скачать книгу бесплатно
Мой год с Сэлинджером
Джоанна Рэйкофф
Большая проза (РИПОЛ)
Я начинала с темной комнаты с книжными шкафами от пола до потолка в легендарнейшем литературном агентстве. Отвечая на многочисленные письма поклонников самого Сэлинджера, я не заметила, как вступила в переписку от его лица… Изо дня в день ложь росла как снежный ком, пока рутину вдребезги не разбил один-единственный звонок. Это был Джерри… Джером Дэвид Сэлинджер был на связи.
Джоанна Рэйкофф
Мой год с Сэлинджером
Copyright © 2014 by Joanna Smith Rakoff
© Змеева Ю.Ю., перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке. ООО Группа компаний «РИПОЛ классик»,2022
© Оформление. Т8 Издательские технологии, 2022
* * *
Кириллу – с него начинается эта история и им же заканчивается
«Весь этот день, видит Бог, был не только днем каких-то внезапных предзнаменований и символических явлений, но он весь был построен на широчайшем использовании письменности как средства общения»[1 - Цитата в переводе Р. Райт-Ковалевой. – Здесь и далее примечания переводчика.].
Дж. Д. Сэлинджер. «Выше стропила, плотники»
От автора
Абигейл Томас пишет, что в своих мемуарах старалась рассказать «правду, насколько это возможно», вот и я в этой книге стараюсь рассказать правду, насколько это возможно. В работе над книгой мне помогли интервью с людьми, которых я знала в описанный в ней период, и собственные дневники того времени и последующих лет.
В повествовательных целях я немного изменила хронологию событий и изменила имена и характерные черты внешности большинства упомянутых в книге людей.
Не считая этих мелких нюансов, это совершенно правдивая история моего года с Сэлинджером.
Все мы были девчонками
Нас были сотни, тысячи. Мы тщательно одевались в сером утреннем свете в Бруклине, Квинсе, Нижнем Ист-Сайде, выходили из квартир с сумками, пухлыми от рукописей, и читали эти рукописи, стоя в очереди в польской булочной, греческой кулинарии, закусочной на углу или кофейне в ожидании утренней чашки кофе, некрепкого и сладкого, и дэниша, чтобы съесть его в поезде метро, где, если повезет, нам уступили бы место, чтобы мы могли продолжить читать рукописи по пути в офис в Мидтауне, Сохо или на Юнион-сквер. Мы были девчонками, естественно, совсем девчонками; сходили с поезда шестого маршрута[2 - Маршрут нью-йоркского метрополитена 6 Лексингтон-авеню Локал.] на Пятьдесят первой улице и шли мимо «Уолдорф-Астории» и Сигрем-билдинг на Парк-авеню, одетые одинаково в одну из вариаций на тему – отглаженная юбка и свитер, как у Сильвии Плат с фотографии из колледжа Смит. И юбку, и свитер покупали наши родители, жившие в обеспеченном пригороде, поскольку наших мизерных зарплат едва хватало, чтобы заплатить за квартиру, не говоря уж об обедах в ресторанах поблизости наших контор или ужинах в кафе даже в дешевых районах, где мы делили многокомнатные квартиры на весь этаж с такими же девчонками – ассистентками в других литературных агентствах, издательствах и реже в некоммерческих литературных организациях. Весь день мы просиживали нога на ногу на крутящихся стульях, отвечали на звонки, встречали авторов, выдерживая нужную пропорцию энтузиазма и отстраненности и ничем не выдавая правды – а правда заключалась в том, что мы пошли работать в этот бизнес не потому, что мечтали подавать воду другим писателями, а потому, что сами хотели стать писателями и работа в издательстве или литературном агентстве представлялась наиболее социально приемлемым способом достичь этой цели, хотя почти сразу становилось ясно, что это, вероятно, не лучший способ. В прошлую эпоху, как верно подмечали наши родители – а мои родители твердили каждый день, – нас называли бы секретаршами. Как и секретаршам в эпоху наших родителей, почти никому из нас не светило повышение и буквально единицам грозило выбиться, что называется, из грязи в князи. Мы шептались о тех, кому повезло, о тех, чьи боссы разрешили им читать рукописи, вести клиентов и обучили ремеслу, о тех, кто проявил небывалую инициативу и сломал систему; и все мечтали оказаться на месте этих везунчиков, думали, что, если очень захотеть и перетерпеть годы нищенской оплаты труда, годы на побегушках у начальства, у нас получится оказаться по ту сторону, оказаться писателем, уверенно стучащимся в дверь кабинета начальника, – но захотели бы мы оказаться там после всего этого? Вот в чем вопрос.
Зима
Всем нужно с чего-то начинать. Я начинала с темной комнаты с книжными шкафами от пола до потолка; бесконечные ряды книг, рассортированных по авторам, книги из всех возможных периодов двадцатого века с обложками, хранящими приметы эпохи, когда они вышли в свет, – филигранная графика 1920-х, скучный горчичный и бордовый переплет конца 1950-х, воздушные акварели 1970-х. Книги определяли мои дни и дни всех, кто работал в нашей тесной и темной кроличьей норе. Имена с книжных корешков мои коллеги произносили голосами приглушенными и почтительными, ибо для людей из литературных кругов эти имена были богоподобными: Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Дилан Томас, Уильям Фолкнер. Но наша кроличья нора была – и остается – литературным агентством, а это значит, что имена с корешков означали кое-что еще – кое-что, что заставляло всех говорить тоном приглушенным и почтительным, кое-что, что, как мне раньше казалось, никак не связано с книгами и литературой: деньги.
Три дня снегопада
В первый день работы в агентстве я оделась тщательно, выбрав костюм, казавшийся мне подходящим для офиса: короткая шерстяная юбка в сине-зеленую клетку и темно-зеленая водолазка, застегивающаяся на молнию на спине, модель 1960-х годов из лондонского секонд-хенда. Образ довершали плотные черные колготки и черные замшевые мокасины родом из Италии, которые купила мне мама, считавшая приличную обувь не роскошью, а необходимостью. Прежде я никогда не работала в офисе, но была актрисой и в детстве, и в колледже, и после колледжа и воспринимала этот наряд как сценический костюм. Я играла Смышленую Молодую Ассистентку, Офисную Помощницу На Все Руки.
Я, пожалуй, зря уделила так много внимания костюму, потому что ничего не знала о работе, которая ждала меня, и об агентстве, которое меня наняло. Я даже не успела осознать, что меня приняли на работу: все произошло так быстро. За три месяца до этого я бросила аспирантуру – или получила степень магистра, если с другой стороны посмотреть, – и прилетела домой из Лондона, вернувшись в родительский дом в пригороде почти без багажа, зато с огромной коробкой книг. «Хочу писать свои стихи, а не анализировать чужие», – призналась я своему бойфренду из колледжа, позвонив ему по старинному телефону-автомату, установленному в коридоре моей общаги в Хэмпстеде. Своим родителям я в этом признаваться не стала. Им я сказала, что мне просто было одиноко в Лондоне. А они, в соответствии с принятым в нашей семье кодексом молчания, не стали расспрашивать меня о моих планах. Вместо этого мать повела меня по магазинам: в «Лорд энд Тэйлор» мы выбрали костюм из шерстяного габардина с бархатной отделкой – юбка-карандаш, приталенный жилет, как у Кэтрин Хепберн в «Ребре Адама», – и остроносые замшевые туфли на шпильке. Пока портной подкалывал мне рукава, чтобы подогнать костюм по фигуре, я поняла, что мать надеется, будто приличный костюм обеспечит мне приличное трудоустройство.
За неделю до Рождества подруга Селеста привела меня на вечеринку, где ее старая знакомая, не вдаваясь в особые подробности, рассказала, что устроилась на работу в научно-фантастическую редакцию крупного издательского концерна. «Как ты туда попала?» – спросила я. На самом деле мне не хотелось ничего знать о процессе найма, просто показалось странным, что человек с дипломом по английской филологии, интересующийся серьезной литературой, согласился на такую работу. Вместо ответа подруга Селесты дала мне карточку.
– Это агентство по трудоустройству, – сказала она. – Через него редакторы ищут ассистентов. Надо будет – позвони.
Наутро я нехотя позвонила. Я не планировала работать в издательском бизнесе – по правде говоря, я пока ничего не планировала, – но мне нравилось верить в то, что судьба приведет меня, куда нужно, – заблуждение, которое в самом скором времени принесло мне неприятности и довлело надо мной много лет, пока я наконец от него не избавилась. Я сочла знаком свыше, что на той вечеринке оказалась в одном углу с подругой Селесты, потому что мы обе были тихонями и чувствовали себя неуютно среди шума и веселья.
– А вы можете прийти сегодня после обеда? – спросила женщина, взявшая трубку. Выговор у нее был очень благородный – не совсем британский акцент, но близко к тому.
Вскоре я, одетая в новый костюм, вручала наспех составленное резюме элегантной даме в таких же, как у меня, юбке и жакете.
– Вы только что закончили филологический? – нахмурилась она; темные прямые волосы упали на лицо.
– Да.
– Что ж… – Дама вздохнула и отложила мое резюме. – Это плюс для некоторых издателей, а для кого-то – минус. Но мы вам что-нибудь подыщем. – Она откинулась на спинку стула. – Позвоню ближе к Новому году. Накануне Рождества никто не ищет сотрудников.
Но она позвонила раньше: я только-только успела вернуться домой.
– Есть вакансия, – выпалила она. – Не хотите работать в литературном агентстве вместо издательства?
– Запросто, – ответила я, хотя понятия не имела, что такое литературное агентство.
– Прекрасно, это очень хорошее агентство. Старое и уважаемое. Мне кажется, даже самое старое в Нью-Йорке. Ассистентка требуется агенту, который очень давно в этом бизнесе. – Дама ненадолго замолчала. – Некоторые ассистентки признавались, что работать с ней трудно, но были и те, кто ее просто обожал. А вы, кажется, хорошо ей подходите. Она хочет нанять помощницу до Рождества.
Потом я узнала, что литературная агентесса, о которой идет речь, подбирала себе помощницу уже несколько месяцев. Но в тот холодный декабрьский день я об этом не подозревала, поэтому, зажав телефонную трубку ухом, повесила свой приличный костюм в душ, чтобы пар разгладил складочки.
На следующий день, застегнутая на все пуговицы, в приличном костюме, я села на поезд до угла Пятьдесят первой и Лексингтон-авеню, перешла Парк-авеню и оказалась на Мэдисон-авеню, где меня ждала вышеупомянутая агентесса.
– Итак, – сказала она и зажгла длинную коричневую сигарету – жест, напомнивший мне одновременно дона Корлеоне и Лорен Бэколл. Пальцы у агентессы были длинные, тонкие, белые, с невидимыми костяшками и ногтями идеальной овальной формы. – Печатать умеете?
– Умею, – подтвердила я и робко кивнула.
Я рассчитывала на более сложные вопросы, беседу на абстрактные темы, вроде моей профессиональной этики и привычек, или продуманные возражения центральным постулатам моей магистерской диссертации.
– На машинке? – уточнила агентесса, выпятив губы и выпуская клубочки легкого белого дыма. На губах ее играла едва заметная улыбка. – Это совсем не то, что на… на… – ее лицо скривилось от отвращения, – компьютере.
Я нервно кивнула:
– Вы правы.
Через час, когда стемнело и город опустел в преддверии праздника, я лежала на диване и перечитывала «Доводы рассудка»[3 - Роман Джейн Остин.], надеясь, что мне никогда больше не придется надевать этот костюм и тем более колготки, без которых его нельзя было носить.
И тут зазвонил телефон. Меня взяли на работу.
Так и вышло, что в первый понедельник после Нового года я проснулась в семь утра, приняла душ, стараясь никого не разбудить, и спустилась по ветхой каменной лестнице нашего дома. А выйдя на улицу, обнаружила, что мир остановился: вся улица была в снегу. Я, разумеется, знала, что надвигался буран, а может, и не знала, ведь у меня не было телевизора и радио, а мои знакомые обычно не говорили о погоде. В моих кругах дискутировали по более важным, глобальным вопросам; погоду обсуждали наши бабушки и скучные соседи из пригорода. Будь у меня радиоприемник, я бы знала, что весь город перекрыли, Департамент образования впервые за почти двадцать лет отменил уроки в школах из-за снегопада, а по всему побережью много людей погибли или погибали в этот самый момент, запертые в машинах, необогреваемых домах, или, поскальзываясь на нерасчищенных улицах, ломали шеи. В агентстве, куда меня взяли на работу, в экстренных ситуациях вроде этой использовали систему оповещения «сверху вниз»: президент компании – моя начальница, хотя я поняла, что она президент, лишь проработав в компании несколько недель, так как в агентстве любую информацию приходилось считывать не явно, вслух никто ничего не говорил, – итак, моя начальница звонила следующему по званию, и известие передавалось далее вниз по иерархической лестнице от вышестоящего к нижестоящему, пока и секретарша Пэм, и все ассистенты агентов, и наш чудаковатый депрессивный курьер Иззи не узнавали, что приходить на работу не нужно. Поскольку снегопад случился в мой первый рабочий день, я еще не успела вникнуть в эту систему.
В городе объявили чрезвычайное положение, но поезда пришли вовремя – поезд L с Лоример-стрит и экспресс номер пять с Юнион-сквер. В восемь тридцать я прибыла на Центральный вокзал, где все киоски, торговавшие кофе, выпечкой и газетами, оказались зловеще закрыты. Я направилась на север и вошла в зал ожидания с его роскошным звездным пологом над головой; стук моих каблуков по мраморному полу разносился по залу звонким эхом. Я дошла до середины – до центральной стойки информации, где мы с друзьями часто назначали встречи в старших классах, – и только тогда поняла, почему от моих каблуков столько шума: я одна или почти одна стояла в зале, где обычно слышен стук сотен и тысяч каблуков. Я замерла в центре зала и не услышала вокруг ни звука. Я единственная производила шум.
Я толкнула тяжелую стеклянную дверь западного выхода и вышла на пронизывающий ледяной ветер. По глубокому снегу медленно побрела дальше на запад по Сорок третьей улице, и вскоре взгляду моему открылось нечто еще более странное, чем тихий, пустынный Центральный вокзал, – тихая, пустынная Мэдисон-авеню. Снегоуборщики сюда еще не добрались. Слышалось лишь завывание ветра. Нетронутый снежный покров тянулся ровно от дверей магазинов на востоке до дверей магазинов на западе: ни одного отпечатка ботинка, ни фантика, ни даже листика.
Ковыляя по сугробам дальше на север, я наткнулась на трех банкиров, бежавших – или пытавшихся бежать – по глубокому снегу с радостными криками; их пальто развевались за спиной, как супергеройские плащи.
– Эй! – окликнули они меня. – Мы играем в снежки! Идите к нам!
– Мне на работу надо, – ответила я и чуть не добавила: «Сегодня мой первый день», – но вовремя остановилась. Пусть думают, что я опытная, давно работаю здесь. Теперь я была одной из них.
– Так все закрыто же, – крикнули они. – Пойдемте поиграем!
– Хорошего вам дня!
Я помахала мужчинам рукой и медленно пошла дальше к Сорок девятой улице, где находилось ничем не примечательное здание агентства. Лобби представляло собой узкий коридор, ведущий к паре скрипучих лифтов. Помимо агентства в здании расположились страховые конторы, импортеры африканской резной мебели, пожилые семейные врачи, ведущие частную практику, и гештальт-терапевты. Агентство занимало целый этаж. Я вышла из лифта, подергала ручку двери и обнаружила, что та заперта. Но часы показывали без пятнадцати девять, а я знала, что офис открывается в девять. В пятницу, в канун Рождества, меня попросили прийти подписать документы и забрать кое-какие вещи, в том числе ключ от входной двери. Я еще подумала, что странно, что они предлагают ключ совершенно незнакомому человеку, но прикрепила его к брелоку к другим ключам в скрипучем лифте и вот сейчас достала и очутилась в темном, беззвучном офисе. Мне сразу захотелось порассматривать книги, стоящие на полках, но я боялась, что кто-нибудь придет и обнаружит меня за занятием, которое сразу выдаст во мне аспирантку филологического факультета, которой я совсем недавно была. Поэтому я заставила себя пройти мимо стойки в приемной, потом вдоль длинного коридора, уставленного стеллажами с книгами Росса Макдональда в мягкой обложке, свернуть направо в маленькую кухню, миновать бухгалтерию с линолеумом на полу и войти в восточное крыло офиса, где находились святая святых – кабинет моей новой начальницы – и комнатка, где предстояло сидеть мне.
Там я долго сидела, с прямой спиной и мерзнущими в промокшей обуви ногами, и изучала содержимое ящиков своего нового стола – скрепки, степлер, большие розовые картотечные листки с загадочными кодами и таблицами. Я боялась достать книгу и начать читать: вдруг новая начальница войдет и застанет меня за этим занятием? Я читала книги Джин Рис и воображала себя одной из ее героинь, нищих, вынужденных неделями питаться одними круассанами и кофе со сливками, что подавали на завтрак в меблированных комнатах, где несчастные девушки жили за счет бывших женатых любовников, оплачивающих им ренту в компенсацию за разрыв отношений. Я подозревала, что моя начальница не одобрит Джин Рис; на собеседовании она спросила, что я читаю сейчас и какие книги предпочитаю, на что я ответила:
– Я все читаю. Люблю Флобера, недавно дочитала «Воспитание чувств» и поражена, каким современным кажется этот роман. Но мне нравятся и Элисон Лури[4 - Американская романистка, лауреат Пулитцеровской премии по литературе.], и Мэри Гейтскилл[5 - Американская писательница, известная своими рассказами; наиболее известен ее рассказ «Плохое поведение», его экранизировали в 2002 году как фильм «Секретарша».]. А выросла я на детективах. Мои любимчики – Дональд Уэст-лейк и Дэшил Хэммет.
– Что ж, Флобер – это, конечно, хорошо, но если хочешь работать в издательстве, надо читать тех, кто еще жив. – Начальница замолчала, и я поняла, что ответила неправильно. Как всегда, я плохо подготовилась. Я ничего не знала об издательском бизнесе и тем более о литературных агентствах, в том числе о том, куда меня приняли на работу. – Я тоже люблю Уэстлейка, – добавила она и закурила. – Чувство юмора у него отменное. – И она улыбнулась впервые с тех пор, как я вошла в ее кабинет.
Я нерешительно разглядывала книги на полке, висевшей над моей головой, – детективы Агаты Кристи в мягких обложках и, кажется, серию любовных романов, – и тут на моем столе зазвонил громоздкий черный телефон. Я сняла трубку и тут же поняла, что не знаю, как в агентстве принято приветствовать звонящих. Поэтому я сказала просто:
– Алло?
– О нет! – раздался крик в трубке. – Ты пришла? Так и знала, что ты придешь. Иди домой. – Звонила начальница. – Офис закрыт. Увидимся завтра.
Повисла тишина, я не знала, что сказать.
– Жаль, что тебе пришлось тащиться в такую даль. Езжай домой греться. – С этими словами она отключилась.
Банкиры, игравшие в снежки, ушли – видимо, тоже отправились домой греть промокшие ноги. Мощные порывы ветра проносились по Мэдисон-авеню, трепали мои волосы, задувая их в глаза и в рот, но на улице было так тихо, бело и прекрасно, что я не спешила идти к вокзалу и шла очень медленно до тех пор, пока у меня не закоченели руки, ноги и нос. Я поняла, что последний раз в понедельник в половине десятого утра мне не надо находиться на работе, да и торопиться домой ни к чему.
В Нью-Йорке и позднее были снегопады, но они уже не парализовали город и не приводили к абсолютному безмолвию. Только тогда, один-единственный раз, я стояла на углу и чувствовала себя последним человеком на земле; больше такого не повторялось. Когда следующий буран аналогичного масштаба надвинулся на город, мир успел измениться: полная тишина стала невозможной.
Я вернулась домой в Бруклин. Согласно официальной версии, я проживала в Верхнем Ист-Сайде с Селестой – так думали мои родители. Закончив колледж, я переехала в Лондон учиться в аспирантуре, а Селеста, о которой мои родители отзывались как о «хорошей, милой девочке», устроилась на работу в детский сад и сняла студию с фиксированной арендной платой на Семьдесят третьей улице в Ист-Сайде, между Первой и Второй улицами. Когда я вернулась в Нью-Йорк, Селеста разрешила перекантоваться у нее на диване, обрадовавшись компании, а потом предложила остаться и поделить аренду пополам. Кроме того, согласно официальной версии – опять же для родителей – у меня был бойфренд, тоже «хороший и милый мальчик», с которым мы встречались еще в колледже, композитор, талантливый, веселый аспирант из Калифорнии. План был такой: я возвращаюсь домой из Лондона, получив степень магистра, накоротке заезжаю к родителям и перебираюсь в Беркли, в квартиру в нескольких кварталах от Телеграф-авеню[6 - Центральная улица Окленда: начинается в историческом центре города и заканчивается в кампусе Беркли.], которую нашел для нас бойфренд. Там многоквартирный дом стоял кольцом, а в центре был дворик, где по логике должен был находиться бассейн. Но бассейна не было. И я отступила от плана. Я вернулась в Нью-Йорк и поняла, что не хочу уезжать. А потом встретила Дона.
На второй день я снова пришла слишком рано, поскольку страшно боялась опоздать. На этот раз я вставила ключ в замок, чуть-чуть приоткрыла дверь и, убедившись, что в офисе еще темно, а в приемной за стойкой никого нет, быстро закрыла дверь, села в лифт и спустилась в лобби. По Мэдисон-авеню прошлись снегоуборщики, как и по Пятой авеню и остальному Мидтауну, но город еще не проснулся, на обочинах высились громадные сугробы, а пешеходы медленно семенили по узким проходам, расчищенным на тротуарах. В лобби было кафе, где имелись свежие круассаны, и сейчас сонные посетители разглядывали стеклянную витрину под недружелюбным взглядом продавщицы южноазиатской внешности с волосами, убранными под сетку. Я присоединилась к ним, раздумывая, не выпить ли вторую чашку кофе.
Когда я наконец поднялась в офис, секретарша включала лампы в фойе; она еще не успела снять коричневое пальто. В кабинете напротив стойки тоже горел свет.
– О, здравствуйте, – произнесла она не слишком приветливо, расстегнула пальто, повесила на локоть и пошла прочь по коридору.
– Я новая ассистентка, – крикнула я ей вслед. – Мне просто… идти на свое место? Или…
– Минутку, пальто повешу, – отозвалась секретарша.
Через несколько минут она вернулась и взъерошила короткие волосы.
– Как вас зовут, напомните. Джоан?
– Джоанна.
– Точно, Джоанна. – Секретарша плюхнулась на стул. Высокая, с фигурой, как выразилась бы моя мать, китайской статуэтки, она была одета в водолазку и приталенный брючный костюм, какие носили в 1970-е: с расклешенными брюками и широкими лацканами. Восседая на стуле, она, казалось, возвышается над стойкой и довлеет над ней, впрочем, как и надо всей приемной. Рядом с телефоном на столе стоял толстенный вращающийся каталог с визитными карточками. – Ваша начальница еще не пришла. Она приходит в десять.
– Мне сказали, что рабочий день начинается в полдесятого, вот я и пришла полдесятого.
– Можете подождать здесь, – со вздохом добавила секретарша, как будто я причиняла ей огромное неудобство, и задумчиво скривила губы. – Хотя, наверно, можете и пойти за свой стол. Знаете, где это?
Я кивнула.
– Ладно, туда и идите. Но ничего не трогайте. Ваша начальница скоро придет.
– Я ее провожу, – раздался голос из освещенного кабинета, и на пороге показался высокий молодой человек. – Меня зовут Джеймс, – представился он и протянул руку.
У него были курчавые светло-каштановые волосы, он носил очки в золотой оправе, модные в том году, а лицо заросло густой рыжеватой бородой, что делало его похожим на мистера Тумнуса, благородного фавна из книги «Лев, колдунья и волшебный шкаф».
Я пожала его руку.
– Идите за мной, – предложил Джеймс, и я последовала за ним по основному коридору мимо рядов кабинетов, где свет еще не горел.
Как и накануне, мне захотелось задержаться и рассмотреть книги на стеллажах вдоль стен; я с восторгом увидела знакомые имена – Перл Бак[7 - Американская писательница, первая женщина в США, получившая Нобелевскую премию по литературе.], Лэнгстон Хьюз – и была заинтригована незнакомыми, например, Найо Марш, а в животе затрепетали бабочки, как в детстве, когда мы ходили в местную библиотеку: там было столько книг и каждая по-своему интересна, а я могла взять любую.
– Ого! – вырвалось у меня почти непроизвольно.
Джеймс замер, а потом обернулся.
– Ага, – ответил он с искренней улыбкой. – Я тут шесть лет и до сих пор хожу и удивляюсь.
Как и было предсказано, моя начальница явилась в десять, закутанная в золотистую норковую шубу, в громадных темных очках и шелковом шарфе с узором в виде лошадей, накинутом на голову.
– Здрасьте, – сказала я и приподнялась над стулом, словно приветствуя королевскую особу или папу Римского.
Но начальница пронеслась мимо меня и скрылась в кабинете, притворившись, что не заметила меня.
Через двадцать минут дверь ее кабинета открылась, и она появилась на пороге уже без шубы, а на смену темным очкам пришли такие же громадные, но с прозрачными стеклами. Они занимали половину ее бледного лица и подчеркивали голубизну глаз.
– Так-так, – произнесла она, закуривая и присаживаясь на край моего Г-образного стола. – Пришла, значит.
Я бодро улыбнулась:
– Пришла.
И я встала, немного нетвердо держась на ногах, так как на мне были сапоги, которые я одолжила у Ли, соседки Дона. Свои мокасины я оставила сохнуть на батарее в квартире парня, и те скрючились в форме полумесяца и застыли так навсегда. Собственно, там я и жила на самом деле, а не по официальной версии, – в бруклинской квартире Дона.
– У нас много дел, – сказала начальница и длинным пальцем убрала с лица блестящий локон. – Я знаю, ты умеешь печатать на машинке. – Я с энтузиазмом закивала. – А ты когда-нибудь расшифровывала микрокассеты?
– Нет, – честно ответила я. Я даже никогда о таком не слышала. Разве что в шпионских фильмах. На собеседовании, кажется, никто ничего не говорил про микрокассеты. – Но наверняка смогу научиться.
– Научишься, не бойся, – заверила меня начальница, выпуская облако дыма, сам вид которого несколько противоречил ее уверенному заявлению. – Хотя могут возникнуть трудности.
Она одной рукой поддела жесткую полупрозрачную крышку на белой пластиковой коробочке, стоявшей рядом с печатной машинкой на моем столе. Под ней оказалось нечто вроде допотопного кассетного магнитофона с кучей проводов и огромными наушниками; привычных кнопок воспроизведения, паузы и перемотки я не увидела. Был отсек, куда вставлять кассету, и все. Прибор, как и многие технические достижения 1950-х и 1960-х, выглядел одновременно умилительно архаичным и пугающе футуристичным.
– Смотри, – сказала начальница со странным смешком, – это диктофон с микрокассетами. Чтобы перемотать вперед-назад, нажимай на эти педали. Кажется, тут еще скорость можно регулировать…
