скачать книгу бесплатно
Мне вдруг напомнил о тебе,
А в пепельнице сигарета
Лишь подтвердила мне всё это.
И кошка, сидя у окна
Зимой и ожидая лета,
Сказала мне, что ты одна,
Как безгарнирная котлета
И ждёшь меня…
Любовь – игра,
Как баскетбол или футбол
Где Стэнли Джордан Марадонна
Пытается в ворота гол
Забить. Но нету гола.
И мяч, увы, не кокаин,
А нос, похоже, не ворота.
И вот теперь сей ас один…
Однако Бог ему судья.
А Он – не я.
Зима – это не лето
И тьма мне не заменит света
А впрочем, так же, как свет тьмы.
И вот итоги: мы одни.
Война похожа на прогулку
По венам кайфа. И проулком
Дождливым и грязным к тебе я бреду,
Как подобает, в пьяном бреду
Я пытаюсь нащупать дорогу
К Богу.
В одних трусах на босу ногу
Из ночи прямо в поднебесье,
А может быть к морю, выйдя из леса.
Он замолчал, а я подумал:
– Неужто он сам написал?
– Нет, – ответил Костик, – не я.
– А кто?
– Не помню, – сказал он и свалился под стол.
– И что теперь делать? – Алик с сожалением посмотрел на пустую банку из-под чачи и любовно пнул Костика ногой в область печени.
– Ничего, – ответил я, – проспится. Сам уйдёт.
– Да я не о нём. Я об этом, – он показал мне пустую банку.
Azzillo.
…в поисках ключа от солнечной стороны Ай-Петри, построенной над морем дождём и ветром, они перелопатили три пляжа, две библиотеки, ящик пива и водки, обслюнявили телефонными звонками рыжую душу последнего поэта виноградно-целлофановой эпохи и, ничего не найдя, в расстроенных чувствах ушли в запой.
Похмелялись они матэ и солнечной музыкой Matia Bazar.
За спиной серого рассвета – он выдался дождливым – пытался спрятаться мой город. Но все его попытки оказывались тщетными. Музыка намокшего тротуара проникла в его переулки раньше, чем он успел засобираться в дорогу. Города так же, как птицы, редко сидят на одном месте. И ещё реже думают о предстоящем пути. Они вообще не думают. Просто собираются и идут…
Я не знаю, как у других, а вот у меня с бодунища, если и получается думать, то только членом…
– А откуда у тебя этот диск появился? – спросил один, добавляя в тыкву с травой горячую воду.
– Мне его Наташа прислала, – ответил второй.
– Это какая?
– Та, что сейчас в Италии.
– С неприлично огромной грудью?
– Неприлично огромная грудь у тёти Кдары. А у Наты просто высокая и, скажу я тебе, очень красивая грудь, – ожидая, когда подойдёт трава в тыкве, он закурил.
– Ну, это как посмотреть…
– Да как ни смотри. Красивая грудь – она и в Италии красивая.
– Ты хотел сказать: в Африке?
– Хоть на северном полюсе! – он непроизвольно поёжился. – Только там холодно и размеры не имеют никакого значения.
На матэ их подсадили Борис с Ромой. Нет, до этого был, конечно, Кортасар, но он почему-то ничего не рассказал им о рецептуре приготовления парагвайского чая. А вот Рома, добрая душа, и Борис, генерал Солнца, поделились знаниями. И теперь матэ – фаворит употребляемых жидкостей. По крайней мере, на ближайший час. Пока не пробьёт восемь утра.
Можно не мучиться и пойти в магазин, что работает круглые сутки, но ночники предназначены для ночи, а при свете солнечного света (даже если он с трудом пробивается сквозь тучи) лучше тариться в магазине, открывающем свои гостеприимно-скрипучие двери в восемь утра. Себе дешевле будет.
Разобрав по слогам Наташу с неприлично красивой грудью и споив кошку, хранительницу жилища, остатками матэ, они вышли под дождь.
Некто Ганг Кулебякин, для подтверждения своих атеистических заблуждений, в пьяном бреду зарезал Бога. Заблуждения стали мировоззрением.
В магазине сонный, плохо выбритый продавец отчаянно боролся с зевотой. Что-то должно произойти. Потому что так не может дольше продолжаться.
И ведь произошло же. Не успели они убить дилемму: порадовать истерзанную душу мускатом или ограничиться SV, в магазин вошла лошадь. Верхом на ней сидела обнажённая красивая женщина с окровавленным мечом в руке.
Три отвисших челюсти безмолвно говорили о том, что их обладатели не ожидали увидеть ничего подобного. Впрочем, отвисло только две челюсти. Третья корячилась в безудержном зевке. Похоже, продавец уже успел привыкнуть к подобным визитам.
– Что, опять в долг? – лениво подавляя очередной зевок, произнёс он и потянулся за бутылкой, стоявшей на солнечной стороне Ай-Петри (ключ они так и не нашли).
– Почему же? – ответила амазонка, – сегодня у меня для тебя кое-что имеется, – она достала из холщовой сумки, привязанной к седлу, голову Александра Македонского и брезгливо швырнула её на прилавок, – держи, извращенец.
– Ну, – промычал вмиг проснувшийся торговый работник, – это же совсем другое дело, – и стал расстегивать ширинку.
– Ты бы сначала рассчитался, – напомнила о себе воинствующая наездница.
– Бери что хочешь, – отмахнулся от неё тот и через рот стал насаживать омытую легендами голову великого полководца на свой член.
Но бардак этот продолжался недолго. Голая амазонка, затарившись водкой, ускакала по ту сторону дождя, а продавец, утолив свою историко-некрофилическую жажду, как ни в чём не бывало, зевнул и вежливо поинтересовался:
– Чего молодые люди желают?
– А что это было? – вопрос был задан хором (если только хор способен состоять из двух голосов).
– Вы это о чём? – не понял продавец.
– Ну, как же? А лошадь? – недоумевал один.
– И баба на ней, – вторил ему второй, – голая и к тому же с ножиком.
– И позвольте поинтересоваться, – продолжал первый, – что это Вы там делали с головой?
– С чьей головой и где это там? – зевота стала нервной и, немного погуляв по лицу продавца, уступила место испугу.
Испуга на лице торговца они не заметили.
Этот диалог мог продолжаться бесконечно долго, если бы они, наконец-то, не поняли: продавец – это Зоя Космодемьянская, и пытать его бесполезно. Проще провести его голышом через заснеженную тундру, а затем повесить. Поэтому, купив у него бутылку муската и литровую ёмкость SV, они ретировались из волшебной лавки и сквозь дождь направились домой. Похмеляться.
Матэ, конечно, хорош, но не идёт ни в какое сравнение с напитками, содержащими алкоголь. Они это поняли сразу после бутылки муската. Водка только подтвердила их наблюдения. Медленные молчаливые мысли, как-то сразу повеселев, стали похожи на солнечную татуировку тёти Кдары и никак не вязались с хмурым утром.
– Я задумал книгу написать, – сказал я, – уже и название придумал: «Синий роман».
– Хорошее название. Правильное, – одобрил Алик и осведомился, – и что?
– Как что? – оскорбился я, – напишу и продам. Стану богатым и популярным.
В ответ на это Алик, чтобы не сглазить, три раза постучал по металлическому боку холодильника, хотя рядом стоял деревянный стол. На мой удивлённый взгляд он заметил:
– Столько раз стучал по дереву. Не помогает. Может, по железу лучше. А о чём он?
– Кто?
– Твой роман.
– Ааа. Роман. Как всегда, ни о чём. Об одном парне. Он может слышать мысли людей, а свои – никак.
– Не повезло, – Алик плюхнул в стаканы водки и улыбнулся, – в отличие от нас.
Мы выпили, и я продолжил:
– Но стоит ему посмотреться в зеркало…, короче, он слышит своё отражение.
– Ты Павича начитался. Чувствуется, – вынес приговор Алик.
– Да, – подтвердил я его наблюдения, – как выясняется, Павич мне ближе, чем Кортасар. И не только географически.
– У латиносов кровь быстрее циркулирует.
– Да и культура православия существенно отличается от католической.
– Это уж точно, – согласился со мной Алик, – особенно в футболе.
Сгущались сумерки. Выходя из ванной, Архимед открыл дверь и свою теорему. С сигаретой в зубах прогулялся нагишом по тёмной квартире. Включил свет. Везде. Прошёл на кухню. Чисто. Заварил себе контрабандного монгольского чаю. Глубоко вдохнул-насладился его ароматом и осторожно, чтобы не обжечься, стал прихлёбывать из китайского фарфора. После чего направил стопы свои чистые в комнату, натянул на крепкое модное тело вечно молодые штаны от Пифагора и во всю глотку прослезился следующим откровением: «Эврика», – а про себя отметил:
Оказывается, хороший чай ничем не хуже водки. Наоборот, впрочем, тоже. В ванной его посещали гениальные мысли. Всегда.
– На берегах туманного альбиноса англоязыческие последователи Ричарда Львиное сердце…
– Чего-чего?
– А что?
– Не альбиноса, а Альбиона, и не англоязыческие, а англоязычные…
– Какая разница? – обиделся он, налил себе водки и выпил, чем вызвал зависть на грани отвращения всего прогрессивно непьющего населения моей головы.
