Серийные убийства в Великобритании. Хроники подлинных уголовных расследований

скачать книгу бесплатно


Кстати, важно отметить, что Страффен, несмотря на своё слабоумие, неплохо конспирировался. Хотя никто и никогда не учил его воровать, он ни разу не был пойман с поличным. Юноша не приносил ворованное в дом, понимая, что может «расшифровать» себя перед членами семьи, он всегда довольно ловко прятал и перепрятывал свою «добычу». Другими словами, его низкий интеллект вовсе не отменял ловкость, практическую смётку и способность мыслить перспективно. Об этом следует помнить в контексте всех последующих поступков этого человека.

12 сентября 1947 г. Джон поссорился с отцом девочки, с которой попытался познакомиться на улице. Мужчина прогнал Страффена, однако тот вернулся поздним вечером, влез в сарай на заднем дворе и… задушил там пять цыплят. Что и говорить, весьма примечательная для 17-летнего молодого человека злопамятность! Однако дальнейшие события оказались неожиданными для всех.

В скором времени после убийства цыплят Страффен был задержан полицией и признался на допросе, что месяцем ранее совершил хищение кошелька из женской сумки. Тогда его стали проверять на возможную причастность к нападениям на женщин и выяснили, что 27 июля 1947 г. Страффен схватил за горло 13-летнюю девочку в городе Бэзвик (Bathwicke). Сначала он зажимал своей жертве рот рукой и грозился убить её, а потом неожиданно оставил и пустился наутёк. Хотя пострадавшая дала неплохое описание нападавшего, отыскать его тогда не удалось. Теперь же Страффен был арестован и направлен на психиатрическое освидетельствование в тюрьму Хорфилд (Horfield).

Там довольно быстро выяснилось, что арестант неспособен понять простейшие команды и явно неадекватен, в результате чего 10 октября 1947 г. последовал перевод Страффена в специализированную колонию «Хорзем» (Horthem) в небольшом городке Элмодсбари севернее Бристоля. В «Хорземе», в отличие от обычных тюрем, решалась задача социальной реабилитации «спецконтингента», и заключённые получали специализированную психиатрическую помощь. Почти 2 года, вплоть до июля 1949 г. Джон содержался в «Хорземе» и за это время неплохо себя зарекомендовал – он был трусоват, безынициативен, малообщителен, в общем, это был идеальный заключённый, неспособный создать проблемы администрации лечебно-исправительного учреждения. В июле 1949 г. Страффена направили на сельхозработы в Винчестер – это была своего рода привилегия для заключённых, показывающих «положительную динамику адаптации». Там Джон оказался на положении бесконвойного, никто от него тогда не ждал никаких неприятностей.

Однако в феврале 1950 г. вечно голодный Страффен украл сумку с грецкими орехами. Кража, конечно, являлась совершенно пустяковой, но с «положительной динамикой» было покончено. Джона вернули в «Хорзем», откуда он, пользуясь невниманием персонала, в августе 1950 г. ушёл домой. Именно ушёл, строго говоря, это был даже не побег. Поступок сей изначально выглядел как малоосмысленный: ну, в самом деле, куда мог скрыться человек с разумом ребёнка да притом ещё и без денег? Не прошло и суток, как полицейские отыскали беглеца поедающим оладьи на кухне матери. Однако при попытке забрать из его рук тарелку флегматичный до того Страффен неожиданно набросился на патрульных. Случившееся следовало признать весьма тревожным симптомом, ведь никогда прежде Джон не решался на открытое сопротивление взрослым мужчинам. Начиная с этого времени наблюдавшие его врачи стали отмечать такие черты личности и поведения Джона, как своеволие, демонстративное неподчинение, агрессию по отношению к тем, кто заведомо слабее. При этом Страффен по-прежнему оставался трусоват и обычно уклонялся от конфликта с равным противником.

По достижении 21 года Страффен, согласно положениям «Закона о слабоумных», прошёл комплексное медицинское освидетельствование, в ходе которого ему сделали гальвано-энцефалограмму мозга. В результате были обнаружены объективные аномалии в работе мозга, связанные, по мнению врачей, с перенесённым в возрасте 6 лет энцефалитом. Таким образом, умственная отсталость Джона имела не врождённый характер, а приобретённый вследствие заболевания (здесь надо отметить, что для лёгких форм умственной отсталости, как у Страффена, этиологию удаётся установить весьма редко, не более чем в 15% случаев). В целом же по результатам обследования Джон был признан достаточно адаптированным для жизни под надзором родителей. Было решено освободить его из «Хорзема», и 4 апреля 1951 г. он благополучно покинул сию юдоль земной печали.

Страффен вернулся к родителям в Бат и устроился работать садовником в усадьбе в расположенном неподалёку Баземптоне. Дальнейшее уже описано – он совершил убийства Бренды Годдард и Сесилии Бэтстоун. Но вот свою причастность к убийству и изнасилованию Кристин Батчер арестованный так и не признал. В этом его никто и не обвинял – как выяснила полицейская проверка, Страффен располагал на 8 июля 1951 г. надёжным alibi и не имел никакого отношения к тому, что произошло у стен Виндзорского замка.

Впрочем, определённая связь между трагической гибелью Кристин Батчер и поступками Джона Страффена всё же существовала. Во время бесед с последним врачи установили, что Страффен видел газетные заголовки, посвящённые убийству девочки. Сами статьи Джон не читал, ибо не имел такой привычки, однако заголовки и фотографии запомнил. Он решил, что газетчики ругают полицию за головотяпство, и эта мысль чрезвычайно обрадовала Страффена. Он понял, что гибель девочки способна доставить правоохранительным органам немало головной боли, и решил непременно как-нибудь совершить подобное убийство. Джон простодушно признался психиатрам, что ненавидит полицию и рад доставить ей неприятности; если для этого надо кого-то убить, то он готов даже на это! По странной иронии судьбы это решение оформилось в голове Страффена 10 июля (в тот день материалы о гибели Кристин Батчер разместили практически все английские газеты), в тот самый день, когда Джон успешно прошёл плановое освидетельствование у психиатра. Доктор признал улучшение реакций пациента и оценил его «субъективный возраст» в 10 лет, что было несколько выше, чем прежде. Такая вот позитивная динамика…

Предварительные слушания, призванные решить вопрос о возможности предания суду арестованного Джона Страффена, начались в Бате 20 августа 1951 г. На двух заседаниях были заслушаны доводы сторон. Принимая во внимание добровольные заявления арестанта, которые обвинение могло подтвердить не только официально зафиксированными показаниями, но и свидетельствами большого числа лиц (как сотрудников полиции, так и совершенно посторонних людей), обоснованность предания Страффена суду сомнений не вызывала. Защита, правда, пыталась доказать слабоумие обвиняемого, в частности, адвокат простодушно заявил, что Джон не понимает, для чего ему нужен защитник и отказывается говорить с ним начистоту, но этот довод выглядел не очень убедительно. Особенно в контексте того, что после первого убийства Джона Страффена опрашивали полицейские детективы и тот успешно усыпил их бдительность и отвёл от себя все подозрения. Для слабоумного такое поведение выглядело слишком уж умным.

В конечном итоге на предварительных слушаниях было решено, что судебный процесс над Джоном Страффеном начнётся с заслушивания психиатра, наблюдающего обвиняемого длительное время и способного дать объективные показания под присягой.

До суда Джон содержался в тюрьме Хорфилд, той самой, где ему уже доводилось бывать четырьмя годами ранее.

Выездная сессия окружного суда графства Сомерсет, призванная исследовать дело по обвинению Джона Страффена в убийстве Бренды Годдард и Сесилии Бэтстоун, открылась в Бате 17 октября 1951 г. Без особых проволочек было отобрано потребное количество присяжных заседателей, и судья Джастис Оливер обратился к психиатру, прибывшему из тюрьмы Хорфилд, с предложением сообщить суду компетентное мнение о вменяемости подсудимого.

Доктор Питер Паркс (Peter Parkes) выступил с короткой, но весьма содержательной речью. Он признал Страффена безусловно умственно отсталым, не отдающим себе отчёт в тяжести совершаемых поступков и неспособным к их сокрытию. Тюремный психиатр особо подчеркнул, что обвиняемый в силу своего развития не понимает сущности судебной процедуры, не сознаёт своих гражданских прав и, соответственно, не может ими воспользоваться. А посему, сделал вывод Питер Паркс, судебная процедура в отношении такого обвиняемого, как Страффен, теряет свои фундаментальные функции – дисциплинарную и устрашающую.

В своём заявлении психиатр явно вышел за пределы своей компетенции, пустившись в рассуждения, не связанные с той областью медицины, говорить о которой он был уполномочен. С некоторыми из положений, высказанных доктором, можно поспорить, но делать это вряд ли нужно по той причине, что спустя почти шестьдесят лет возражения эти напрочь лишены смысла. Как мы увидим из дальнейшего, психиатра Питера Паркса очень скоро поправит сама жизнь. А в тот день судья Джастис Оливер поставил точку в едва начавшемся судебном процессе, объявив после выступления психиатра, что в Англии не судят сумасшедших.

И тем избавил Джона Страффена от петли. И от тюрьмы тоже!

Совершивший убийство двух девочек человек отправился вовсе не в тюремную камеру, а в больницу тюремного типа «Бродмур» (Broadmoor Hospital). Хотя помещалась она в комплексе из 9 зданий бывшей тюрьмы, открытой ещё в 1863 г. по соседству с городком Кроуторн (Crowthorne), всё-таки это была именно больница, а не тюрьма. В 1948 г. «Бродмур» передали из ведения Министерства внутренних дел Национальной службе здравоохранения (аналогу отечественного Минздравсоцразвития), и это повлекло существенные изменения режима содержания. Было отменено распространённое в обычных тюрьмах штрафование заключённых сокращением прогулок, передач с воли и свиданий, а самих заключённых стали называть «пациентами».

Госпиталь «Бродмур» в середине XX столетия. Несколько простых фотозарисовок из жизни специализированного учреждения: главные ворота, постановка капельницы пациенту, общая палата, уборка пациентом отдельной палаты.

Инспекциями «Бродмура» теперь занимались не чиновники тюремного департамента, а врачи. Да и сам персонал, обслуживающий заведение, стал другим: вместо конвоиров, съевших собаку на уловках осуждённых, за порядком в «Бродмуре» теперь следили санитары, набранные по краткосрочным контрактам из окрестных населённых пунктов – Сэндхерста, Брекнелла и Бэгшота. Они не имели оружия, и форма их отличалась от полицейской. Конечно, всё это отнюдь не превращало Бродмур в санаторий, но и тюрьмой это заведение уже никак нельзя было назвать.

Страффен в «Бродмуре» ничем плохим себя не проявил – дисциплину не нарушал, от лечения не отказывался, никаких требований не выдвигал. Так бы он и остался в числе сотен других, ничем не примечательных «пациентов» «Бродмура», память о которых стёрлась напрочь, если бы только 29 апреля 1952 г. он не совершил свой феноменальный побег.

Феноменальным этот побег можно считать потому, что предпринял эту попытку человек, от которого никто не ожидал подобной выходки. И осуществил задуманное столь изящно и ловко, что посрамил всю английскую судебную систему.

Заключённые Бродмура активно привлекались к разного рода внутрибольничным работам – от строительных до озеленения территории, площадь которой, кстати, составляла 53 акра (было где развернуться ботаникам-мичуринцам!). В апреле 1952 г. Джон Страффен работал подсобным рабочим в больничной котельной, а в последних числах месяца был переведён на уборку территории. 29 апреля он вместе с ещё одним «пациентом» был направлен на переноску мусора, собранного накануне и сложенного у стены одного из зданий. Присматривал за парочкой санитар, который сам работой не занимался. «Пациенты» носили мусорок, потом принялись намывать мостовую – вполне душеполезная работа для спецконтингента! В какой-то момент Страффен попросил разрешения прополоскать тряпку в бочке с дождевой водой за углом здания и такое разрешение получил. Он совершенно спокойно направился в нужное место, свернул за угол, прошёл мимо бочки с водою, вскарабкался на пристроенный к наружной стене навес, перелез через стену и спрыгнул с той стороны. Проделанное убийцей никак нельзя назвать акробатическим трюком – высота навеса составляла всего 2,4 м, а стены – 3,0 м. е Для мужчины даже умеренно физически развитого преодоление подобных преград затруднений вызвать никак не могло…

В 14:42 в Бродмуре была объявлена тревога, Страффена принялись искать сначала на территории больницы, а затем вне её. Говорить о масштабной розыскной операции не приходится – на поиск и задержание убийцы были отправлены всего… 4 пары (8 человек!) санитаров на велосипедах.

Чем же занимался Джон Томас Страффен после побега? Он направился в сторону небольшого населённого пункта Кроуторн, расположенного западнее тюрьмы. Направление движения было выбрано очень удачно, если не сказать парадоксально: на востоке от Бродмура расположена большая, примерно 5 км на 5 км, чуть всхолмлённая пустошь, поросшая кустарником и деревьями. Логично было предположить, что беглец, стремящийся запутать следы, устремится именно туда. Ан нет! Джон Страффен действовал куда рациональнее, он двинулся к людям, в том направлении, движения в котором от него не ожидал никто. По пути беглец сбросил больничную робу, под которой оказалась цивильная одежда – чёрные брюки, серая рубашка, шерстяной жилет. То, что Страффен заблаговременно раздобыл эту одежду и надел её под свою униформу, однозначно свидетельствует о наличии предварительно продуманного и тщательно исполненного плана. А выбор направления движения после побега позволяет заключить, что был этот человек вовсе не настолько глуп и слаборазвит, как считали его врачи.

Около 15:00 беглец приблизился к дому жительницы Кроуторна Дорис Спенсер, которая в это время работала на лужайке, и вступил с нею в разговор. Он попросил воды, задал несколько незначительных вопросов о погоде, затем поинтересовался, не беспокоит ли жителей городка близость «Бродмура». После чего стал расспрашивать: как часто совершаются побеги из лечебницы? куда обычно двигаются беглецы? и о тому подобном. Тема эта явно беспокоила странного молодого человека, и Дорис Спенсер, чей муж работал санитаром в «Бродмуре», насторожилась. Однако, стараясь не выдать своих чувств, женщина спокойно и обстоятельно ответила на все вопросы странного собеседника, и едва тот ушёл, бросилась к телефону. Её звонок в «Бродмур» помог прояснить ситуацию и задал правильное направление розыска беглеца.

Страффен между тем продолжал своё пешее движение и около 17:00, возможно, чуть позже, достиг населённого пункта Фарли-Хилл (Farley Hill), удалённого от Бродмура примерно на 10 км (пройденное по пересечённой местности расстояние свидетельствует о том, что Страффен всё это время двигался энергично и без остановок). Ещё через некоторое время, примерно в 17:30, он обратился к домохозяйке по фамилии Кенион с просьбой угостить его чаем. Та налила ему чаю и объяснила, как пройти к автобусной остановке, и дабы показать дорогу, даже вышла из своего дома.

Однако на остановку Страффен не пошёл. Энергичной рысцой он двинулся к соседнему городку Арборфилд (Arborfield), где удачно тормознул автомашину, за рулём которой сидела Дороти Майлс. Беглец попросил довезти его до городка Уокингхэм (Wokingham), но запаса его обаяния не хватило, чтобы уговорить даму на это. Дороти лишь согласилась высадить его на автобусной остановке, откуда ходят автобусы в Уокингхэм. При подъезде к остановке Страффен заметил пару мужчин в хорошо знакомой форме на велосипедах – это были санитары из Бродмура. Беглец до такой степени растерялся, что простодушно поинтересовался у Дороти Майлс, видит ли она этих мужчин и не знает ли, что они здесь делают. Дурацкий вопрос насторожил женщину, она прекрасно знала форму сотрудников Бродмура и догадалась, что в лечебнице объявлена тревога. Окончательно ей всё стало ясно после того, как Страффен, выйдя из автомашины, направился не к автобусной остановке, а в сторону от неё, причём в сторону, противоположную Уокингхэму, куда он якобы собирался ехать!

Убедившись, что молодой человек направился совсем не туда, куда перед тем намеревался, Дороти Майлс подъехала к патрулю из Бродмура и рассказала о странном пассажире. После того, как она описала его внешность, всё стало на свои места, и санитары, вооружённые 30-сантиметровыми дубинками из бука, рванулись в погоню. Страффен за это время успел уже отойти на несколько сот метров, он сошёл с дороги и свернул за здание местного паба. Там его и настигли санитары. На заданный ему вопрос «куда он направляется?» Страффен, не раздумывая, ответил: «В Брамшилл-Хант!». Ответ был неудачен, дорога в Брамшилл-Хант находилась совсем не здесь, кроме того, санитары опознали беглеца. Но этот эпизод интересен тем, что Страффен ещё раз (далеко не первый!) продемонстрировал в критическую минуту совсем недетскую сообразительность и находчивость. Джон оказал санитарам отчаянное сопротивление, но отсутствие навыков рукопашного боя не оставило ему ни единого шанса одолеть двух мужчин с палками в руках. В 18:40 Страффен был задержан и с наручниками на запястьях доставлен в помещение паба, ставшего с той поры местной достопримечательностью.

Маршрут Джона Страффена в день его побега 29 апреля 1952 г. Цифры на карте обозначают: 1 – Кроуторн, населённый пункт, рядом с которым находится больница «Бродмур», из которой Страффен совершил побег в 14:40; 2 – Фарли-Хилл, населённый пункт примерно в 10 км от Бродмура, в котором беглец появился после 17:00. Там он осведомился о расположении автобусной остановки, но на неё не пошёл, а двинулся в Арборфилд; 3 – Арборфилд, небольшой городок по сеседству с Фарли-Хилл, в котором Страффен, «проголосовав» на обочине, сел в машину к Дороти Майлс; 4 – место на шоссе А-329 возле автобусной остановки, где Дороти Майлс высадила Страффена; 5 – тот самый Брамшилл-Хант, куда якобы Страффен направлялся; 6 – Уокингхэм, населённый пункт, в который Страффен намеревался доехать на автобусе. Туда же он просил отвезти его Дороти Майлс. Глядя на эту схему, можно понять логику беглеца, отнюдь не лишённую здравого смысла: чтобы сбить преследователей со следа, Джон Страффен собирался описать петлю и вернуться в район «Бродмура». В то самое время, как район розыска с каждым часом должен был увеличиваться, беглец намеревался пересидеть горячую пору в непосредственной близости от места побега. Так отрывается от погони заяц, описывая круги на местности и сбивая со следа преследователей. Что ж, совсем даже неглупо!

Беглец заливался слезами и постоянно бормотал: «Я её не убивал, я не убивал эту девочку!» Санитары знали, что Джон Страффен помещён в «Бродмур» за убийство двух девочек, поэтому на болтовню задержанного внимания не обращали. А вот посетители паба обратили внимание не только на беглеца из «Бродмура», но и на его болтовню. Вскоре прибыла автомашина из больницы, и Страффена вместе с его стражами повезли обратно в спеучреждение. В машине Страффен заныл: «С преступлениями покончено! Покончено!» Стенающего подобным образом беглеца привезли назад в больницу, где Джона накормили, дали успокаивающего и отправили спать. Работа с курировавшим Страффена психиатром была отложена на следующее утро.

История на этом, однако, не закончилась.

Поздним вечером того же дня в полицейский участок в Фарли-Хилл явились Элис и Рой Симмс, сделавшие заявление об исчезновении 5-летней Линды Бойер (Linda Bowyer), дочери Элис Симмс от первого брака. По их словам, девочка в 17:00 отправилась кататься на велосипеде и по состоянию на 22:30 всё ещё не возвратилась домой. Местные полицейские знали, что днём из Бродмура был совершён побег, кроме того, им было известно, что беглец совершал прежде убийства девочек. И, наконец – это самое главное! – полицейские уже были осведомлены о том, что Страффен проходил через Фарли-Хилл. В общем, основания для тревоги имелись, а потому небольшое подразделение полиции в полном составе приняло участие в ночных розысках пропавшей девочки. К полиции присоединились добровольцы из местных жителей. Вооружённая фонарями группа из трёх десятков человек всю ночь осматривала дренажные канавы и кусты вдоль дорог, всё более отдаляясь от дома Симмс. Наконец, около 5 часов утра в кустах был найден детский трёхколёсный велосипед, а через несколько минут в десятке метров поодаль – труп Линды Бойер.

Судебный медик, находившийся среди лиц, проводивших розыск, уже при первичном осмотре трупа посчитал, что причиной смерти девочки явилось удушение руками. Время смерти специалист определил как «около полусуток, скорее меньше, чем больше». Относительно сексуального мотива он также высказался достаточно определённо – такового не усматривалось ввиду того, что одежда погибшей не была потревожена и не имела следов сопутствующих выделений.

Полученной информации оказалось вполне достаточно для того, чтобы ещё до 8 часов утра пара детективов уголовной полиции графства Беркшир явилась в «Бродмур» и потребовала встречи с вчерашним беглецом. Больничного начальства в это время на рабочем месте ещё не было, и растерявшийся начальник ночной смены позволил полицейским пройти внутрь без официального на то предписания судьи. Впоследствии действия полиции станут трактовать как самочинные и нарушающие установленную процедуру дознания (об этом будет написано чуть ниже). Для нашего же сюжета важно то, что два детектива были допущены в 8 часов утра в камеру Страффена без сопровождения врача-куратора, в обществе только 2-х санитаров. Следует особо подчеркнуть, что в тот час ещё никто в Бродмуре не знал об убийстве Линды Бойер.

Страффен крепко спал, появление нежданных визитёров разбудило его. Полицейские задали Джону всего лишь несколько вопросов, диалог занял буквально две-три минуты. Свидетели и участники (в том числе санитары Бродмура) впоследствии воспроизвели его почти дословно. Полицейские осведомились, встречал ли Страффен во время своего побега девочку в окрестностях Фарли-Хиллс и не причинял ли ей вреда. Джон ответил, что он не убивал её, на что один из детективов не без ехидства заметил, что об убийстве никто пока не говорит. Страффен, сообразив, что сказал лишнее, поспешил объясниться и выразился примерно следующим образом: вам известно, что я прежде уже убивал двух девочек, и если вы теперь явились ко мне, то, стало быть, произошло ещё одно убийство! Тут полицейские согласились, дескать, действительно в Фарли-Хиллс произошло убийство девочки. На что Страффен в запальчивости выкрикнул: я не убивал девчонку на велосипеде! Детективы переглянулись – никто в Бродмуре ещё не знал о том, что погибшая девочка каталась на велосипеде, об этом мог знать только убийца.

Полицейские прекратили разговор со Страффеном и покинули его камеру.

Дальнейшие события последовали как в калейдоскопе. Прокуратура посчитала, что полученные полицией косвенные данные слишком многозначительны, чтобы их можно было проигнорировать, и постановила провести официальный допрос Джона Страффена. Таковой состоялся 1 мая 1952 г. и продлился 5 часов. Его результатом стало официальное выдвижение последнему обвинения в убийстве Линды Бойер. Кроме того, представители прокуратуры заявили о намерении перевести Страффена из «Бродмура» в тюрьму, где возможно полноценное обеспечение его изоляции от общества.

Разумеется, это вызвало протест администрации лечебницы и столкновение ведомственных интересов. Национальная Служба здравоохранения не могла так просто выпустить знаменитого преступника из своих рук – это означало публично расписаться в полной недееспособности и никчёмности. Поэтому решение щекотливого вопроса было перенесено в суд графства Беркшир, который на специальном заседании 2 мая рассмотрел представленный прокуратурой обвинительный материал, заслушал мнение психиатров о неполноценности убийцы и его неподсудности и… полностью встал на сторону прокуратуры. Миф о недоразвитости убийцы, лишённого всякого ума, но при этом не забывающего одеть под больничную робу штатское платье и ловко убегающего из спецлечебницы, не произвёл, видимо, на судью должного впечатления, и тот постановил судить Страффена как обычного преступника. Также судья санкционировал его перевод в тюрьму Брикстон.

Вечером того же дня Джон под полицейским конвоем покинул больницу и был доставлен по новому месту содержания.

2 мая жители расположенных окрест «Бродмура» населённых пунктов провели общее собрание, на котором потребовали от властей не только расследования обстоятельств побега Страффена, но и создания системы предупреждения о побегах, подобной системе оповещения о воздушных налётах. В течение последующего месяца такая система была внедрена. Она базировалась на материальной части системы ПВО графства и состояла из командного центра, связанного прямым телефоном с «Бродмуром», и большим числом периферийных сирен-оповещателей, централизованно включаемых и выключаемых из командного центра. Система охватывала 13 ближайших к «Бродмуру» населённых пунктов, и при реальном побеге сирены выдавали сигнал, слышимый в любом доме в радиусе 10 миль от больницы. Население было ознакомлено со специальным планом действий на случай побега, в котором особо оговаривались мероприятия по обеспечению безопасности детей и женщин. Разработанная тогда система оповещения населения действует и поныне.

Руководство Национальной Службы здравоохранения, сообразив, видимо, что при возникшем общественном резонансе сделать хорошую мину уже никак не получится, распространило 2 мая заявление, в котором грозно пообещало расследовать все обстоятельства побега Джона Страффена.

На этом активность медицинского ведомства оказалась исчерпана – приехавшая в «Бродмур» комиссия никаких упущений в режиме содержания пациентов не усмотрела и виновных в его нарушении не отыскала. Персонал и администрация Бродмура были признаны невиновными в том, что стена, окружавшая больницу, оказалась смехотворно низкой, а навес, примыкавший к стене, построили за много лет до того. Непонятно, правда, почему никто не озаботился его уничтожением, но искать ответ на этот неудобный вопрос комиссия сочла излишним. Что же касается штатской одежды, которая так удачно оказалась под робой беглеца, то выяснилось, что больным разрешали надевать её под униформу, поскольку в помещениях лечебницы стоял стылый холод (даром, что апрель месяц катился уже к самому концу). Так что по результатам служебного расследования стало ясно, что никто из персонала «Бродмура» ни в чём не виноват.

В мае, июне и первой половине июля 1952 г. полиция проводила дотошное расследование всех обстоятельств побега Страффена. Его дважды вывозили на местность, где тот показывал проделанный путь, кроме того, ему устроили очные ставки со всеми, с кем Страффен непосредственно контактировал до, во время побега и в момент задержания. В общем, практически всё, совершённое им 29 апреля 1952 г., подверглось тщательной реконструкции, хронометражу и сверке.

Кроме одного – убийства девочки на велосипеде.

Свою причастность к убийству Линды Бойер преступник так и не признал. При этом он никак не объяснил свои странные оговорки, навлёкшие в своё время подозрения в его адрес. Надо сказать, что в ходе следствия Страффен выпукло продемонстрировал довольно специфический вид хитрости, который условно можно назвать «хитростью идиота». Он довольно внятно, связно и даже многословно вёл беседы на темы, которые его интересовали; мог обсуждать абстрактные понятия, например, эмоции, воспоминания, религиозные представления, но когда разговор касался тем ему неприятных, Джон моментально становился косноязычным, бестолковым в ответах и мог даже вообще умолкнуть посреди фразы, так и не закончив её. Видимо, из своего опыта общения с врачами он вынес представление о том, что статус человека с задержкой развития защищает его от неудобных расспросов и позволяет уклоняться от неприятных разговоров.

Но на полицейских допросах приём этот не срабатывал, точнее говоря, он не позволял Страффену добиваться своей цели. Он действительно был недоразвит, и потому все его глуповатые уловки с позиции взрослых людей были хорошо заметны и казались чрезвычайно наивными. Следователи видели, что Страффен вовсе не так глуп, как хочет казаться, и его попытки хитрить на допросах лишь возбуждали дополнительный антагонизм.

Если бы Страффен был здравомыслящим человеком, он бы без особых затруднений придумал более или менее логичное объяснение тем подозрительным оговоркам, что теперь вменялись ему в вину. Сколь достоверны оказались бы его объяснения – это другой вопрос, связанный скорее с актёрским талантом преступника и его умением думать логично, но нет сомнений в том, что интеллектуально развитый преступник догадался бы дать объяснения, которые так желали от него услышать следователи. Но Страффен не был полноценным человеком, и его зауженное воображение и примитивный жизненный опыт не подсказали ему оптимального выхода из создавшегося положения. Поэтому он так и не объяснил на допросах, откуда ему стало известно об убийстве девочки, и откуда он узнал, что погибшая каталась на велосипеде. Он просто отпирался от уличавших его показаний по меньшей мере семи свидетелей, а это была наихудшая форма защиты из всех возможных.

Вместе с тем нельзя промолчать о том, что в то же самое время (то есть в мае 1952 г. и в последующие месяцы) стала складываться и обрастать деталями легенда, которая могла бы сослужить ему на предстоящем судебном процессе отличную службу. Речь идёт о версии, согласно которой Джон Страффен действительно не убивал Линду Бойер – девочку убил её отчим, а Страффен явился лишь невольным свидетелем чудовищного преступления. Эта версия событий передавалась от человека человеку как городская легенда, другими словами, многие о ней что-то слышали, повторяли соседям и родне, но всякий раз детали описываемых событий немного отличались. В конечном итоге эта история до такой степени трансформировалась молвой, что отчленить правду от вымысла стало почти невозможно.

Чуть ниже мы остановимся подробнее на этой версии, сейчас же лишь следует подчеркнуть, что гипотеза об убийстве Линды Бойер кем-то иным, а не Джоном Страффеном никогда не принималась на веру властями, не вызывала полемики в печати и не комментировалась представителями правоохранительных органов. Другими словами, эта версия, видимо, была широко распространена, но материальных следов своего существования (в виде статей, комментариев, пресс-конференций и заявлений) почти не оставила. На это важно указать в контексте последующих событий.

Суд над Джоном Томасом Страффеном по обвинению его в умышленном убийстве Линды Бойер открылся 21 июля 1952 г.

Полицейские перед началом судебного процесса выгружают из автомашины улики, которые сторона обвинения предполагала приобщить к делу.

Группу обвинителей возглавлял заместитель Министра юстиции сэр Маннингхэм-Баллер (Manningham-Buller), занимавший должность директора Ведомства общественного преследования (эта структура принимала на себя поддержку обвинений по самым резонансным, как говорят сейчас, уголовным делам). Защиту Страффена принял на себя адвокат Генри Элама, судьёй на процессе был Джастис Кассэлс (Cassels).

В принципе, положение обвиняемого выглядело далеко не безнадёжным, поскольку всё обвинение строилось на косвенных уликах и выглядело далеко не безупречным: никто не видел Страффена на месте убийства Линды Бойер, никто не мог доказать, что он там действительно бывал, и, наконец, не существовало доказательств тому, что обвиняемый и жертва вообще встречались. Всё, чем оперировало в своих утверждениях обвинение, сводилось к совпадению времени побега и убийства, а также однозначному толкованию опрометчиво сказанных Страффеном слов.

Джон Страффен на пути в суд под конвоем тюремных надзирателей.

После отбора присяжных заседателей и приведения их к присяге было зачитано обвинительное заключении, и суд приступил к заслушиванию свидетелей обвинения. И тут стала известна крайне неприятная для обвиняемого «домашняя заготовка» прокуратуры – обвинение попросило разрешения ссылаться на случаи убийств Бренды Годдард и Сесилии Бэтстоун годом ранее и допуске на процесс в качестве свидетелей лиц, связанных с обвинениями Страффена в этих преступлениях. Защита, разумеется, попыталась противодействовать этому, ведь было очевидно, что присяжные проведут параллель между гибелью девочек в Бате летом 1951 г. и убийством в Фарли-Хилл. Генри Элама пытался взывать к здравому смыслу судьи, указывая на то, что прошлогодние обвинения Страффена в убийствах не доказаны (ведь формально суд тогда приговора не вынес и не признал его вины!), кроме того, события лета 1951 г. не находятся в прямой причинно-следственной связи с убийством в Фарли-Хилл, но… но всё красноречие защитника разбилось о непреклонность судьи, постановившего, что прежние обвинения в адрес Страффена могут быть упомянуты в этом процессе и прокурор может вызывать тех свидетелей, каких сочтёт нужным.

После этого в высшей степени удачного начала обвинитель довольно резво принялся за дело и успел в первый же день процесса вызвать семерых свидетелей. В числе таковых оказался и отчим Линды Бойер, девочки, погибшей в Фарли-Хилл. Всё вроде бы шло своим чередом, свидетели давали вполне ожидаемые показания, и ничто не предвещало сюрпризов, но таковых избежать не удалось.

На второй день процесса утреннее заседание началось с задержкой – судья Касселс явился с опозданием чуть ли не в четверть часа. Как оказалось, к тому у него имелись самые серьёзные основания. В тот момент они не были озвучены, но с течением времени детали происшествия, задержавшего судью, были полностью восстановлены журналистами. Оказалось, что после окончания вечернего заседания 21 июля один из членов жюри присяжных, некий Уильям Глэдвин (William Gladwin), направился в клуб, членом которого являлся, и там позволил себе рассуждения о происходившем в суде. Глэдвин, в частности, заявил, что видел в суде человека, убившего Линду Бойер, который дал показания против невиновного, а потом самодовольно занял место в зале. По смыслу сказанное имело отношение к Рою Симмсу, отчиму погибшей в Фарли-Хилл девочке, но фамилия его в этой связи никогда не упоминалась, поскольку против Симмса ни до, ни после случившегося не выдвигались обвинения такого рода (его обвиняла лишь народная молва, и Глэдвин строил свои рассуждения именно на слухах).

Мистер и миссис Симмс, родители убитой Линды Бойер. Мать девочки несколькими годами ранее вторично вышла замуж и её новый муж – Рой Симмс – удочерил малышку. Общественное мнение, основываясь на кем-то пущенной сплетне, обвиняло отчима в убийстве Линды, при этом Страффену отводилась роль случайного свидетеля. Никакими доказательствами подобная версия трагических событий не оперировала, но как и всякая городская легенда чудовищная выдумка в них не и нуждалась. Облыжное обвинение надолго пережило современников и отзвуки его можно до сих порт отыскать в публикациях, посвященных Страффену.

Поведение присяжного заседателя нельзя не назвать возмутительным, поскольку он грубо нарушил обязательства, принятые на себя перед процессом (прежде всего обязательство ни с кем не обсуждать ход суда вплоть до момента вынесения приговора. Кроме того, Уильям Глэдвин обманул участников процесса, заявив до приведения к присяге, что не имеет своего мнения о рассматриваемом деле и не знаком с его деталями. Такого рода заявление делает каждый член жюри присяжных, а если кандидат отказывается поклясться в этом, то в члены жюри он не попадает).

Глэдвин явно считал Симмса виновным в смерти падчерицы и не считал нужным это скрывать. О его высказываниях в клубе очень скоро стало известно полиции, которая сообщила полученную информацию обвинителям на процессе.

В течение ночи на уровне руководства Министерства юстиции шло совещание, на котором решался вопрос, как действовать в создавшемся положении. Особая деликатность ситуации заключалась в том, что полиция не желала раскрывать имя осведомителя, сообщившего о выходке Глэдвина в клубе, соответственно, этого человека нельзя было привести к присяге и официально допросить в суде (при этом правдивость сделанного осведомителем заявления под сомнение не ставилась). Соответственно, Глэдвина нельзя было официально обвинять в нарушении обязательств, принятых на себя при вступлении в члены жюри.

В конце концов, было найдено воистину соломоново решение: судья Касселс отвёл весь состав жюри присяжных, не сделав никаких заявлений относительно персональной виновности отдельных его членов. Он лишь обязал Глэдвина присутствовать в зале суда до окончания процесса, тем самым как бы намекнув окружающим, что отставка жюри связана именно с этим человеком. Прошло довольно много времени, прежде чем все эти перипетии стали достоянием гласности, в июле же 1952 г. они выглядели скандальными и необъяснимыми, лишь добавляя сенсационности судебному процессу.

Слева: Уилльям Глэдвин. Справа: судья Кэсселс.

Итак, на утреннем заседании 22 июля жюри присяжных в полном составе было отправлено в отставку, и судья постановил отобрать и привести к присяге новый состав жюри. События предшествующего дня повторились в точности – сначала отбирались кандидаты и формировалось жюри с основными и запасными членами, затем последовала их присяга, после чего был опять зачитан обвинительный акт и вновь вызваны для дачи показаний те же самые свидетели, что и накануне. И только после этого судебное разбирательство получило возможность двинуться дальше.

Защита выбрала, пожалуй, самую неудачную линию поведения. Вместо того, чтобы упирать на неразвитость умственной и психоэмоциональной сферы Джона Страффена и доказывать невозможность подхода к такому необычному обвиняемому с традиционными мерками, Генри Элама принялся развивать весьма спорный тезис о приверженности обвиняемого фундаментальным ценностям. Вкратце линия защиты сводилась к доказательству того, что Страффен, конечно, имеет задержку умственного развития, но сама эта задержка гарантирует его законопослушание (мол, наш обвиняемый, конечно, туп, зато послушен).

Если принять во внимание, что в суде уже выступили свидетели, рассказавшие о прежних выходках Страффена, в том числе и об убийствах девочек годом раньше, то нельзя не признать полную бессмысленность того, что адвокат пытался втолковать присяжным. Трудно объяснить, чем руководствовался адвокат при выборе тактики поведения на процессе. Скорее всего, Элама являлся доктринёром, человеком однажды выработанной идеи, негибкий и неспособный на быструю подстройку к меняющимся обстоятельствам.

Джона Страффена выводят из психиатрической больницы тюремного типа «Бродмур» после амбулаторной психолого-психиатрической экспертизы, проведенной там в первой половине дня 22 июля 1952 года. Экспертиза продлилась около 4-х часов. По её результатам Страффен был признан лицом с задержкой умственного развития, чей возраст приблизительно соответствовал 9-летнему ребёнку, но сознающему категории добра и зла и полностью управляющим своими волевыми побуждениями.

Защита его оказалась крайне бестолковой. Особенно ярко это проявилось в том, как Элама допросил собственного же свидетеля, психиатра Томаса Манро (Munro). В принципе, если кто и мог помочь Страффену, так это толковый психиатр, но Элама доказал, что адвокатская прямолинейность и пафос могут испортить экспертное заключение даже хорошего психиатра (с точки зрения защиты, разумеется!). Во время допроса психиатра Элама напирал на вопрос, который, видимо, казался ему исключительно мощным доводом защиты. Он хотел услышать от Манро, способен ли Страффен различать добро и зло, нравственное и безнравственное деяние.

В конце концов, получив утвердительные ответы эксперта, Элама пошёл в своих рассуждениях дальше, уточнив, что в таком случае обвиняемый должен осознавать, что факт убийства есть прямое нарушение Божественных заповедей. Психиатр, разумеется, был вынужден согласиться и с этим. Какую выгоду давали эти рассуждения с точки зрения защиты Страффена, совершенно непонятно, но Элама, как говорится, помянув Имя Господа всуе, сильно «подставился».

Обвинитель моментально воспользовался двусмысленностью положения, в которое поставил сам себя защитник, и в ходе допроса психиатра вернулся к затронутому вопросу о «понимании обвиняемым Божественных заповедей». Манро, дабы не противоречить самому себе, был вынужден вновь повторить недавно сделанное утверждение. Маннингхэм-Баллер немедленно обратился к Страффену и попросил того перечислить известные ему заповеди. Обвиняемый растерялся, стал отвечать, но сбился и замолчал. Всего он назвал четыре заповеди, причём не по порядку. Стало ясно, что Страффен никогда их наизусть и не знал. Понятно, что для человека не существует нравственной проблемы в том, чтобы нарушить заповеди, которые ему незнакомы и которыми он никак не может руководствоваться в своей жизни. Посрамление защиты, которое так ловко устроил обвинитель, было велико, и впечатление уже невозможно было исправить. На вынесение Страффену обвинительного вердикта присяжным потребовался всего час, в своём требовании смертной казни они были единодушны. И судье не оставалось ничего иного, как приговорить обвиняемого к казни на виселице.

Защита обжаловала приговор, тем более что решения судьи в ходе процесса давали серьёзные к тому основания по формальным признакам.

Во-первых, далеко не безупречным с точки зрения юридической квалификации являлся допуск к допросу свидетелей по делу об убийствах в Бате в 1951 г. Убийство в Фарли-Хилл вовсе не являлось одним из эпизодов многоэпизодного преступления Страффена – это было отдельное преступление, причём его связь с бегством обвиняемого из Бродмура требовала отдельного доказательства.

Ещё одна фотография, сделанная в середине дня 22 июля 1952 года при выводе Джона Страффена из психиатрической лечебницы «Бродмур» после окончания амбулаторной психолого-психиатрической экспертизы. На правом рукаве пиджака подсудимого хорошо видны белые пятна – это не артефакт фотоснимка, а след побелки. Страффен прислонился к стене, испачкал одежду и даже не заметил этого.

Во-вторых, слова Джона Страффена, сказанные после ареста и положенные в фундамент выдвинутого против него обвинения, не должны были приниматься судом во внимание и не могли служить доказательством. Ещё в 1912 г. «Руководство для судей», утверждённое Палатой Лордов, требовало в качестве необходимого условия принятия заявлений обвиняемого в качестве свидетельств в суде обязательное его предупреждения о том, что всё, сказанное им, может быть использовано против него. Ныне этот порядок получения допустимых в суде свидетельств широко известен под названием «правила Миранды», но в 1952 г. этого словосочетания ещё не существовало (оно возникло в 1966 г. после соответствующего прецедента в США). Данное правило действовало в Великобритании как в отношении обвиняемых, так и ограниченно дееспособных лиц, в том числе и находящихся под опекой, то есть Страффен гарантированно подпадал под эту норму.

Апелляционный суд не допустил обжалования, признав проведённый процесс безупречным. Тогда адвокат официально обратился в ту же инстанцию с просьбой санкционировать мораторий на приведение смертной казни в исполнение на весь срок, необходимый для подачи апелляции в Палату Лордов, высшую судебную инстанцию страны. В принципе, намерение получить отсрочку смертной казни было полностью оправданным и притом законным, однако судебная система явно не хотела спасения жизни Страффена. Адвокату отказали и в этом, причём немотивированно и совершенно волюнтаристски. Казнь Джона Страффена должна была состояться 4 сентября 1952 г. и, казалось, уже ничто не могло ему помочь.

Однако 29 августа 1952 г. министр внутренних дел Дэвид Максвелл Файв обратился к королеве Елизавете Второй с прошением отложить исполнение приговора. Министр внутренних дел, скорее всего, принял во внимание ряд факторов, способных дискредитировать как лично его, так и Власть (в широком смысле), которую он представлял. Речь идёт, во-первых, о слухах, утверждающих невиновность Страффена в смерти Линды Бойер, которую на самом деле якобы убил её отчим Рой Симмс (главный полицейский страны, разумеется, знал о существовании подобных сплетен). Во-вторых, судья Касселс во время июльского процесса допустил определённые вольности, которые спустя некоторое время уже могли восприниматься обществом не так снисходительно, как летом 1952 г. В общем, министр счёл более благоразумным сохранить Страффену жизнь и, по сути, рекомендовал Королеве именно так и поступить.

Дэвид Максвелл Файв, инициатор сохранения жизни Джона Страффена. Известный и очень влиятельный консервативный политик за время своей общественной карьеры занимал ответственнейшие государственные должности – министра внутренних дел, генерального прокурора и т. п. Во время Нюрнбергского процесса Дэвид Максвелл Файв провёл перекрёстный допрос Германа Геринга, который был высоко оценён профессональным сообществом. Он, кстати, являлся одним из защитников Джона Хейга, очерк о котором включён в состав этого сборника.