Метафизика столицы. В двух книгах: Две Москвы. Облюбование Москвы

Начало западничества

Спор между городом и замком – обыкновение для Запада, преодоленное Россией. Обыкновение, знакомое Ивану по театру Ливонской войны. Из архаического договора между городом и замком Запад вывел свой демократический модерн.

Отсюда же любовь русского западника к новгородской вечевой, договорной архаике XV века: он узнает в ней западную схему с городом и замком.

Перенявшая схему опричнина есть первый русский вестерн. Так черты побежденного Ливонского ордена сообщились ордену опричников – по правилу взаимного уподобления противников.

Новый Калита

Что вторая опричнина Грозного, названная просто Двором, прибегла к новым аналогиям, свидетельствует появление татарина царских кровей на троне земщины. По наблюдению Руслана Скрынникова, в этот раз Иван припоминал земле эпоху ханского владычества, когда московский князь осуществлял свое правление по силе власти, данной из Сарая. Свои указы Иванец Московский оформлял как челобитные вассала суверену, Даниловича – Чингизиду.

Словом, венчанный лицедей ставил историю своей страны эпоха за эпохой. Но ставил прямо в зале, так что невольные актеры, раз убитые, уже не поднимались.

Преображенец прав?

«В Кремле не можно жить», – Преображенец прав,

Там зверства древнего еще кишат микробы:

Бориса дикий страх, всех Иоаннов злобы,

И Самозванца спесь – взамен народных прав.

– Ахматова сложила эти «Стансы» в 1940 году, когда в Кремле жил Сталин. Преображенец – это Петр, ушедший из Кремля в Преображенское. Но здесь какой-то парадокс.

Злоба Петра превосходила злобу «всех Иоаннов», кроме Четвертого, злобе которого равнялась. Иван и Петр – только они были тиранами на русском троне. Их злоба и тиранство затруднялись Кремлем и облегчались бегством из Кремля. Бегством в опричнину – или в то самое Преображенское. Едва ли пыточные и сыскные загородные дворы служили цитаделями «народных прав».

И Самозванца спесь вмещалась в Кремль труднее, чем в ограду Тушинского лагеря. Именно Петр исполнил западническую спесивую программу Самозванца и повторил за ним кощунства над традицией. И преуспел, поскольку вынес центр кощунств на Яузу. Кощунство было оборотом тирании, пыточных дворов. Распорядитель Преображенской сыскной и пыточной избы князь-кесарь – семантическая пара князя-папы, «патриарха Яузы и Кукуя», распорядителя кощунств. Так же кощунственны обряды «ордена» опричников.

Но парадокс Ахматовой причудлив дважды. «Стансы» начинаются строкой, выдавшей адрес автора в Москве советской и ее условный адрес в Москве петровской: «Стрелецкая луна. Замоскворечье. Ночь». В Москве советской Ахматова – житель стрелецкой Ордынки, в петровской – «стрелецкая жёнка». Но ведь мужья и сын стрелецкой жёнки, да и она сама, – жертвы Преображенца. В чем же он прав? И чем он лучше неназванного жителя Кремля 1940 года?

Если «Стансы» – апология Санкт-Петербурга, невозможная без апологии Петра, то ведь и Петербург был продолжением Преображенского, а не Замоскворечья, новой опричнины, а не стрелецкой земщины.

Эксцентрика

Бегство Петра, как некогда Ивана, направилось навстречу Рюрику – в область Приладожья. (И значит, возвращение столицы, власти, ее новый брак с землей, Москвой, заложены в петровский, петербургский проект и неизбежны, как переход варяжской власти из Новгорода в Киев.)

В проекте нового варяжства Петр был последовательнее Ивана. Грозный, тоже пытаясь выйти к северному морю, оставался человеком суши. Петр сделал себя человеком воды. Яузский ботик, возвещая будущее, воскрешал варяжское прошлое. Речное, водное начало против туземного, славянского начала суши, земщины, земли. Петровская подвижность, его метания по карте, воплощали княжеский, доцарский способ поведения – древнейший способ единения страны. О реставрации дружины вокруг Петра и о придворном пьянстве как дружинном поведении писал Сергей Михайлович Соловьев.

«Варягами» Ивана были опричники с их внутренним и внешним отличием от земских. Петр превзошел его и в этом пункте: бритье бород, вся бытовая и наружная вестернизация дворянства так отличили высшее сословие от мужика, как княжеско-боярская аристократия варягов отличалась от местного славянства. Оставив бороду священству, Петр отождествил его с раннеславянским жречеством и выставил против себя как нового и мнимого Владимира – апостола расцерковления.

Удавшийся опричный двор Москвы зовется Петербургом. Город-резиденция, огромный двор бежавшего царя.

Плод разделения, он получил деление в себе. Жестикуляция и, так сказать, градостроительная психология Михайловского замка узнаваемо опричны. Как и психотип императора Павла. Вот третий из эксцентриков на русском троне, после Ивана и Петра. Эксцентрик есть буквально тот, кто помещается вне центра. Эксцентрика и есть опричнина, ее почти буквальный перевод: выход из центра, поведение смещения.

Уже в правление Екатерины гатчинский двор наследника был эксцентричен, опричен ее двору. Достигнув власти, Павел словно переносит Гатчину в столицу: уходит из дворца на новый двор, который именует замком. Он фрондирует против екатерининской элиты. Он окружает себя новой, без метафор орденской, элитой: русскими мальтийцами. Он опасается наследника-царевича, как опасались бы Иван и Петр. Он ожидает заговоров, как они, и, судя по исходу царствования, с неменьшим основанием.

Опричность, эксцентричность Павла отвечает на вопрос, тиран ли он. Павел тиран сословия – дворянства. Полу-тиран.

Замок Кремль

Парадокс ахматовских стансов – попытка справиться с парадоксом большевизации Кремля. С тем, что новейшие тираны предпочли Кремль другим холмам Москвы, зеркально предпочтениям Ивана и Петра.

Чтобы микробы зверства могли кишеть в Кремле, Ленин впервые сделал его замком. Просто запер Кремль и в нем себя. Зеркально грозненскому опыту Кремля как города без государева двора, ленинский Кремль впервые перестал быть городом, став только «государевым» двором. Черта «двора» впервые совместилась с чертой Кремля. В ней не осталось ни монастырей, ни службы в главных храмах города и царства. В нем появились капища новейшей придворной веры. Кремль стал точкой овладения, а Ленин – новым Рюриком, пришедшим, чтобы овладеть землей, великой и обильной.

Недавняя и современная история Кремля – это история борьбы двух принципов, двух состояний: города и замка. Открытие Кремля по смерти Сталина было победой города, неполнота открытия – победой замка. Город Кремль распахивает Троицкие и приоткрывает Боровицкие ворота – за́мок Кремль удерживает на замке́ Никольские, отчасти Спасские, а в Троицких и Боровицких ставит билетеров. Замок повышает цену на билеты, назначает санитарный день и вытесняет за ворота в пять часов.

Чтобы Кремлю стать городом, «двор» должен сократиться в нем до нескольких кварталов. Причем в отсутствие царя – владетеля страны по высшему, чем избирательное, праву – двор избранного президента, то есть первого чиновника, лучше держать не в Государевом дворце. Достаточно восточной стороны Кремля, с чиновным изначально зданием Сената.

Глава IV. Москва – Рим

Капитолий, Палатин и Форум

В отсутствие Опричного двора образом замка остается дом Пашкова. Он произрос памятью бегств и возвращений.

Великорусские расколы и деления словно берут начало в прамосковских обстоятельствах двоения холма и затруднительности выбора из двух, Ваганьковского и Кремлевского. Есть холм и антихолм, причем последний и не знаешь где выскочит другой раз: Опричным ли двором? Преображенским ли? Интеллигентским ли Арбатом? И хорошо еще, если их только семь, таких холмов.

В сакраментальном римском Семихолмии с Ваганьковским холмом сличается Капитолийский, а с Кремлевским – Палатинский, царский холм от Ромула и императорский от Августа.

Усадьба Пашкова. План

Капитолийская площадь. План

Иной раз архитекторы Москвы видели это. Так, при закладке Константином Тоном Большого Кремлевского дворца какой-то рецензент нашел, что и размеры, и «соображение пропорций» восходят к палатинским дворцам Цезарей. Действительно, пенсионерской работой Тона в Риме было графическое воссоздание дворцов на Палатине.

А в постановке и на плане дома капитан-поручика Петра Пашкова проступает микеланджеловский принцип Капитолия. Стояние против и подле царского холма в обоих случаях усугубляется формальным отворотом от него. Поздняя площадь Капитолия отвернута от Палатина и закрыта от него Дворцом сенаторов, чей площадной фасад определенно главный. Вот и лицо Пашкова дома, как ни странно, есть его спина. Парадный двор с оградой и воротами выходит в переулок, а склон холма на стороне Кремля вплоть до советских лет был огражденным парком, без лестничного спуска и видимого выхода на Моховую.

Даже трапецию Капитолийской площади можно узнать на чертеже парадного двора Пашкова дома. Хрестоматийный коридор между двором и главными воротами по переулку соотносим на плане с Кордонатской лестницей, ведущей на Капитолийский холм; лучше сказать, с ее проекцией на плоскость плана. Правда, не совпадают абсолютные размеры: московская усадьба меньше.

Пашков дом. Открытое письмо. Начало XX века. Слева купол церкви Николы в Старом Ваганькове. В глубине – Боровицкая башня Кремля

Церковь Святого Николая в Старом Ваганькове, известная с XV века, охваченная внешней усадебной оградой Пашкова дома и отгороженная от его парадного двора оградой внутренней, оказывается на положении капитолийской церкви Санта Мария ин Арачели (Аракоели), с ее отдельными двором и лестницей.

Дж. Б. Пиранези. Античный Рим. План. 1757. Фрагмент. Читаются две вершины Капитолия. Между ним и круглой фигурой Колизея – долина Форума, примыкающая к Палатину

Капитолийский холм старшинствовал над Вечным городом. Римская цитадель и храм Юпитера Капитолийского были его оплечьями. Церковь ин Арачели унаследовала место первой и значительность второго, став соборной для Сената и народа Рима, кафедрой провозглашения законов города.

Когда пресловутые гуси спасли Рим, они спасли Капитолийскую цитадель, осажденную галлами. В борении холмов Вечного города между собой Капитолийский холм был цитаделью патрицианства и республики, традиций городской общины. Храм Юпитера, хотя и начатый царями Тарквиниями, был окончен и посвящен после изгнания царей, в Республике. На Капитолии скрывались убийцы Гая Юлия.

Спор с Палатином мог быть спором претендентов в цезари. Так, Капитолий стал прибежищем сторонников Веспасиана против Вителлия, и в этом качестве предан огню по приказанию второго. Вителлий наблюдал пожар из Палатинского дворца Тиберия.

Зала античного Сената, Курия, стояла не на Капитолии, а у его подножия, на Форуме. Курия царского периода не сохранилась, ее сменила Юлиева курия, построенная Цезарем и Августом. В папской столице Курия взошла на Капитолий, но теперь в своем древнейшем качестве: во времена первых царей, как и последних императоров, Сенат не властвовал за городской чертой.

Дж. Б. Пиранези. Вид Коровьего поля (Римского форума). Гравюра. Середина XVIII века. Вид снят с высоты Капитолия

Сперва, в XII столетии, Сенат поднялся в Табуларий – трехэтажный государственный архив, построенный тринадцатью веками ранее как прибавление и оформление Капитолийского холма, его искусственный фасад на Форум. В XVI столетии Сенат взошел на высоту холма, надстроив Табуларий. Дворец сенаторов и есть его надстройка. По контрасту с Табуларием наглядно, что Дворец показывает Форуму свой тыл. Дворец Сенаторов и Табуларий суть два лица вращающегося Капитолийского холма.

Дом Пашкова вращается, как Капитолий. И оба – как преемники старинных цитаделей.

Римской долине Форума в Москве сополагается долина нижнего течения Неглинной. Фигурами неглименского Форума служат общественный периптер Манежа, триумфальные ворота Александровского сада, руина Грота в саду, ротонда-храм Святой Татианы, портики и аркады площадей, среди которых Театральная, и Благородное собрание с Колонным залом – аналог патрицианской Курии.

Республика

Московский Капитолий, дом Пашкова воплощает аристократическое, шире, дворянское начало подле или против монаршего начала Палатина, Кремля.

В опричнину московский Капитолий и московский Палатин, казалось бы, меняются местами. Аристократия царит в Кремле. Однако настояние, с которым проводилась мысль о княжеском достоинстве и частности опричного царя и ограждалась эта частность, – патрицианское, капитолийское, не царское, но княжеское настояние. Так дом Пашкова соотносится с Дворцом сенаторов как центром местной власти Рима.

Капитолийское в Арбате сказывается доныне, в нашем представлении о нем как самом аристократическом конце Москвы. Хотя его аристократия изрядно перемешана с избранной тысячей сперва опричного, потом дворянского и, наконец, интеллигентского сословия.

Так чувствует капитолийскую природу Пашкова дома Алленов:

«Екатерина II иронически называла Москву «республикой». На протяжении всего петербургского… периода русской истории Москва формировалась и, так сказать, «держала форс» как город частной жизни, город особняков и в градостроительном, и в психологическом, культурно-бытовом аспектах, будучи знаменита своими «особями» – чудаками и оригиналами. Увековечивший имя никому не ведомого Пашкова, земельного откупщика, в точном смысле спекулянта…, дерзающий красоваться со стороны Замоскворечья на равных с панорамой Кремля, баженовский шедевр является, пожалуй, самым выдающимся памятником этой антиимперской республиканской московитости».

Но возможна московитость Иванца Московского, анти-республиканская и анти-аристократическая. И равно возможно противостояние Кремлю из положения петровской антимосковитости, прямо имперской.

Дж. Б. Пиранези. Вид Римского Капитолия… Гравюра. Середина XVIII века. Слева церковь Санта Мария ин Арачели, справа – Капитолийская площадь с Дворцом сенаторов

Глава V. Москва – Константинополь

Галата

Морской пейзаж Константинополя трудно вместить в речной, континентальный пейзаж Москвы. Несовпадение масштабов и количества воды мешает видеть сходство принципа. Однако принцип сходен.

Как мысовому треугольному Кремлю – Арбат, так мысовому треугольному Царьграду противолежит Галата, пригород за водным пограничьем Золотого Рога. Как Неглинная в Москву-реку, – Золотой Рог течет в Босфор. И как Арбат, Галата есть пригород за меньшей водой. Ландшафт, готовый к царским бегствам и другим трагическим делениям.

Константинополь на гравюре К. Буондельмонти. 1422. Прорись. В северной части города, за Золотым Рогом, – Галата

Изгнавший крестоносцев император Михаил VIII Палеолог отдал Галату генуэзцам, своим союзникам, за выход из латинской коалиции. С тех пор Галата есть иное города, его Арбат. Последствие победы над Латинской империей, как называлась крестоносная империя на месте православной, Галата удержала на Босфоре католическое знамя, поскольку Генуя взяла от Михаила суверенитет над византийской экономикой.

Через сто лет, в очередную династическую и гражданскую войну, Галата приютила ставленника генуэзцев Андроника IV, оставившего город Иоанну V.

Осада Константинополя турками в 1453 году. Книжная миниатюра. XV век. Слева, за Золотым Рогом, – Галата

Галата и в Стамбуле остается вестерном. Архитектурно это всякая Европа, здесь и ее посольства (ныне консульства). Из-за Галаты наступают небоскребы.

Попятная Энеида

Отыскание Константинополя в Москве осложнено тем обстоятельством, что сам он был архетипическим примером царского побега и переоснования столицы. Драматическая диалектика Москвы как Рима в том, что Риму полагается Константинополь – отрицание. Царское бегство. Константинополь одновременно внутри и вне Москвы. На берегах Неглинной – и на берегах Невы.

Если правда, что в константиновом искании столицы городку Виза́нтию предшествовала Троя, Илион, – то бегство Константина было попятной Энеидой. Он искал вернуться в точку исхождения имперской власти. Ей, воцерковлявшейся, менявшей санкцию, вновь предстояло овладеть пространством собственной Империи.

Попятным ходом русской Энеиды были опричнина Ивана, Яуза и Петербург Петра. Они, как к русскому Энею, возвращались к Рюрику и ранне-княжескому типу власти. В разгроме Новгорода Грозным Энеида на возврате стала Илиадой.

Жертва царевича

Как Константин бежал из Рима на Босфор, Петр из Москвы бежал на Яузу, позднее в Петербург. Беглец осознавал и культивировал это подобие: Великий Константин есть непременная фигура апологетики и эмблематики Петра. Царевич Алексей убит Петром по знаменитому примеру Константина, убившего царевича Криспа (исследование Марии Плюхановой).

О казни Криспа помнил также Грозный: «Вспомяни же и в царех великого Константина, – писал он Курбскому: – како, царствия ради, сына своего, рожденного от себе, убил есть!» Цитируется Символ веры: царь уподоблен Богу Отцу, отдавшему Сына в жертву. Отсюда шаг до царского безумия, если, конечно, он уже не сделан. По мысли Александра Панченко, сыноубийство Грозного не столь нечаянно, как кажется: ад слышал эти царские слова.

Из лет, предшествовавших катастрофе, дошел народно-песенный рассказ «О гневе Грозного на сына» – о смертном приговоре, вынесенном царевичу отцом. И даже разным царевичам в различных записях сказания.

В каждой редакции дядя царевича, боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев, кем-либо подменяет племянника на плахе (в одном из вариантов – самим Малютой) и наутро предъявляет безутешному царю живого сына. Выбирая за такое своеволие награду, Никита Романович, согласно одному из списков песни, просит дать ему «прощеную слободу». В имени слободы запечатлелась народная мысль об опричнине как об уделе избранных, прощенных на страшном царском суде.

Глава VI. Москва – Иерусалим

Арбат и Арбатец

Реконструируя метафизический посыл опричнины, Андрей Юрганов обратил внимание на 45-ю главу из Книги пророка Иезекииля:

«Когда будете по жребию делить землю на уделы, тогда отделите священный участок Господу <…>; да будет свято это место во всем объеме своем, кругом. <…> И во владение городу дайте <…>, против священного места, отделенного Господу; это принадлежать должно всему дому Израилеву. И князю дайте долю по ту и другую сторону, как подле священного места, отделенного Господу, так и подле городского владения, к западу с западной стороны и к востоку с восточной стороны <…> Это его земля, его владение в Израиле, чтобы князья Мои вперед не теснили народа Моего, и чтобы предоставили землю дому Израилеву по коленам его» (Иез. 45: 1, 6–8).

Юрганов видит этот текст осуществленным в истории Москвы. Место для Господа отождествляется с Кремлем, владение народа или города – с Большим посадом (Китай-городом), а доля князя (князя, не царя!) – с арбатским западом и с яузским востоком.

Воронцово (Малый Арбатец) на панораме Москвы П. Пикарта. 1707. Фрагмент. На вершине холма (справа) выделяется, предположительно, церковь Благовещения (Ильи Пророка)

Действительно, в московскую опричнину вошли, кроме Арбата, Воронцовский царский дом и его слободы на нижней Яузе. Это пространство за Покровским и Яузским бульварами, на стержне Воронцова Поля – улицы к былому царскому дворцу, и несколько за Яузу.

Другой путь ко дворцу остался переулком, некогда носившим имя Малый Арбатец (ныне Дурасовский). Предположение в копилку академического знания: «Малый Арбатец» означает малую, кроме Арбата, опричнину.

Земщина вернулась в Воронцово с Ополчением 1611 года. Его вожди Прокофий Ляпунов, Иван Заруцкий и князь Димитрий Трубецкой встали за Белым городом, один у Яузских ворот, а двое – против Воронцова поля. Не очень ясно, где эти «у» и «против», но известно, что Ляпунов, убитый казаками в ополченских таборах, был погребен при церкви Благовещения в Воронцове, некогда дворцовой.

Так ландшафтная способность Малого Арбатца противостоять Кремлю была востребована для изгнания поляков. А Второе ополчение использует для этого Арбат.

…Устройство будущего Иерусалима, открывшееся Иезекиилю, иерархично: две доли князя уравновешивают и возносят место Господа, Его святилища. Княжьи места – только предместья этого святилища.

Значит ли это, что Иван, впадая в историческое прошлое, впадал и в профетическое будущее, в послевременье? Что прибегал к архаике для новизны? Что умалял, развенчивал себя во князи в скором присутствии Царя царей, Которому и оставлял святилище Кремля?

Тогда Опричный двор и образный его преемник дом Пашкова, оставляя Кремль, определяют его именно святилищем, местом Царя царей.

Если опричный царь действительно руководился Книгой Иезекииля (что, по Юрганову, отобразилось и во внутреннем устройстве Опричного двора), то отношение Ивана ко Кремлю оказывается по крайней мере двойственным. Сложнейшим, чем позднее у Петра. Как дом Пашкова и как самый холм Арбата, опричнина поставлена предпочитать между борьбой с Кремлем и дополнительностью ко Кремлю. Иван хотя бы внешне затруднялся предпочтением; отсюда постановка с верховенством Симеона и превознесением Кремля.

Петр одолеет это затруднение и внутренне, и внешне. Настолько, что даже «кесарь» Ромодановский, сей новый Симеон, переберется из Кремля на Яузу, парадоксально сочетав обязанности подставного земского царя с обязанностями Малюты.

Средняя Яуза Петра преемственна от нижней Яузы Ивана, Малого Арбатца. Петр со своими резиденциями отступает вверх по Яузе, поскольку город наступает: Воронцово после Грозного лишается дворца и частью входит в очерк новых стен Москвы. На средней Яузе Петр сохраняет формулу опричнины как загорода против земщины как города.

Дворец Ирода

Если видение пророка Иезекииля отражено в строении и зрелище Москвы, тем более отражено в них устроение и зрелище земного Иерусалима. Это зрелище преломлено через кристалл Пашкова дома.

«На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет назад, находились двое…»

Прервем цитату, чтобы лишний раз не называть имен двоих: героика злорадного романа «Мастер и Маргарита», увы, темна. Однако сам роман необходим и неминуем в разработке нашей темы. Не как беллетристика, но как метафизическая интуиция о городе. Роман Булгакова есть наблюдение Москвы как Иерусалима на архитектурном материале Нового времени.

Две реплики на крыше – вопрос: «Какой интересный город, не правда ли?» и ответ: «Мессир, мне больше нравится Рим» – комментирует Михаил Алленов:

«…Установлена сопоставимость Рима и этого «интересного города». <Но> равновеликий Риму не-Рим в историко-культурных параметрах есть центр не земного, а духовного владычества – Иерусалим… Известный бином политической мифологии «Москва – Третий Рим», он же «Второй Иерусалим», перенесен в сталинскую империю и связан с современной Москвой». «Зеркальное подобие Москвы и Ершалаима текстуально выявлено с самого начала. Тогда как римская ипостась этого подобия выговорена лишь в развязке. Простая фраза Азазелло, произнесенная с высоты Пашкова дома, разворачивает образ этого двуединства совершенно тем же способом, как это делает баженовский шедевр». Поскольку выбором архитектурных средств «…Баженов локализовал римское присутствие именно здесь, рядом, но за пределами Кремля. Тем самым он произвел операцию вычитания из Третьего Рима, он же Второй Иерусалим, собственно римского, романского компонента, указав, следовательно, на Кремль как на не-Рим, но затронутый в окрестностях римской экспансией. Он создал таким образом точку, где Москва предстает как одна из экзотических провинций Римской империи, вроде той, какой некогда был Иерусалим…»

С минутной стилизацией антично-римского воззрения, в котором средоточие Земли низведено на степень экзотической провинции, соседствует у Алленова постановка Иерусалима и Москвы превыше Рима: «Конфессиональный аспект идеи «Москва – Третий Рим» <…> – это Москва как центр подлинной святости, впервые воссиявшей не в Риме, а в Иерусалиме».

Среди зеркальных подобий Ершалаима и Москвы Булгаков выстроил подобие между Пашковым домом и романной резиденцией Пилата – бывшим дворцом Ирода Великого. С балкона дворца Пилат, с крыши Пашкова дома Воланд наблюдают приближение грозовой тьмы от запада. Гроза застает обоих на тех же местах. С тех же мест оба следят закат в зеркале стен и окон города. Обоим там и здесь является Левий Матвей. Словом, параллельный чертежный перенос.