скачать книгу бесплатно
Почтальон для Евы
Alexandra Reinhardt
Молодая владелица клиники пластической хирургии, давно покинув родные края и обосновавшись во французской столице, получает в наследство родовое имение в глухой азербайджанской деревне. Заурядное, на первый взгляд, путешествие к истокам обращается для неё в пугающее погружение в мир колдовских ритуалов, зловещих обычаев, любви, способной преодолеть смертельные границы, и круговорот мистических событий. Что ждёт её за порогом заброшенного жилища? И только ли он скрывает мрачные секреты?
Почтальон для Евы
Alexandra Reinhardt
© Alexandra Reinhardt, 2022
ISBN 978-5-0056-6655-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1. Ева мечтает убивать
На соседнем запотевшем иллюминаторе отпечатался детский мокрый нос. Будто крошечный дверной звонок над посеревшим парижским небом. Мужской голос вдруг зашипел ребенку на французском: «Закрой свой рот, дебил!!!». Впереди стоящего кресла разъяренный отец резко схватил за рукав мальчишку и одернул маленького непоседу.
Ева напрягла свои разутые ноги (вечная проклятая отечность в полетах), чувствуя даже через кожаную обивку соседнего сиденья чуть слышный, глухой удар по плечу ребенка. В салонном воздухе «Air France» повис безмолвный испуг маленького пассажира.
Ева слишком хорошо знала и помнила, как вибрирует в окружающем пространстве детский страх. Она автоматически сжала кулаки, впечатывая в ладони следы острых ногтей. Подоспевшая на помощь стюардесса наклонилась над распоясавшимся мужчиной и, натянув дежурную вежливость вкупе с улыбкой, отчеканила с корпоративной деликатностью просьбу – немедленно угомонить свою ярость:
– «В противном случае, я буду вынуждена сообщить о Вашем девиантном поведении пилотам и немедленно вызвать полицию. Вас с семьей снимут с рейса».
Пьяница промычал что-то невнятное в ответ, выдавая в лица своих спутников невидимые зловонные облака перегара.
Стюардесса, вполне удовлетворенная исходом этого краткосрочного конфликта, выпрямилась, будто в ней жила пластмассовая механическая кукла. Она обернулась к Еве, прожигающую взглядом, полным ненависти, затылок абьюзера и как ни в чём ни бывало предложила: «Свежую газету, мадмуазель?»
Ева слегка опешила от подобной невозмутимости, но согласилась:
– «Да, дайте „Le Parisien“, пожалуйста. Почитаю что-нибудь свежее. Хотя в этом мире ничего нового, как я посмотрю, нет. Родители все так же третируют своих маленьких детей», – выдавила из себя Ева, нарочито громко сделав акцент на последней своей фразе и ткнула коленом в сиденье дебошира.
Тот молчал, как классическая наглядная иллюстрация того факта, что любой насильник – это всего лишь трус, способный упиваться своей властью только в компании с теми, кто еще не состоянии дать ему должный отпор, в силу возраста, например. Но стоит ему только пригрозить взрослой ответственностью за чинимое зло и равноправной силой, как тиран тут же начинает лебезить и пресмыкаться.
В отверстии между креслами мелькнули заплаканные мальчишеские глаза, ненадолго задержались с любопытством на Еве и почти сразу же спрятались за кожаной обивкой.
Отпечаток детского носа исчез со стекла. Теперь этот нос сопел в свой пластиковый стаканчик, подсаливая воду своими тихими слезами. А Ева и вода в стаканчике – его напряженно слушали, обоюдно понимая, что зверюга-отец обязательно отомстит ребенку за свой прилюдный позор, когда абсолютно все пассажиры рейса стали свидетелями того, насколько он жалок. Трусость таких вещей не прощает. Никому, тем более своим детям.
Заметки в телефоне Евы (воскресенье 06 июня):
Мне было 7 лет, когда я впервые захотела убить человека. Отчетливо помню эту ночь, когда осознала что такое «смерть» и как сильно временами я ее желаю. Иногда – себе. Но чаще – я желаю смерти другим людям.
В ту ночь я безуспешно старалась заснуть, ковыряя тощим пальчиком шерстяной ковер с рыжим коньком Горбунком на стене, коими раньше украшали все советские спальни. Из-под двери в мою темную детскую струилось желтое московское электричество. В нашей квартире царили покой и размеренность в делах, наступающие сразу после того, как детей уложили спать. Папа читал, время от времени отвлекаясь на реплики Мамы, рассказывающей о событиях истекшего дня. А сама она вышивала искусственным жемчугом мои воротнички и манжеты на школьной форме, чтобы завтра я снова стала самой приметной и запоминающейся в учебном классе, где торжествовали унылые коричневые платья с фартуками. Но меня слабо интересовали события в наших комнатах.
Всё потому, что в это же самое время за соседской стеной выла моя маленькая подруга. В отличие от меня ей ежедневно приходилось выживать в адских условиях неблагополучной семьи. Её вдрызг пьяный отец в очередной нажрался паленого суррогата, который он называл водкой, снова избил свою жену, и после принялся истязать свою малолетнюю дочь.
Я лежала в 50 сантиметрах от соседской преисподней, слыша частые удары, которые наносят рабочие слесарские ботинки по ее животу. Я едва сдерживала слезы, кусая губы и представляя, как ей больно и страшно сейчас один на один с монстром. И как завтра снова встречу ее на дневной прогулке, в то единственно безопасное для нее время суток, когда насильник отсыпается в похмелье или заступает на смену. Она как всегда будет молча прятать от меня глаза и синяки. В ту ночь я лежала в своей детской кровати и рисовала в своей русой голове сцену моей расправы над ним.
Как было бы здорово, просочиться сейчас сквозь общую стену, словно в фантастической телепортации, на их прокуренную кухню и с разбегу воткнуть папин скальпель ему в сонную артерию. В морщинистую сизую шею, там где короткая цепочка с крестом прячется в редких седых волосах чудовища. И провернуть хирургическую сталь несколько раз, чтобы красная жижа, густая и терпкая от спирта и табака, сочилась по брюху мучителя. Да с таким бы напором, чтоб он харкал этими сгустками на свой дешевый чайник. Хватался пальцами за липкий воздух, искал помощи, не в состоянии произнести ни слова. Тогда бы его предсмертные хрипы стали бы мне лучшей колыбельной песней.
А после, совершив на глазах спасенной подружки жесточайший акт справедливого возмездия, я успела бы вернуться в свои девичьи покои тем же путем, сквозь стенку. И довольная собой, снова продолжила бы подслушивать ночной разговор моих ничего не подозревающих родителей. Как всегда обо мне.
К примеру, как моя Мама жалуется Отцу: «Наша дочь сегодня опять почти ничего не ела. У меня уже кончаются идеи и мысли, как увлечь ее, чтобы хоть крошка попала к ней в рот». А Папа снова бы вздохнул, откладывая газету, и произнес: «Пожалуй, нужно всё-таки показать её невропатологу».
Вид своей или чужой крови в отличие от сверстников никогда не вызывал у меня приступов тошноты или панического страха. Чего не скажешь о еде. Да, я люто ненавидела запах и вкус любой пищи. Каждая тарелка давалась мне с не меньшими болью и страданием, как если бы я совершала восхождение на Голгофу. Я плакала, глотая мамины диетические тефтельки, проталкивая их в глотку, как крокодил, с помощью собственных слёз. Мама, кормя меня, тоже рыдала белугой, наблюдая мои ежедневные кухонные истерики.
– «Ева, родная моя, ну поешь, молю!», – лепетала мать, глядя как тонут в высоком плюшевом ковролине мои худющие ноги.
Я выглядела как жертва нацистских опытов, а не девочка из известной и уважаемой семьи прославленных на весь Союз врачей. Несмотря на все мольбы, угрозы, просьбы, шантаж и манипуляции, направленные на то, чтобы я проглотила ложку с пюре или котлеткой, я была непреклонна. Как упертый истукан.
Ни образцовая заботливая мама, которая, к слову, была отличным педиатром, ни армия её кухарок-помощниц, виртуозно готовивших любые кулинарные изыски, столь дефицитные в Советской России, не могли сломить во мне презрение к еде. Мама резала хлеб крохотными ломтиками, густо намазывала одни мякиши красной икрой, а другие – черной, вонзала в хлеб зубочисткии, имитирующие солдатиков, расставляла по разные стороны тарелки и объявляла сражение между двумя «вражескими» баррикадами. Мне давали ответственное партизанское задание – уничтожить с помощью своего крохотного желудка сначала отряд черноикорных, а затем и красных соперников. Иногда родительская хитрость срабатывала. Так, почти ежедневно, моя Мама воевала со мной за моё же выживание.
Я была нетипичным ребенком во всех смыслах. Люди говорили за нашей спиной, что в семье статусных врачей происходят какие-то странности, ведь они произвели на свет не вполне стандартное дитя. Я росла очень замкнутой, почти никогда не спала, сторонилась людей, не любила тактильность, не позволяя целовать себя даже родственникам, не искала дружбы со сверстниками, и всё чаще сидела в одиночестве с книгой. Благо, мастерством чтения я овладела очень-очень рано. И книги, которые я поглощала с жадностью и восторгом, стали мне на долгие годы и друзьями, и советчиками, и спутниками в захватывающие миры астрономии, путешествий, легенд, авантюр первооткрывателей и древней истории.
А однажды, когда мне было 4 года, похоже, я решила взорвать под основание психику родителей, сообщив им, что вижу мёртвых. Мол, они приходят ко мне ночью, наклоняются над постелью и шепчут мне свои биографии. Покойные гости всегда были учтивы, и совсем не пугали меня. Я лежала и увлеченно слушала истории их прежней жизни, с любопытством разглядывая диковинные детали их одеяния: кители, мунштуки, сюртуки и кринолин. А позже, когда я находила старые фотоальбомы, хранившие довоенные снимки наших предков, узнавала в их пожелтевших лицах своих полуночных посетителей. Показывала пальцем на каждого из них и в деталях пересказывала то, что слышала от недавно встреченного умершего предка, так подробно поведавшего мне информацию о себе. Всегда попадая в точку.
Наши пожилые родственники, хорошо понимая, что я никак не могла знать детали жизни давно ушедших из нашего мира людей, холодели. Суеверно перешептывались, а затем прощались, и спешно покидали наш гостеприимный дом. Подальше от маленького оракула. Мне кажется, первая седина у отца появилась именно тогда.
Папа, признанный гений в мире московской хирургии, известный на всю Россию своими уникальными ювелирными швами, спасавший каждый день человеческие жизни, не мог разобраться в диагнозе собственного чада. Я видела, как он о чём-то постоянно грустит, звонит коллегам и зарывается с головой в медицинских энциклопедиях, посвященных детской психологии. Я подходила к нему, клала руки на его поникшие плечи, искренне переживая из-за того, что так сильно его расстраиваю. И говорила, что знаю рецепт лекарства для меня:
– «Папа, мне так нужны… качели… Они обязательно помогут мне выздороветь!».
Да, я просила свои собственные, предназначенные лично мне, прибитые в центре комнаты к потолку, качели. Угрюмый отец покорно исполнил и эту мою прихоть.
Сегодня, с высоты своих лет, я никак не могу представить – что же чувствовали мои измотанные и уставшие родители, наблюдающие за тем, как я, раскачивалась на своем домашнем аттракционе, запустив голову назад. Я по-прежнему не спала, общаясь с мертвецами, плохо ела, но обретя качели, становилась невероятно счастливой. Интересно, о чём они думали, глядя на меня? Возможно о том, что их дочь ежедневно балансировала между жизнью и смертью, вперед-назад, вправо-влево.
Быть может поэтому я так люблю смерть. И не страшусь ее. И Смерть нас полюбит. Абсолютно всех. Рано или поздно. Моя Смерть когда-нибудь придет ко мне в блеклой мышино- алюминевой шинели, кашемировой и уютной на ощупь, как ЛороПиано, но которая, увы, совсем не греет.
Сегодня я впервые лечу навстречу к результату работы Смерти. Моя прабабушка умерла. И завещала мне дом. Азербайждан, встречай.»
Глава 2. Абонент временно не доступен
Лёгкого удара выпущенных шасси о раскаленный асфальт аэродрома хватило, чтобы Ева вздрогнула. Незакрытая бутылка Sunpellegrino рухнула на брюки Евы, окончательно разбудив ее. Остатки дрёмы прокричали ей одно слово, она более, чем чётко услышала чьё-то пронзительное: «Маама!». Еву передёрнуло от этого внезапного клича, эхом отозвавшимся в ее спутанных мыслях спросонья. Не сразу распознав авиапосадку, в её голове проскочило встревоженное: «Неужели этот великовозрастный придурок все ещё третирует малыша?», она наклонилась к отверстию между креслами.
Мерзотнейшая из псевдомужских рож даже не проснулась от приземления. Ева приподнялась, чтобы окончательно удостовериться в том, что ребенок находится в полной безопасности. Пацан оторвался от мультипликационных захватчиков детского сознания в мобильном телефоне и улыбнулся ей, задрав голову наверх: «Мы уже в Баку?».
Ева потрепала его по ржаным волосам и шепнула:
– «Воздух вокруг нас слишком прекрасен, чтобы превращать его в перегар, правда? Не бухай, как папаша, как вырастешь. Обещаешь?».
Заручившись одобрительным кивком ребенка, она, наконец, выдохнула, расправила затекшие плечи и обернулась, чтобы получше рассмотреть своих соседей по полету на задних рядах.
В мире ежедневно приземляется почти 90 тысяч самолетов. Разноцветные, мультикультурные, с разной религией, правилами, часовыми поясами и направлениями, но внутри – так похожие друг на друга.
В полости огромной металлической птицы – от хвоста до кабины пилота – сгибаясь под багажными полками, сразу после посадки привстают с мест всего три категории людей. Ева дала им прозвища, начинающиеся на букву «И»:
1.«Иуды». Они надевают или снимают обручальные кольца (в зависимости от того, вернулись они домой к семьям или отправляются в романтическое путешествие к своим тайным пассиям). Они примеряют правдивые или дежурные улыбки. Отправляют возлюбленным смс-ки с почти одинаковым и надлежащим текстом, просто с разной скоростью и амплитудой. Подушечки пальцев или дрожат и потеют от волнения, или уверенно стучат по сенсорному монитору, привыкшие к многолетнему фундаментальному, как египетская пирамида, браку. Эти товарищи обычно суетятся, нервно хватают с верхних полок багаж и нетерпеливо поглядывают то в иллюминатор, то на часы, то в телефон. Будто этот забавный холерический ритуал способен ускорить их эвакуацию из самолета.
2. «Идальго». Люди – без цвета, без вкуса и запаха. Купцы, одинаково способные и погибнуть от слишком яркого отражения моря, и способные невозмутимо купаться в резиновой шапочке среди грозовых облаков Данте. Им везде одинаково равнодушно и душно. Тем более при выходе с трапа. Поэтому они последними покидают свое временное металлическое воздушное жилище, чтобы спокойно и без давки впихнуться в металлическую повозку с желтыми шашечками, отправляя свое тучное тело далее по заданной заранее траектории. В Средневековье идальго нельзя было казнить по праву статуса. Кажется, тогда же с исчезновением страха перед смертью они утратили и способность умирать не только от любых форм болезней, но и от любви. Эдакие вечно живущие скучные грибы. Сейчас их, правда, называют иначе. Вместо устаревшего термина «Идальго» стали говорить «менеджеры-нотариусы-клерки».
3.«Икары». Ими могут быть люди любого возраста, статуса, характера и опыта. Их главная отличительная черта в поездках – возможность испытывать неописуемый восторг от подъемов к Солнцу и обратно к Земле. Их делает счастливыми сам авиаполёт и они улыбаются уже только потому, что оказались в небе. Узнать их можно по количеству фотографий и видео, которые они создают во время всего перелета, как жизнерадостные дети. Икары относятся к металлической птице, как к восхитительному кратковременному жилью, способному телепортировать их во времени и на расстояния. Команда «Пристегните ремни» от капитана корабля им требуется, чтобы хотя бы как-то сдержать и на время усмирить свои порывы почти юношеского удовольствия от путешествия по небу к неизведанным городам и эмоциям.
Ева относила себя к третьей категории. Она обожала летать, особенно на дальние дистанции. Жаль, что этот перелет не принес ей должной палитры удовольствия и счастья, положенной Икарам. Благодаря дурному соседству, пришлось даже понервничать. Итак, полет окончен, пора приниматься за дела. Она с аккуратной заботой сложила атрибутику полета в сумку, с легкой досадой от осознания того, что следующее путешествие состоится нескоро. Автоматически погладила рукой прохладную кожу кресла и одной из последних стала покидать приземлившийся самолет, оглядываясь назад на осиротевшие ряды: «Спасибо за полет, любимый Air France!».
Ева нашла в настройках телефона иконку с крошечным самолетом и свернула «авиарежим». На тёмном экране замигали падающие одна за другой смс-ки от старшей сестры: «Где же ты? Ответь, пожалуйста!».
Запястье Евы перерезала дорожная сумка, а вот сознание Евы резанула другая вещь. Это пресловутое семейное опекунство. Мысли о том, что такая странная тревога со стороны старшей сестры, как минимум, непонятна, проскочили быстрей, чем она напечатала ответную смс:
«Венера, привет! Я только что приземлилась на исторической Родине)) Со мной все ок. Буду решать вопросы наследства. Наши общие с тобой, кстати, вопросы одна… Ты ж по какой-то, неясной мне причине – не полетела со мной». Она хотела было добавить вдогонку эмодзи со злобной мордашкой, чтобы подразнить сестру, но заметила, что сообщение «подвисло» и никак не хотело уходить заботливому адресату.
– «Ну что ж, отвечу позже, надеюсь, мой France Telecom быстро подружится с местным мобильным оператором», – с этой мыслью, Ева шагнула в обжигающий воздух Баку. Раскаленный трап обдал её замершие в полете ступни самыми жаркими, по-восточному страстными поцелуями. Ева с жадностью вдохнула в себя запах родных краев. Голова немного кружилась то ли от нахлынувшего предвкушения, то ли акклиматизации. Но тем не менее, что-то недружелюбное, чужое и незнакомое витало в этой душной парилке под официальным названием «Международный аэропорт Гейдара Алиева». Неуловимый, тонкий запах опасности, который одновременно чувствуют и способны распознать только ночные хищники, и их жертвы.
– «Господи, ну разве так должны реагировать легкие на атмосферу Родины? Отчего так неуютно-то?», – озадачили Еву ее же ощущения, – «похоже, инцидент с этим пьяным дебоширом, обижавшим чадо, вконец испортил мне настроение. Ну, и смазал, соответственно, тем самым долгожданную встречу с местом, где я сама когда-то была ребенком».
Телефон упорно продолжал долбить экран вибрирующими сообщениями от Венеры: «Ну, не молчи, пожалуйста, ответь!», «Ты меня слышишь?».
Ева с раздражением швырнула телефон в сумку и нервно зашагала в сторону аэропорта. Оживленные пёстрые толпы прибывших туристов единой рекой просачивались сквозь двери, приглашая в свои нестройные ряды и Еву. Девушка, больше всего на свете ненавидящая толкающуюся толпу с ее случайными прикосновениями, обращениями и улыбками, обреченно слилась с шумной человеческой массой.
Вырвавшись, наконец, из душных очередей у паспортного контроля, Ева поспешила ликвидироваться из людского потока и словно обезумевшая косатка «выбросилась» на первый попавшийся пустынный островок в зале прилёта. Она безуспешно задрала руку повыше, чтоб поймать этот чертов сигнал LTE. Её ответные сообщения так и висели не отправленными. Связи нет. Как нет и заранее заказанного такси. Азербайджанка с российским гражданством и французской биографией выругалась сразу на трех языках, выкрикнув своему невидимому собеседнику: «Я не могу сейчас говорить! Венера, в чем проблема, ты же знаешь, где и с какой целью я!? Ну, наберись терпения, пожалуйста».
Как вдруг в этот момент, гневные слова будто застыли в её горле… Ева внезапно почувствовала сильнейшее головокружение, шумная реальность аэропорта на мгновенье утратила свои громкость и хаотичность, тьма сжала ресницы. Ева инстинктивно схватилась на голову, будто пряча ее от удара и в эту секунду пронзительный ужасающий звук едва не разорвал ее перепонки. Звенящий, ледяной, всеохватывающий, будто тысячи электродов с высоченным напряжением одновременно ворвались в уши. Еще удар! Еще! И еще! И… наступила бездонная тишина, в которой Ева слышала лишь свой пульс. Боль ушла так же стремительно, как и родилась. Будто кто-то с невидимым размахом вонзил тонкое сверкающее острие в шею, так же, как когда-то в детстве Ева грезила расправой над соседским маньяком. И так же резко изъял орудие боли обратно. Без крови и последствий.
«Как тяжело дышать! Боже… Я… не могу вздохнуть!», – чеканило её уходящее сознание. Она поняла, что проваливается в пугающую кромешную темноту.
Чьи-то крепкие руки внезапно подхватили Еву, еле различавшую слова с родным кавказским акцентом:
«Мадам! Вам плохо? Что с Вами?».
Ева открыла глаза, обнаружив себя сидящей на корточках, впечатанную мокрой спиной в прохладную стену у информационного бюро. Вокруг эпицентра ее неожиданного болевого обморока деловито начали собираться зеваки. «Вызвать скорую надо», «А нет, пришла в себя вроде», «На иностранку похожа. А может это коронавирус?», – расслышала Ева обрывки любопытствующих пересудов в этом стихийном гомоне. После последнего предположения желающих посудачить заметно поубавилось.
Над ней склонился взволнованный парень, из местных. Эдакое черноглазое полноватое добро в застиранных джинсах и поло. В одной руке он держал выроненные Евой документы и брелок с автосигнализацией, а другой протягивал, запотевшую от несвойственного для этих мест переохлаждения, бутылку с водой. Ева с жадностью припала к своевременному живительному источнику влаги и почти залпом ее опустошила. Краткосрочный обморок не оставил о себе даже напоминаний. Ева разогнула колени и с благодарностью взглянула на своего неравнодушного спасителя:
– «Спасибо Вам за помощь… Клянусь, не знаю, что на меня нашло. Скажите, пожалуйста, а Вы – таксист?»
– «Именно! Рад служить! Мой автомобиль бизнес-класса к Вашим услугам! Вам точно стало легче? Если хотите можем прямо сейчас направиться в больницу. Что скажете?»
– «Со мной все хорошо. Вы знаете как проехать в деревню Лаза?»
Таксист, обрадованный перспективой провести два часа в пути с такой приятной дамой, замахал руками, указывая спутнице дорогу к месту, где была припаркована его старенькая «Волга». Направляясь к выходу, он бесцеремонно распихивал толпу из своих галдящих конкурентов, призывающих молодую девушку обратить на себя внимание и выбрать в качестве извозчика другую машину, а не эту, чудом выжившую в современных реалиях, советскую проржавевшую колымагу. Наконец, прорвавшись сквозь плотное кольцо взмахов, криков и толстых животов, Ева зашагала к нужному автомобилю и раздраженно швырнула дорожный Vuitton на заднее кресло, пропахшее выпечкой, арбузами, гашишем и тархуном. «Домой, в историю!», – шепнуло ее сердце. Ева с радостью плюхнулась на сиденье и поспешила захлопнуть за собой дверь. Больше всего она сейчас нуждалась в целительной тишине. Водитель, довольный собой и тем, что всё-таки одолел своих коллег-стервятников и сохранил за собой право везти эту необыкновенную пассажирку, радостно зазвенел ключами, заводя двигатель. Он обернулся и ликуя произнес:
– «А меня Рустемом зовут!»
Таких девушек таксист видел только в глянце. Она напомнила ему моделей из журнала, когда он однажды отнял Cosmopolitan 92-го года у своей сестренки, чтобы полюбоваться на заморских красоток. На лощенных страницах девушки позировали в тонких сверкающих боди и настолько замысловатых сережках, что у парня на секунду даже перехватило дыхание от незнакомых доселе и впервые переживаемых плотских эмоций. Созерцать обнаженную женскую натуру в мусульманском государстве было негде. И лишь проковыренный зрачок в стене городской бани, у которой мальчишки дрались за право оказаться в этом эротическом «зрительном зале», изредка являл ему чувственные картины. Роскошные дивы на журнальных страницах разительно отличались от тех, кто раньше будоражил его подростковое воображение, ведь те были дородными пышными тетками со здоровенными повисшими бидонами, с размытыми и большими, как чайные блюдца, ореолами сосков. Они раскатисто хохотали, сотрясая жирные плечи и бока, и плескали друг в друга воду черпаками из медных тазов, вызывая тем самым еще больший женский гвалт смеха и прибауток. На наблюдение за их водными игрищами мальчишкам отводилось каких-то жалких секунд десять. А потом в бок начинали толкать и нетерпеливо отпихивать малолетние неопытные напарники, большие ценители красоты женского тела, требующие своей очереди. Или еще того хуже – за ухо, сыпля ругательства и угрозы всё рассказать о греховных проделках родителям, мог схватить сторож и как следует надавать тумаков.
Рустем украдкой поглядывал через плечо на свою пассажирку, едва успевая смотреть за серпатинной дорогой. От Евы пахло едва уловимой тревогой, такой сладкой, иноземной и чарующей, как пробники духов на тех же, однажды украденных у сестренки, страницах.
За окном монотонно проносился приевшийся до оскомины азербайджанскому извозчику пейзаж. Но в отличие от него, избалованного местными красотами, парижская попутчица освободилась от пут беспокойных мыслей, и теперь отчего-то почти постоянно улыбалась окну. Ее руки перестали теребить телефон, лицо обрело смиренное выражение, делая ее юной, как по волшебству. Но ямочки на ее щеках, будто ставили точку на робких надеждах таксиста. Он откинул водительское зеркало, бегло перевел взгляд с красавицы на себя и раздосадовано его захлопнул. «Заурядный деревенский парняга-водитель никогда не понравится такой как она», – вынесло приговор отражение. И было абсолютно право, ведь чтобы познакомиться с Евой, увлечь ее и заставить обратить на себя внимание – нужно было быть если не сверхчеловеком, то хотя бы находиться на самых высоких ступенях сознания и богатства души. Она не была высокомерной, но и желанием всматриваться в душевный достаток чужих душ особо никогда и не горела. Быть может поэтому в ее жизни было не так много мужчин, которым она позволила утратить статус «поклонников» и перейти в категорию «друг».
Ева, не подозревая, что именно сейчас она тревожит очередное мужское сердце одним своим присутствием, жадно поедала изголодавшимися по краскам глазами ярчайшие картины, воскресшие перед ней как из детства. Воздух вокруг вдруг стал таким липким, как сахарные нити карамели в большом казане, в котором тетя готовила бакинские десерты. Вернуться туда, где когда-то деревья были большими – пожалуй, самый большой и опрометчивый риск в жизни любого взрослого человека. Но при этом и самый сладостный опыт.
Ресницы Евы словно вновь стали детскими, и принялись бегать по сторонам со скоростью, до которой разогнался услужливый таксист. Он намеренно гнал по бакинским автобанам, как и положено мужской браваде, желающей продемонстрировать лучшие маскулинные качества, свои и своего «железного коня». Но мысли Евы давно унеслись за пределы его старенького салона.
Ей казалось, что она снова вернулась в дни, когда молодой папа вёз их с сестрой на своем автомобиле по свободным дорогам Баку домой, в центр столицы, под их одобрительный девичий визг. Папа смеялся и просил: «Эй, дочки, держитесь крепче! Прокатимся хоть нормально, пока мама не видит!». Быть может поэтому, спустя много лет, слова «скорость» и «счастье» для Евы стали синонимами.
По дороге из столицы в деревню, как вдоль подиума, расселись «зрители»: в первых рядах – надменные синие стекла столичных офисных высоток дубайских масштабов, чопорные банковские вывески, богатые торговые центры, похожие на цыганских баронов, галдящие кофейни с ледяным чаем и красными лицами посетителей; и тут же рядом с ними – пожелтевшие сосны, похожие на всклокоченных редакторов с обесцвеченными прическами, и каштаны с душистыми остроконечными соцветиями, как у нимфеток. За ними, чуть поодаль – почти тосканские лимонные поля и плаксивые тутовые деревья.
А на галерке, как и много веков назад, без возможности поменять места на более престижные, так и скучают пузатые старые скалы в белоснежных шляпах. Они время от времени трясут своей заиндевелой сединой, образуя сходы снега, чем очень расстраивают местных жителей.
Природа распределила публику, согласно регламенту современных модных показов на столичных fashion weeks:
в максимальной близости к подиуму сидят капризные, вздорные, пестрые леди, а позади – те, кто за них платит.
Ева снова улыбнулась себе под нос, не обращая никакого внимания на пылающий подсматривающий взор таксиста, всё глубже погружаясь в детские воспоминания.
В памяти вдруг всплыли мамины шторы в их бакинском доме, где девочки проводили свои каникулы. Массивные полотна были невероятной тяжести из-за высоченных потолков дома, построенного в послевоенное время пленными немцами.
Снаружи над металлической крышей полыхала жаркая звезда, разогревая ее до белого каления, подобно сковородке, а в доме маленькой Евы всегда было прохладно и полутемно. Она ложилась на пол с яблоком, очищенным от кожуры, чтобы с самой низкой точки в доме иметь возможность любоваться домашним масштабом и мечтать.
Вытянув тонкие ноги в огромный светлый прямоугольник, оставленный окном на полу, она представляла, как когда-нибудь будет включать такой же яркий прожектор в своей собственной операционной, когда станет врачом. Детские фантазии и мечты были настолько воздушными, что с легкостью уносили ее в послеобеденный сон.
«Эй, Ева, выходи играть!», – громом раздавался многоголосый детский призыв соседской шпаны, знаменующий незамедлительный сбор во дворе. В стену с шумом начинал бить замызганный полосатый мяч, созывающий словно гонг местную детвору, и Ева стремительно неслась вниз по крутой винтовой лестнице навстречу вечерним игрищам. Те ступени были настолько круты, витиеваты и опасны, что Еву не раз посещала вполне взрослая мысль, когда она хваталась ручонкой за перила, и на скорости выписывала кульбиты в полутемном спуске: «Ну когда ж эту итальянскую лестницу исправят?».
Глава 3. Змеиная пасть
Рустем резко дернул за отполированный годами набалдашник переключения скорости, с застывшим в нём навеки янтарным лакированным пауком, и неуклюже задал стандартный вопрос для всех путешественников: «Вы надолго к нам?».
Нетактичный интерес шофёра к чужим планам, выхватил Еву из ванильных воспоминаний. Она перевела растерянный взгляд на экран мобильного телефона. Почти за полтора часа пути треклятый роуминг никак не хотел отправлять смс старшей сестре.
– «А? Что? Сорри, я задумалась. Думаю, на пару-тройку дней всего. Умерла моя родственница. Нужно закрыть вопросы с наследством и обратно домой – в Париж».
– «Все, кто попадают к нам, не так уж скоро и возвращаются. Здесь слишком красиво и умиротворенно, и время, как будто замедляется», – ухмыльнулся Рустем, обрадованный внезапной дружелюбностью клиентки. Красивые женщины редко были благосклонны к нему. Зеленоглазая высокая статная спутница вдохновила его снова открыть зеркало и взглянуть на свою золотозубую улыбку по-новому, на этот раз с малознакомым ощущением – собственного величия. «Летом в наших краях особенно круто, хоть поток туристов не иссякает круглый год. Многие сюда приезжают после тяжелых болезней, чтобы восстановиться. Наш климат, вино и фрукты быстро поставят на ноги кого угодно. Пенсионеров очень много… А вот пассажирок, похожих на Вас, не так часто тут встретишь», – самодовольно продолжал таксист, пытаясь подхватить неожиданно возникшую тоненькую нить диалога.
Ева вежливо кивнула в ответ и демонстративно углубилась в написание путевых заметок. Красные ногти застучали по экрану. Прекрасный способ и запечатлеть свои эмоции, застолбив их в буквы, и заодно ретироваться из разговора с малознакомым навязчивым типом.
200-хсотый километр от Баку запах жареным в буквальном смысле. Сквозь негерметичные окна в салон, одежду и ноздри Евы стал проникать настойчивый гостеприимный аромат восточного шашлыка. Кислые ноты кизила и зеленых упругих яблок вперемешку с горным чабрецом и прожаренной курдючной бараниной, прыскающей своим пряным соком на шипящие угли, кого угодно заставят испытывать чувство нещадного голода.
Дорога в этот же момент лишилась своей аккуратной городской асфальтовой укладки и растрепалась камнями, шишками и щебенкой.
«Ну, вот и деревня…», – подумали оба.
Заметки в телефоне Евы (воскресенье 06 июня):
«Приезжая много лет назад сюда с родителями, хохоча и подпрыгивая в машине от местных ухабов и кочек, мы с сестрой прятались от мальчишек, торгующих жареными лесными орехами и каштанами, которые в буквальном смысле бросались к нам в открытые окна, предлагая свой нехитрый, но такой вкусный товар.
Яблони будто сходили с ума, как и положено молодым сластолюбивым женщинам – пару недель благоуханно цвели, а после месяцами стояли беременные плодами. А осенью, поспешно скинув сочный груз с веток, снова принимались за старое.
Встреченная по дороге деревенская живность округляла наши детские глаза до почти европейских размеров.
Буйволы, похожие на рогатые танки, спускающиеся с горных пастбищ, каждый к своему хозяйскому двору, протяжно завывали у двери на закате: «Пууууусти!». Им внимали через забор меланхоличные коровы с вечно грустными карими глазами и пятнистым выменем, к которому так и норовили прильнуть вечно голодные облезлые кошки. В ответ голосили бараны, похожие на предгрозовые облака и ждущие своей смерти в Курбан-Байрам. И повсюду сновали пожилые худощавые всадники-пастухи с белыми собаками, управляющие этим деревенским ансамблем.
