скачать книгу бесплатно
Это письмо хорошее. Только вот от покойного.
Эта лошадь хорошая. Правда, хромая.
Эта каша хорошая. Только сгорела. Это пиво хорошее. Только с водой. И так можно долго. Пиши – не хочу. Пиши – не спеши.
* * *
Как-то пришла ко мне юная, милая, «перспективная» журналистка из какой-то газеты взять интервью. Сидим, хорошо говорим. Правда, её вопросы сперва банальны. Где родилась, училась, что написала, какие планы на будущее… Но был и хороший вопрос – отношение к спорту. Ответила: «Спортивные передачи в СМИ не смотрю, не слушаю. Мне неинтересны победы тела. Эти “триумфы”. На сантиметр выше, на грамм тяжелее, на секунду быстрее. Мне жаль, что здоровые люди тратят на это годы, десятилетия жизни. А затем что? Упадок, горечь увядания, угасания, порой инвалидность, старость? В лучшем случае тренерство… Уверена. Гораздо ценнее успехи ума, его достижения, Изыскания, наука, культура. Рост и победы духовные, нравственные». Вижу – журналистка разочарована.
Но в конце встречи гостья вдруг спросила очень умно: «А чего вы, Ирина Евгеньевна, в жизни боитесь?». На мгновение я задумалась.
На журнальном столике между нами лежит включённый ею маленький диктофон. Блестящая такая модерновая коробочка с кнопками. Она включена.
– Чего боюсь? Ну, в разные годы боялась разного. А вообще-то страх – очень серьёзное, очень важное чувство. Оно может быть и тормозом, и мотором. В советское время на весах Фемиды, на её чашах лежали два крайних, чуждых друг другу понятия. Это – вера и страх. И оба были искренними и движущими.
Вижу, как девушка напряглась. Соображает: о чём это я? Что такое она услышала? И как это подать в газете? А я продолжаю:
– Бывает страх мелкий, бывает глобальный. Мгновенный и долгий. Один может душу разрушить, другой – её укрепить. На протяжении жизни они как в калейдоскопе могут меняться. Когда-то я, например, боялась за себя, потом – за здоровье детей, потом – за родителей. Был страх и за судьбу страны, моей Родины.
Но девушка допытывается:
– А сегодня? Чего вы боитесь сегодня?
– На днях скончался протоиерей Димитрий Смирнов. Мой духовник и просто батюшка Димитрий. Чудо-человек и чудо-проповедник, народный любимец. Так, например, последнее, что он сказал нам, чадам своим, что завещал в эту жуткую эпидемию: «Не бойтесь вы этой напасти, бесовского этого вируса. Бойтесь Бога гневить. И бойтесь своих грехов. Собственных».
Вижу по выражению её хорошенького лица: я опять «не попала». Это опять не для её газеты.
– Я понимаю, конечно. Но лично вы, писатель, чего вы боитесь в наше сложное время?
– В России, вообще-то, несложных времён не бывало. А лично мне не бояться помогает уже мой возрастной аскетизм. Я столько в жизни пережила, и катаклизмов, и сложностей, столько людей дорогих схоронила, что сердце уже закалилось. Как бы окаменело. Нет-нет. Не остыло, конечно. А именно закалилось. Помню строчку Ахматовой, когда-то эти слова очень меня поразили. Только потом я их поняла: «Все души милых на далёких звёздах. ? И хорошо, что некого терять».
– И что? – смотрит на меня юная гостья. – Значит, сегодня вы ничего не боитесь?
– Да нет. Просто сегодня мой страх – это мой двигатель. Надо спешить писать. Боюсь уйти на тот свет, не успев сделать важное. Не успев отдать своё Слово людям. На прочтение, оценку, напутствие. Например, почти готовый к печати роман «Письма чужой жене». И ещё несколько важных текстов. Например, о поездке моей в Палестину, где у дуба Мамврийского похоронен игумен Игнатий (ныне причисляемый к лику святых). Это мой дядя – Иван Ракша (1900–1986), человек великой судьбы. Некогда белый офицер, затем эмигрант, монах в монастыре святого Иова под Мюнхеном и, наконец, с сорокового года игумен монастыря в Хевроне. Усердный строитель храма Авраама и Сарры у Великого Дуба. Страстный, горячий молитвенник. Ему было дважды явлено чудо-видение. Чудо явления Пресвятой Богоматери Девы Марии и Её откровение, назидание о конце света.
Юная журналистка замерла. Глядит на меня во все глаза. А диктофон всё пишет, пишет бесшумно. А я продолжаю:
– Надо ещё успеть дописать рассказ «Платье из парашютного шёлка» о детстве в Останкино. О бомбёжках Москвы фашистом. Осенью 1941 года. Ещё о папе моём написать, герое-танкисте, гвардии лейтенанте, орденоносце. (У него редкий орден Александра Невского.) О том, как он на Алтае на целине, будучи первым директором, строителем совхоза «Урожайный», насмерть боролся с тупым режимом, с мерзавцами-бюрократами. А это было не легче, а даже покруче, чем бой вести в танке на фронтах… Ещё надо закончить новеллу о муже моём, художнике. О первом приезде этого тощего мальчика Юры из глубинки в Москву. (Я назвала новеллу «Мой дядя полотёр».) И о придворном художнике Налбандяне, академике, открывшем ему дверь в большое искусство. И Юра оправдал. Стал блестящим живописцем. (Знаменитый триптих его «Поле Куликово», как и другие полотна, давно в Третьяковке.)
Девушка одобрительно, бодро так улыбается. Слышу стандартную фразу:
– Вижу, планов у вас громадьё. Так что не до страхов?
– Да, работы много. Времени мало. Жаль, в молодости мы время не берегли. Правда, всё это почти написано… В моей голове. Надо только забить всё в компьютер. – Я невесело так смеюсь. – Как говорил француз Рене Клер: «Мой фильм уже готов. Его осталось только снять». Так что сегодня боюсь одного – не успеть.
Вижу, девочка довольна и собой, и нашей беседой. Так что статья в газету у неё вполне может получиться. Есть из чего выбрать. Может, потянет даже на полосу. Она проверяет диктофончик, рабочий свой инструмент. Живо щёлкает кнопками. Ей интересно, как там записалось? А машинка кидает, словно плюёт наружу, какие-то рваные заиканья, обрывки слов, фраз, нечленораздельный голос. Совсем чуждый, словно не мой. А в голове моей мелькнуло – с такой-то чудо-техникой нынче что ж не работать? Запросто. В удовольствие даже. Мы-то раньше, бывало, в блокнотах строчили, на бумаге, в спешке. И голову не успевали поднять. На целине, в вагоне, на БАМе, в тайге и степи. Бывало, зимой в авторучке чернила мёрзли. Отогревали дыханием, ладонью. Они подтекали, пачкали пальцы, страницу, сумку. Я вспомнила это, а говорить между тем продолжала:
– Вы дальше можете диктофон не включать… Знаете, порой у меня мелькает странная мысль. Может быть, сумасшедшая, но упрямая. Пока мы тут бьёмся над строчкой, над ритмом, ищем единственно нужное слово, решаем задачки, формулы, вдруг однажды как грохнет, как за окном полыхнёт! До небес! Как мгновенно ослепит всех атомным взрывом! Аж моргнуть, осознать не успеем. И этот миг будет последним для человечества.
Девушка замерла с аппаратом в красивых пальчиках. Уставилась на меня. Взгляд удивлённый, испуганный. А я ровным голосом заканчиваю беседу:
– Знаете, я, конечно, клинический оптимист, полный веры. Но боюсь, мы уже не увидим «неба в алмазах».
Дверь на чердак
Новелла
Пётр Иванович, спасибо за присланный мне по интернету видеофильм о Гене Шпаликове, тоже вгиковце, как и мы с Юрой. Вы очень порадовали меня этой новогодней «посылкой», этим коротким фильмом о Гене, который я раньше не видела. Он хорош, но только, как всегда, в нём лишь малый кусочек правды. И про его жену, милую, одарённую актрису Инну Гулаю, тоже маловато. А ведь у них дочь была. Они то сходились, то расходились. Думаю, потому, что ей не под силу был его огромный вездесущий талант. А вот её-то, Инну, мы с мужем хорошо знали. (Особенно после фильма «Время, вперёд!» Михаила Абрамовича Швейцера, где она играла главную роль, а мой муж Юрочка Ракша по приглашению режиссёра был на фильме главным художником-постановщиком. Это он нашёл близ Керчи на пустыре замечательно декоративный остов заброшенного, заржавевшего с 30-х годов завода, где и проходило всё действие сценария. Натуру снимали летом 1964 года под Керчью. А жили в самом городе, в тесной, хоть и центральной, гостинице. Вся съёмочная группа. Швейцеры – Миша и его умная красавица и помощница жена Сонечка Милъкина, и актёры, конечно, Юрский, Куравлёв, Гулая, Январёв и другие. А я к Юре туда прилетела чуть ли не на всё лето. Так что жаркая, пыльная, залитая слепящим солнцем и просоленная кружевом морского прибоя Керчь у горы Митридат, да ещё с белым сухим виноградным вином из пивных бочек на каждом шагу, на каждом углу, по двадцать копеек стакан, навсегда нам стала почти родной. Так вот, именно там замужняя прехорошенькая, по-детски милая Инна Гулая (вспомните фильм «Когда деревья были большими») и влюбилась в моего Юру. (Шпаликова там не было.) Влюбилась тихо и вполне серьёзно. Юрочка, конечно, рисовал её, как главную героиню фильма, и на эскизах, и в раскадровках, и портреты, которые сейчас в музеях. Да и потом, в Москве, тоже работая на «Мосфильме» и порой приходя к нам в гости, всё хотела его увести из нашей семьи. От меня лично. Но напрасно. Просто она, наивная, не знала, не разгадала моего однолюба Юрашу. Не знала, что такие бывают на свете. Да и дочку Анечку мы зачали там, в Керчи. Молодые, загорелые, влюблённые. А родилась Анютка у нас уже в Москве, в чудесном сиреневом месяце мае, как раз после возвращения со съёмок. Даже Сонечка Милькина всегда радостно, любовно провозглашала и нам, и всем вокруг: «А Анютка-то ваша – это ведь дочка наша, родной наш ребятёнок, керченский, из “Время, вперёд!”». Своих детей у Швейцеров не было. Умирали. Поскольку родители были кузенами, родными по крови. Умер, на горе всем, и последний кроха сынок.
