого с одной стороны и радостная безнадега будущего с другой, первые капли уже летели с неба, потом равнодушная потусторонность балета в телевизоре, за которым происходило что-то непонятное для нас, путч был такой же абстракцией для детского сознания как и экономический курс или реформы, или парт-съезды, взрослые с тревогой обсуждавшие что будет дальше, разлом тектонических плит двух эпох, вместо декораций на экране громоздились чудовищные флэшбэки, танки, гибнущие под ними в центре столицы в относительно мирное время люди, смертоносные амбиции неспособных на диалог любителей засухи с обеих сторон, приведшие к кровопролитию…
Мы тогда еще не понимали кому сочувствовать, кого проклинать, мы просто, как в песне, ждали перемен. Одно для всех тогда стало очевидно: обратному пути не бывать. Ну и хорошо, думали мы. Так шла жизнь, далее и далее, много чего еще стало и было, и перестало быть, и сплыло. А для нас тогда все только начиналось.
И вот пошел после изнурительной засухи долгожданный дождь, начала которого я даже не запомнил, помню только, что когда-то его не было, и все его очень ждали. Было такое изобилие, что невольно, в самый разгар веселого застолья, включался в голове (и как оказалось позднее, не только в моей) некий бережливый хозяин и начинал вдруг неуместно напоминать всем об умеренности, "экономии счастья", что мол, радость любит тишину, тогда благ хватит надольше, и тому подобное.
Помню, к сожалению, и когда потом дождь перестал и снова наступила засуха, да такая, что вспомнилось далекое детство, но это случилось на много лет позже, и я вспоминал тогда с досадой своего прошлого эконома, а тогда невозможно было даже поверить, что такое вообще когда-нибудь еще может случиться, повториться.
Когда оно рядом никогда не осознаешь его присутствия и всей его ценности, и только потом, когда его нет, понимаешь – так оно же было у тебя вот в этих руках когда-то и надо было использовать его на полную катушку, даже если половина из этого окажется потом иллюзией. Но молодость никогда не бывает иллюзией.
"Наслаждайся жизнью и свободой, сколько ее есть, прямо сейчас, пока есть шанс, ведь скоро его все равно не станет по какой-нибудь очередной причине, и дальше – только хуже – такие уж дерьмовые правила в этом мире!" – говорили мудрые. Вот какую истину я тогда открыл для себя и написал на главной странице.
И хлынул в сумерках поток из образовавшейся бреши в какой-то небесной трубе, ручьи побежали повсюду, спеша наперегонки и извиваясь как веселые змеи, местами сливаясь в сплошное покрывало переливающееся на асфальте отблесками фонарей, они огибали лишь возвышенные предметы, человеческий мир, остальное же все, что было ниже, оказалось на импровизированном дне.
“Возвышенный мир” казался похожим на забытые кем-то декорации к недоснятому фильму и вот-вот растает как фигурки выпиленные из нерафинированного сахара. Сначала они начали менять свой цвет на угрюмо-бурый, потом пытались впитать в себя всю доставшуюся им влагу, становились тяжелыми, неподвижными, потом перестали бороться и заблестели полные до краев.
Падающее море капель звучало в пластиковые крыши книжного рынка как огромный оркестр барабанщиков на первой репетиции, ряды же полиэтиленовых навесов, похожие на сбившийся в кучу караван, слишком долго путешествующий и застигнутый сезоном дождей, набирались водой мгновенно, превращаясь в огромные свисающие пуза, и продавцы, вооружившись какими-нибудь палками, вместо продажи укутанных надежно книг, работали китами, вздымаясь то и дело над поверхностью, разрезали лавины волн и выплескивали из себя струи воды…
– Рембо, Артюр Рембо есть у вас?
– Что, а – Рэмбо, это вам в ряды где видео торгуют!
– А Шарль Бодлер или Ницше, может быть?
– Кто? Не знаю, нет, а Ницше, это фашист что ли?
– Нет, почему сразу фашист, ну да ладно, и на том спасибо… И все в таком духе, в основном. Мы-то все тоже тогда штурмовали мир и вопрошали с одинаковым запретным списком, составленным из урывков информации из разгромных статей в энциклопедиях, редких упоминаниях в песнях или на обложках пластинок. Трудно поверить, что информации, от которой теперь некуда спрятаться, и которая уже давно перестала нести "добрую весть" людям, когда-то не хватало катастрофически.
– поплыли к другим островкам. сюда перебегай скорей, а я прошлый раз купил тибетских палок-вонялок, так надышался ими, что стих написал, а может выпьем чего?…
еще пытаясь уцелеть от дождя, храня в относительной сухости ноги, и еще кусочек кармана с остатками денег, я отчаянно прыгал от кочки до кочки. Мы с другом часто ходили сюда по выходным, когда на фоне бетонных стен забытого детского бассейна на беговых дорожках стадиона, словно на подмостках старого открытого театра открывался новый, неизведанный мир огней и красок, невиданных и незнакомых, карнавал картинок, названий, имен и где-то случайно подслушанных, и вычитанных с зарубежных пластинок, и вовсе неизвестных.
Мы знали одно: все новое и интересное приходило отсюда, тем более, сюда всегда приходили друзья, которых обязательно встретишь, а это оборачивалось одной – двумя бутылками портвейна, и дальше: что нового? что слышали, читали? может еще круг или еще по одной, видел ли ты Дэна? – да около Дяди Вити, Свин заходил и Макивара, да они кажется еще где-то здесь – ну и ненастье сегодня – у Лехи крыша совсем течет, да, а эти ящики нужно уже срочно эвакуировать, давай поможем, дядя Витя, здрасьте, мы поможем давайте, да вы нам ничего за это не должны, ну спасибо, конечно, лишними не будут, ну, пока деньги не вымокли совсем пошли в магазин еще…
Смывало одного за другим, ряды редели, караван рассеялся, кажется пора было расходиться. Мы возвращались вдвоем обратно искусно прыгая через лужи, почти бегом, все осталось где-то сзади за дорогой, вернее уже рекой, где изредка проплывали в полутьме расплывчатые пятна фар, а от них разбегались волны перехлестывающие через бордюр. А дождь только веселился, ничуть не стихая, все текло и летело, и мы летели по лужам куда-то вперед. И вдруг поняв что-то без слов и договоров, мы просто побежали вместе напрямик, словно наперегонки, даже уже не пытаясь обогнуть реки и озера воды и черпали полные башмаки неумолимого потока – все равно давно промокли до нитки.
Вокруг ни души не было и быть не могло, и не могло уже быть ни прошлого, ни будущего, ни страха, ни границ, ни книго-рынка, ни алкоголя, ни китов, вздымающих вверх струи воды, ни улиц, ни домов, лишь бурные потоки и мы, смеющиеся свободные идиоты, влюбленные в жизнь и пытающиеся сообразить где наши дома.
(22.09.12)
Такова жизнь! Или Формула неведения
"Такова жизнь!". Многие любят повторять эту фразу, выражение типа "х=х", без попыток дальнейшего прояснения. Будто это слепое повторение делает их умнее или мудрее, или хоть немного приоткрывает завесу этих иксов, неизвестных участников любого диалога. Нет, и даже продиктовано это повторение не желанием познания и благоговением перед тайной, не жаждой найти хоть какие-то удовлетворительные гипотезы, ответы на Вечные Вопросы, и не смиренным самопожертвованием перед непостижимым. Скорее всего наоборот, под этой фразой кроется глубокое пренебрежение всем тем, что может поставить под сомнение их самоуверенное желание жить, причем жить так, как они привыкли, как им вдолбили в головы, и ничего не менять, и ни о чем лишнем не задумываться. А для обозначения всего, что не вписывается в их повседневный ритуал, что ломает устоявшийся невежественный конвенционализм придуманы Формулы Неведения. Такие формулы вписаны в житейскую этику и имеют глубокие социальные корни. Нарушение их может привести к десоциализации, ведь неведение более социально, поэтому здесь не принято давать ответы, и даже не принято задаваться вопросами.
Онтологические дыры легко прикрыть смещением фокуса познающего разума в сторону более познанного или его редукцией. Что может быть проще и распространеннее: "Нет ничего, что могло бы беспокоить мое сознание и вторгнуться в мою жизнь, чего в ней еще нет!". Оно не нужно, значит его нет, а нет его, потому, что оно не нужно. Все остальное – несчастное стечение обстоятельств и глубокое "нездоровье, требующее принудительного лечения и площадного раскаяния"… И все в таком духе.
Если же речь касается сферы практического рассудка, регулирующего человеческое поведение, то формула окрашивается в религиозные тона, и получает вид: "Такова высшая воля", "сам заслужил в наказание". Теперь она – универсальный шаблон, суррогат, подменяющий разум, человеческую свободу выбора и ответственность за него, затыкающий любую черную дырку неудобных вопросов.
А какова жизнь?..
Как же все, повторяющие глупое заклинание, не любят ставить себя под удар, даже если он заслужен, и пришло его время! Они прикрывают чужой ширмой гносеологический срам и ничтожество, в надежде, что оно, словно памятник под торжественной попоной, предвосхищает своим величием и рождает априорное почтение и доверие, в силу принадлежности непознанному. Нет, ведь и сами они этого благоговения не испытывают.
Здесь приоткрывается еще и катафатическая сторона формулы неведения – ее положительное утверждение о границах области возможных предикатов для нашего многострадального субъекта. И область эта ограничивается такими же скудными пределами как и пассивный гносеологический посыл.
Агностик боготворит тайну, редукционист же, аппелируя к несводимому на нет очевидному остатку, отбрасывает все непознаваемое, а за одно, и непознанное и делает из него бессмысленный фетиш. Почтение к такому фетишу так же ложно и смехотворно, как ложно оно может возникать при виде седины как таковой на чьей-нибудь голове, а ведь и седина бывает разная и не всегда равноценна глубине опыта и мудрости.
Мы все боимся смерти, и она неизбежна – вот и все!.. Будь ты хоть самым богатым, умным, красивым, счастливым – кем угодно – это не меняет исхода, "blah-blah-blah", как говорится! Но только тут и рождаются все утопии и теории, религии и развлечения, поэзия, философия, наука – все!
Ведь мы же все любим маскировать этот страх под какие-угодно высокие и благородные мотивы, героические поступки и мировоззрение, стремление к недостижимой истине, спасению, избавлению, освобождению – как угодно, абсурдные догмы и табу, заповеди, традиции, писания, предания, что угодно еще под любым соусом, все только в жертву этого слепого старого глупого чудища. А ему не нужно никому даже показываться на глаза, само его существование (равноценное его же отсутствию) способно вызывать ужас и трепет, и оно может уверенно требовать взамен любых даров, оброка и покорства его крепостных.
"О, возможно и так" – скажет кто-то, – "но я знаю тех, кто не боится ничего, даже смерти, и их не так мало!"
Бесспорно, таких тоже довольно много, даже, кажется, все больше и больше с каждым годом, жаль только, что большинство из них нездоровы или употребляют много неестественных стимуляторов такого бесстрашия: алкоголь, наркотики и т. д. Да, и в итоге, пресловутый конец лишь приближается: зависимости, криминал, суицид, безумие – итогом, ранняя смерть…
Бормочите дальше заклинания из одних неизвестных, только тогда, будьте любезны, не говорите про жизнь, скажите лучше: "Такова смерть!" – и это уже будет первый смелый шаг на пути освобождения от страха!
-
Притча о субъективном идеализме
Отражения, всюду лишь отражения, все – отражения, преломленные по нескольку раз; мы живем все время в отражениях, весь наш мир, человеческое пространство – наслоение отражений.
Мы не в состоянии пробиться к подлинному миру, основе того, что мы называем, используем, познаем и, даже, самонадеянно думаем, что знаем. Гипотетический бесконечный потенциал, магический полуфабрикат, пустая форма, нехоженный лес, которого и не существует дальше нашей способности воспринимать его, растягивающийся вперед вместе с нами и тут же сворачивающийся за нашей спиной. Вот наш удел. Всю историю человеческой науки, философии, религии, искусства человек изучает самого себя, свои способности, психологию и сознание, свою логику и строит разнообразные знаковые системы.
Мы отражаем эту загадку как можем: в словах, изображениях, науках и технологиях, весь огромный многовековой мир знаний, лишь символ, указатель. Мы прикасаемся к Подлиннику только в редких прозрениях.
Что же удерживает нас от распада на частные разрозненные фрагменты или комплексы ощущений, восприятий нас другими, поблескивающими осколками отражений, на замкнутые в себе системы значений? Кто-то вслед за Беркли скажет: "некое сверхвосприятие, сохраняющее тождество даже при отсутствии воспринимающего человеческого субъекта, то есть некое божественное восприятие нас".
Я скажу: – да, ничего! осколки – осколки и есть, а метафизические спекуляции вышли из моды лет триста как.
Кто-то запах, кто-то взгляд, или прикосновение мягкой формы, легкое ощущение жжения, а может звук. Что есть мир – лишь оборот речи или загадочное плавание среди немых глыб, все остальное – обильные плоды скучающей фантазии.
Смена угла зрения или дождь, иноязычная среда или амнезия, и все! – прежнего мира и людей его населяющих нет, как нет и схем социального поведения, гендерных стереотипов, религий, глобальных политических систем, мировоззрений! Все импринты прошлого исчезли. Зеркало разбилось на множество кусочков или искривилось до неузнаваемости в нем отражаемого.
Ты, лишь беспомощный ребенок перед лицом чуждого непознаваемого ничто, который лепечет в восторге и ужасе и выдумывает свой новый язык, а оно лишь корчит рожицы и усмехается из зеркала.
Пропорции
1. Я никогда не включаю свет
2. Сон структуралиста
3. Ночь
4. Маятник
5. Пропорции
Я никогда не включаю свет
Я никогда не включаю свет, мне он не нужен, я живу не в век электричества, не в мире необходимости искусственно освещать себе путь.
Я давно знал, что будет в этот день. Я просыпаюсь, хотя, я и не сплю никогда, встаю, а вернее, разгибаюсь, ведь мой дом имеет форму ракушки, застывшего спиралевидного водоворота с неведомой черной дырой посередине.
Но когда я начинаю присматриваться к своему дому обнаруживаются две, а иногда и несчетное количество необыкновенных вещей: что он – это лист дерева, который ранней осенью становится полупрозрачным, в нем становятся видны все прожилки, все его причудливые вены, и все что натянуто между ними тает, словно парус на ветхом судне потрепанном не одним штормом, на нем появляются дырки, сквозь них ветер дует, и мелодичный свист рождает морские песни, свет начинает проникать всюду, преграды на его пути все более ничтожны – стены ракушки изъели соленые воды и морские животные, остался нерушимый скелет, кость времени, вечный указатель пути всего живого к мертвому и обратно, белый изгиб, сон того, кто действительно спит – не то, что я!
Я уже встал и осторожно ступаю на перепонки, перепрыгиваю с одной на другую, я могу двигаться по ступенькам, могу бегать по кругу с закрытыми глазами – я привык к своему дому, я иду и умываюсь водой, которая неизвестно откуда здесь взялась, я никогда не включаю свет, мне он не нужен, я рожден в век естественной ночи и вечного дня, пространство легко впускает иной свет во все свои изгибы, оно сужается и закручивается – в моем микрокосме могу жить только я – умытый и готовый к пути.
Куда можешь идти ты, разве только переползти в дальний, неизведанный еще тупик своей ракушки? – спросят меня возможные неизвестные.
Я смеюсь, мне легко смеяться над этим нелепым вопросом, ведь я прекрасно знаю как далеко может отправиться стрекоза, в части крыла которой я однажды оказался и живу последнюю вечность. И я знаю о ней все, что мне нужно знать, знаю главное – а это уже случалось не раз – когда перепонки начинают издавать особый звук и вибрировать, так что щекотно и хочется петь, все наполняется ожиданием и предчувствием долгого пути через воду, большую воду.
Я знаю что сейчас произойдет, я готов, и она знает, что я готов, я, уходя, не покидаю свой дом, а он – меня, мы неразрывно связаны, а теперь пришло время вымести весь сор и промыть скелет, перед тем как он разрушит еще одну видимость и оживет, чтобы снова стать перламутровым и переливающимся всеми цветами радуги. В моем мире не может быть никакой смерти.
Я смеюсь, я лечу!
(25.06.2016)
Cон структуралиста
Маленькие серые перышки облетают с ничтожного, может и вовсе несуществующего тельца (с этой жалкой надежды, ведь все надежды тела – только в другом теле – мелко и смешно!), то что-то, что остается на их (пустом) месте сливается по цвету с непроглядным монолитом присутствия, слепого и безличного нечто, наблюдаемого мною, втайне наблюдающего за мной наблюдающим, где я только слепок, структура непонятной принадлежности, имеющая долгую историю и дурную репутацию. Сам я серого цвета, умело встроившегося в фон, стараюсь разобрать тихие всплески на пустом месте.
Серые слизняки неожиданно быстро разбегаются, только ты пытаешься ухватить хотя бы одного. Ничего не остается, ни видимого, ни мыслимого, кроме скользкой стены из черного мрамора, из обманчивого отражения в котором смотрит инкогнито (просто кто-то или скорее, что-то).
Возможно, взгляд это просто привычное клише, вожделенное и уютное название для описания предполагаемого отношения к тебе кого-то или чего-то, (или просто ощущение от него, бродящее по телу), в данном случае, может оказаться, что ему нет ни малейшего дела до тебя, даже взгляд – это было бы слишком много, слишком щедро для такого ничтожества как тень возомнившая из себя фигуру. Скорее, оно просто есть, глубоко в себе.
Я наивно проецирую свое отношение к миру на все меня окружающее (мною не являющееся), воображая диалог с безразличной поверхностью, инициированный ею самой, который превращается сначала в мой диалог с самим собой, затем просто в нахождение рядом ("со-стояние") некоторых неодушевленных предметов, потом, в их глубокий, слепой сон (слияния).
Дискретность все более походит на самонадеянное шутовство, живущее короткий век и необходимое лишь для взаимоопределения с тотальным континуумом, а затем последующего самоотрицания в нем.
-
Ночь
плоская ночь, как обертка, как повязка на глазах, искусственная слепота
множество звуков, источник которых скрыт, клювы тысячи птиц стучат о стены моего ореха, моей единственной крепости, пытаются достать зернышко, а из него червячка, тот притаился внутри, который и есть я, что-то завернутое в "я", которое извивается на мокрой полке купе в мокрой, больной и слабой оболочке я-пассажира
разговоры внизу давно надоели, сразу, сразу захотелось уйти и спрятаться, уйти некуда и нельзя – такая игра, такие правила, было жарко и больно, внутри спины болело само основание жизни, будто в позвоночник вбит железный штырь, иголочкой остановленное, приколотое к картонке и сохраненное в коллекцию существо, с заранее предсказанной судьбой еще не вылетевшей из кокона бабочки, потом вдруг на миг прикосновения болеутоляющей феи, стало хорошо, я заснул – всего-то две таблетки – ночью как обычно, в вагоне начал морозить конденционер изо всех сил, я спрятался в одеяло, еще один слой скорлупы, я прилип к казенной простыне, жар и мороз, распознанные признаки смерти
проснулся от чувства связанности и запутанности в слоях, я снова в коконе и жду свое время превращения, превращения во что-то мне неизвестное, может в кафкианского жука, спроецированного на потолке, а там рядом еще круглая коробочка, "датчик противопожарный", я разглядел: на нем оказалась маленькая зеленая лампочка, которая постоянно моргала, может это странный режиссер шпионит за мной и остальными, снимая то, что на самом деле происходит, чего я не вижу пока сплю и чего я вообще не вижу? – ведь я так многого не вижу…
