Полет в Эгвекинот

На все наши вопросы Самовар отвечал коротко: это не для детей и ничего приличного там нет.

Естественно, Алеша с Тимофеем при первой же возможности вцепились в Юрия Владимировича мертвой хваткой и завели нудную «беседу о науке», в течение которой Самовар всех крепко геометрически озадачил – вопрос о шоколадке отпал сам собой. В качестве решения нам было предложено пойти тем же путем, что и Юрий Владимирович – к холодильнику – повесить задачку и каждое утро смотреть, пока не решится.

Напоследок, прежде чем уйти, Самовар вежливо распрощался с Ириной Васильевной и, остановившись на пороге, добавил:

– А… что у нас… с физическими законами?

– Эф-а равно роже аш! – гордо продекларировала я…

– Мда… тело, впернутое в воду, выпирает на свободу с силой выпертой воды телом, впернутым туды! Запомни! – сердито качнул головой, – любите физику наперед. Читайте учебник наперед, сами, чтоб интересно было, разбирайтесь, а потом на занятии пройдете, проясните, если надо.., – он еще раз обвел взглядом нашу небольшую компанию, – ладно. Пойду я…

Вероятно, закон Самовара – единственный физический закон, который остался со мной и по сей день.

** Я пишу это 26 июня 2022 года. Юрий Владимирович умер 23 июня 2022 года. Его похоронили на Жеребятьевском кладбище в Домодедово. Глава была написана еще весной, при жизни Юрия Владимировича. Я посчитала необходимым внести некоторые коррективы. Все имена в этой книге вымышлены, а все люди – персонажи. У них есть прототипы, но героев моей истории в реальности не существует. Одно додумано, другое преувеличено, третье – стерто, а что-то я и вовсе им дорисовала только потому, что так захотела. Четверть описанных событий – фантазии. Еще четверть приукрашена. Половина от оставшегося переврана, другая – мое восприятие. Я полюбила образы этих людей и полюбила то, что пережила за три года учебы, поэтому мне захотелось написать о них – отчасти в знак благодарности, отчасти потому, что не пожелала расставаться – я люблю персонажей своей книги, ведь они унаследовали то, что я разглядела в их «прототипах». Но тот Лицей, мой Лицей, существует в моей голове, то, о чем пишу, рождается теперь из несуществующего Лицея, который я полюбила. Поэтому пришлось поменять имена, чтобы без угрызений совести вести героев по проторенным мною дорожкам. Юрий Владимирович – единственный, чье имя останется настоящим. Я соприкоснулась с ним совсем немного, но знаю, что Лицея без него бы не было, знаю, что среди тех, кто повлиял на меня, есть люди, долгие годы бок о бок работавшие с Юрием Владимировичем и дорожившие им, и не знаю, как иначе сказать «спасибо».

Глава 5. Первый день лицеиста.

«А вы бродили дворами тёмными.

Душа вином молодым бродила.

Я наизусть вас тогда запомнила.

На веки вечные полюбила.»

Марина Улыбышева.

      В промежутках между общением с девочками, перепалками с Барсом и голодными набегами на столовую настал день лицеиста. Я полюбила Лицей и хорошо понимала, что никуда отсюда не уйду. Не могу. Николая Васильевича я все еще побаивалась. Видимо, красивые глазки казались этому чудаку недостаточно весомым аргументом в вопросе математической подкованности, и он упрямо требовал чего-то совершенно невообразимого – для начала, чтобы вместо рогато-хвостатых художеств на полях, в тетради по геометрии начали появляться какие-то скучные треугольники, а наспех нарисованные картофелины округлились по радиусу. Но картошка у меня произрастала исключительно без ГМО и форму имела натуральную, а, если уж домашка дошла до адресата, то какая разница, где она перед этим побывала?

Работать я не хотела и не собиралась. Учеба отнимала слишком много времени, а мне никогда не нравилось, когда у меня кто-то что-то отнимает. Я любила Лицей, хотя и сама этого еще не осознавала, за то уже, что здесь мир внезапно заметил мое существование. Я перестала быть пустым местом. Даже из любопытства «завела себе молодого человека» – не сильно ответственные люди так заводят собаку. Выводила я бедного и вовсе, как вшу… У меня появились друзья. Те, которые настоящие. И главное, никто не смотрел на меня сверху вниз, а ведь класс «Б» оказался одним из сильнейших в параллели…

Николаю Васильевичу я импонировала и отлично это осознавала, что, впрочем, от регулярных взбучек не спасало. Рассудив, что орал Барс, очевидно, от переизбытка чувств, я благоразумно свела контакты к минимуму. Самовар, ставший невольным свидетелем расправы жестокой и отличавшейся особой кровопролитностью, после того как разъяренный Барс опрометью кинулся из кабинета «мочить тряпку», однажды сказал: «Главная проблема Николая Васильевича в том, что он начинает кипеть до точки плавления.» Мне эта фраза понравилась ужасно и потому запомнилась. «Барс он, конечно, белый и пушистый,» – решила я, – но ушам перпендикулярно, какая симпатяжка удумала их отгрызть.»

Почти каждый день мы ругались с мамой. Ночами она чахла надо мной, как Царь Кощей над златом. Вот только Золотце попалось ретивое и того и гляди норовило сбежать, не дожидаясь похитителей. Отбирались телефоны, отключался интернет, в ход шли слезы, крики, уговоры:

– Варя, ну ты же взрослая девочка! Ты должна понимать сама: ты вылетишь! Кого ты обманываешь? Меня?! – Я молчала. Книжка лежала на полу: съехала с колен. Прятать под столом было, конечно, не лучшей идеей, но мама так внезапно оказалась за спиной, что ничего другого сделать уже не получалось, – Варя, мы отключили интернет, я могу отобрать у тебя все книжки и карандаши выкинуть к чертовой матери, только объясни – это что? Мне одной нужно? Тогда давай возвращаться в старую школу…

– Не надо в старую школу!

– Я не понимаю о чем ты думаешь! Не понимаю! Ты хочешь дальше в Лицее учиться?

– Хочу.

– Тебя выгонят.

– Меня – не выгонят.

– Выгонят! Твой любимый Николай Васильевич и выгонит! Знаешь, что Барсиков на последнем родительском собрании сказал? Сказал: «Варечка..? Нет.., вы знаете, Варечка у вас может учиться, только она совсем ничего для этого не делает!»

– Я буду учиться, – обещала из раза в раз, и, из раза в раз успокоив совесть, думала: «Вот завтра и начну… а пока… что мама еще не отобрала?»

Врунишка из меня никудышный, и никого, кроме себя, обмануть мне никогда не удавалось.

Я помню все наши ссоры, помню, как мы вместе мучили геометрию и даже помню задание, решенное, откровенно говоря, мамой, чахшей над моим рабочим местом уже четвертый час, ночью – это был первый номер из И. Д. З. Николая Васильевича.

Когда на следующий день я пришла сдавать работу, Барс с интересом изучил написанное:

– Очень необычно! – наконец воскликнул он. – Очень!..Но придется переделывать.

– Почему? Что-то неправильно? – заволновалась я.

– Нет, все верно, но по задумке вы должны были использовать формулы, которые мы проходили в классе, – пояснил Николай Васильевич, – хотя, конечно, оригинально! Так его еще никто не решал!

«Какие формулы?» – подумала я. А на следующий день мама нашла корявые записи с урока закинутыми за комод, среди рисунков и малоосмысленных каракуль. Задача, над которой она, ища обходные пути, билась несколько часов, решалась при помощи пройденного материала в четыре строчки.

Первый день Лицеиста для меня не был настоящим. И я все еще ничего не понимала, кроме того, что мне хорошо тут и с этими людьми. «День Лицеиста – ух ты ж елы-палы, сколько шумихи!» – думала я, со стороны наблюдая за тем, как все суетились, репетировали какие-то сценки: «Ну, ничего, я не набожна – весь этот кипишь – громкие слова, да и только. Нет, меня ваши глупости не касаются, сами пойте и пляшите, если уж вам неймется…»

Кто же знал, что пройдет несколько лет и вот этот подросший комочек скепсиса будет сидеть и дрожащими ручонками редактировать такие дорогие воспоминания: «Неидеально! Неидеально! Черт возьми, неидеально! Про Лицей нельзя неидеально! Это же – Лицей!» Кто же знал, что такая «ненабожная» я будет расплываться в глупой улыбке, заслышав заветное:

– Я в 1015 учился.

– В 1015! И я!!! – есть в этом что-то грузинское…

Кто же знал, что случится ровно то, чего я «никогда не…»

Для меня Лицеист – очень высокая планка. Идеализированный образ – что называется, тянись – не надорвись. Ах, как бы я посмеялась над этими «идеалами» в девятом классе. «Идеалы? Только дуракам нужны идеалы!» – сказала бы я: «Только тем, кто сам без „великой цели“ и шагу ступить не может. Кумиры – совершенства – чушь собачья!» А сейчас скажу лишь одно – не все ли равно из чего происходит жизнь – лишь бы происходила. С детства моей главной и единственной мечтой стал Хогвартс. Помню, как в свой одиннадцатый день рождения, ночью, уткнувшись лицом в подушку, рыдала навзрыд – мне не пришло письмо. Я с семи лет верила – будет сова, будет платформа 9 и 3/4, будет сказочный поезд и зеленые скалы и, конечно, Хогвартс.

Мечтам свойственно сбываться. Хотя сегодня я бы ни за одну волшебную палочку не променяла свой Лицей на какую-то «чародейскую шаражку». Мало ли в мире магии? А волшебников мало. Все в Лицее.

После выступлений, благополучно проспанных на Янином плече, лицеистов собрали в физкультурном зале. Первые 30 минут кружок «Разведчик» зазывал к себе новых ребят:

– Итак, сейчас мы вам покажем, что делать, если на вас напали…

– Уффф, скоты, – сердито зашептала я. Яны поблизости не было – она толклась среди Ашек и умильно подмигивала и махала руками, пытаясь привлечь мое внимание и всячески давая понять, что она бы лучше со мной потрепалась, чем пытаться спрятаться от Алеши и Тимофея за спиной Николая Васильевича, потому я вцепилась в Алису, – скоты!

– Угу…

– Чего угу-то! И не спросишь почему!?

– Почему? – я тяжело вздохнула и, сделав загадочное лицо, закусила губу. Помолчала. Тело предполагаемого «нападавшего» глухо ухнуло на пол.

      Ладно, мы люди негордые!

– Нет, ну ты представляешь! Я шла туда – собирать и разбирать автомат, учиться всяким там боевым штучкам, типа этих, – кивнула в сторону непутевого «обидчика», который вот уже пятую минуту с обреченным стуком ритмично падал на пол, – в конце концов мне обещали, что летом я смогу с парашютом прыгнуть!…

– Так до лета еще жить и жить…

– …И под танк лечь!..Тьфу ты, Алиса! Да черт с ним с летом! Три раза сходила! Первые два – полтора часа бегала по залу – думала там и издохну, на третий дали подержать пластмассовый нож и посоветовали приобрести форму…

– А ты чего хотела? Чтоб тебя тоже вот так через плечо побросали?

– Нет, ну с какой это стати меня! Да я сама кого хочешь….И вообще – дали бы мне пулемет какой-нибудь – разобралась бы.., – я смущенно умолкла. «Разведчика» уже и след простыл. Зато голос в рупоре объявил: «Классные руководители – начинаем раздавать веревочки!»

Иронично, что первую веревочку выкинул мой отчим во время ремонта. Вторую я порвала и, положив в карман портфеля, чтобы не потерять, потеряла навсегда. И только с третьей начало получаться говорить.

Веревочки – они и есть – веревочки. Кисточки разного цвета – вытягиваешь ниточку и вяжешь близкому. Главное, скажи все, что должен. Я не умела говорить (до сих пор не умею). Мне проще писать. Я не умею смотреть в глаза, когда хочу сказать что-то важное, а само это «что-то» вечно застрянет в горле и – ни туда ни сюда. Могу обдумывать часами, порой обдумаю так, так напредставляю: «Это скажу, это и это! О, как хочу сказать! Как важно!» – а начну, и все: голова пустеет и остается только: «Господи, ну какого же рожна ты мне в глаза смотришь – невозможно!» – и отвожу взгляд, будто украла что, а легче не становится: «Зачем эти откровения нужны? А ну как сейчас ляпнешь глупость! А ну как и не надо это все никому, кроме тебя! Что ты знаешь о других, чтобы говорить? Не скажешь ты ничего нового, все всё и так знают… зачем слова! Говоришь много – делай лучше…» А меж тем слова – пускай и пустые звуки, их ведь наполнить можно, если есть чем. Слова – топливо действий. Слова растут из действий. Любишь – хочется делать – делаешь – хочется говорить – говоришь и делаешь все увереннее – говоришь другому человеку, а объясняешь себе.

В девятом классе я была слишком далека от действий. Важным казалось что-то другое – я пряталась от Яны и Алисы по углам Лицея, кокетливо бурчала: «Не настаивайте! Не хочу, чтобы мне кто-то завязывал веревочки! Это только для самых близких такое, а мы с вами пока просто..,» – набивала себе цену.

      Очевидно, к вечеру «самыми близкими» стали все поголовно, начиная с Яны и заканчивая Алешей, который занимался теми же глупостями, что и я. Глядя на него, подумала: «Цирк!» – и тут же кольнуло: «А клоунов-то под одним куполом двое!»

Алеша многому научил меня на своем примере. В девятом классе я так часто узнавала в нем себя, что становилось страшно. Зрелище то еще – никому не рекомендую быть мной.

В конце дня, когда все веревочки были завязаны, а я сытая и довольная сидела за праздничным столом возле Алисы, та, вдруг побледнев, сорвалась с места и выбежала в коридор. Я уже давно подметила, что она вела себя как-то странно, но решила не обращать внимания. Теперь же не оставалось ничего, кроме как выйти следом.

Алису я нашла в пролете между вторым и третьим этажом. Рядом с ней уже стояла мама. Подруга плакала, уткнувшись в родительское плечо.

За спиной раздались шаги. Я обернулась. По лестнице бежал Ваня – мальчик из нашего класса – бежал уверенно так, пока я, открыв рот, стояла на месте.

– Алиса…

– Варя, иди к остальным – мягко ответила ее мама. Ваня меж тем спустился к Моей подруге и что-то зашептал. Алисина мама отошла в сторону.

Я еще с полминуты помялась в нерешительности, промямлила очередное:

– Алиса.., – и, получив в ответ:

– Иди, Варя, потом, – зашагала прочь.

На душе было тоскливо. Что-то я делала не так и не то, а что – не понимала. Почему какой-то Ваня мог помочь, а я не могла? Почему не Я? И главное, как могла плакать моя Алиса? Разве такие, как Алиса плачут? Разве им не все по плечу?

Глава 6. Допы

      Из родительского чата в начале года. Переписка между родителями, которые уже поняли, где очутились их дети и родителями, которые пока еще…:

«Миссис N: Девять часов вечера, а мой ребенок до сих пор не вернулся домой. Дозвониться не могу…

Мистер X: Так у них же сегодня допы у Барса.

Миссис N1: Уважаемые родители, но это же ненормально. У наших детей ненормированные нагрузки! Время – начало десятого, а они черти где!

Мистер X1: Поддерживаю! С этим надо что-то делать!

Родитель-«ветеран», у которого в Лицее учится уже не первый ребенок, не желающий даже обсуждать всевозможные петиции и прекрасно знающий, что ни к чему они не приведут: Ха-ха, да, этот вурдалак так просто своих жертв не отпускает). Не переживайте: ночуют они дома).»

Как жаль, что в девятом классе мои интересы и интересы «этого вурдалака» располагались в параллельных плоскостях. «Вурдалак» желал видеть меня на своем кровавом пиршестве, а я предпочитала огребать, но не соглашаться на ужин, где главной закуской считалась кровь гостей. Не прельщало, в этом плане, даже самое настоящее печенье, которое родительский комитет «вурдалаковского» класса закупал, по-видимому, в качестве приманки. Мол, пока вы тут обедаете, отобедают вами…Нет уж, ищи дурака!

На допах я появлялась так редко, как не могла, что меня не останавливало, и, если бы не единицы и нули за работы, которые приходилось переписывать, я бы туда и вовсе не совалась.

На дополнительных занятиях действительно удавалось полакомиться печеньем и напиться чая. Правда, в связи с запретом на держание чайников в классах, дети замаскировали его под черную птицу, смахивавшую на самую обыкновенную курицу. Птица эта смотрелась придурковато. Правый глаз у нее был темно-синим, а левый со временем облупился и потому выглядел так, словно бедняжка ослепла. Не знаю, кто конкретно смастерил это чудо, но на чайник оно и вправду не походило. Со временем птица все больше лысела и на ее хохолке появлялись очевидные проплешины. Стояла она прямо посредине учительского стола, повернувшись в профиль ко входу. Если нажать на хохолок (попутно неизбежно лишив несчастную Чернушку еще пары перьев), она открывала ядрено-красный клюв – носик чайника. Чуть выше находилась кнопка включения, а посреди спины, невидимая за распростертыми крыльями, скрывалась ручка. Когда Чернушка «закипала», то начинала весьма правдоподобно квохтать, становясь, похожей на очень маленького и уродливого дракончика. Ее алый клюв подергивался и из него поднимался пар, так что казалось, будто птица сердится и вот-вот дыхнет пламенем.

Надо сказать, курица отлично вписывалась в интерьер и здорово поднимала настроение. Помню, когда в один из дней, под гнетом маминых упреков и угрозой единицы в четверти, добрела-таки на допы. Дело было так! Приоткрываю дверь, надеясь незаметно прошмыгнуть. Незаметно не выходит. Барс чувствует жертву. Вижу: слегка шевелятся уши, а острые когти царапают стол. Начинается! Медленно поворачивает голову и смотрит. На лице полное недоумение (ну как же, настоящий актер продумывает все до мелочей!)

– Варечка… ты ли это?

Постепенно голос крепнет, лицо краснеет и перекашивается…, а у меня в голове поет Кортнев: «На виске расчирикалась жилка. Все проходит, и это пройдет…» А жилка-то и вправду расчирикалась! Ты погляди, сейчас лопнет! Что такое… Мне кажется или у него пар из ушей валит… Что за странные квохтающие звуки он издает? Тут Барс отступает на шаг в сторону и из-за его спины выныривает разъяренная Чернушка. Клюв ее подергивается, а отваливающийся кусочек краски болтается на левом глазу, вверх-вниз. И вот я уже смотрю совсем не на Николая Васильевича, а на несчастную птицу и мне безумно смешно. Где-то на заднем фоне умолкает Кортнев, а весь звук в кабинете перетекает в сплошное «ТЫ ПОЧЕМУ ГИТАРУ БРОСИЛ!?», вырывающееся вместе с паром голосом Николая Васильевича из клюва Чернушки. Я пытаюсь сдержать смех, но по лицу расползается дурацкая улыбка. Вот и общайся с вурдалаками…

Помимо Чернушки, чая и печенья, были на допах и другие развлечения. Например, отвлекать Яну: слушать с ней музыку, болтать. Голос у меня низкий и громкий, а, перевозбудившись во время интересного разговора, я и вовсе перехожу на крик (по меркам не до конца оглохших людей). Николай Васильевич наивно полагал, что мы приходили к нему после уроков, чтобы учиться и предпринимал попытки бороться с нарушителями порядка. Обычно начиналось аккуратными замечаниями, отслеживая количество и интонацию которых, можно было предположить примерное, оставшееся до взрыва время. Впрочем, в девятом классе я не особо парилась из-за подобного рода глупостей, поэтому, вопреки советам Чайфов, частенько «доводила до предела», который вовсе не стремился в бесконечность. Николай Васильевич прикрикивал – я или иной нарушитель спокойствия, на время затихал, а затем все начиналось по новой.

Среди «нарушителей» на слуху было имя Яши. Яша попал в класс к Барсу и, в отличие от меня, учился хорошо, однако не меньше других любил острые ощущения. В принципе, за годы обучения в Лицее я выяснила, что большая часть учеников там – те еще экстрималы, и почти каждый, кто знакомился с Барсом, выяснив, что Николай Васильевич не такой уж страшный, каким кажется на первый взгляд, начинал играть с ним в русскую рулетку на особых правилах, заключавшихся в том, что обойма была много больше обычной, а патрон по-прежнему один…, как, впрочем, и игрок… – Барс ограничивался ролью наблюдателя. И хотя обойма обладала внушительными размерами, попадания случались, что неудивительно: если раз в год и палка стреляет, то чем хуже заряженный револьвер.

Однажды (случай, обошедшийся без жертв) Яша подбежал к столу Николая Васильевича, придвинул стул, уселся. Николай Васильевич молча улыбался и постукивал пальцами по дереву. Яша деловито огляделся и, подавшись вперед и пристально вглядываясь в лицо Барса, плаксивым голосом заныл:

– Николай Васильевич, вот почему вы девочек всех зовете: Машенька, Катенька, Алисочка… А меня «Чиявадзе!»?

– Чиявадзе…

– Яшечка! Зовите меня – Яшечка!

Тут Чиявадзе потянулся к руке Николая Васильевича, который, как ужаленный, подскочил на стуле и резко отодвинулся. Я прыснула. А Яша, как ни в чем не бывало, сорвался с места и, одним прыжком оказавшись на безопасном расстоянии, продолжил:

– Я считаю – это нечестно! Вы раните мои ученические чувства!

В другой раз на допах собралось слишком много народу. Переписывающих Барс оставил в кабинете, а остальных отправил в соседний. Я как раз собиралась «сдаваться», когда появился Яша. В руках у него была исходящая паром Чернушка. Он ловко проскользнул мимо Николая Васильевича и, подойдя ко мне, спросил:

– Варечка, тебе налить?

– Да, пожалуйста, – Яша огляделся, убедился, что Николай Васильевич на него смотрит, и, наклонив чайник, вдруг засвистел.

– Это что такое? – Улыбаясь проворковал Барс, – Чиявадзе, прекращай!

– Николай Васильевич, вы чего? Я девчонкам чай разливаю, – и снова засвистел.

– Чиявадзе… я те щас.., – Николай Васильевич поднялся с места и с наигранно-угрожающей физиономией двинулся на Яшу.

Тот как раз закончил с сервировкой и, подхватив наполовину опустошенную Чернушку, стал пятиться к выходу, не переставая насвистывать. Держа на изготове указку, Барс оттеснял Яшу к двери, когда Чиявадзе извернулся и зашел на второй круг мимо парт.

– Чиявадзе.., – голос Николая Васильевича начинал тяжелеть, но Яша этого то ли не замечал, то ли решил не обращать внимания. Он описал круг и пошел на третий.

– Чиявадзе! – гаркнул Барс, и Яша мгновенно заглох.

– Все, все, все, утекаю, – раздался обиженный голосок, и нарушитель спокойствия плавно выплыл за дверь, уносимый на крыльях неведомой черной птицы.

Иногда мы заигрывались.

Глава 7. Прощай, Тяпа

«А впрочем, не стану скрывать, болят мои пятки,

К тому же дорога, видать, опять не впорядке.

Нескоро до вас добреду, устану же скоро.

Я лучше совсем не приду, прощайте, сеньора!»

Новелла Матвеева

Пускай из всех Яниных ухажеров самыми «злокачественными» я определила Алешу и Тимофея, время от времени умудрялись отличиться и другие.

Одним чудесным осенним днем мы с подругой удобно расположились на подоконнике в коридоре, ведущем в столовую. Экзорцистов поблизости не наблюдалось, настроение было хорошее; кажется, светило солнышко. Даже Тимофей с Алешей куда-то подевались. Словом, Большая перемена подавала Большие надежды.

Но, видимо, почуяв отсутствие наиболее опасных, во всех смыслах, соперников, из ниоткуда нарисовался Тяпа. Он пчелой вился вокруг нас, стараясь не обделять вниманием никого, лишь бы Яна не решила, будто за ней ухаживают, но и не посчитала, что это за мной. Яна, судя по всему, вообще не была настроена считать. Она кощунственно не обращала внимания на Тяпу и самозабвенно рассказывала мне что-то про облако в форме дикобраза за окном. Бедный мальчик из кожи вон лез, стараясь отвоевать ее внимание, но, стоило ему замолчать, Яна вновь переключалась на необычную тучу.

Быстро смекнув, что враг номер один здесь, конечно, облако, но с ним особо не повоюешь, Тяпа принял решительные меры. Я как раз поднялась с подоконника и теперь, подавая руку Яне, чтобы поскорее сбежать от назойливого воздыхателя, да хоть в женский туалет, ведь «там окно открывается прямо во дворик, и дикобраза лучше видно», оказалась к нему спиной. Удар в спину – это, все согласятся, низость. А щекотать любую часть меня, когда я того не ожидаю – отвратительная идея, чреватая серьезными травмами, тем более если делать вы этого не умеете и вместо щекотки у вас выходит довольно болезненный «тык» под бок.

Увы, рефлексы работают быстрее головы. Рука непроизвольно согнулась, и локоть пошел назад, собираясь проучить обидчика. На половине оборота я сообразила: Тяпе, походу, хана – и попыталась затормозить, что мне, к слову, удалось, и несчастный успел отскочить в сторону. Не успело окно. Локоть благополучно достиг цели, раздался хруст, по стеклу поползла длинная трещина.

– Тяпа.., ты придурок!..

Позеленевший от испуга Тяпа смотрел на меня огромными зелеными глазами. Губы его тряслись.

Тут я и сама не на шутку испугалась.

– Так, ладно, все хорошо.., – я нервно огляделась, высматривая, были ли свидетели и увидела камеру на потолке, – … И, принимая во внимание это, что будем делать?

– Я не знаю, Варя… У меня и без того проблемы с учебой, и с Верой Павловной… И с русским… Я на грани отчисления…

– Успокойся, Тяпа. Надо понимать, признаваться придется, – я посмотрела наверх, -и лучше сознаться самим.

Тяпа продолжал зеленеть – прямо эвглена, не ровен час фотосинтезировать начнет. Яна стояла рядом и молча наблюдала.