скачать книгу бесплатно
Вечерами он, сидя на диване, с умилением наблюдал, как она подлетает к букету роз, стоящему неизменно в огромной напольной вазе, опускается на него и, вцепившись в лепестки своими лапками, запускает в сердцевину цветка свой очаровательный хоботок. Вернее — носик, так называл его Аристарх.
Розы зимой – дорогое удовольствие, и Аристарху пришлось договориться с начальником соседнего отдела о дополнительной работе.
В ноябре выпал снег, за ним пришли холода. Аристарх с тревогой наблюдал за бабочкой. С работы он мчался домой сломя голову; каждый раз, затаив дыхание, с замиранием сердца открывал дверь, боясь увидеть свою красавицу уснувшей, как это бывает зимой с другими бабочками. И облегченно вздыхал, видя ее на тюле под самым карнизом для штор, слегка покачивающей крылышками, будто приветствуя его. Ей, правда, и в голову не приходило подлететь к нему. Продолжала себе преспокойно висеть на своем излюбленном месте, вцепившись лапками в тюль, напоминая огромный яркий китайский веер. Но он верил, что когда-нибудь это непременно произойдет.
В угоду бабочке Аристарх поменял старый тюль на новый, дорогой и современный, и вымыл окна до зеркального блеска.
Она на удивление покорно позволяла брать себя за сложенные крылья и переносить с места на место.
Вскоре сослуживцам стало бросаться в глаза, какая разительная перемена произошла с Аристархом. Он стал хорошо, даже элегантно одеваться, вмешиваться (правда, как правило, невпопад) в общую беседу, и производил теперь впечатление человека, пребывающего постоянно в приподнятом настроении, почти в экзальтации. О чем бы ни зашел разговор, Аристарх умудрялся перевести его на цветочную тему, сетуя то на рост цен в цветочных магазинах, то на отсутствие у импортных цветов аромата, либо рассуждая, «надо ли привозить цветы из Голландии, если можно вырастить более питательные цветы в местных теплицах». Эти «питательные» цветы стали среди сотрудников притчей во языцех. За его спиной шушукались, хихикали, повторяя: «Питательные цветы».
Ближе к новому году коллеги узнали, что Аристарх приобрел в кредит квартиру в старом городе и занимается ее ремонтом. В отделе начались разговоры про ремонт, вопросы-намеки, что неплохо бы пригласить сослуживцев в гости, на новоселье. Аристарх при этом оживлялся, расцветал, обещал, что непременно пригласит, и даже обмолвился, что у него есть для них сюрприз.
«Он угостит нас питательными цветами», – ехидничали сотрудницы.
Ремонт длился всю зиму. Аристарх нервничал, хорошо ли живется бабочке в снятой на это время дешевой квартире на окраине. Но она и там первым делом вцепилась в кружевной тюль на окне, охотно питалась нектаром из лепестков роз и спокойно переждала переезд в новую квартиру.
Правда, в новых апартаментах возникла проблема. Высота потолков здесь была три с половиной метра, и, когда бабочка воцарилась на тюле под карнизом, Аристарх не смог дотянуться до нее с табуретки. Он долго стоял у окна, задрав голову и уговаривая ее слететь пониже, но она и не подумала внять его мольбам.
Пришлось купить стремянку, которую бабочка расценила, по-видимому, как забавную игрушку. Терпеливо выждав, пока Аристарх, громыхая, установит и взберется по ней, красавица упорхнула в тот самый момент, когда он, стоя на последней ступеньке, протянул к ней руку, приговаривая: «Иди сюда, моя хорошая».
А на улицах уже журчали ручьи, разливались лужи и мартовское солнце грело так обнадеживающе. К празднику Аристарх раздобыл изумительно красивые и ароматные розы, выращенные каким-то местным садоводом. Бабочка охотно подлетела к букету и с явным удовольствием стала пить нектар.
Счастливый Аристарх с умилением наблюдал за этой действительно высокоэстетичной картиной. Пора было звать коллег на новоселье, потрясти и их эстетические чувства.
Сначала гости в полном восторге осмотрели все комнаты квартиры, кроме той, где, как пообещал хозяин, их ожидает сюрприз. Накрытый и сервированный по случаю торжества стол вызвал восхищенные отзывы коллег. Аристарх сиял и вел себя на удивление раскованно.
– Сюрприз, хотим сюрприз! – начали требовать захмелевшие к концу вечера сотрудницы.
Хозяину пришлось в очередной раз залезть на стремянку, чтобы достать бабочку, но когда он вернулся в гостиную, держа ее за сложенные крылья, все ахнули и умолкли.
Он торжественно выпустил ее, и она, верная своим вредным замашкам, покружив по комнате, подлетела к карнизу и вцепилась в тюль. Но, словно кокетничая, не стала складывать крылья, а широко распахнула их, выставляя свою красоту на всеобщее обозрение.
«Ты, моя умница», – мысленно похвалил ее Аристарх.
– Какая красота! – зашумели коллеги, перебивая друг друга. – Где ты раздобыл это чудо?
– Она сама прилетела ко мне, – гордо сказал Аристарх.
Ему не очень поверили, но, безусловно, все были просто в восторге.
Подвыпившие гости, в отличие от Аристарха, все были курильщиками. Гостеприимному хозяину пришлось разрешить им курить в кухне. Кто-то из них решил проветрить квартиру. И тут случилось непоправимое. Бабочка отцепилась от тюля, взмыла сначала под потолок, а потом вдруг повернула в сторону распахнутого окна и – никто глазом не успел моргнуть – улетела…
Напрасно сотрудницы уговаривали Аристарха не переживать: «Не бери в голову! Ей же надо было где-то перезимовать!». Он был совершенно убит.
На следующий день мрачный и молчаливый Аристарх подал заявление об увольнении по собственному желанию.
***
Много лет спустя один из его бывших сослуживцев случайно наткнулся в газете на заметку об открывшейся в Цветочном павильоне в Пирита выставке «Бабочки в современном мире», где «экспонируется коллекция бабочек, собранная парижанином эстонского происхождения, Аристархом К.». Новость незамедлительно облетела весь коллектив, в котором раньше работал коллекционер. Коллектив этот за десять лет практически не изменился. Разве что проводили на пенсию одну вечно брюзжащую пожилую даму и приняли на ее место юную восторженную девушку.
В выходные коллектив в полном составе отправился на выставку.
Уже у входа в выставочный зал они увидели Аристарха, который за прошедшие годы скорее помолодел, чем постарел. Он стоял в смокинге с черным галстуком – бабочкой в центре зала. Слева и справа, держа его под руки, на нем повисли две длиннющие, худющие блондинки. Аристарх что-то деловито объяснял им и подходящим к нему знакомым и незнакомым посетителям выставки.
Везде, на стенах и стендах, на стеллажах и витринах, красовались засушенные бабочки, с аккуратно расправленными крыльями и приколотые к подложкам в застеклённых коробках. Умопомрачительная красота и разнообразие коллекции потрясла всех.
В кулуарах выставки поговаривали, что Аристарх уже давным-давно сколотил свой первый миллион, а сейчас его состояние не поддается точным оценкам, но известно, что живет он в шестнадцатом округе Парижа, что, конечно, ничего не говорило непарижанам, зато интонация, с которой произносились эти слова, сказала всё.
Увидев бывших коллег, Аристарх вальяжно подошел, потряс каждому руку и, весело подмигнув новенькой сотруднице, спросил:
– Ну, как вам выставка?
Как ни странно, в этой обстановке его фамильярное поведение, явно выходящее за рамки приличий в общепринятом в местном бомонде понимании, сошло с рук и даже придало ему дополнительный шарм.
– Ну, Аристарх, ты могуч, – сказал его бывший начальник. – Может быть, завтра вечером устроим в твою честь сауну?
– Увы, завтра в это же время я уже буду лететь в самолете в Хельсинки, а оттуда в Токио, – улыбнулся Аристарх. – Открываю там небольшой музей бабочек.
– У вас потрясающая коллекция! – затараторила юная сотрудница его бывшего коллектива, осчастливленная знакомством с very important person. – Вы так любите бабочек!
– Вы даже представить себе не можете, как я их люблю, – ответил Аристарх, в упор глядя на нее.
А с чего вы начинали свою коллекцию? Где поймали самую-самую первую?
Видите – ли… кто кого в этой жизни поймал, это всегда большой вопрос. Правда, ребята? – Аристарх подмигнул бывшим сослуживцам и удалился, помахав им на прощание рукой.
Странно, но в его голосе всем померещилась грусть.
Не все деревья одинаковые
Оглядываясь назад, постоянно вспоминаю тот вечер.
…Это была любовь с первого слова. Влюбиться с первого взгляда у нас невозможно.
В тот знаменательный вечер, получив, как и все мужчины, на работе флакон духов для жены, как всегда, «Шанель», теперь уже номер пятьсот (каждый год эта древняя фирма разрабатывает одну-две новые вариации), я скользил по туннелю домой, решительно ничего нового не ожидая. Я прекрасно знал, как пройдет вечер.
В уютном домике (анахронизм, конечно, но это прихоть финансиста, пожертвовавшего когда-то на строительство нашего города), на сияющей чистотой кухне меня ждет ослепительно красивая женщина. Стол накрыт. И дом, и эта женщина не те, что вчера. Но иногда я начинаю в этом сомневаться. Ведь стоит лишь открыть дверь, как она произносит всегда одни и те же слова: «Добрый вечер, дорогой! Ты устал? Сейчас будем ужинать».
Правда, одного взгляда в окно достаточно, чтобы сомнений не было – тёмные силуэты деревьев медленно проплывают мимо. Подчиняясь генератору случайных чисел, гигантский круг, на котором расположены дома, непрерывно крутится. То быстрее, то медленнее… То, остановившись на мгновение, начинает крутиться в обратную сторону.
А гигантский центр, где мы, мужчины, работаем, и цилиндрические туннели, ведущие к домикам, напоминающие мне рукав старинного аэропорта, неподвижны. Поэтому тот дом, что был вчера, и та женщина сегодня уже уплыли.
Иногда во мне пробуждалось почти непреодолимое желание ответить на ежевечернее сияющее приветствие грубостью. Но я позволял себе только вопрос:
– Как тебя зовут?
Реакция всегда одинаковая. Испуганное недoумение. Ещё бы. Имена отменили двести лет назад.
Я прекрасно понимал, чем рискую, задавая этот вопрос. Когда-нибудь какой-нибудь из этих лучезарно улыбающихся, штампованных женщин взбредет в голову донести на меня. Но, кто знает – может, именно этого я и хотел…
В последнее время всё мне стало безразлично. Всё, что могло случиться, лучше, чем это. Двести лет подряд тебя встречают одними и теми же словами. Не знаю, можете ли вы себе это представить.
В тот вечер, войдя в дом, я удивился – свет на кухне не горел.
Я не сразу заметил ее в темноте. Она стояла у окна.
– Добрый вечер, – сказал я, включив свет.
Она стояла вполоборота ко мне, скрестив руки на груди, отрешенно глядя на плывущие за окном тёмные силуэты деревьев, и даже не шелохнулась. Ослепительно красивая. Точно такая же, как все. Стол не был накрыт.
– А ужин? – глупо спросил я.
– Ужина не будет, – вызывающе ответила она, прошла мимо меня и удалилась в спальню, всем своим видом давая понять, что я ее раздражаю.
Меня потрясли и ее слова, и презрительный взгляд, брошенный в мою сторону.
Приготовить еду в нашей кухне, оснащённой техникой и поступающими из люка в стене продуктами, просто. Чем я и занялся, обиженный. Но… какую ностальгию навеяло её странное поведение! Напомнило мне старые добрые времена, лет двести с небольшим назад. Словно провинившийся муж слишком поздно вернулся домой. Я ещё помню те времена, молодёжь, конечно, уже нет.
Впрочем, у нас понятие «молодёжь» относительно. Все мужчины имеют одинаковую идеальную юношескую внешность. Все женщины – это штампованное издание допотопной «мисс Вселенной» две тысячи двухсотого года.
Какие дебаты тогда велись, какую выбрать внешность для женщин, какую для мужчин! Мужчины у нас тоже все одинаковые красавцы. По образцу и подобию «мистера Вселенной» того же года. Единственная причина, почему внешность женщин отличается от внешности мужчин и почему вообще остались те и другие, по-видимому, кроется в том (я точно не знаю, но подозреваю), что финансист, чьи идеалы равенства у нас воплощены, был неисправимым бабником.
День рождения у всех нас тоже отмечается в один день. Чтобы никому не было обидно. И подарки все дарят друг другу одинаковые. Жены – бутылку старинного (я уже давно догадался, что это подделка) коньяка «Hennessy плюс Равенство». Мужья дарят женам духи, неукоснительно «Шанель». Вы, конечно, понимаете, что все женщины у нас благоухают шанелью, а от мужчин по праздникам разит… хм… равенством.
Впрочем, «жены», «мужья»… архаизм. Слово осталось, но раньше такую женщину, уплывающую на следующий день вместе с домом в другие руки, называли бы несколько иначе. Тут всё продумано. Если бы не такая смена, могла бы возникнуть привязанность. Какое уж тогда равенство.
Поужинав в одиночестве, я, прихватив подарок, вошел в спальню. Она и там стояла, глядя в окно, за которым в темноте еле угадывались медленно плывущие черные силуэты деревьев. Лишь время от времени ее лицо освещалось светом проплывающей среди деревьев ярко горящей буквы «Р».
О случаях необычного поведения положено сообщать. Такое произошло впервые за двести лет. Впрочем, мне глубоко плевать на их порядки.
Вдруг она что-то сказала. Нет, мне не послышалось. Глядя в окно, она задумчиво произнесла:
– Не все деревья одинаковые.
Какое-то время я молчал, потрясенный ее безрассудной смелостью, а еще больше тем, что она это заметила.
– Да, – сказал я, – не все.
Она вздрогнула, резко повернулась ко мне. Враждебно глядя на меня, спросила:
– Ты донесешь на меня?
– Нет. Хотя, похоже, ты этого очень хочешь.
– Так вот, знай, – решительно продолжала она: – Мне плевать.
Ничего более потрясающего она не могла сказать.
– Я рад, – сказал я.
– Идиот. Ты не понял – я не боюсь тебя. Мне все равно.
– А мне уже – нет. Я понимаю, как ты устала. Давай разденемся и ляжем в постель.
– «Ты устала», – раздраженно сказала она, передразнивая меня. – «Давай разденемся!», «Ляжем!»… Я буду спать в гостиной.
Гостиная. Да, в доме есть и «гостиная». Только вот гости… Нонсенс. В гости ходят, чтобы, как говорили в старину, себя показать и на других (других, не таких, как ты сам) посмотреть. Как вы понимаете, у нас достаточно подойти к зеркалу и ты «в гостях».
Ее раздражение… Мне почему-то раньше не приходило это в голову – оказывается, в моих словах тоже нет ничего такого, чего не сказал бы на моем месте любой другой «мистер Вселенной».
Я растерянно протянул ей красиво упакованную коробку с духами.
– Вот, подарок…
– Нет, – сказала она. – Это не подарок.
– Вот как? Это почему же?
– То, что дарится одинаково всем, не подарок.
Она метнула на меня презрительный взгляд и отвернулась.
Я поставил коробку рядом с ней, на подоконник. Мы помолчали, глядя на движущиеся силуэты деревьев за окном.
– Как тебя зовут? – спросил я.
Я вдруг понял, что надо спросить именно это.
Она вздрогнула. На ее лице отразилось такое изумление, словно круг вдруг сошел с рельсов (рельсы… анахронизм, сложно объяснить).
Она долго недоверчиво смотрела на меня. Наконец, тихо сказала:
– Я всегда мечтала о том, чтобы у меня было имя.
– Вот видишь. Я это и имел в виду: ты устала ждать меня. Что ж… У тебя нет оснований доверять мне. А у меня – тебе. Нам остается только одно. Рискнуть поверить друг другу. Или не рискнуть. Решать тебе. Что мы, собственно, можем потерять? Всё одинаковое. Значит, жизнь и смерть тоже. Решай. У нас мало времени. Только до рассвета.
Я разделся и лег в постель. Через некоторое время она, не произнеся ни слова, тоже разделась и послушно легла рядом со мной.
Некоторое время мы лежали молча. За окном тихо накрапывал дождь. Происходило нечто… С одной стороны (так это выглядело, если забыть о деревьях), это была моя жена, с которой я прожил уже двести лет, и она за это время, как и я сам, ничуть не изменилась. Мы не стареем, не умираем от болезней. Болезней больше нет. Существует только казнь, как наказание.
С другой стороны, рядом со мной – единственная. Чем отчетливее я это понимал, тем сильнее меня охватывал страх, предчувствие близкой утраты этого мгновения. Преступное мгновение. То, которому говорят: остановись.
Наконец она нарушила молчание:
– Даже не верится.
Мы знали: завтра круг в своем медленном вращении неумолимо унесет ее от меня. Вечером, когда я приду с работы, другая женщина, похожая на нее, как две капли шанели, не скажет, и ни за что не поверит, если я ей скажу об этом, что бывает, есть хоть что-то не одинаковое.
