Змеиный волк

– Так Витька-то говорит – след в десять раз человечьего больше! – сомневался дядя Паша-сторож. – У медведя все ж не в десять…

– Слушай больше своего Витьку, – отмахивался, морщась, дядя Вася. – У вас, алкашей, все в десять раз больше кажется. А этот еще и в штаны наложил со страху. Медведь, говорю!

– Лешаки это были! – горячилась тетя Клава. – Сват мой в ту зиму тоже видал, следы-то огромные, у Блудной мшары. А он только по праздникам употребляет.

– Зачем же лешакам Генка-алкаш?

– Лешакам, может, и незачем, – прищурилась тетя Клава. – А вот другому кому…

На этом месте она загадочно замолчала, ожидая, как видно, расспросов. Но дядя Вася тут же снова перевел разговор на медведей, все стали спорить с ним, и тетя Клава, обиженно поджав губы, развернулась и покинула собрание. Впрочем, ей все равно давно было пора возвращаться в магазин.

В тот же день по поселку поползли слухи о змеином волке.

А Вера все же собиралась заявить в полицию: мало ли что там решат ушминские мужики. Или хотя бы сообщить охотоведу. Ей становилось страшно при мысли, что где-то совсем недалеко, может быть, еще живой человек ждет помощи, а никто его не ищет.

Но Андрей, узнав обо всем, зашипел как рассерженный кот:

– Не лезь не в свое дело! Сколько раз тебе говорить – не высовывайся! Местные решили – значит, на то причина есть. Хочешь, чтоб нас и отсюда поперли? Только жизнь начала налаживаться… И куда ты из этой глуши поедешь – куда-нибудь в Кострому на этот раз? Хватит с меня и того, что Москвы лишился по твоей милости!

Раздавленная его напором, Вера никуда не пошла, и звонить тоже не стала. Но чувство вины сжимало сердце: ведь она, получается, бросила в беде другого человека. Пусть незнакомого, пусть не самого лучшего – но человека. Она чувствовала себя предательницей. С другой стороны – не предаст ли она Андрея, если все же ослушается его? Он ведь и так натерпелся из-за ее наивности.

Не в силах оставаться дома, Вера отправилась побродить по улицам – и по пути завернула в магазин за хлебом. А тетя Клава, похоже, только и ждала случая договорить обо всем том, о чем ей не дали высказаться на собрании во дворе Витькиного дома.

– Место там непростое, – заговорщики зашептала она, пробивая Верины покупки. В магазине больше никого не было, и тетя Клава чувствовала себя совершенно свободно.

– Вот где эти два дурака-то засели. Им и невдомек, дурацкое дело нехитрое, а знали бы, дак… Урочище-то почему Вичиха называется? Хутор там был, еще до укрупнения. Да только съехали оттуда люди не из-за укрупнения – их Бур-Яга вычихала! Вичиха – вычихала, смекаешь?

Вера чуть не застонала. Бур-Яга! Сколько еще чудищ скрывается в этих лесах?

– Это как Баба-Яга? В ступе летает?

– Какая тебе еще ступа, – досадливо отмахнулась тетя Клава. – Я ж не сказки тебе рассказываю. Бур-Яга – она на кабане ездит. И на лосе еще, это если зимой. А живет в колодце. Под Новый Год засыпает – тогда Баба Коляда в лесу и на озерах хозяйничает. А как праздники пройдут, так и просыпается. Думаешь, чего в феврале метели-то метут? А это Бур-Яга на лосе своем скачет, поживу ищет! И бурелому у нас в лесах вон сколько – чего, думаешь, нападало? Все она…

Тетя Клава оглянулась – покупателей все еще не было – и устроилась поудобнее на стуле у кассы, настроившись на обстоятельный разговор.

– Это мне бабка еще рассказывала. Вот там, где Вичиха, хутор стоял, а на хуторе жил мужик с семьей. Жил бы себе и жил, да втемяшилось дураку колодец почистить. Говорили ему, что место непростое – выкопай, мол, новый колодец лучше. Нет, чего я копать буду, когда старый есть! Вроде Витьки этого, лень вперед него родилась. Полез он в колодец – а оттуда как выскочит Бур-Яга! Как начнет бушевать – зачем ее потревожили! Крышу-то с хутора разом сорвало, корову деревом задавило, и самого мужика чуть совсем не пришибло. Пришлось ему хутор бросить, куда-то в другие места с семьей уходить. А место с тех пор так Вичихой и зовется – потому что Бур-Яга оттуда мужика вычихала. И не селится там никто, одним ежам раздолье. Они такие места любят, ежи-то – откуда люди ушли…

– А Гена-то пропавший тут при чем? – пыталась слабо протестовать Вера. – Он ведь не копал колодец.

– При том, – хмыкнула тетя Клава. – Бур-Яга-то, она знаешь, с кем дружбу водит? – продавщица снова перешла на таинственный шепот. – С волком! Бабка моя говорила, верная примета – как волка увидишь, так и Бур-Яга недалеко. А где обычный волк – там и, сама понимаешь… Змеиный! Вот оно в чем дело-то, девонька. А это мужичье – медведь, медведь… Сколько живу – не помню, чтобы у нас медведь человека трогал. Не Сибирь небось. Наши медведи пуганые, от человека с ружьем не хуже зайцев шугаются. Тем более от таких… промаринованных, – она презрительно фыркнула.

Целую неделю Вера не находила себе места. Судьба пропавшего Генки не давала ей покоя. Ей уже начинало казаться, что он погиб из-за нее. Ведь если бы она тогда все же решилась позвонить в полицию…

А потом дядя Вася отправился в Ушму – перекладывать печь каким-то московским дачникам. Вернулся он оттуда веселый, явно с интересными новостями.

– Нашелся твой Генка! – заорал он, остановившись у забора Витькиного дома, прямо в молчаливые окна. Витька с того случая почти не показывался на улице и даже не ездил в Кривандино на работу – говорили, запил.

– Нашелся, говорю, дружок закадычный! В больнице лежит, в Шатуре. Скажи спасибо Михалычу-леснику, а то б околел, с таким-то приятелем!

Дядя Вася явно рассчитывал на аудиторию. И она не заставила себя ждать. Скоро во всем поселке пересказывали друг другу историю Генкиной незадавшейся охоты.

Оказывается, Генка решил отойти от скрадка подальше – в сторону леса. Но до леса он не дошел, так как провалился в старый колодец, плотно прикрытый сверху ковром прошлогодней травы – не заметишь, пока не ухнешь. Колодец, к счастью, за долгие годы почти совсем обвалился и был уже не колодцем, а просто глубокой ямой. Поэтому Генка не разбился насмерть и не утонул, но при падении здорово ушибся головой и, видимо, потерял сознание – потому что не слышал, когда Витька звал его. Очнулся он уже в темноте, попытался выбраться, но из этого ничего не вышло. Крики о помощи тоже ничего не дали – Витька давно был дома, а ушминские мужики не собирались шариться по полю в темноте ради какого-то алкаша, пусть даже и соседа. К тому же Генка, падая, вывихнул руку. Ему ничего не оставалось, как заливать страх, боль и холод водкой из фляжки, которую он удачно припрятал от приятеля в сапоге. Высосав фляжку одним махом, Генка впал в пьяное забытье. В этом состоянии его и обнаружил на следующий день охотовед Михалыч, которому ушминцы все же доложили о происшествии. Никаких огромных следов Михалыч в лесу, конечно, уже не нашел: их успело слизать жаркое апрельское солнце. А вот ружья Генке пришлось лишиться: все улики были налицо. Впрочем, оно и к лучшему, заключил дядя Вася. Такие личности, как Витька и Генка, с ружьем – все равно что обезьяна с гранатой.

– Так, значит, никто его не съедал? – с чувством невыразимого облегчения сказала Вера. – Никто не утаскивал? Просто в колодец провалился, и все?

– Да тут ведь как, – несколько озадаченно поскреб в затылке дядя Вася. – Генка-то в больнице рассказал – свалился он не просто так. Пошел, говорит, к лесу – а там вроде возится кто-то. Мелькает будто в елках – не то красное, не то золотое. Он было сунулся поближе посмотреть – а оттуда сова как заорет! Откуда днем сова? Остановился, слушает. А из елок – соловей защелкал! Это в апреле-то. А потом, говорит, как зашипит – будто змея. Ну, он шарахнулся от змеи-то, в колодец и угодил. Может, и врет, конечно. С пьяных глаз чего не привидится.

– Змеиный волк это был! – торжествующе заключила баба Клава. – Я вам всем сразу сказала – змеиный волк! А вы – медведь, медведь… Это Генке еще повезло, что в колодец свалился. А то утащил бы его, и клочочка бы не нашли.

История эта, несмотря на счастливый исход, оставила у Веры тяжелое чувство. Все вроде бы обошлось – но если бы ушминцы не сказали вовремя охотоведу (а они могли не сказать!), Генка бы так и замерз в старом колодце. А она – испугалась. Позволила Андрею продавить ее и на этот раз. И если бы Генка все же погиб – получается, это была бы ее вина? Значит, она предала… саму себя?

Впервые в жизни в ее душе шевельнулось нечто вроде досады на мужа. Но Вера постаралась поскорее загасить это чувство. Не хватало еще обвинять самого близкого человека в собственных промахах.

Лес сжимал кольцо вокруг Осиновой, смотрел непонятно и жутко темными глазами ельников. Солнце весело играло на зеленой хвое и остатках сугробов, на бронзовых стволах елей – но оно больше не могло обмануть Веру. Где-то там, в кустах и бурой траве, таились старые колодцы, будто ловчие ямы леших. Болото молчало под ядовито-зеленой травой, поджидая жертву. Золотые чудовища прятались между деревьев, и где-то под выворотнем обвивал полусгнившие корни хвостом змеиный волк.

Древняя, темная жуть скакала за Верой на кабане вместе с Бур-Ягой. И она не знала, где и как спрятаться от того, чему не было даже названия.

Глава 7

Недели через две снег почти совсем стаял даже в лесу. Темная, набухшая земля дышала теплой влагой – Вере порой казалось, что почва под ногами добродушно пыхтит, будто корова. Заячьими лапками пушилась верба, желтые цыплята козьей ивы разбежались по голым веткам, и в них копошились первые мушки. А тетя Клава сообщила, что с утра пораньше видела ежа – он зимовал где-то под домом, а теперь проснулся.

– Может, ему молочка налить, теть Клав? – забеспокоилась Вера. – Яблочка положить? Он же, наверно, голодный. А в лесу сейчас ни ягод, ни грибов.

– Обойдется, – махнула рукой тетя Клава. – С голодухи злее будет. Пусть лучше мышей в подполе переловит. Должна ж от него в хозяйстве польза быть.

– Как – мышей? – Вера была потрясена. – Ежик ест мышей?

В голове возник и тут же раскололся на мелкие кусочки светлый образ ежика из мультиков, с яблочком и грибком.

– А как же, – пожала плечами тетя Клава. – Жрет за милую душу. Как гнездо с мышатами найдет, так и жрет – только косточки хрустят. Я за этим ежом все лето горя не знаю – у других-то мыши чуть не пешком по столу ходят, а у меня хоть бы одна. И котов никаких не надо, дармоедов. Цыплят бы только не потаскал, зверюга. Этот может… В том году трех недосчиталась.

Вера была потрясена. А она-то привыкла считать ежиков вегетарианцами! Какие еще страшные сюрпризы приготовила ей Осиновая? Хищных синичек?

Вере тут же вспомнилось, с каким аппетитом синички уплетали сало зимой… Она поежилась.

За поселком, на озерах и болоте, каждый вечер раздавалась канонада: открылась охота на утку и гуся. Сроки весенней охоты коротки, и поселковые охотники – то есть едва ли не каждый второй мужчина – торопились наверстать долгое ожидание. По выходным к постоянным жителям Осиновой присоединялись дачники из Москвы и приезжие родственники из Шатуры, Рошаля и даже Владимира. Вера уже начинала всерьез опасаться, что они перестреляют всех уток в округе. Впрочем, обвешанных утиными тушками охотников что-то было не видать. Приносили обычно по одной-две, много – по три утки, а то и вовсе возвращались пустыми. А перелетные стайки и косяки все тянули и тянули над поселком.

– Утки-то, они тож не дуры, – усмехался дядя Паша-сторож на опасения Веры. – На лесные озера летят, на гиблые мшары. Это нам гиблые, а им ничего. Там посреди мшары озерцо, лужа лужей, утки на него сядут, и все – никто к ним не подойдет, ни лисица, ни волк. А уж эти охотнички и подавно, городские которые. Это ж разве охотники… Вот в наше время…

И дядя Паша пускался в воспоминания о тех далеких временах, когда еще не пропил ружье и здоровье.

Лесные птицы, видно, напуганные стрельбой, жались теперь к поселку. И хотя Вера не подкармливала их больше – знающие люди в интернете писали, что весной это лишнее – самых разных птиц в окне она видела почти так же часто, как зимой. Как ни было ей жалко уток на озере – а все же она не могла не радоваться птичьему обилию. И еще одна, тайная мысль шевелилась в глубине души, хотя Вера не призналась бы в этом даже самой себе: может, и лесные чудища, все эти золотые йети и Бур-Яги из заброшенных колодцев, хоть ненадолго, да испугаются охотничьей пальбы, оставят поселок в покое?

В один из таких дней весенней охоты Вера возвращалась из школы домой, никуда не торопясь – Андрей накануне уехал в Москву, на какие-то переговоры с заказчиком диссертации. Кто был этот заказчик, Вера не знала, да и не стремилась узнать. Она просто шла по весенней улице, почти бездумно, любуясь первыми цветами мать-и-мачехи у заборов, слушая щебет скворцов у скворечников и предвкушая, как, прежде чем проверять тетради, выпьет чаю с малиновым вареньем – подарок Людмилы Николаевны – и, может быть, даже примет ванну.

Как вдруг ее взгляд, блуждая то тут, то там, уперся в наличники какого-то дома. Это был один из старых домов, еще годов тридцатых – таких немного осталось в поселке. Хозяева, должно быть, уже не раз поновляли его, меняя венцы – однако наличники оставались прежними, затейливыми, искусно-кружевными, каких уже не встретишь в более поздних постройках. Здесь это было не просто рамкой для окна, а настоящим произведением искусства.

Вера не раз ходила этой дорогой, но до сих пор ей не приходило в голову присмотреться к наличникам. Теперь же – может быть, потому, что она все время думала о птицах и стрельбе в лесу – она почти сразу увидела уток. Да, именно уток: две резные птицы расплывались в разные стороны поверх каждого окна, будто танцевали на глади озера парный танец. Вниз по бокам окон шли стремительные штрихи-прорези, в которых тоже нетрудно было угадать силуэты уток – но уже не танцующих, а ныряющих к самому дну. Нижние же углы были украшены двумя деревянными подвесками в виде утиных лапок.

Вера невольно остановилась, рассматривая этот утиный дом. Ей даже не пришло в голову, что это может быть невежливым и неуместным – стоять и глазеть на чужие дома. И она вздрогнула от запоздалого чувства вины, когда дверь утиной избушки отворилась, и во двор вышла Наташа Меряева, мать шестиклассницы Кати и второклассника Вовы.

– Ой, Вера Петровна! – обрадовалась Наташа. – А я как раз к вам хотела идти! Верно мой-то говорит – на ловца и зверь бежит. Вы обождите, я счас!

Она метнулась обратно в дом и через минуту показалась во дворе с пакетом из «Пятерочки» в руках. В пакете явно лежало что-то объемное, по форме похожее на мороженую курицу.

– Вот! – Наташа гордо протянула пакет Вере. – Мой добыл! Я уж и ощипала, и выпотрошила. Потрошки там отдельно в пакетике. Вы их со сметанкой пожарьте, с лучком – объеденье! И вам от малокровия полезно, – она окинула Веру сочувствующим взглядом. Сама Наташа была крепко сбита, круглолица, с задорно вздернутым маленьким носиком. На пухлых щеках даже в этот теплый день алел румянец – как будто там, внутри, горел невидимый костер. Небольшие, чуть раскосые серые глазки весело щурились на апрельское солнце и оттого становились еще меньше – но это совсем не портило Наташу. Наоборот, она становилась похожа на забавную серую уточку, округлую и ловкую.

– Да вы не стесняйтесь, берите, у нас еще есть! Ваш-то не охотник, – тут она, как показалось Вере, сочувственно вздохнула. –А вам для здоровья надо. В утке-то дикой все витамины! Она травами озерными питается.

Вера приняла пакет, удивленная и тронутая такой заботой. Но заглядывать в него не стала – не хотелось видеть мертвую утку, когда только что думала о живых и любовалась сказочными наличниками.

– Спасибо… А не жалко? – все-таки вырвалось у нее. – В смысле, не жалко их… убивать?

Наташа удивленно захлопала серыми глазками. Видно, ни о чем подобном она до сих пор не задумывалась.

– Да ведь принято так! Это ж дикие. На них и коршун охотится, и лиса. А мы чем хуже?

Действительно, тут же подумала Вера. Ест же она курицу. А чем курица хуже утки? Тоже птица, и тоже живая. А жизнь у нее не в пример скучнее утиной. Утка-то хоть успела порадоваться небу, озеру, полету… А курица так и рождается, чтобы умереть для супа.

– У нас тут раньше все охотой жили. Сейчас-то так, балуются больше. Патронов сколько изведут, а дай Бог три утки добудут. Вот раньше, дедушка говорил…

– И наличники у вас утиные, – перевела разговор Вера.

Наташа оглянулась – и засмеялась удивленно, радостно.

– Ой, и правда – уточки! Вот вы какая внимательная, Вера Петровна, сразу видно, что учительница. А я уж лет пять тут живу – не замечала. Дом-то этот Петькин. Еще его прадед строил. И Петька тут вырос. А теперь свекры в Кривандино, в квартире, еще в советское время Петькиному дедушке давали. Они пожилые, им тут тяжело – и дров наколи, и снег почисти, и того, и сего. А дом, значит, нам отдали, чтоб мы по съемным не мыкались. Сейчас небось не даст государство квартиру… Вот мой-то паразит, не мог уточек показать! – она ласково улыбалась. – Катька с Вовкой с улицы прибегут, дак вместе поглядим! Скажу, Вера Петровна ваша заметила.

– Вы спросите у Пети – почему уточки? – Вере вдруг пришла в голову новая идея для краеведческой экскурсии. Причем совсем без леса и прочих опасных мест. – Его прадедушка охотник был?

– Был, наверно, – Наташа пожала плечами. – Тут у нас раньше все охотились. А почему уточки – ну дак добывал их, наверно, вот и… Ой, Вера Петровна! – от внезапной догадки она прижала ладони к щекам совсем детским жестом, румянец разгорелся еще ярче. – А может, это гуси-лебеди? Как мне бабушка в детстве говорила – будешь баловаться, дак гуси-лебеди прилетят, к Яге унесут!

Вера вздрогнула. Опять Бур-Яга?

– Это которая в ступе летает? – осторожно спросила она. – В избушке на курьих ножках живет?

– Нет, избушка – это в мультике, – мотнула головой Наташа. – Там неправильно все, для детишек маленьких. Киношники-то, что они знают? Бабушка говорила, Яга в колодце живет. Вот помните, Генка-то алкаш пропадал? А потом его в колодце нашли? Он ведь на кого охотился – на гусей! Вот и выходит…

– А вы верите в Ягу? – удивилась Вера. Наташе было едва за тридцать – современная молодая женщина, младше ее самой.

– Да не то чтобы верю, конечно, – немного смутилась Наташа. – Рассказывают просто. Только, знаете, – она чуть понизила голос, как давеча тетя Клава, – Яга-то, она не всегда злая. Мне бабушка говорила, и другие старушки тоже – раньше бабы к колодцу с ней советоваться ходили. Что было, что будет, чему быть должно. Делились с ней всяким… ну, как с подругой. Только не пустяками, за пустяки она рассердиться могла. А если серьезное что – то и помогала. Даже такие бабы бывали, кто умел к ней в колодец летать. Знающие. У бабушки моей старшая сестра знающей была.

– Как – летать? – Вера даже испугалась. – В колодец прыгали?

– Да нет, не прыгали. Это не по-настоящему. То есть по-настоящему, но как бы… – Наташа мучительно соображала. – Как бы во сне, вот! Как детишки во сне летают, чувствуют, что летят, а никто этого не видит, для всех они просто в кроватке спят. Только сон – это не взаправду, а тут взаправду.

Вера помотала головой, силясь хоть немного разобраться в Наташиных путаных объяснениях. И та, конечно, заметила это.

– Вы уж не обижайтесь, Вера Петровна, – извиняющимся тоном сказала она. – Я ж и сама толком не понимаю. Я-то ведь не знающая. И бабушка моя сама в колодец летать не умела, только сестра ее летала. Помню еще, она говорила, что, мол, это бабье дело, мужикам про него знать не обязательно. Только если кто понимающий… Так что вы уж, Вера Петровна, своему-то не рассказывайте. А то наболтала я вам тут, а потом надо мной же и посмеются.

Вера, конечно, постаралась убедить смущенную Наташу, что никому не расскажет. Да и как бы она стала рассказывать о таком?

Ей все чаще казалось, что где-то по дороге в Осиновую, еще в первый свой приезд, она ненароком пересекла невидимую черту – и оказалась не просто в глухом уголке Подмосковья, а в странной мрачноватой сказке. Здесь действовали свои, ни на что не похожие правила и законы. И как ни пыталась Вера сопротивляться – сказка затягивала ее все дальше в свои темные, непроглядные глубины, будто в бездонный колодец Бур-Яги. А ведь она совсем не умела летать… И все ее знания здесь ни на что не годились.

Придя домой, Вера все же достала утку из пакета. Уже ощипанная и выпотрошенная, она почти ничем не напоминала тех пестровато-бурых, красивых птиц, что пролетали над поселком и плавали по озеру, и Верина совесть несколько успокоилась. Тем более что утку все равно уже не оживить – не пропадать же ей теперь. Тогда получится, что птица погибла совсем зря.

Вера хотела было убрать утку в морозилку – до возвращения Андрея. Она привыкла, что мясо в этом доме готовится для него, а сама она ест только так, за компанию. Мясо – это ведь мужская еда? За обедом и ужином Вера всегда отдавала Андрею лучшие мясные куски, а сама старалась налегать на овощи, как приличная дама, следящая за фигурой. Тем более что и Андрей нередко намекал ей, что она опять расплывается, хорошо бы сбросить лишний вес.

Но теперь что-то задержало ее руку, уже тянувшуюся к дверце морозилки. Ведь утку-то она не покупала. Это Наташа подарила – именно ей, для нее. Имеет ли она право так распоряжаться чужим подарком?

К тому же эти слова про малокровие… Неужели заметно? Да, это ведь деревня, здесь все на виду. А что видно взрослым – то и дети, конечно, замечают. Неужели ее ученики тоже обсуждают где-нибудь в туалете или на улице в компаниях, что «англичанка» у них хилая?

Вера посмотрелась в зеркало: худое, чуть удлиненное лицо, большие темные глаза, заострившийся тонкий нос с небольшой горбинкой. Пожалуй, в Москве ее могли бы счесть даже красивой – там все дамы стремятся стать постройнее, потоньше. Да что там «могли бы»: Вера вспоминала теперь, что подруги незадолго до ее отъезда даже спрашивали у нее совета – как это ей удалось так похудеть. Но здесь, в Осиновой, как видно, имелись свои представления и на этот счет.

Вера невольно представила себе крепкое, налитое тело Наташи, ее полные руки и румяное лицо, плотные ноги, прочно стоящие на земле…

И решительно засунула утку в кастрюлю для супа. А потом, развязав маленький пакетик с потрошками, принялась резать лук на жаркое.

Если уж лететь в колодец – то надо постараться хотя бы не растаять раньше времени.

Глава 8

Андрей вернулся из Москвы не в духе – похоже, заказчик оказался чем-то недоволен. Чем именно, Вера не поняла – на ее робкие расспросы Андрей только морщился, отмахивался и бормотал что-то про ее кроличьи мозги. А когда она поставила перед ним тарелку с утиным супом – нарочно приберегла для Андрея – муж нехотя попробовал и брезгливо скривился:

– Где ты такую курицу тощую выкопала? В «Пятерке» по акции?

– Это утка, – виновато пискнула Вера. – Дикая. Петя Меряев добыл.

– Тьфу, – Андрей брезгливо бросил ложку, тщательно вытер рот салфеткой. – Предупредила бы хоть. Гадость такая, они же лягушек едят!

«А Наташа говорила – озерными травами питаются». Но возражать мужу Вера не стала. После хищного ежика, грозы мышей и цыплят, она ожидала от местных животных чего угодно.

Интересно, а чем питаются куры? Те самые, которые по акции в супермаркетах? Наверное, лучше не знать.

– Кстати, что это за Петя Меряев? – подозрительно прищурился Андрей.

Да, Вера совсем забыла: он же почти ни с кем не успел познакомиться в поселке. Как тут познакомишься, если Андрей почти постоянно сидел дома за ноутбуком, даже в магазин выходил редко – обычно покупки делала Вера, как и в Москве. С соседями он тоже не общался – о чем ему было разговаривать с местными? О рыбалке, об охоте? Все это Андрей презирал, как занятия сугубо мещанские, а представить его в лесу, где-нибудь на сыром болоте было так же невозможно, как вообразить в этих же декорациях холеного персидского кота. В политике же и последних литературных новинках в экспериментально-абсурдистском жанре местные мужики решительно ничего не понимали – как, впрочем, и Вера. А осиновская «сельская интеллигенция», по выражению Андрея – учительницы, директриса, фельдшерица, заведующая Домом культуры и библиотекарша – все были женщинами, и ему с ними было неинтересно. Возможно, в глубине души Андрей считал, что у них такие же кроличьи мозги, как у Веры – недаром она так быстро вписалась в коллектив.

– Меряевы – это родители моих учеников. Петя в Кривандино работает, шофером. Эту утку мне его жена передала, Наташа, она у нас в школе на полставки, поварихой в столовой.

– А, – Андрей сразу потерял интерес и углубился в телефон, тыча, не глядя, вилкой в тарелку с тушеной картошкой. В картошке тоже было утиное мясо, но Вера решила про это не говорить.

Совершенно некстати вспомнился свекор, Александр Георгиевич. Он ведь, наверное, тоже сейчас где-нибудь на озерах, охотится на уток. Если, конечно, отпустила жена. Родители Андрея оба были инженерами и всю жизнь проработали на Рошальском химзаводе. Ради этого химзавода они когда-то и приехали сюда – он с Урала, она из Курска. Когда в девяностых завод сначала распродали по частям, а потом и вовсе обанкротили – мать Андрея с некоторым облегчением вышла на пенсию и занялась домашним хозяйством, а отец устроился в одну из фирмочек, выросших на поверженном теле завода, как грибы-трутовики на гнилом стволе. Зарабатывал он неплохо, особенно для Рошаля – но, видимо, тяготился своей нынешней ролью. Не для таких ничтожных масштабов он когда-то покинул родной Урал – где, между прочим, были заводы и поприличнее. За долгие годы жизни в Мещере он пристрастился к охоте, держал подсадных уток на даче, с нетерпением ждал, когда объявят охоту, и порой уезжал в леса с ночевкой. Удавалось это ему нечасто: мать Андрея, Светлана Сергеевна, не видела в охоте ничего хорошего, считала ее придурью и постоянно ворчала на то, что приличные люди ездят отдыхать в Турцию и Египет, а не сидят в мокрых штанах на болотной кочке. Она под любым предлогом запрещала мужу поездки в лес, и Александр Георгиевич, хотя тоже ворчал, подчинялся ей: не хотелось лишних скандалов. Иногда в дни охоты мать звонила Андрею, и они дружно обсуждали отцовскую «причудь», не особенно стесняясь в выражениях. Нет, ничего нецензурного там, конечно, не было – они ведь были интеллигентными людьми. Но Вере каждый раз становилось не по себе, когда она во время таких обсуждений представляла себя на месте свекра.