На грани света и тени. Книга 1

– Значит, следуя твоей логике, раз ты не любишь таких, как Стелла, то тем интереснее тебе им понравиться? – этот вопрос Вероника задала до такой степени небрежно, что испугалась, как бы Матвей не догадался о его подоплеке.

Матвей пожал плечами, и зонтик над их головами подпрыгнул.

– Да, пожалуй. Но мне просто жаль тратить на это силы. Я на самом деле очень ленив. К тому же меня слишком воротит от стерв.

– И все равно я не понимаю, – подавив затаенное удовлетворение, вызванное этими словами, сказала Вероника. – Разве в обычной школе, где у тебя столько друзей, не происходит все то же самое?

– Если смотреть поверхностно, то абсолютно везде происходит то же самое. И все-таки те, у кого нет денег, более заурядны. И знаешь, почему? – Он так спешил развить эту мысль, что не дождался ее ответа. – Потому что слишком много времени у них уходит на решение того, как выжить. Ну, заработать на еду, наскрести денег на поступление и так далее. А вот у детей богатеньких родителей времени уйма. Им совершенно нечего делать, поэтому они занимаются тем, что копаются в себе и других, извращаясь в различных чертах характера, как в игре в пинг-понг.

– Значит, ты думаешь, что бедняки вроде как лишены индивидуальности? – резко спросила Вероника. Почему-то ей показалось, что это камень в ее огород.

– Я этого не говорил! – возразил Матвей. – Просто у них нет возможности ее сформировать. У богачей все выражено как-то… ярче. Знаешь такую фразу: «Сначала нужно спасти людей от нищеты моральной, и…

– …и лишь тогда можно будет спасти их от нищеты духовной», – перебила его Вероника. – Да-да, я тоже читала «Коллекционера». И главная героиня показалась мне не менее странной, чем тот псих, который запер ее в подвале. А знаешь, ты рассуждаешь тоже очень странно.

– Правда? Я польщен. Как пела Мелани Мартинес: «Все лучшие люди – безумцы».

– О, мне… мне очень нравится эта песня, – взволнованно сказала Вероника. – Я даже хотела исполнять ее на конкурсе в этом году, но Альбина сказала, что это будет не самый выигрышный вариант.

«А вдруг Матвей подумает, будто я ляпнула это только чтобы понравиться ему!» Но он заинтересованно посмотрел на нее своими искристо-зелеными, как буковые листья, глазами. Вероника заметила в них несколько коричневых крапинок.

– Правда? А мне кажется, что это было бы круто. Но, если позволишь, тебе подошло бы что-то более… проникновенное. – Он на несколько минут задумался, подбирая слова. – Такое, чтобы за душу взяло. Мне кажется, в тебе есть эта… нотка влияния. Жалко будет растрачивать ее. Ничего в этой жизни не должно пропадать зря.

«Проникновенное?» «Нотка влияния?» Что он хочет этим сказать?! Вероника осторожно покосилась на Матвея. Его выражение лица было совершенно равнодушным, словно он не видел в своих словах ничего сокровенного, двусмысленного или личного. Она с грустью поняла, что Матвей лишь размышлял вслух в своей обычной манере, и слова эти не имели к ней особого отношения. Вероника только тихо вздохнула и постаралась незаметно убрать липнущие к вискам короткие прядки. Тяжело было это сделать, когда они шли так близко.

– Ну и почему ты так в этом уверен? – с легкой досадой спросила она. – Ты ведь даже ни разу не слышал, как я пою.

Ах, и как даже неискушенные девушки умеют самую невинную фразу произнести таким тоном, что это звучит и как упрек, и как приглашение?

– Действительно, почему? – недоуменно спросил Матвей и улыбнулся. – Нужно срочно исправить это досадное упущение. Я как-нибудь зайду к тебе на репетицию, ладно? Но только ты должна мне кое-что пообещать.

– И что же?

– Ты должна спеть так, чтобы меня тронуло, – невозмутимо ответил он. – Прямо чтобы пробрало до костей. Знаешь, мне время от времени нужно получать дозу мощной душевной энергетики. Тогда я перестаю быть таким приземленным. Меня раздражает, когда я становлюсь слишком прагматичным, и мне нужна новая доза фантазий, чтобы унестись от реальности. Так что, обещаешь?

Он повернул голову и, улыбаясь, посмотрел на нее. И почему он мог об абсолютнейшей ерунде говорить таким тоном, что это сразу же становилось важным? Она хотела сказать что-то вроде «постараюсь» или «как получится», но в итоге, словно издалека, услышала собственный дрогнувший голос:

– Обещаю.

В какой-то момент ей показалось, что воздух между ними сгустился. Они замолчали. Матвея это, похоже, совершенно не смущало. А вот ее от этого молчания бросало в жар, так что она поспешила ляпнуть первое, что пришло в голову:

– Знаешь, многие наши одноклассники, чтобы унестись от реальности, находят гораздо более легкий способ.

– Ты про колеса? – презрительно спросил Матвей гораздо более жестким тоном, чем ожидала Вероника. – Это для малолетних придурков. Пробовал один раз. Так себе ощущения. Глупо, дешево, быстротечно. Я предпочитаю лирику.

«И все-таки он совершенно необыкновенный», – подумала Вероника, и тут нога ее соскользнула со скользкого бордюра. Матвей поддержал ее за локоть и подтянул обратно к себе, видимо, не испытывая ни малейшего смятения от того, что они оказались так близко.

– Кстати говоря, о странности, – вдруг сказал Матвей ровно таким тоном, словно они и не прерывали беседу. Веронике осталось только поразиться тому, как он перескакивал с темы на тему.

– Мне кажется, в последнее время понятие странности немного стерлось. Все поголовно из штанов выпрыгивают, чтобы показаться не такими, как все. Девчонки вокруг только и кричат, закатывая глаза: «Ах ты, боже мой, какая же я ненормальная!» Быть обычным становится даже как-то… оскорбительно, что ли. Так что скоро странность станет настолько обыденной, что это слово потеряет свой первостепенный смысл. Когда я думаю об этом, мне хочется стать самым поверхностным, ничем не выделяющимся и до скукоты пресным. Ну, знаешь, носить белую футболку с лого, слушать Яна Халиба, смотреть реалити-шоу по пятницам и копить деньги на новые кроссовки от «Адидас».

– Ну, не знаю. Мне вот никогда не хотелось быть не такой, как все, – пожала плечами Вероника. – Слава богу, сколько я не искала, я не нашла в себе ни одного качества, которым не были бы наделены все остальные люди. И я только рада этому, потому что клеймо «не такого» остается с тобой на всю жизнь. Сначала это даже нравится, а потом ты уже не можешь от него избавиться. Ты попросту привыкаешь к нему, оно врастает тебе под кожу. Знаешь, не слишком-то хочется противопоставлять себя всем вокруг. Ты либо делаешь это своей изюминкой, чего мне лично совершенно не хочется, либо… просто живешь без излишней драматичности. Что меня вполне устраивает.

– Что ж, поздравляю, кажется, ты настоящая индивидуальность, – засмеялся Матвей. – Обычный человек в толпе сумасшедших, скучающих, истеричных, порочных, неисправимых оптимистов и законченных перфекционистов. Просто поразительное исключение из правил.

Веронике было с ним… Нет, не легко. Как раз-таки легко с ним точно не было, потому что каждая частичка ее тела была напряжена до предела. С ним было… Волнующе. Необыкновенно. Захватывающе. Она могла болтать абсолютнейшие глупости, но с ним они странным образом обретали смысл. А все, что ранее казалось важным, отходило на второй план. Оставался только этот миг, заключенный в янтарь, и хотелось взять от него все, что только можно. Вероника больше ни с кем такого не испытывала.

Ей бы хотелось, чтобы дорога до музыкальной школы никогда не кончалась, а потоки мутной дождевой воды отрезали их от всего остального мира. А они бы все шли и шли, укрывшись ото всех и вся под непроницаемым куполом зонта. Забыв о том, что они не возлюбленные и даже не друзья, о том, что это их самый длинный разговор, и о том, что, когда зонт будет сложен, они снова станут почти что незнакомцами…

Но все, что мы хотим отложить, с издевкой приближается слишком близко. Прямо перед ними из серой пелены выросло мрачноватое старое здание школы. Они остановились перед обветшалой от времени дверью. Матвей сложил зонтик, и Вероника с сожалением отошла от него. Они вместе ступили внутрь.

– Ну… мне уже пора, – сказала Вероника, остановившись перед лестницей и бросив на него неуверенный взгляд. – Спасибо тебе… за зонт.

Она хотела добавить «и за разговор», но вовремя прикусила себе язык.

– Да не за что, – небрежно отмахнулся Матвей и отряхнул зонт. – Ну, до встречи. Я как-нибудь загляну.

Он подмигнул ей и мгновенно умчался вверх по лестнице, словно разом забыв про ее существование. Вероника растерянно посмотрела ему вслед. Он ведь только-только вел с ней сокровенные разговоры, а теперь попрощался так равнодушно, словно они поболтали о приготовлении курицы гриль. Да уж, никогда ей его не понять. Лучше забыть о нем.

И, решительно поправив потемневшие от влаги волосы, Вероника направилась в класс вокала.

* * *

– Что-то ты сегодня не в духе, – проницательно заметила Альбина, отрываясь от стопки нот.

– Да уж, денек выдался тот еще, – не стала скрывать Вероника – Альбина все равно всегда видела ее насквозь.

– Неприятности в школе? Проблемы с родителями? Ах да, наверняка замешан какой-нибудь парень?

– Всё.

– Что «всё»?

– Всё из вышеперечисленного.

Альбина сочувственно посмотрела на нее.

– Да уж, как говорится: «Одна беда идет – другую ведет». Но выше нос, это действует и в обратном направлении.

Альбина никогда не лезла к ученикам с назойливыми расспросами, если они сами не горели желанием делиться своими проблемами, и это выгодно отличало ее от других взрослых.

– Но ведь это не отразится на наших занятиях? – цепко взглянув на Веронику, спросила она.

– Отразится. Я буду петь с бòльшим чувством. Ты же знаешь, я совсем разучилась выражать эмоции по-другому.

Альбина одобрительно улыбнулась. Она всегда говорила: «Гнев, раздражение, радость, боль, эйфория – все это нужно пропустить через себя и позволить вылиться через голос, как сквозь врата рая».

Альбина была ее педагогом, лучшим другом и психологом разом, причем эти личности не совмещались в ней, а просто сменяли друг друга, как будто она переключала режимы. Альбина была еще довольно молода – ей едва исполнилось тридцать три, так что все называли ее просто по имени. Но это не мешало ей вызывать такое непоколебимое уважение, что никто бы не посмел сказать о ней что-то оскорбительное даже в стенах собственного дома. Впрочем, мало у кого появлялось такое желание, потому что Альбина относилась к своим подопечным как к родным и готова была выслушивать все их подростковые жалобы. Она общалась с ними на равных, без тени превосходства, не давая непрошеных советов, ничего не приукрашивая и ничего не смягчая. За это Вероника ее и любила.

Впрочем, все это не мешало Альбине превращаться в глыбу льда во время репетиций, беспощадно заставляя ее по двадцать раз петь одну и ту же песню, пока она не добьется идеального исполнения всех нот. Но поэтому Вероника и была ее лучшей выпускницей и главной надеждой.

– А где все остальные? – Вероника недоуменно оглянулась.

– Я решила, что в этом году буду проводить с тобой регулярные индивидуальные занятия, – Альбина, как по щелчку, переключилась на свой тон «строгий педагог» и посмотрела на нее прищуренными серыми глазами. – Надо полностью сосредоточиться на подготовке к конкурсу, на который мы обе возлагаем большие надежды. Правда, для меня это только повод для гордости за свою ученицу, для тебя же – надежда на будущее. Ты сама прекрасно все понимаешь, так что я не буду зря сотрясать воздух словами и говорить о том, как важны наши репетиции. Надеюсь, это не станет помехой твоим занятиям в школе.

– Разумеется, нет, – не моргнув глазом ответила Вероника. Они обе прекрасно знали, что это неправда.

– Ты так и не решила, какую песню будешь исполнять?

Вероника сокрушенно покачала головой. Ей были по душе многие песни. Но та, которую она исполнит на конкурсе, будет своего рода судьбоносной, поэтому ей хотелось выбрать что-то действительно особенное – то, что затронет ее душу и сердце.

– Ладно. Но не затягивай слишком сильно – нам нужно отточить все до идеала. Я не буду предлагать тебе ничего и тем более выбирать за тебя – это твой выход и твое решение. Просто… прислушайся к тому, чего ты больше всего хочешь, и делай свой выбор исходя из этого, – льдинки в глазах Альбинки возбужденно блеснули. – Эта песня… она должна быть и вызовом, и воззванием, и криком, и мольбой. Ты должна взять в плен их сердца и не оставить им выбора. И тогда главный приз будет наш.

Вероника взволнованно кивнула. По части мотивационных речей у Альбины явно все было в порядке.

Они приступили к репетиции. Все было привычно до мелочей – сначала Вероника выполнила несколько упражнений для расслабления голосовых связок, затем принялась распеваться, вытягивая поочередно все гласные звуки так долго, насколько хватало дыхания. Потом она начала напевать мелодии своих любимых песен, плавно переключаясь с низких нот на более высокие. Когда появилось волнующее ощущение, что ее голос уже готов и только и просится вылиться наружу, они перешли к основной части репетиции.

Вероника с нетерпением ждала этого. Она сказала правду – она давно уже разучилась выражать свои эмоции привычным способом. Все, что она чувствовала, она словно складывала в потаенный сундук, придерживая их там до той поры, пока она не начнет петь и не выразит это собственным голосом. Со временем это вошло в привычку, и она так и стала откладывать все ощущения до репетиции, где сможет сполна их просмаковать. В конце концов ей начало казаться, что в реальной жизни она вообще разучилась испытывать сильные эмоции. Жила, торжествовала и предавалась грусти она только здесь, в стенах этого кабинета, как будто за его границами она не существовала.

Так что сейчас Вероника, как с обрыва, нырнула в звуки исполняемой Альбиной мелодии и вплела ее в собственный голос так, что они стали единым целым. Наконец-то она могла осмыслить и прочувствовать все. В ее душе пронесся настоящий ураган образов: ненавистные, давящие стены школы, строгое и неприятно жалостливое лицо Раисы Аркадьевны, заплаканное лицо мамы, бокал в ее руке, Матвей, его зонт, его лицо, его улыбка…

Сдерживаемые весь день эмоции ураганом прорвались наружу: неприязнь, злость, смятение, страх, раздражение, отвращение, волнение, разочарование… и еще одно будоражащее чувство. И в это последнее она влила всю себя, всю до капли, потому что ей некуда было девать это в реальной жизни. Все это время она любила пылко, волнующе и страстно, как можно любить только издалека, как можно любить только образ. И сегодня этот романтический образ неожиданно принял реальные очертания, воспламеняя ее сердце все сильнее и сильнее, окрыляя и вознося ее вверх. И голос тоже возносился все выше на крыльях вихря взбудораженной души. Здесь ее образ хрупкой светловолосой девочки разлетался вдребезги, внешняя оболочка слетала, обнажая ту Веронику, которой она становилась, когда пела: смелую, чувственную, яркую и неподражаемую звезду, повелительницу, ослепительную богиню…

Когда Вероника закончила, ее даже немного трясло от обилия пережитых за краткий промежуток времени эмоций. Она чувствовала опустошенность, но это было приятное чувство.

– Браво, – только и сказала Альбина. – Мы возьмем этот приз.

Стелла

Я не сомневаюсь, что все мы выпили немало стаканов вина на обедах у гостеприимного хозяина, удивляясь в душе, как он, черт побери, заплатил за него!

Уильям Теккерей «Ярмарка тщеславия»

– Поверить не могу, Илона только поступила, а ее уже пригласили участвовать в конкурсе «Мисс Университет»! – с фальшивым восторгом восклицала Анна Пономарева. – Но, уверена, это только начало. Бьюсь об заклад, что, стоит тебе поступить, и тебя ждет не меньший успех, Стелла, дорогая! Если ты выберешь ее университет, Илона с удовольствием представит тебя всем нужным людям.

Стелла натянуто улыбнулась и закинула в рот оливку. Неужели эта женщина всерьез думает, что Стелла согласится находиться под покровительством ее раскрашенной дочки с накачанными ботоксом губами?! Вечер становился все более напряженным, и ее нервы уже начинали сдавать.

Начинался ужин довольно сносно. В положенное время собрались все приглашенные: Сергей и Регина Соколовские, Давид и Анна Пономаревы, Лида Дегтярова и ее сын Эдик, который был младше Стеллы на год.

Отец и мама Стеллы церемонно встретили всех и провели в роскошную гостиную, где уже был накрыт стол черного дерева, за который ее отец отвалил целое состояние именно для таких вот случаев. Да и вообще, абсолютно каждая деталь их гостиной была выбрана исключительно с целью пустить пыль в глаза.

Дядя Стеллы Алекс Воронцов, улыбаясь, как рождественский Санта, явился еще до прихода гостей. Не успела Стелла радостно его обнять и принять подарки, которыми он всегда щедро одаривал свою любимую племянницу, как отец тут же отвел его в сторону.

– К нам приглашены приличные люди. Будь добр не позорить нас хотя бы при них. И, ради бога, попридержи свои шуточки для дружков из кабаков, – холодно процедил он.

– Не волнуйся, я буду паинькой, – широко улыбаясь, ответил дядя, выворачиваясь из его хватки. – Ну, может, лишь немного разряжу атмосферу, а то эти твои ужины, знаешь ли, не всегда отличишь от похоронной церемонии…

Стелла хихикнула. Трудно было поверить, что дядя принадлежит к их семье. Он ушел из дома и отправился в свободное плаванье еще в восемнадцать лет, и с тех пор давал о себе знать примерно раз в год. Никто не знал, ни чем он занимался, ни на какие средства он жил. Иногда он приезжал к ним с переполненными карманами и сыпал деньгами направо и налево. А порой он появлялся на их пороге с покаянным видом и клятвенным обещанием взяться за ум, если отец Стеллы одолжит ему немного наличных. Отца ужасно раздражал безалаберный младший брат, но даже он не мог устоять против его обаяния. К тому же у их семьи был негласный закон, против которого никто не смел идти, – они всегда стояли друг за друга.

Стелла побаивалась своего отца в той же степени, в которой старалась завоевать его расположение. В основном она видела его только за ужином в будние дни и несколько часов в выходные. Их основное времяпрепровождение вместе заключалось в том, что она стояла за его спиной на всяких официальных мероприятиях. Разговоры их состояли из того, что он интересовался ее успехами и спрашивал, не нужно ли ей ничего. Между ними уже давно было заключено некое неофициальное соглашение – она сколько угодно могла пользоваться его кредиткой, а взамен ей нужно было вести себя безупречно, блистать ярче, чем дети его деловых партнеров, не позорить его и не действовать ему на нервы. В остальном она вольна была делать все, что ей заблагорассудится.

Стелла сама не была уверена в том, как она относится к отцу. Наверное, если бы она была мужчиной, ей бы хотелось стать на него похожей. Это был отлично сложенный, уверенный в себе человек с волевым лицом, железной хваткой и орлиным носом, который Стелла, слава богу, не унаследовала. Вся его жизнь была расписана по минутам, а семья являлась для него очередным пунктом в расписании. Его раздражала глупость, неуклюжесть и нерасторопность, и он всегда требовал беспрекословного подчинения. Как человек он был в целом довольно неплох, если бы почаще вспоминал, что он – человек. Временами у него даже бывали вспышки хлесткого, мрачноватого юмора, которым можно было резать воздух.

Но сегодня отец явно не был расположен шутить.

– Если только попробуешь что-нибудь выкинуть, можешь завтра же убираться из этого дома, – непоколебимым тоном отрезал он, поправляя пиджак от «Dolce & Gabbana».

– Ладно-ладно, – примирительно сказал дядя Алекс, поднимая руки. – Как скажешь, братец. Кстати, шикарно выглядишь, Натали.

Ему доставляло удовольствие так называть жену брата. Стелла увидела, как у ее мамы дернулась идеально накрашенная бровь. Но выглядела она и правда потрясающе. Ее волосы были такими гладкими и блестящими, что Стелла почти могла разглядеть в них свое отражение.

Когда все гости поздоровались, пожали руки, расцеловались и обменялись искусственными восторгами по поводу платьев и интерьера, они наконец сели за стол. Меню сегодня было средиземноморское – ее мама обожала тематические приемы. На стеклянных черных тарелках лежали омары, лобстеры, креветки, устрицы, свежие моллюски и морские гребешки. К ним подавали шардоне и сухое вино совиньон. Стелла осмотрела сидящих за столом и тут же ухватила бокал – ей требовалось быть под градусом, чтобы поддерживать разговор со всей этой компанией.

Все присутствующие словно служили иллюстрацией к сатирической пьесе – Давид Пономарев был толстым и лысым, как коленка, и полностью находился в тени своей жены, которая занималась в основном тем, что не давала ему вставить ни слова. Анна была одета в меха, которые в теплой гостиной смотрелись ужасающе нелепо.

Сергей Соколовский выглядел таким уставшим и дряхлым, что Стелле казалось – если он сейчас чихнет, то тут же и умрет на месте.

А вот его жена, Регина Соколовская, просто цвела здоровьем. Она была лет на двадцать младше своего рассыпающегося мужа, но, по меркам Стеллы, все равно дряхловата. Она привлекала к себе внимание длиннющими наращенными ресницами и внушительной грудью, почти полностью открытой глубоким вырезом, в котором сверкало бриллиантовое колье. Регина отдавала кошмарной вульгарностью, но вульгарность эта была настолько всепоглощающей, что непостижимым образом переходила в своего рода шарм. Несмотря на уже дряхлеющую кожу и расплывающуюся фигуру, она продолжала думать, что все еще в соку, и держать себя с королевским достоинством, компенсируя потерянную молодость остроумными комментариями.

А вот Лида Дегтярова была полной противоположностью Регины: настолько тщедушной, робкой и неуверенной, что, казалось, неприятна сама себе. Даже собственный сын ее презирал. Эдик, долговязый парень с зализанными белесыми волосами и обилием прыщей, вальяжно развалился на стуле, закинув ногу на ногу, и бросал на Стеллу заговорщические взгляды типа «придется нам с тобой весь вечер терпеть эту старческую болтовню». У Эдика явно при взгляде на нее забушевали гормоны. Стеллу это очень рассмешило, и она развлекалась, время от времени одаривая его пылающим взглядом. Она подумала, что нужно рассказать об этом Максу. Его это позабавит. К тому же он стал уделять ей слишком мало внимания.

– Как идут дела с отелями, Герман? – прокряхтел Соколовский, с хрустом разламывая омара. – Я слышал, ты собираешься проводить какие-то реконструкции?

– «Реконструкции» – это слишком громко сказано, – ответил отец, изящно отпивая из бокала. – Всего лишь решил внести некоторые коррективы в интерьер первого этажа. Ничего особенного, просто хочу время от времени добавлять свежую нотку, выдерживая основной стиль отеля. Кстати говоря, я сделал крупный заказ у Акинина на люстры. Хочу, чтобы фойе производило впечатление даже на самых прихотливых посетителей. Ведь первое впечатление – самое важное.

Стелла восхитилась, как же тонко отец показывает всем, что он все еще на плаву, хоть его финансовые дела в последнее время и немного пошатнулись.

– Хороший ход, брат, – бодро вмешался дядя Алекс. – Я вот всегда останавливаюсь в твоем отеле, когда приезжаю в город. Ни гроша не положил в карманы твоих конкурентов.

Отец бросил на него уничтожающий взгляд – не было нужды абсолютно чужим людям знать, что его брат, как бродяга, колесит по всей стране и они порой даже не пускают его в дом. Стелла подумала, что наверняка он сказал это нарочно. Регина поверх своего бокала посмотрела на дядю Алекса с интересом.

– Ох, как же тебе повезло, что твой муж владеет сетью отелей! – вмешалась Пономарева, сделав странный жест, претендующий на изящество. – Отели – это так романтично! А вот мне приходится вечно выслушивать скучные разговоры Давида о нефти.

– Ну, я не вмешиваюсь в дела Германа, – нарочито скромно сказала мама Стеллы. – Как говорит Герман, если бизнес и отношения пересекаются, то брак становится финансовым соглашением.

– Да уж, не самая хорошая идея, – растягивая слова с чувством вселенского превосходства, громко сказала Регина. – Не очень хотелось бы ложиться в общую постель и думать о том, не присвоила ли твоя жена солидный пакетик акций.

– Именно из-за того, что в твоей голове бродят такие мысли, я и веду бизнес самолично, – важно сказал Соколовский.

Стелла едва сдержала смех. Все знали, что Соколовский даже подпись на бланке за получение посылки не поставит без разрешения жены.

Ужин продолжался. Вскоре Стеллу уже начали порядком утомлять все эти разговоры в духе «ах, на какой изумительный спектакль мы вчера ходили!» или «ну да, совершенно верно, у меня намечается выгодная сделка». Неужели кому-то вообще интересно об этом разговаривать? Она украдкой начала поглядывать на часы. Гости обычно не задерживались дольше, чем на два часа. Приблизительно час она уже выдержала. Стелла выдохнула: осталась всего половина.