скачать книгу бесплатно
– О, хинкали – это да! – согласился зять, который ел хинкали на Крестовом перевале и забыть этого не может (еще, как истинный немец, он особо отметил купаты с гранатными зернами). Он ел хинкали и сравнивал себя с Прометеем, сидящим на привязи в Кавказских горах, но я напомнил ему, что Прометей ничего не ел, это у него выедали печень (под желчным соусом).
Итальянец тебя обманывает с улыбкой, ужимкой, усмешкой, а испанец – с хмурой рожей, свысока, через губу.
Продавцы воздуха и природы, итальянцы свели с ума мир всякими глупостями. Все – пшик и взблеск, бурливой речи плеск, макароны, тесто – престо, престо, бене, скузи, не прожить вам без джакузи! У нас – лучшие в мире макароны, очки, туфли, платья, шифоны! Кожа, кофе, брюки, сыр! Краски, море и ампир!
Наутро в похмелье ворвались крики жены:
– Вставай! Нас обворовали!
– Кого? Когда?
– Всех. Ночью. Ты спал, как бревно, а тут воры ходили!
Мы все – четыре пары – жили на втором этаже, балконы один за другим. Утром кто-то из нас пошел купаться: под балконами валяются наши паспорта, бумажники, сумки, шорты… «Ничего себе вчера погуляли – паспорта с балконов кидать!» Начал собирать. Выяснилось, что денег нет. Но ни карточек, ни документов, ни фотоаппаратов домушники не взяли – только деньги. Хорошо еще, что не все деньги пропали – прошлись воры только по балконам и по смежным с ними комнатам (где я, например, спал как бревно), а во вторые, где сейфы, не влезали…
В итоге – общая недостача – около пятисот евро плюс мобильник с телевизором (евро в восемьсот). Неплохо для пяти минут работы. А мы отделались легким испугом. Хорошо, что документы, карточки, паспорта не тронули. Как легко сделать человека счастливым! Сначала надо крикнуть «У тебя все украли!» – а потом объявить, что украли только деньги – и человек счастлив до умиления: спасибо, родные, что паспорта не взяли! Полная эйфория!
Я высказал предположение, что сделали это дети, внуки или племянники хозяев пансионата или кто-нибудь из родни – козья ностра не дремлет, пусть бамбины тренируются на лохах, приехавших на черных автомобилях. Почему не в первый день обокрали? А дали распаковаться, понаблюдали, кто где спит. Увидели, что мы балконных дверей не закрываем, уехали в ресторан (значит, выпьем). И ночью, дав заснуть, проникли. Один перелезал с балкона на балкон, брал вещи и швырял их вниз, второму, который вытаскивал деньги, а остальное кидал на землю (брошенные кошельки, сумки, косметички, шорты лежали не в общей куче, а строго под теми балконами, где жили их хозяева). Благородно! Могли ведь унести прочь или выкинуть в мусорные бачки! А не сделали, вежливо оставили. Спасибо вам за это, ребята. Это благородно. А дураков обуть никогда не вредно.
На наши жалобы портье покивал головой, сказав, что он предупреждал, чтоб закрывали двери и окна, и ввернул анекдот об итальянских ласковых ворах: у людей украли машину, они бегают, убиваются; вечером машину вернули с запиской – мол, спасибо-извините, нужна была для дела, вот вам за беспокойства два билета в Ла Скала. Люди рады, хвалят воров за рыцарство и изящество, едут в Милан, слушают оперу, а вернувшись, обнаруживают, что их квартира ограблена дотла…
Потом портье сообщил, что недавно задержали то ли цыган, то ли румын – мальчишки лазили по балконам и кидали добычу папе, который проверял содержимое сумок и штанов.
Мы посетовали на цыган, румын и албанцев и несолоно хлебавши разошлись по комнатам. «Ничего, принесли малую жертву, чтобы не приносить большую», – подытожил я в уме.
Жена ругает меня пессимистом, а я думаю, что мрачный песси куда лучше вечно-веселого оптимиста (опти), вроде зятя-Коньятто, который восхищается мухой, не замечая за ней зловещего слона, который так хорошо виден пессимисту. К тому же песси не так легко кинуть мордой в грязь – он готов ко всему, настороже, начеку. А опти постоянно перепадают тычки, пинки и затрещины, которых он совсем не ждет, занятый своим повседневным блеянием:
– Ах, соборы-моторы! Витражи-виражи! Солнце-оконце! Дворик-садик! Картина-кантата! Фонтан-великан!
А песси угрюм:
– Ну, пришли мы в эту Пизу, увидели этот шедевр неудачливого архитектора, руки обрубить ему мало. Посмотрели, сделали круг, как на панихиде, – и можно уезжать: смотреть в этой Пизе больше нечего. Гонец из Пизы. Абзац из Гизы. Лучше сидеть дома – здоровее будешь. И Аль-Каида не взорвет.
Едем смотреть замок Габриеле Д’Аннунцио, столпа символизма и друга дуче. Дорога – мимо лохматых серебристых олив, мимо городков на холмах, где дремлют церкви в россыпи домиков и все колышется в солнечном мареве. Деревушки – как из картонной книжки-вставалки.
Замок – мрачное сооружение в нацистском (псевдоклассическом) стиле на вершине горы. С амфитеатром, галереями, залом, где выставлена подводная лодка (деревянная), на которой поэт-солдат плавал еще в Первую мировую. Там же вмурована в скалу настоящая палуба корабля. А сам поэт похоронен на самой высокой точке – саркофаг на столбе, вокруг, лучами, – десять саркофагов его друзей-соратников: Роберто Гиганте, Винченцо Розетти и такие ребята. Поэт подарил свою любовницу Муссолини, но ни дуче, ни ей этот подарок впрок не пошел: их вместе повесили вниз головой (о чем поэт написал поэму).
Оттуда поехали в городок Сирмионе, где крепость XIII века – четырехугольные, массивные башни из весомых булыжников. Камень парапетов отполирован временем до бархата. Зубцы стен – «кремлевские». Башни пристально вглядываются в море. Во рву трепещутся утки на плавучих гнездах. В воде фланируют рыбины, беспечно изгибая станы. По небу носится стая ошалелых птиц.
Улочки кривы и узки. Своды, переходы, тупики, замшелые камни, решетки. Один дом скрыт под фиолетово-красными цветами, словно они растут прямо из стен. По углам притаились «Валентино», «Версаче», всякие иные Гуччи-Шмуччи – искусители и обольстители рода человеческого, добрые джинны итальянской экономики.
На горе – вилла Катулла, отца лирики. Жил над озером, писал стихи, кормил чаек, смотрел на вечную гладь гордячки Гарды. Поэт-тюлень, поэт-вельможа.
«Мазерати» мазнул пылью, обогнав на дороге. Ему можно на «мерседесы» и «ауди» песком плевать, ведь мы – на родине самых дорогих и бессмысленных (и этим очаровательных) машин в мире.
Едем мимо полей кукурузы. Какаруза! Кукараза! Где Карузо? Где зараза?
Знойный легкий юг. Итальянцы называют Средиземное море «Маре ностре» – «Наше море». Уверены, что им принадлежит все медитерраново Лукоморье.
Итальянская комедия в разгаре: под большие литавры приносят очередные «макарони» и пиццу.
– Лучшие в Италии! Макарони фантастико! – кричит зять-Коньятто, большой италоман. – Пицца гран-диссимо!
А что такое пицца? Пища птицы. Остатки, огрызки, кусочки, брошенные на теста кружочки. Красиво видеть и приятно есть. Но серьезным это блюдо никак не назовешь. Оно такое же изящное и легкомысленное, как все итальянское.
Твердые соленые сыры – одно из великих открытий. Среди них король – «Грана падано».
2.
Праздник озера в Валеджио. Длиннющие, под километр, столы в два ряда, на пять тысяч человек. Разбиты на сектора. Стоят палатки. Все рестораны и пиццерии из округи вносят свою лепту – едой, официантами. Столы доходят до древних арок и продолжаются за ними. Дальше – полиция закрывает входы.
Не успели сесть, как принесли легкое вино, твердый сыр и колбасу «мортаралла», похожую на нашу «любительскую», с жирком.
Пока закусывали, узнали из динамиков, что суть легенды такова: некая нимфа влюбилась в офицера и в знак любви подарила платок с завязанным на память узлом (узел был в виде тортелини, поэтому это блюдо тут особо почитаемо). Но на офицера имела свои виды генеральша; она нашла злосчастный платок и отослала офицера к нимфе, то бишь приказала его утопить: любишь нимф – люби и под водой жить!
Лучшие в мире тортелини не заставили себя ждать, причем диктор объявлял, какой они фирмы и кто их сотворил.
Потом появились ряженые: маркизы и синьоры в камзолах, сапогах и бляхах. Девушки под Джульетту, с повязками на лбу, кружева на шее. Мальчики под Ромео, в брюках до икр, в чулках и шляпах с перьями. Стражники, копья, факелы. Перезвон бубенцов и бряки ботфортов.
Вертятся шуты (жук и жаба на беретах). Скорые кельнеры раздают добавки.
Потом дошло до куска мяса с кровью и солеными артишоками (смесь маринованных огурцов и чеснока). Мясо без соли и перца, зато кровищи – словно из сердца.
Не успел я начать роптать по поводу крови и теста, как взвилась итальянская опера. Стемнело. Замерцали свечи, всунутые в пустые бутылки. Побежала по столам длинная цепь огоньков. Понесли граппу.
И тут с горы, из крепости, начали пускать салют. В небе замельтешили золотые гномы, штрихи, зигзаги. Раскинулись плакучие ивы пламени. Райские яблочки наколоты на шпаги. Алые квадраты и серьги, алмазные иглы, бенгальские игры… Иероглифы из огня. Горящие хризантемы. Круги и овалы, брызог обвалы. Яркого счастья завалы.
Искры фейерверка сыпались с неба прямо на голову, в глаза, за шиворот. Искр блеск, небесный бурлеск. С купола – на кумполы.
Музыка нарастала. Сердце волновалось, грустило. В глазах щипало, в душе свербило. Печаль и радость мучили одновременно. Хотелось жить вечно, в покое и мире или тут же умереть под залпы салюта…
Последней в небе появилась громадная мадонна с бамбино. Фейерверко грандиозо. И вино фуриозо…
Наутро, после праздника, опохмеляемся в бассейне и время от времени продолжаем обсуждать кражу:
– Ночью, перед воровством, снаружи шел противный запах. Может, они сонный газ пустили на нас? Усыпили, уморили?!
– Мы и без сонного газа под газом были.
– Кто нас обобрал – местные или профессионал?
И сколько их было? И как они влезли?
– Как потрошили кошельки и сумки? Где деньги совали в свои воровские подсумки?
– Наверняка урки-албанцы.
– Нет. Албанец украдет – и по горлу полоснет.
А эти брали только деньги.
– Не взяли фото, не взяли авто, хотя могли прихватить то-то и то. Ключи от машин лежали на столах.
– Ими двигал страх. Авто могут найти или будут искать, тогда им спокойно не спать. Унес паспорта – карабин у хвоста.
Кстати, все встреченные карабинеры упитанны и толсты – копия наших советских свинообразных ментов-уголовников. Пусть лучше элегантный карманник обчистит всласть, чем к ним попасться в снасть.
Вокруг много итальянцев. Звучит тысячелетняя латынь: прего, скузи, бонджорно, грация, кончерто гроссе, пиано и форте, спагетти, пицца – водой бы этой сказочной упиться…
Певучесть итальянского языка такова, что хочется повторять гармоничные звуки, легкие интонации, выпевать слышимое. Смысл не важен.
Когда латынь стала итальянским языком? Когда «римляне» превратились в «итальянцев»? Надо бы у Швагера спросить.
Лица итальянцев в массе очень интересны. Есть очаровательные невысокие женщины, с пепельными глазами и оливковой кожей. Носы у мужчин встречаются ой-ой-ой, кавказского разлива.
В одном дворце наткнулись на огромную картину Рубенса: лица как зады, зады как мешки, носы – мятыми картошками. Сразу видно, что моделями великому мясописцу служили не легкие южане, а грубые северяне.
«Картолерия». Здесь продаются бумаги, конверты, открытки, альбомы.
Магазин одежды «Ла Цанцарра». На тбилисском жаргоне «цанцара» – это человек, который всюду суется, суетится, надоедает, отчасти деревенщина. А на итальянском «цанцара» – это назойливая мушка-кусалка, вроде комара.
Старухи, сидя у ворот, отслеживают жизни терпкий лет: перемывают кости прибывшим в гости. Ведьмы черны, без зубов, а зубоскалят будь здоров: скузи, скузи, меццо форте. Проникают до аорты – с кем кто спит, кто как живет, сколько стоит сыр и мед, пармезано, чиабатта, ла финестра, та горбата, этой волосы длинны, та виновна без вины.
Кто хочет быстро и широко потратить деньги под салюты и фейерверки, должен спешно ехать в Италию – там созданы для этого все условия: мышеловки заряжены лучшими в мире тортелини – подходи, влезай, получай. Где жил Катулл – теперь монетный гул. Там прятался бездомный Леопарди – плати за дух его и пряди.
Но кто хочет медоточивой речи, синего неба, лиловых связок сирени, цветов, растущих из стен, дремотной тиши – тот тоже должен спешить в Италию, где миг равен веку, а век – мигу, помноженному на жизнь.
В городе Мантуя – огромные кирпично-красные кубы дворца и башен, с фигурами на крышах. «Кремлевские» зубцы на фоне синего неба. Высоченные окна разделены двумя или тремя колоннами. Пузырчатая базилика с крышей, как крышка чайника. Стоит уже 800 лет. Внутри колонны, красный камень. Отверстие в полу, а там, глубоко, – крипта, первая церковь, вокруг которой настроена базилика, похожая на кастрюлю из кирпича.
Палаццо Дукале – дворец правителей. Угрюмо суровятся арки окон. Зал химер. Каменные столы с инкрустациями. Узорные потолки. На окнах – косые жалюзи из черного дерева. На втором этаже – дворик и сад. На громадных потемневших полотнах все время кого-то жгут, пытают, рвут клещами, бьют палками. Картина с рукой, которая все время показывает на тебя, куда бы ты ни отошел. Решетки подвалов, где сидели преступники. Галерея с мраморными бюстами императоров. Фрески в комнате, расписанной отцом перспективной живописи – Андреа Мантеньей. Фреска – от итал. fresco – «свежий» (надо было быстро расписывать и покрывать раствором).
Древняя Падуя полна людей, движения, грохота, шума мотоциклов. Собирают столы после базара на площади. Перед кубом караван-сарая люди сидят в кафе. Дремотный кайф солнечного города. Опять круглая, как банка, пузатая базилика. На киоске написано «Газеттино». На велосипедах – старики с кошелками, загадочные маленькие стройненькие девочки с папками, парни воронова крыла с рюкзачками. Много молодежи. Немудрено – в Падуе самый старый университет в Европе.
Дом, где умер бунтарь Гарибальди. С его балкона малыш пускает мыльные пузыри на туристов, ужасно смущаясь при этом, но продолжая пускать.
Собор с мощами св. Антония описать невозможно – нечто потрясающее по внушительности и силе. Внутри оправлены в золото реликвии: нижняя челюсть, кончик языка и голосовые связки св. Антония. Тут же – его черно-белая туника. Отдельно – саркофаг с мощами. На саркофаге – фотографии тех, кого спас святой. Люди стоят, приложив руку к саркофагу, молчат, думают. Я тоже приложил. И камень стал теплым, сказал мне что-то, чего я не понял, но смутно ощутил.
Устав как собака, убитый пятой Падуи, я заснул на солнце возле бассейна и обгорел, словно индюк в духовке. И это перед завтрашней поездкой в Венецию! Как тут не станешь ярым песси? А для обгоревшего любая Венеция покажется адом, да еще в 35-градусную жару.
И показалась.
3.
Как известно, Венеция лежит на островах. Сколько же надо было кораблей, чтобы эту махину строить, кормить, содержать?.. Побережье соседней – напротив, через залив – Далмации разрушено: там вырубили все леса для свай домов диковатого водного проекта, и почва поползла.
Вода вымыла душу из Венеции, остались маски, химеры и хлопоты официантов. Много мертвых переулков между туристскими тропами. Стикс, разделенный на стиксики и стиксушки. Город-маска.
Почему параноидальные тираны строили свои воздушные замки в самых труднодоступных местах – на болотах, в пустынях, на воде, на вершинах гор?.. Чего было в этом больше – желание покрепче себя увековечить или просто садизм, своеволие, дикий каприз?
Бывал ли Петр Великий в Венеции? Видел ее или ориентировался только на Амстердам и Утрехт? И что старше – Венеция или Амстердам? А может, Утрехт, заложенный римлянами? Надо бы спросить у зятя.
Венеция – человеческая напыщенность, воплощенная в труде рабов, чью кровь до сих пор выдаивают итальянцы и продают туристам. Пример того, что можно сделать, если зайти (заплыть) слишком далеко. Бездушные кулисы без двориков и посиделок, собак и кошек, беготни детей. Человек рожден ходить, ползать, лежать, но не плавать. На воде и в воздухе хорошо живется дожам, джиннам и поэтам, но не людям.
Выплывают дворцы по колено в воде. В других местах видны трущобы – закованы в воду, обречены на смерть. Никто не покупает зданий в Венеции, никто не хочет вкладывать денег в их реставрацию, ибо все знают, что город обречен.
Закат начался в XV веке, когда открылись пути в Америку и капиталы потекли в (за)океанские дела. Это совпало с появлением турок-разрушителей. Потом Наполеон без боя захватил Венецию и передал ее Австрии. Наступил конец, который продолжается до сих пор. Вниз по лестнице, ведущей в Лету. Мертвая вода венецианцев.
Готические северные соборы худы как работяги, а южные католические храмы толсты, упитанны, приземисты, как булочники. Они густо смазаны золотом, населены сусальными мадоннами, приправлены задами ангелочков, венками, ветвями, цветочками, раскрашены и разукрашены, как на дешевой ярмарке.
Собор св. Марка – аляповатый кич, золотом бьет в глаза. В нем неудачно сплелись византийский, мусульманский и ренессансный стили. Эклектика режет глаз. На фасаде – четыре коня, приписываемые Лисиппу. Они были когда-то привезены из Константинополя, потом украдены Наполеоном и возвращены после кончины тирана.
В магазин «Феррари» стоит очередь. Магазин «Картье» – вообще без витрин, черный куб с входом. Вот туфли за пятьсот евро, вот костюм за пятнадцать тысяч. Дальше цены не смотрел – очки надоело надевать. Сумки от Дурацци. Туфли от Придурелли.
Если отойти от туристических магистралей, то видны пустые переулочки и тупики. Ни души. Только в кафе сидят синьор Дубиналли, мистер Чурбанетти, маэстро Кретини и господин Аферисто. Они хотят создать общество с безграничной безответственностью и показывать туристам мумию кошки из Дворца дожей, которую ласкал сам главный водоплавающий дож.
Венецианское шоу может поразить китайцев и корейцев. «Маски-шоу» хорошего, мирового уровня. Когда-то город жил, кипел, клубился – сейчас он утомлен, как пожилая проститутка после работы. По грязным каналам плывут черные саркофаги-гондолы, похожие на плавучие гробы, в которых старые итальянцы распевают невеселые песни.
Как, интересно, тут можно вызвать скорую помощь или полицию? На чем они тут плавают или летают? (Как нам потом рассказали, почтальон в Венеции – профессия вымирающая: никто не знает схемы номеров домов – как-то очень заковыристо сделано: не по улицам, а по кварталам – так что № 156 неизвестной улицы соседствует с № 781 не менее неизвестного переулка-канала.)
Венеция – старуха в буклях – выставила свои лишайные телеса на обзор туристам: мол, и мы когда-то были рысаками… А ведь действительно: когда-то эта Аристократическая Республика Serenissima была шесть веков кряду королевой Адриатики, впитывала в себя шик и блеск мира, служила точкой схода дорог, сбора золота и камней, перца и стекла. Правила и пекла. Но теперь – баста, конец и финита, ничем уже больше не знаменита.
Дыхание вечности бьется в маленьких городках Италии, а не в цирковых комплексах.
Сейчас Венеция оккупирована бывшим советским людом. Он всюду. Часть пашет по-черному, часть гуляет по-белому. Столкнулись сразу, как сошли с катерка в ряд лавчонок, где маски, шляпки, сувениры, посуда. В глубине ларька пышногрудая, крепенькая девушка флиртовала с худющим итальянцем с косицей – оба были явно тут при деле, и я спросил по-немецки у девушки, сколько стоит вон та порочно-невинная маска. Она ответила, сверкнув глазками. Я спросил про другую маску – носатую полуптицу в очках. Она ответила по-русски:
– Вы с Кавказа?
– Да. А что, видно?
– И видно, и слышно. Ой, люблю я ваш акцент, – всплеснула она руками и что-то пояснила чернявому Ромео, который настороженно замолк, вороша свою смоляную косичку. (А, руссо! – успокоился он и занялся другой покупательницей.) – Да. И акцент мне ваш нравится. И люди, – развила она тему.
– На этот счет мы могли бы поговорить подробнее, если бы не было рядом жены – сейчас она вон там, – указал я на киоск, где друзьями покупалось мороженое. – А вы откуда?
– Из Украины. Учусь и работаю.
– Хорошая работа – в райском месте адские маски продавать.
– Почему адские?
– Ну, что на них? Холодность, безразличие, пустота, брезгливость, равнодушие. А это все грехи.
– А вон там, – она указала рукой на другую сторону залива, – там Абрамовича яхта стоит. Он недавно прилетал, прямо с вертолета на воду спустился.
– Ага, как Христос. С небес сошел и по воде пошел, – понял я про застенчивого нефтяного Альхена, ставшего теперь брендом России (как раньше были «Ленин, Сталин, перестройка»). -Вот, кстати, и моя команда бредет, – указал я на наших друзей, красных от солнца и зеленых от качки катерка (вначале мы ошиблись, поплыли не в парадную сторону и обозрели пустые дома, сараи, ржавые причалы и пустые доки). – Но маску я у вас обязательно куплю, вот эту. Когда вы закрываетесь?
– Я тут до девяти, – ответила она, конкретно блеснув глазами.
Я кивнул, облизнулся и поплелся прочь, точно зная, что в девять меня здесь не будет и, очевидно, этот чернявый паренек будет качать ее на волнах своей нежности…
