Измена. Осколки моей души

Эстер Рейн

Измена. Осколки моей души

Глава 1

Воздух был сладким, каким бывает только в самом начале весны, хотя под ногами еще хлюпал, превращенный в грязь, растаявший снег. Я впервые вышла из дома после того, как неделю пролежала с температурой. Шарф, которым я на всякий случай обмотала шею, теперь неприятно колол кожу, я развязала его еще в супермаркете, а теперь он постоянно сползал, но мои руки были заняты, и поправить его мне было неудобно. Я уже чуть ли не наступала на его бахрому, когда проходила мимо вынесенных на улицу столиков возле уютного кафе. Я аккуратно поставила пакеты на стул у крайнего столика и сняла надоевший шарф с шеи, когда мои глаза случайно увидели за стеклом Дарена. Он сидел, улыбаясь какой-то женщине. Мое сердце пропустило удар, но я тут же попыталась себя успокоить. Всего лишь рабочая встреча, не стоит сразу же превращаться в ревнивую истеричку. Но тут рука женщины заигрывающе погладила лежащую на столе руку Дарена. Я ждала, что Дарен отдернет свою руку, но прошло одно мгновение, за ним второе, его рука так и осталась лежать под женской ладошкой. Эффектная блондинка тряхнула головой, откидывая назад завитой локон. Такие прически делают для свидания, холодно прозвучал рациональный голос внутри меня. Но Дарен не мог… возразила я, словно ребенок, готовый расплакаться. Ты сама все видишь, снова холодный голос. Кажется, этот холод стал разливаться у меня внутри, поражая легкие и сердце. Наверняка всему этому есть какое-то объяснение, снова попыталась я защитить своего мужчину. Своего ли? – поддразнил голос. Что ты о нем знаешь? Все, уверенно ответила я голосу. Правда? Прозвучало с издевкой. В этот момент блондинка потянулась вперед и поцеловала мужчину, которого я считала своим мужем.

В моей голове щелкнул какой-то предохранитель, руки взяли пакеты, а ноги сами развернулись и понесли меня к дому, я ничего не видела перед собой и не соображала, лишь пульсирующая боль в том месте, где разорвалось мое сердце, отличала меня от робота. Но лучше бы я и вправду стала чем-то вроде робота-пылесоса, кофе-машинки или посудомойки – железной вещью, которой не надо было дышать, потому что воздух с трудом проходил в мои заиндевевшие легкие.

Я помню, как вставила ключ в замок, про себя подумав, что теперь это вовсе не мой дом. Я не стала включать свет в коридоре, мешали пакеты, которые я не догадалась поставить на пол, я держалась за них, как утопающий держится за спасательный круг, вот только утопленнику круг уже не поможет. Кажется, я прошла на кухню прямо в уличной обуви, хотя сама всегда ругала за это Дарена. Но какое теперь это имеет значение? Открыла холодильник, посмотрела на полки слепым взглядом, дверка холодильника медленно закрылась, снова оставляя меня в полумраке кухни. Я все-таки опустила пакеты на пол. От ручек остались глубокие красные следы, сами руки тоже дрожали, толи от тяжести продуктов, толи от нервного потрясения. Хотелось пить. Я развернулась и направилась к столешнице, чтобы налить воды из чайника, но в следующий момент моя левая нога поскользнулась, я беспомощно взмахнула руками и рухнула навзничь, кажется, я успела услышать неприятный треск, вызвавший у меня ассоциацию с разбитым яйцом, прежде чем провалилась в звенящую болью темноту.

Не знаю, сколько я так пролежала, но вдруг кто-то слегка пнул меня в бок:

– Эй, ты чего развалилась? Вставай, девка!

Голова болела ужасно, в ушах стоял противный звон, но слово «девка» меня настолько изумило, что я широко распахнула свои глаза.

– Ты чего, упарилась, что ли? – надо мной нависала широкая женщина в коричневом платье, переднике с какими-то пятнами и косынкой в цветочек.

Врачи выглядели иначе, это я знала точно.

– Вы кто? – слабо спросила я.

– Ох, видать, сильно ударилась-то. А… вона оно что… воду кто-то разлил. Маришка, наверное, вечно не может ведро донести.

– Так это снег растаял, я с улицы вошла, – выдала я свою версию, плитка на нашей кухне всегда становилась жутко скользкой от воды. От слова «наша» боль судорогой прошлась по душе.

– Чего? Ты где снег-то видела посреди лета? Ты раз лежишь, протри там да вставай потихоньку. Пол-то, поди, холодный, застудишься, а девка еще молодая, детей рожать. – Женщина бросила мне тряпку и вернулась к своим делам.

Я даже не пошевелилась, продолжая разглядывать низкие своды каменного потолка. У нас на кухне такого не было, как, впрочем, и этой женщины. Наверное, я сплю. Ударилась головой и теперь лежу дома на полу и вижу очень яркие, удивительно правдоподобные сны. Мимо меня, между большими корзинами, прошмыгнула мышь. Я равнодушно проводила ее взглядом, продолжая рассуждать о своем. Вот что мне теперь делать? Ну не прямо теперь, а когда проснусь? В маленький городок, так напоминающий средневековье, я переехала только из-за Дарена. Познакомились-то мы с ним в Питере, куда он приезжал по делам, а я в тот вечер просто гуляла по своей любимой набережной, ожидая, когда разведут мост. Дарен попросил меня сфотографировать его на фоне моста, и как-то незаметно мы оказались с ним в кафе, грея руки о горячие чашки с кофе, все-таки ветер от воды всегда веял холодом. А потом между нами завязался стремительный роман. Мы не могли надышаться друг другом, переплетая руки, пересекаясь взглядами. Я с самого начала во всем ему верила. Верила, что он напишет, верила, что приедет. Поверила, что не оставит, если я перееду жить к нему, потому что расстояние убивало нас. Я бросила все, чтобы быть рядом с ним, и он не обманул моих ожиданий. Уже через четыре месяца мы поженились, это была скромная церемония, на которой присутствовало всего несколько человек, но для нас это не имело никакого значения. Главное, что теперь мы были вместе. Навсегда. Как считала я в тот момент. Слезы ручейками стекали у меня из глаз, затекая в уши, смачивая волосы на висках, я совершенно забыла о том, где нахожусь и о незнакомой женщине, когда она вдруг вновь нависла надо мной:

– Еля! Ты там что, уснула? Али ждешь, что я тебе доктору позову? Лежит, поди, твоя госпожа… Только перины нет. Маришка, а ну неси сюда черпак с водой!

– Оставьте меня, мне плохо. – Я попыталась отмахнуться от навязчивой кухарки.

– Ах, ну раз плохо, то полежи. Ток потома когда встанешь, в казанах жир застынет, а печь потухнет. Будешь всю ночь посуду в холодной воде драить. Но ежели рук не жалко, то полежи.

– Не буду я ничего драить! Это все сон. Я скоро проснусь.

– Маришка, девка-то головой тронулась. Может, и вправду, доктору-то позвать?

– Да какой доктор сюда к нам пойдет. Пусть полежит, глядишь и отпустит. С нас, деревенских, все как с гуся вода. Это господари болеть изволят, а мы-то крепкие. Чай, череп не расколола, так жить будет. – Надо мной появилась взлохмаченная рыжеволосая девушка, чье лицо было густо усеяно веснушками.

– Вообще-то я питерская. – Мне стало за себя как-то обидно.

– Чаго? Каких? Вроде из Щего́льских она, погорельцев? – Маришка вопросительно посмотрела на кухарку.

– Так и есть, весной после пожара к нам и пришла, на работу просилась.

Я устало закрыла глаза, не желая больше вникать в тот абсурд, который изобретал мой травмированный мозг.

– Видать и вправду плохо-то. Как бы только не застудилась, а то как горячка, а затем отпевание. У меня и платка-то черного нет, его коза зажевала с полгода как. Я прощаться с тобой не приду, но ты зла на меня не держи… Я тебе тут свечку поставлю.

– Дам я тебе платок. Проводить-то надо сходить, а то и так сирота, кроме нас-то, некому и помолиться за…

– Что вы такое несете! Я не собираюсь умирать! – Подобных разговоров я не выдержала и резко села. После чего со стоном схватилась за голову.

Утихшая было боль снова вернулась, чувство было такое, будто внутри моей головы раскачивается колокол, из-за чего я пропустила очередную часть разговора моих новых знакомых. Очень хотелось проснуться и выпить обезболивающую таблетку. Но пробуждение все не наступало, а просить таблетку у этих женщин явно было бессмысленно. Каменный пол и вправду был слишком холодным, еще и подол промок… Я опустила глаза на свои колени, рассматривая темно-зеленый грубый материал юбки. Я даже провела пальцами, чувствуя под подушечками грубую нить. Невероятно, насколько реальными могут сниться сны после удара головой! Кряхтя, как старуха, я кое-как поднялась, ухватившись за липкую столешницу, чтобы переждать головокружение.

– Котелки эти ваши я завтра помою, где мне можно прилечь? – спросила в надежде, что к их «завтра» я уже проснусь.

– Вот удумала! А в чем я буду завтрак господам готовить? – всплеснула руками кухарка.

– Теть Вась, я уж помою заместо нее. Вона бледная какая, того и гляди снова свалится.

– Ладно уж, мой, раз охота есть. Только как следует. А ты ступай, Еля, полежи.

– Меня Елена зовут, можно Хелен или Элен.

Тут обе женщины прыснули от смеха, хохотали, пока из глаз кухарки не потекли слезы и не закололо в боку.

– А я говорила, Щего́льские всегда с фантазию были. Ты ж поди удумала! Элен, господарыня! – Вася вытирала какой-то замызганной тряпочкой свои слезы. – Проще тебе надо быть, девка! А то замуж такую не возьмут. Кому надобно, чтобы жена как княжна вышагивала, да нос задирала?

– Я вообще-то замужем была… – тихо буркнула себе под нос, ссориться с женщиной не хотелось, но и терпеть усмешки в своем же сне было как-то нелепо.

– Правда? – уже серьезно удивилась кухарка. – Так, а где ж муж-то твой? Говорила, что сирота…

– Нет больше мужа, – вдаваться сейчас в подробности не хотелось.

– Так вот отчего ты все смурная ходишь. Да что поделаешь, Еля, это ж жизнь такая. То есть мужик, то нету его. Не горюй, молодая еще, может, кто покрепче подвернется. Пойдем, я тебя отведу, а то и вправду на тебе лица нет.

Кухарка подхватила меня под локоть и подвела к небольшому чуланчику, там среди мешков и корзин я с трудом разглядела в полумраке слабое подобие кровати: что-то вроде широкой скамьи, застеленной различными тряпками. Я сомневалась, что рядом с кухней кто-то подготовил себе место для отдыха, значит, это и было пространство, в котором жила бедная сиротка Еля. Без лишних слов я опустилась на лавку, стараясь не допускать в свою голову брезгливых мыслей о вшах, клопах и общей дизентерии. Сейчас я просто усну, а проснусь уже на полу в темной кухне. С этими мыслями я закрыла глаза.

Глава 2

– Еля! Ты чего бока-то отлеживаешь? За водой иди сбегай, – ворвался голос Васи в мою коморку.

Я вздрогнула и стала с трудом разлеплять опухшие от слез глаза. По ощущению было бессовестно рано, а заснуть сразу мне вчера так и не удалось, мысли о предательстве мужа все вертелись в голове, но хуже всего мне сейчас было от того, что этот странный сон так и не закончился.

– Маришка, иди глянь, может, девка-то померла? – снова раздался громкий голос кухарки.

– А чего сразу я? Теть Вась, я покойников жуть как боюсь! Вдруг там и мухи уже…

– Какие еще мухи! У меня там продукты хранятся! – Я услышала приближающиеся к коморке шаги.

– Жива я, жива! – поспешила ответить женщинам, но голос прозвучал пугающе хриплым и безжизненным.

– Чур меня, бес это! – взвизгнула Маришка, когда я показалась на кухне.

– Что, так все плохо? – снова просипела я, понимая, что опухшее лицо и всклоченные волосы выглядят явно хуже, чем я надеялась.

– А ну, освяти себя знамением! – грозно пригрозила Вася, держа в руках удачно подвернувшуюся чугунную сковороду.

Я вяло прочертила на себе крест, с запозданием понимая, что совершенно не знаю, как в этом дурацком затянувшемся сне принято «освещать себя знамением». Было бы апогеем абсурда пережить здесь аттракцион: сожжение на костре гадкой еретички.

– Не бес, нашинская девка, – вынесла свой вердикт кухарка.

Я незаметно выдохнула и села на табурет:

– Кофе у вас есть?

– Чаго?

– Ну кофе, в зернах, молотый, растворимый? Сейчас мне какой угодно сгодится.

– Маришка, чаго ею надобно-то?

– Может, енто… цикорий? Да его только господари пьют.

– Ты, Еля, замашки свои господаревы бросай. Бери ведра, да иди воды принеси.

– У вас что, и водопровода нет? Глухое средневековье? – спросила, пытаясь побороть свое раздражение. У меня жизнь, можно сказать, рушится, а я застряла в нелепом сне.

– Ох, сильно, видно, ты вчера приложилась. Все будто сызнова видишь. Есть у нас водопровод, да только вода из колодца вкуснее. То живая вода, от самой матушки-земли, а эта, что в трубах течет, откудась берется? Да и стоячая она, а всем известно, стоячая вода – мертвая вода. Ею только посуду да полы мыть.

– Ясно. И на том спасибо, – пробурчала себе под нос и взяла два ведра.

Я поднялась по трем каменным, отполированным до блеска за годы пользования ступенькам и оказалась в небольшом коридоре с низким потолком, впереди меня была большая дубовая дверь, а слева еще ступени. Решив, что ступени ведут в столовую, я направилась к двери и потянула на себя. Яркий солнечный свет ослепил меня на несколько мгновений, все-таки в кухне было очень сумрачно, пара маленьких запыленных окошек из мутного стекла, почти под самым потолком, слабо помогали освещать пространство. Зато чистый двор, засыпанный утрамбованным, почти белым песком, был заполнен светом и таким удивительным чистым воздухом. Я замерла на какое-то время на пороге. Для сна все было слишком реально. И плывущие пушистые облака на таком голубом небе, и солнечные лучи, проходящие сквозь мои полуприкрытые ресницы, блеск песчинок, каменная кладка старого имения и пушистый мох, прорастающий между камней. Я даже коснулась его пальцами, чувствуя приятную мягкость.

Почти в центре хозяйственного двора располагался колодец, к которому я и направилась. Вода была студеная, наверное, и вправду вкуснее той, что стояла в трубах. Я остро ощутила жажду, и на глаза тут же попался черпачок, из которого пили все обслуживающие имение люди. Я потратила на сомнение пару мгновений, но потом зачерпнула воды и медленно выпила, от холода ломило зубы, но вода была очень вкусной и какой-то живительной, что ли. Возможно, все дело в том, что я провела ночь в душной каморке, а может, в еще не испорченной экологии. На кухню возвращаться не хотелось, мне было интересно побродить по двору, посмотреть имение, я уже даже сделала шаг в сторону, когда дверь распахнулась и на пороге возникла рыжеволосая девушка:

– Еля, ну где ты ходишь! Мы так завтрак не успеем приготовить!

Мне захотелось ответить: «Ну его, ваш завтрак!», но подоспевшее вовремя чувство голода удержало меня от перепалки. В надежде, что на кухне мне удастся что-нибудь перехватить для себя, я подхватила ведра и поспешила за Маришкой.

Но поесть мне удалось не скоро. Пока тетя Вася замешивала хлеб, я варила три вида каши. В большом котелке разнокрупье для «обслуживающего персонала», в среднем котелке кашу получше для «обслуги высшего звена», а в небольшой кастрюле кашу на сливках с ягодами и медом для господарей. Хлеб тоже делился на категории. Самые вкусные воздушные булочки пеклись строго для хозяйского стола, но я позволила себе взять одну и, по-быстрому разломав, смазала маслом. Как же это было вкусно! Пару ложек каши со дна кастрюльки тоже отправилось ко мне в рот. Про себя я решила, что, когда проснусь, не буду лениться и стану готовить себе такую кашу по утрам. На завтрак также подавались вареные яйца для слуг, пышные омлеты для хозяев и блинчики с набором вазочек с различным вареньем. Один блин с наскоро опущенным уголком в клубничное варенье так же улетел ко мне в рот. Поэтому, когда утренняя суматоха закончилась и кухарка позвала меня завтракать, я была сыта, но посидеть за компанию не отказалась, к тому же ноги уже болели.

Тетя Вася сидела, старательно очищая вареное яйцо от скорлупы, Маришка взяла очередную, еще теплую буханку серого цельнозернового хлеба, что лежали в корзинке, накрытые полотенцем. Я не удержалась от предложенного мягкого куска, намазала его маслом и притихла с удовольствием попивая горячий отвар из различных сушеных трав, когда вдруг поняла, что мне очень нужно в туалет, за всеми неожиданно свалившимися на меня утренними заботами я как-то совсем забыла о своих физиологических потребностях.

– А где у вас тут отхожее место? – всеми силами подавляя в себе стыд, озвучила свой вопрос.

– Во дворе, где ж еще ему быть? – удивилась Вася.

– А более точные координаты?

– То ли я глуха стала, то ли ты на басурманском заговорила, Еля.

– Как мне найти на дворе это место? – перефразировала вопрос, чувствуя, что время поджимает.

– По запаху! – прыснула Маришка.

– Не ерничай, девка, что природой продумано, то не зазорно. Иди лучше проводи. Глупые вы у меня еще совсем, молодые… – вздохнула кухарка.

К моему счастью, Маришку дважды просить не пришлось, видно, ей и самой надо было, девушка быстро впихнула в рот кусок хлеба с маслом и повела меня в столь желанное сейчас место. Выйдя на хоздвор, мы направились в дальний его конец, где стояла вытянутая постройка с пятью узкими дверцами, характерный запах, конечно, был, но не настолько ужасный, как я успела себе нафантазировать.

– Вот сюда, где на дверях капелька нарисована, по малой нужде, а сюда, где лопата, по большой. Оттуда потом выгребают, а здесь так все в землю уходит. Если ты туда, где лопата, то песочком за собой присыпать не забудь, ну а зачем солома там лежит, ты, наверное, догадаешься?

– Полагаю, что да, но мне пока туда, где капелька.

С опаской я открыла дверь, но увиденное мной вполне годилось для использования, обычный дачный туалет: деревянная скамья с дыркой, под которой находилась яма, видимо, с хорошей дренажной системой. С боку была маленькая полочка со свечными огарками на случай, если придешь ночью. Туалетной бумаги, конечно, не было. Именно этот факт вызвал во мне первую тревожную мысль: а сон ли все это? Я сидела, смотря в щели между досок в двери на белый песок, залитый солнцем, и на затылке у меня поднимались волосы. Как сон может быть таким реальным? Но и взаправду всего этого ведь быть не может? Как подобное можно объяснить? Кажется, в моей голове загудело от напряжения, когда раздался голос Маришки.

– Еля, ну ты чего там? Дверь, что ли, перепутала?

– Иду! – глухо отозвалась я, подальше заталкивая пугающие мысли.

Это сон, просто длинный, ужасно реальный сон, но я скоро проснусь, и он сотрется из моей памяти, как и все остальные сны.

Глава 3

– Вас только за безликой посылать, – посетовала Вася, когда мы вернулись на кухню. – Вот не подадим обед вовремя, с кого будут спрашивать? Госпожа Златослава меня позовет да скажет: «Ты, Вассия, стара, поди, стала, нерасторопна. Не место тебе боле на кухне, раз голодные господа твои сидят за пустым столом, дожидаются. Иди-ка ты лучше за скотиной смотреть. Меня вон Клавка давно за сестру просит. Ее на кухню заместо тебя и назначу…»

– Теть Вась, да ладно тебе причитать-то, мы ведь только тудой сбегали и сразу обратно!

– Тудой-разтудой, до басурманов поди ж добежать успели… Еля, ты давай за суп берись, вона там я петуха положила, ощипать его надо, а пока накипать будет, овощей почисть. Маришка, садись вареники лепи, я тесто уже замесила и творог отвесила. А я на сыворотке сыр стану варить.

Честно говоря, я никогда в жизни никого не ощипывала, но под давлением авторитета тети Васи я села в уголок и взяла в руки дохлого молоденького петуха. Дернула перышко – держится крепко, потянула еще раз – отошло, но мне стало ясно, что процедура будет небыстрой и малоприятной для меня, петуху-то уже все равно. И мне стало за себя как-то обидно, почему, собственно, мне снится сон, в котором я должна работать на кухне, отчего я не хозяйка имения? Я когда-то читала, что если сон доходит до абсурда, то им можно попытаться управлять. Что будет, если я просто встану и выйду с кухни? Поднимусь в столовую и сяду как госпожа?

– Еля! Ты что ж сидишь-то, перья считаешь? Дай сюда петуха, иди овощи чисть, – раздался над ухом голос кухарки, от которого я подскочила.

Уговаривать меня не пришлось, я с радостью вручила тушку Васе и взялась за картошку. Сильно я не утруждалась, морковь и картошка отправились в суп наполовину очищенными, крупными кусками, мне требовалось доказать самой себе, что все происходящее со мной лишь сон и мой дрянной суп никто просто не заметит, он исчезнет из реальности ровно в тот момент, когда слуга вынесет его за дверь на подносе.

Я наливала похлебку для двух конюхов, пришедших на обед, когда мужчина, унесший поднос с едой для господ, вернулся, неся всю еду практически нетронутой. По спине у меня пробежался холодок – неужели мой суп заметили и вернули? Что теперь будет?

– Ох, что случилось-то? Господам не понравилось? – заволновалась кухарка.

– Господин и госпожа разругались. Прямо в столовой. Господин Дарен уехал, будет ли к ужину – неизвестно.

От прозвучавшего имени мое сердце в груди перевернулось. Неужели Дарен тоже здесь и женат на другой женщине? В душе защемило, а на глаза навернулись слезы. За что мне это испытание? Неужели это моя пострадавшая психика так изощренно издевается надо мной?

– А молодой господин отобедал? – продолжала переживать тетя Вася.

– Изволил лишь крендельками угоститься.

– Бедный мальчик, совсем исхудает, а коли жирка не будет – зимой опять болеть начнет.

До меня с некоторой задержкой дошел смысл сказанных слов: у Дарена есть ребенок. Это причинило мне даже больше боли, чем случайно увиденная сцена в кафе, которая немного поблекла в памяти из-за последних ярких впечатлений. Ребенок словно делал Дарена в разы ближе к другой женщине. Это выбивало почву из-под ног, заставляло мою душу раскалываться на кусочки.

– Еля, ты чего бледная такая? Опять поплохело? Ты, случаем, не нагуляла себе проблем-то? – раздался голос кухарки над ухом, от чего я вздрогнула.

– Что? – растерянно посмотрела на женщину.

– Да когда ж ей гулять-то? Из кухни почти не выходит, – вступилась за мою честь Маришка. – Может, с животом плохо? Оно всяко бывает. Помню, я с братом слив зеленых наелась, да так потом мучилась, как есть, думала, помру!

– Так у нас тут и слив зеленых взяться неоткуда!

– Ну это я для пример. Еля-то, может, чем другим потравилась.

– Ох, ну и глупые вы у меня девки! Иди уж приляг, до ужина время есть.

– Я лучше выйду, подышу.

– Ну иди-иди. Только долго не загуливай.

Я быстро преодолела уже знакомый коридор и оказалась на хозяйственном дворе. Светившее солнце казалось мне насмешкой, а летающие высоко в небе ласточки вызывали раздражение. Почему я не вижу сон про Дюймовочку? Почему эти ласточки летают там в вышине, занимаясь своими делами, вместо того, чтобы отвезти меня в далекую южную страну к прекрасному принцу, который никогда меня не предаст и не причинит боли? Чувство несправедливости и обиды сдавливало грудь. Я быстро миновала двор, почти пробежала мимо скотного двора, располагавшегося подальше от имения, чтобы шум и запахи не мешали хозяевам, и оказалась в бескрайнем поле, где колосилась еще зеленая тяжелая рожь, а между колосьев росли васильки и ромашки. Отчего все вокруг словно издевалось надо мной своей красотою? Я устало опустилась на колени и заплакала, мне было горько оттого, что мир так красив, а человеческая душа столь уродлива и лжива. Мне вдруг стало жаль и этот василек, и ромашку, которых никто не оценит, не поймет их простой и искренней красоты, их воли к жизни и любви к солнцу. Я чувствовала себя таким же луговым цветком, который любил и доверял своему солнцу, но однажды его просто скосили ни за что, бросили как ненужный сорняк, растоптав нежные лепестки. Почему? За что? Что я сделала тебе, Дарен?

Я горевала, глотая горькие слезы, обхватив себя руками, покачиваясь, словно баюкая свою боль, застрявшую занозой глубоко в сердце. Когда приступ жалости к себе немного прошел, я легла, прижав колени к груди, наблюдая, как муравей ползет по стебельку, как маленькая голубая бабочка длинным хоботком ищет нектар в желтой тычинке ромашки, я прислушивалась к такому летнему и мелодичному стрекоту кузнечиков. Мне становилось легче оттого, что жизнь вокруг продолжается, несмотря на мою боль и вопреки ей. Я даже не заметила момента, когда мои веки отяжелели и я уснула.

Проснулась я от острого чувства реальности. Солнце почти село за горизонтом, по щеке полз муравей и становилось ощутимо зябко. Я села, ясно и окончательно осознав, что все это – не сон. Я нахожусь в какой-то иной реальности и как выбраться отсюда не имею ни малейшего представления. Скорее всего, я расшибла голову о кухонный пол и в моем мире меня больше нет. Мне живо представилось, как вечером Дарен пришел домой, позвал меня, удивляясь, что везде темно, потом шагнул на кухню. Возможно, он даже споткнулся о мои ноги, прежде чем успел включить свет. А щелкнув выключателем, он увидел бледное лицо и застывшую лужу крови. Он наклоняется ко мне, пытаясь прощупать пульс, второй рукой набирая «скорую» в телефоне. Но приехавшим врачам не остается ничего другого, кроме как накрыть мое тело простынкой и констатировать смерть.