Чувствуй

– Заказ готов.

Горячий кофе с ореховым привкусом стирает во рту горечь и было появившийся комок в горле. Так же, как всегда, кофе спасает, заставляет думать о хорошем. Здесь я чувствую себя даже более защищенной, чем в квартире, полупустой и безлюдной. Посетители кофейни напоминаю мне о том, что жизнь течёт своим чередом, что всё по-прежнему и я не выпала из этого круга. А что эти воспоминания? Они – просто усталость от тяжелого года. Мама говорит, только первый курс такой, на втором станет легче. Мой знакомый – любитель посмеяться над первокурсниками – тоже убеждает, что всё наладится немного позже. Говорит он в те редкие моменты просветления, когда становится серьёзным. Очень редкие.

– После практики к нам приходить будешь? – интересуется, чуть перегнувшись через свой стол, бариста. Зовут его Даниил, но я называю его «мой», потому что в первый мой визит была его смена и когда бы я потом ни приходила, именно он готовил вкуснейший кофе и развлекал разговорами, интересовался, как дела, как экзамены. Он быстро стал мне добрым приятелем.

– Конечно, – улыбаюсь я. – Я не умею варить такой капучино.

– Потому что не знаешь секретов и тонкостей, – подмигивает «мой».

– Потому что у меня нет кофемашины.

– Это – блажь для удобства и скорости. Дома же я варю себе кофе без этих «детей прогресса».

– Получается такой же?

– Ну… – заминается, скользит взглядом по косящимся на него школьницам, заставляя их смутиться и захихикать. Возвращается ко мне и торжественно произносит: – Получается даже лучше.

– Почему-то я не верю.

– Я бы сварил его для тебя, но у меня есть золотое правило: варить кофе только утром.

– Ритуал?

– Залог бодрого дня. Ты вот с утра слушаешь музыку, чтобы проснуться, а я минут двадцать медитирую около плиты.

Мы разговариваем о том, что обоим сложно просыпаться рано и о том, что теперь, с приходом лета, эта процедура будет проходить проще, незаметно перебираемся на отпуска и каникулы. Он вспоминает, как ждал июня, когда учился в школе. Я рассказываю, как проводила «переходное» лето после одиннадцатого. Даже эта запретная тема недавнего прошлого с ним не кажется такой уж запретной.

Только один раз наш разговор прерывается. Школьницы, переборовшие стеснение, подошли купить по стаканчику кофе с собой. Я ненадолго замолкаю, жду, пока бариста выполнит заказ. Не стесняясь, слежу за его движениями. Он знает о моей привычке наблюдать за людьми.

Его движения точны, быстры, но плавны. А выражение лица у него такое же сосредоточенное, как у играющего в финале чемпионата мира спортсмена. Обычно он делает всё более непринужденно и естественно. Сейчас же красуется перед девчонками, но даже я под впечатлением.

А им достаточно внешности. В глаза бросаются огромные прозрачно-голубые глаза, будто «подкрашенные» линзами, и чистые руки. Чистые – без тату. Может, только у меня стереотип на татуированных барист?.. Он похож на какого-то актера, певца и, может, танцора одновременно – на тех ребят, которых печатают на плакатах и постоянно показывают по телевизору.

Наконец, «мой» с улыбкой отдаёт заказ и советует не переборщить с кофе, особенно перед экзаменами. Девочки обещают прислушаться к его совету. Он провожает их дружелюбной улыбкой, от которой у него появляются милые щёчки. Они делали бы его похожим на ребёнка, не будь аккуратной трёхдневной щетины.

– Так на чём мы остановились?

– На том, как ты работал летом, – напоминаю я, но продолжать прерванный разговор не хочется. – Зачем сейчас актерничал?

– Я торгую лицом, – улыбнулся он одной из своих самых очаровательных улыбок. Его бесконечно-голубые глаза не смеялись, – Они же должны вернуться.

– Мне кажется, они и без этого вернутся.

– Я так хорош? – его губы тронула слегка самодовольная усмешка.

– Нет, просто кофе вкусный.

– Значит, кофе? – пушистые брови изогнулись ровными дугами.

– Да.

– Тогда больше ты его не получишь.

– А я уже ухожу.

Кофейню покидать не хочется, но пустая квартира и холодная улица уже не кажутся такими ужасным стечением обстоятельств. В мыслях уже вьются разные сценарии оставшейся части дня, душу греет перспектива пересмотреть какой-нибудь фильм в сотый раз. Собирается дождь, но смотреть на экран в такую погоду даже приятнее.

Уже у дверей я останавливаюсь – заедает замок на рюкзаке.

– Видишь, «дом» тебя не отпускает.

Я уже держалась за ручку двери. «Мой» бариста подкрался неслышно. Его ладонь на моём запястье, большой палец давит на вены. Немного больно.

– Я вернусь.

– Честно?

– Обещаю.

Он улыбается. Я уже давно не могу понять, почему настроение в кофейне у меня всегда поднимается: из-за него или из-за напитка, который он готовит. Именно в этот момент – наверное, первое.

Я поднимаю взгляд, смотрю в голубые глаза. Мурашки бегут где-то под кожей. Похоже на страх, но почему?.. Нет, должно быть другое. Что-то другое.

Голубые глаза холодные, неестественные. Хочу разглядеть линзы. Не могут быть они такими кристально прозрачными, честными. Ангельскими.

– До завтра.

Рука выскальзывает из его хватки. Я поспешно выбегаю на улицу. Холодный поцелуй июня отрезвляет. Наваждение пропадает.

***

Если где-то везёт, где-то обязательно ждёт провал. Это правило действует в обе стороны, но именно сегодня работает не мне на руку. Мало того, что практику продлили, так ещё мне влетел выговор за опоздание. По-хорошему, я не опаздала: я пришла в аудиторию вовремя, положила рюкзак на стул и вышла, чтобы отдать знакомой конспекты. И, видите ли, зашла в аудиторию после преподавательши. Именно преподавательши, по-другому эту мымру не назовёшь. Её я окрестила злейшим врагом со второй лекции.

– Не ссорься ты с ней, осталось четыре дня. Терпи.

– Стараюсь.

– Есть планы на лето?

– Первую неделю безвылазно сидеть дома.

– Ты поаккуратнее со своим безвылазно, свежий воздух тоже нужен.

– Я буду проветривать.

Катя закатывает глаза, но не спорит. Она знает, что мне нужны такие разгрузки и что я не собираюсь перегибать палку с добровольным заключением в четырех стенах. Предлагает вместе сходить в кино, погулять, но позже, недельки через две. Сразу после практики уезжает с Лёшей – своим молодым человеком – на озеро. Даром, что нельзя купаться. А холодными ночами они уж как-нибудь согреются – так решила сама Катя.

– А ты всё равно заканчивай со своей меланхолией, – говорит она на прощение, когда мы уже стоим на крыльце. – Я понимаю, что это у тебя сезонное, но не затягивай: всё-таки лето, такие денёчки стоят, их жалко как-то терять.

– Постараюсь взбодриться, – обещаю я и обнимаю её.

– Давай-давай, – настаивает, чтобы уж наверняка, – Какая ты была в начале года и сейчас – два разных человека. Первый мне нравится больше.

– Мне тоже, – улыбаюсь, и Катино лицо тоже озаряет улыбка.

– Вот, я уже забыла, как выглядит твоя довольная физиономия. Хотя, честно признаться, когда ты не в настроении, ты творишь такие классные вещи.

– Слишком мрачные для такой милой девочки, – передразниваю я знакомого.

– Ну, может Кирилл прав. Особенно про самоубийство девятиклассницы меня впечатлило – пряма мурашки по коже.

Катя погружается в анализ моего творчества, то и дело приговаривая: «Нет, твои добрые рассказы мне тоже очень нравятся». Но я прекрасно знаю, почему мрачные работы ей нравятся больше. Отвращение, панический страх, безысходность – то, чего она в жизни не чувствует; эти эмоции в новинку, а потому интересны. Почему я пишу об этом, не знаю. Мои рассказы не основаны на реальных событиях, всё из головы. Наверное, таких историй – трагичных, драматичных, изуродованных смертями – и не происходит поблизости. По крайней мере, так кажется.

Заканчивается скучное сидение в четырёх стенах. На волю.

Погода радует, и даже стычка с преподавательшей улетучивается из памяти, когда я выхожу на улицу и вдыхаю городской запах пыли, смешанный с ароматом мясистой зелени, ещё не потухшей под летним зноем. Совсем скоро эта красота будет моей в полной мере: я буду каждый день топтать асфальтные ленты рельефными подошвами кед, каждый день вдыхать лето, сидеть в тени деревьев в парке и…

– Мой совет: будь пай-девочкой до конца практики, тебе же не нужны проблемы.

Внезапно, разрушая мои мечты, передо мной вырастает мой дорогой знакомый с третьего курса. Я киваю, стараясь оборвать все возможные ниточки для продолжения разговора, но уйти не получается: я шагаю вправо-влево, он повторяет мои движения в точности. Иногда мне кажется, лучше бы он учился в театральном.

– Спасибо, но это я и без тебя знаю, – улыбаюсь. Настроение не может испортить даже он.

– В наших отношениях намечается положительный сдвиг: ты сказала «спасибо».

Я закатываю глаза. Отношений у нас никаких не было и нет, но он почему-то вообразил, что нужно виться вокруг меня постоянно. У него есть девушка. Её, кажется, зовут Саша, они учатся вместе. Но её я видела от силы два или три раза на общих праздниках или концертах. Кирилла я вижу почти каждый день. Что-то в его поведении – то ли нарочитое «наши отношения», всегда произносящееся громко и при всех, то ли порой даже излишняя забота, то ли внезапная нежность в каждом касании и взгляде – не дает мне считать наше общение просто дружбой.

– Предлагаю в четверг сгонять на набережную, – вещает Кирилл, подстраиваясь под мой шаг, что даётся ему нелегко. Большая разница в росте. Я бы даже сказала, слишком.

– Зачем?

– Для моего портфолио, конечно.

С Кириллом мы познакомились после злополучного посвящения первокурсников, которое назвали «огненным во всех смыслах» как раз с его лёгкой руки. Мне нужно было занести редакторам университетского электронного журнала пару своих текстов, но открыв нужную дверь, нужных людей я не увидела. Зато увидела в романтичном полумраке Кирилла и Сашу, удобно устроившуюся на подоконнике между стопками бумаг. Они целовались страстно и самозабвенно, но не могли не услышать скрип открывающейся двери. Сказать, что мне было стыдно – ничего не сказать.

– Пофотографируй Сашу, моих фотографий у тебя очень много.

– Её – ещё больше, – с легким снисхождением заверяет Кирилл, хотя мне кажется, это неправда.

В тот день я быстро закрыла дверь, чтобы не смущать влюбленных. А если честнее – скрыть собственные вспыхнувшие щеки. Но Кирилл быстро догнал меня в коридоре, когда я шла в лекционную, надеясь попытать счастье после занятий. Там, в полумраке, он казался мне просто широкоплечей глыбой, из-за спины которой едва-едва выглядывала хрупкая девичья фигурка. Теперь я могла разглядеть его лучше. Ощущение глыбы никуда не делось: он был выше меня сантиметров на двадцать – на двадцать два, как мы выясни позже – повязанный на плечах свитер не делал их уже. Я до сих пор не забыла, что тогда больше ничего не запомнила, даже цвет волос или глаз. Разве только одна деталь бросилась в глаза – татуировка на правом запястье. Волк, заключенный в рамку-ромб, смотрел холодными голубыми глазами спокойно и уверенно, под ним, в нижнем углу, распустился цветок лотоса, слегка розоватый, кажущийся даже слишком нежным для такого парня, как Кирилл.

Из-за тату я боялась его.

– Если не хочешь помочь лучшему, главному своему другу – так и скажи, – обиженный голос. По нему не понятно, всерьёз он или смеётся.

И так во всём. Я далеко не всегда понимаю, что скрывается за его словами, интонациями, намёками. Он слишком умело контролирует каждое своё действие. Иногда мне хочется прямо спросить его, что происходит, о чём он говорит, но не могу – мешает стеснение, боязнь показаться глупой. Ненавижу. И какие у нас взаимоотношения я тоже не понимаю, и как мне относиться к нему – не знаю. Ведь если это лишь его игры, то я не должна переступать границы и показывать что-то большее, чем дружеская привязанность.

Мне не нравится неопределенность.

– Главному? – улыбаюсь. Он как всегда попал в цель. – У меня ещё есть друзья.

– Я – лучше всех их вместе взятых, – заявляет он спокойно, полностью уверенный в своей правоте. – Не переводи тему.

Мы заворачиваем за угол, где наши пути должны разойтись. На нас смотрит огромная черно-белая афиша, с красно-бордовыми буквами. В город приезжает артист, ради билета на концерт которого я готова отказаться от съемной квартиры, места в университете и собственной души. И Кирилл знает об этом.

– Я думаю, поход на его концерт будет хорошей платой за услуги модели, ты как считаешь? – с хитрыми нотками в голосе спрашивает Кирилл, и я не вижу, а скорее ощущаю, что он смотрит на меня выжидающе.

– Я думаю так же, – киваю, – но не в этот раз.

– Почему?

– Катька со мной не пойдёт – занята. Больше никто не согласится – не слушают.

Кирилл останавливается. Я замедляю шаг, но он хватает меня за плечо, заставляя обернуться.

– В наших отношениях снова похолодание: ты даже не вспомнила обо мне.

– С тобой я не пойду.

– Почему?

– Ну…

А что мне ответить? Что я всё ещё не могу снять с него ярлык «плохого мальчика», что до сих пор, в самой глубине души, побаиваюсь из-за тату? Я не хочу его обижать. Это мои заморочки, от которых давно пора избавиться.

Вдруг перед глазами возникло лицо «моего» баристы и осознание того, что с ним я бы на концерт пошла.

– Я жду, – спокойно замечает Кирилл, когда молчание затягивается.

– Знаю я эти походы на концерты, – уклончиво отвечаю я, глядя куда-то вбок. – Закончится поздно и…

Кирилл смеётся, заставляя меня замолчать. Хочется сменить тему. Снова кажется, что любое слово или выставит меня глупой, или обидит его.

– Ну конечно, поздно. Я, конечно, собрался тебя соблазнить. Я даже решил потратиться на билеты.

Он смеётся, я не смеюсь. Снова не могу понять, шутит ли он.

– Обиделась? – Кирилл приобнимает меня за плечи, примирительно улыбается. – Я же несерьезно. Я тебя и пальцем не трону.

– Я не сомневаюсь, – вру, но становится легче оттого, что он всё понял.

Мы идём молча. Остаётся совсем немного до моего подъезда. Вспоминаю, что не зашла сегодня в кофейню, не написала отрывок нового рассказа и не зашла в библиотеку, чтобы сдать так и не дочитанные книги – Кирилл испортил все планы. Ну и ладно…

– Подумай насчёт набережной и концерта, – просит Кирилл, останавливаясь.

– Обязательно, – ищу ключи в сумке, соображая, нужно ли пригласить его в гости. Вроде бы нужно, хотя бы ради приличия, но что делать? У меня и в холодильнике-то, наверное, пусто. Как же всё глупо…

– Да, очень оптимистичные интонации, – усмехается Кирилл, и как раз в тот момент, когда я бросаю на него быстрый взгляд, достает телефон и его лицо мгновенно меняется. – Мне нужно бежать, до завтра. Имей в виду: я всегда добиваюсь, чего хочу. Так что выбирай одежду, в котрой будешь орать песни через две недели.

***

В кофейне сегодня «солд аут», приходится ютиться в уголке за двухместным столиком. Мне места много не нужно, но всегда есть страх, что кто-то попросит сесть на свободный стул. Тогда писать я не смогу, а мне очень хочется поскорее закончить рассказ. Не знаю почему, но работать при других не могу, даже понимая, что никто мои записи не читает. Кирилл обижается, говорит, что я слишком большого мнения о своих работах. Но сразу извиняется, повторяя «самые ранимые люди – поэты и женщины. Когда это один человек – можно вешаться, но тебя я готов терпеть».

Сегодня смена не «моего» баристы. Не то чтобы мне сильно хотелось его увидеть, но по пути в кофейню я представляла, как мы перекинемся парой слов, как он улыбнется и предложит мне ещё одну чашку кофе «за счёт заведения». Возможно, я рассказала бы ему о концерте. «Сходи, развейся. По моим наблюдениям ты только учишься и пьёшь кофе», – он ответил бы что-то из этой серии. Говорить с ним о моих страхах я бы не стала, но… А догадался бы он?

В помещение порывами влетает прохладный воздух. В нём отчётливый запах пыли и приближающегося дождя. За то время, что я сижу, уткнувшись в тетрадь, погода поменялась. Солнце оделось в стеганое одеяло из туч и. кажется, уснуло, приглушив своё сияние. Прозрачно голубое небо посерело, кое-где темнели сине-фиолетовые жилки.

– Так и знал, что ты здесь, – напротив садится Кирилл, встряхивает головой, как будто уже прошелся под дождём. – Давно сидишь?

– С часа.

– Два часа?

– Наверное… Я не знаю.

Он качает головой, наклоняет к себе мою кружку, заглядывает с преувеличенным интересом.

– Какая по счёту?

– Вторая.

– Ела что-нибудь? – но ответа не ждёт, пододвигает к себе пустую тарелочку. – Сейчас я приду.

Кирилл относит посуду, долго стоит в очереди у витрины. Блюдо дня – кофе с собой. Странно: было жарко и в кофейне не оставалось свободных мест, а тут собирается дождь и все торопятся домой. Не логичнее переждать здесь непогоду?

«А люди все шли, и шли, и шли. Они косились на него, как будто подозревали в чём-то. Он был спокоен. На самом деле никто ничего не знает, и не узнает никогда. Проговориться могла только она, но только не теперь.

И всё же сердце начинало биться быстрее, когда он ловил устремленные на него взгляды».

Тетрадь ускользает из-под ручки, едва я ставлю точку. Кирилл делает вид, что читает, но зрачки неподвижны. Через секунду возвращает мне, резюмируя: «Суховато». Улыбается, ставит передо мной тарелку с ватрушкой и чашкой чая. Сам он тут же принимается за свой кофе по-ирландски и шоколадное пирожное. За свои девятнадцать я не встречала парня, настолько любящего сладкое.

– Ешь.

– Хочешь, чтобы меня совсем разнесло?

– Ты не толстая.

– Это ты так считаешь.

– Нет, это просто правда, – Кирилл двигает тарелку ближе, прямо на тетрадку. – Ешь и дай мне почитать, что ты там насочиняла.

Теперь он внимательно читает текст, изредка хмурясь – пытается разобрать почерк. Я терпеливо жду, от волнения часто подношу к губам чашку, в которой остались только горькие чаинки на дне. Кирилл не будет критиковать, а спокойно посоветует и поделится мнением – я это знаю, поэтому он входит в тот узкий круг людей, которые видят рукописи до публикации в интернете. Все равно страшно.

– Напомни: это про того маньяка?

– Да.

– Из твоего текста получается, что в человеке можно разглядеть маньяка… ну хорошо, просто преступника, – Кирилл двигает тетрадь мне, я тут же прячу её в сумку. – Но разве можно по одному внешнему виду сказать что-то о человеке? Вот видишь, не знаешь. Потому что ты никогда в жизни не скажешь, кто, например, вон тот парень за угловым столиком. Или девушка, которая только что вышла. Она в очках, значит у неё плохое зрение. Или, может, она знает, что это ей идёт и носит их ради красивой картинки. Или она убила этой ночью безобидную старушку и теперь ей стыдно смотреть на этот мир.

Я не могу не улыбнуться, хотя тема разговора не самая позитивная. Кирилл прав, но сдаваться так просто я не собираюсь. Мы спорим, исправляем черновик. «Но ведь главная мысль в романе не эта», – заявляю я, исчерпав доказательства. Тогда Кирилл меня «добивает»: «Вот по таким деталям можно отличить профессионала от любителя». Мне возразить нечего.

– Домой? Как раз дождик пошёл.

– Почему «как раз»?

– У меня в рюкзаке совершено случайно оказался зонт, которого у тебя наверняка нет. Это повод проводить тебя и напроситься в гости.

– Может, в следующий раз? – улыбаюсь, показывая ему свой зонт – синий с деревянной ручкой.

– Значит, про концерт я тоже спрошу в следующий раз?

Киваю. Кирилл картинно вздыхает, обещает украсть мой зонтик. Мы расходимся в разные стороны, выйдя из кофейни.

***

Запах кофе почти не чувствуется, хотя рядом стоит пустая чашка и одна полная – с чаем, зелёным из пакетика. Остаётся внести финальные правки в рассказ, обратить внимание на детали. В чём-то Кирилл, наверное, прав.

– Может, закусишь что-нибудь? – раздаётся голос «моего» баристы над головой. Он стоит рядом, трёт руки матерчатой белой салфеткой – давно заметила эту привычку.

Темнота ночи ложится на город топленым маслом – неслышно и очень мягко. Заметить, как сумерки окутывают мир, не удается. Или я невнимательно следила, увлеченная делом.

– Садись, – предлагаю, окинув взглядом пустое помещение. – До закрытия есть ещё двадцать минут, да?

«Мой» бариста устраивается напротив, оценивающе оглядывает меня, чуть склонив голову набок. Возникает какое-то странно чувство, определение которому я дать не могу. По коже крадутся мурашки. Как будто я корова, которую оценивают на рынке.

– Что ты пишешь? – он недоуменно смотрит на веер раскрытых тетрадей и блокноты.

– Переписываю рассказ с черновика. Нужно поменять некоторые сцены, а в той тетрадке место уже закончилось.

– Можно?

Сама удивляюсь тому, что даю разрешение, при этом продолжая спокойно работать.

– А почему не работаешь на компьютере? – между делом интересуется бариста, не поднимая глаз от рукописи. – Не надо было бы столько чиркать.

– Носить неудобно. С бумагой и ручкой приятнее работать, чем с пластиковыми клавишами. Ещё в тетрадях всё остаётся, можно легко вернуть один из предыдущих вариантов, – улыбаюсь, вспоминая, как изменяла одно-единственно предложение чертовых шесть раз, зато результат полностью удовлетворил.

«Мой» бариста отвечает улыбкой – том самой, приятной улыбкой, какой заманивает посетителей иногда. Кажется, будто он всё понимает, сам пишет или много читает.

– Мне нравится, – произносит наконец он, возвращаю тетрадку на прежнее месте. – Что ты собралась менять?

– Хочу написать немного живее. И сама идея… Я пишу, что по людям сразу можно сказать, кто есть кто, а в жизни так, наверное, не бывает.

– Мне нравится изначальная версия, – он очень аккуратно, будто листы сделаны из тончайшего стекла, кладёт черновик передо мной. – Не знаю, что с текстом, я дилетант, только в кофе и смыслю. А идея сама по себе хорошая.

– Это приятно слышать.

Поднимаю голову, улыбаясь, слежу за его движениями. Он всё делает плавно. Плавно, не спеша и даже как-то грациозно берёт длинными пальцами краешек блюда, плавно, но не медленно поднимает, разворачивается, уходит. Может, в этом он похож на леопарда. Или какую-то другую дикую кошку.

Бариста заходит за витрину, опирается ладонями на столешницу из дерева цвета молочного шоколада так, что на сгибе локтей проступают синие венки. Смотрит

на меня неподвижно. Я тоже смотрю на него, в голубые глаза, которые с каждом секундой кажутся мне всё ярче. Мне даже чудится, что я различаю синий ободок радужки и темные вкрапления около зрачка. Мелькают мысли о кристаллах, льде и ночи. Становится жарче.

Замечаю его улыбку.

Только глаза у него не смеются.

Звенит дверной колокольчик, и я с трудом открываю взгляд. Смотрю в тетрадь, но ничего не вижу – буквы не расплываются, но не читаются. Хочет снова смотреть. На него.

– Так и знал, что ты здесь, – раздается раздраженный голос Кирилла, и я невольно вздрагиваю. Он шумно опускается на стул напротив. – Ты почему не берёшь трубку?

– Ты звонил? – едва проговариваю я, в горле сохнет.

– Сколько раз – сбился со счёта, – он усмехается. Он – энергия, движение, резкость, скорость. Он – не кошачья мягкость. В нём нет голубого льда. И я не знаю, нравится ли мне это. Здесь, сейчас, в эту конкретную минуту – не знаю.

– Я достал билеты, между прочим.

– Хорошо, но я ведь ещё не сказала, пойду ли.

– У тебя нет выбора. Или хочешь сказать, что я потратил кровные студенческие гроши зря?..

Поднимаю глаза, вижу широкую во все тридцать два улыбку. Кирилл всегда искренний. Он всегда на краю, и если он счастлив, если ему весело, скрыть это невозможно.

Краем глаза замечаю за его плечом баристу. Он смотрит на нас, вытирая бокалы белым полотенцем. Уголки сомкнутых губ приподняты, но не более. Его эмоции, как движения – появляются плавно, не переходят границы. Он не замкнут, но к каждой эмоции как будто примешивает доля спокойствия.

– Ты ещё долго? Домой не собираешься? – рука Кирилла тянется к черновику, но, поддев страничку, взять тетрадь он не решается. – Мне как раз в твою сторону.

– Какое удивительное совпадение, – улыбаюсь я и начинаю собирать сумку.

– Не торопись.

Кирилл идёт заказывать кофе. Не знаю, успел ли помыть мой бариста кофеварку, но вид у него чересчур спокойный, холодный. Мне всегда очень стыдно засиживаться так допоздна, и если бы я не была знакома с ним, я бы уходила намного раньше и никого не задерживала.

Вещи в сумке. Телефон вновь на режиме «Звук». Я случайно бросаю взгляд на витрину. И меня будто ударяет током. С невозмутимо счастливым выражением лица Кирилл забирает стаканчик кофе, бариста отдаёт его с невозмутимо холодным видом и колючим взглядом.

А ведь я никогда не видела их рядом.

***

– Улыбаться умеешь? Ладно-ладно, вспомни, как на преподавательшу упал шарик с молоком. Вот! Я знал, что ты садистка! Бедная Нина Павловна чуть не лопнула от злости, а тебе смешно! Нет, как можно быть такой жестокой?.. – так Кирилл говорил, поймав меня в объектив фотоаппарата.