скачать книгу бесплатно
Когда Эве исполнилось пятнадцать, Флавио Гарсия только начал преподавать, и это был не его выбор. Нелепая травма колена во время репетиции, когда он оступился, выполняя технически простой прыжок, заставила одного из величайших танцоров страны преждевременно оставить балетную карьеру. Флавио не доиграл свой спектакль до конца и ушёл со сцены без поклона и аплодисментов. Взрастил в сердце лютую обиду на весь мир и ежедневно подкармливал её завистью ко всем, кто всё ещё мог танцевать. Однако Флавио был умён и на должности преподавателя показал себя как бесспорный профессионал высочайшего класса. Среди равных и подобных преподавателей его отличала редкая, сверхъестественная строгость по отношению к себе и к окружающим. Такая требовательность, благодаря которой на небосклоне балета зажигаются робкие неуверенные звезды, отвечая трудом на эмоциональную боль, которую щедро дарит наставник. Талантливый режиссер и грамотный администратор, он начинал преподавать помощником хореографа и всего через пару лет занял свой первый руководящий пост. Суровый и молчаливый, Флавио вселял в людей ужас одним своим присутствием, а проницательные приметливые ученики за сходство наставника с гарпией остроумно прозвали его Гарпия да Силва. Однако произносили это шёпотом, страшась гнева, клюва и острых когтей владельца знатного титула. Воспоминания из детства неминуемо воскресили в душе Эванджелины давно позабытый страх. Им с Камиллой, как единственным в интернате беззащитным сиротам, особенно часто приходилось становиться мишенями его гнева, злобы и раздражения, но никогда так и не пришлось услышать из его уст ни одной заслуженной тяжким трудом похвалы. Войдя в кабинет и столкнувшись с кошмарным демоном своего из прошлого, Эва непроизвольно попятилась назад. Высокая шпилька подогнулась, и девушка почувствовала глухой щелчок, поняла, что больно подвернула щиколотку. «Какого чёрта, отчего я даже сейчас боюсь смотреть в глаза старого извращенца?!» – пронеслось в голове девушки и, с усилием набрав полные лёгкие воздуха, она решила начать разговор первой.
– Сеньор да Силва, здравствуйте, – артистично натягивая обворожительную улыбку на густо напомаженные коралловые губы и делая второй, на этот раз более решительный шаг в направлении директора, уверенно произнесла Эва. Роскошные локоны непроизвольно упали на открытый лоб, и элегантно спрятав прядь за ухо, девушка продолжила:
– Разрешите представить вашу новую талантливую ученицу – Эмилию. Моя племянница и необычайно одарённый ребёнок, – Эва немедля выставила перед собой испуганное дитя, словно стул, с силой обхватила плечи девочки и продолжила декламировать свой заученный до запятых монолог, в котором попыталась изложить суть вопроса в контексте общепринятой деловой этики. Всё шло прекрасно первые несколько минут, возможно, продолжалось бы дальше с тем же лихим напором, если бы директор внезапно грубо её не прервал:
– Эмилия?! Таких учениц у нас нет. Я вообще не понимаю, о чем ты, – безразлично, как бы глядя сквозь неё, процедил директор. – Эванджелина, мне порядком наскучил разговор о талантах и перспективах этой девочки в нашем учебном заведении. Не томи и переходи прямо к делу, у меня мало времени, а вы, ко всему прочему, изволили себе неприлично опоздать, – сухо и агрессивно отчеканил он, сделав отдельный акцент на слове «опоздали».
– Хорошо. Перехожу прямо к делу: нам обоим хорошо известно, зачем я здесь и почему Эмилия будет проходить обучение именно в вашем благородном учебном заведении, – кокетливо прищуривая глаза, съязвила девушка, сделав в свою очередь особый акцент на слове «благородном»… – Также нам с вами хорошо известно, что ваше училище, – на этом слове она сделала ещё один акцент, – возьмёт на себя все расходы на обучение девочки вплоть до выпускных экзаменов, – понизив к концу фразы тон до угрозы, сухо добавила она.
– Нет. И ещё раз НЕТ! Совершенно неприемлемо, и я ни за что не пойду на это. Ты вменяемая или нет? Разве можно объяснить появление новой ученицы среди учебного года, да и к тому же на полный пансион? – пытаясь переиграть заведомо проигрышную партию, холодно и недовольно сказал директор. – Подумала, что скажут об этом преподаватели? Чиновники из муниципалитета? Дети, наконец? – несмотря на щекотливость ситуации он не терял надежды на то, что всё будет именно так, как он привык – то есть по его воле и никогда в разрез с его планами. Директор всё ещё верил в то, что за небольшие деньги ему удастся выкупить проклятые снимки и забыть досадное недоразумение как проклятый страшный сон.
– Сколько хочешь за них? Это же вопрос денег, не так ли? – выдавил из себя Флавио Гарсия и презрительно поджал тонкие бледные губы, отчего они вытянулись в полоску, а лицо злобно заострилось, лишив его образ остатков человечности.
– Снимки не продаются. Негативы тоже, – Эва спокойно протянула ему несколько снимков и добавила: «Это копии. Не возбуждайтесь слишком, здесь не всё, остальные надёжно спрятаны и ждут подходящего момента, чтобы пустить корни в том самом месте, где будет похоронена ваша репутация. Здесь история… Пожалуй, всё самое важное о ваших внеклассных занятиях с учениками», – говоря это, Эва зажала руками ушки племянницы, но немного перестаралась и девочка вскрикнула от боли. – Эми, лучше тебе выйти за дверь. Жди меня там, я недолго, – внезапно спохватилась девушка, поняв, что говорить о подобных вещах в присутствии ребёнка – большая ошибка и может нанести глубокую травму на всю оставшуюся жизнь. Эванджелина заметно нервничала, стараясь при этом сохранить иллюзорную видимость владения ситуацией. Как нельзя кстати тут помогла эта пауза. Выпроводив ребёнка за дверь, девушка воспользовалась моментом, сбросила гипнотическую тяжесть взгляда Флавио и смогла отразить его превосходно спланированную психологическую атаку. Контролируя дыхание, она вернулась в кабинет и демонстративно громко закрыла за собой дверь. Неосознанно разбивая громким хлопком воздух, спёртый высоким напряжением. Мужчина при этом встал во весь рост и резко, угрожающе подался всем телом вперёд. На мгновение девушке показалось, будто реально существующая мифическая гарпия из темного Тартара вот-вот вырвется из клетки человеческого тела и накинется на неё, чтобы длинными когтистыми лапами сломать её тонкую шею.
– Идиотка, ты хоть понимаешь, что твои бумажки – это подлый шантаж?! Осознаешь, во что ввязалась? Или ты наивно думаешь, что можно с помощью парочки умело смонтированных фальшивок легко мною манипулировать?! Даю тебе последний шанс! Предлагаю решить всё миром, сейчас же. Эванджелина, одумайся или будет поздно! Заплачу тебе, сколько ты скажешь, потому что училищу не нужен скандал, а ты, получив деньги, отдашь мне все снимки и забудем навсегда о досадном инциденте… Однако запомни, я не боюсь тебя, и если дело дойдёт до полиции, мои адвокаты посадят тебя за распространение сведений, порочащих мою честь. Обещаю упрятать тебя за решётку надолго, – Флавио прекрасно знал о существовании снимков, но прикоснувшись к опасным фотографиям, как к чему-то реально существующему, вроде ручки, карандаша или сигары, которую он без остановки крутил в своих пальцах, сильно испугался. Опытный игрок ловко сменил агрессивную тактику на психологическое давление и продолжил диалог, искусно манипулируя угрозами так, чтобы найти брешь в обороне собеседницы и надломить шаткую убеждённость в благоприятном исходе дела, с которым она пришла.
– Шантаж, детка, – серьёзное и уголовно наказуемое преступление! Сама по себе попытка запугать человека, используя ложные улики, является поводом применить меры… Вплоть до того, чтобы упрятать тебя за решетку на несколько лет. Ты вообще задумывалась о том, что произойдёт с тобой, если я сам, лично, сообщу об этом в полицию? Просто представь последствия для твоей репутации, особенно если я докажу, что все эти снимки сфабрикованы и ты меня шантажировала? Спросишь, как это можно доказать? Нет ничего проще, мой диктофон сейчас на записи, – хитро улыбнувшись, произнёс директор и положил на стол маленький тёмно-серый прибор для аудиозаписи с миниатюрной вращающейся кассетой. – Повтори, пожалуйста, для следователя и судьи, что ты мне угрожала, заставляя взять в интернат свою племянницу! – Флавио уверенно откинулся на спинку своего кованного кресла и закинул руки за голову, тем самым доказывая, что победил.
– Флавио, вы не сообщите ни о снимках, ни о нашем с вами разговоре. Более того, мне совершенно наплевать, как именно в рамках закона называется наш с вами диалог. Хотя, если поразмыслить… Наш разговор можно назвать взаимовыгодной сделкой вашей неоднократно провинившейся извращённой совести с моей безусловной правдой, которой, ко всему прочему, будут сказочно рады все скандальные журналисты в нашем городе и за его пределами, – Эва элегантным жестом обвела фотографии, ткнула острым ногтём в лицо одного из мальчиков и, наклонившись к диктофону, добавила громче, чем прежде: «Как вы считаете, можно назвать снимки с растлением малолетних мальчиков взрослым мужчиной позорным концом блестящей карьеры директора уважаемого в Бразилии учебного заведения?» Соглашусь с вами, Флавио, только в том самом аспекте, что в полиции «все ЭТО», скорее всего, назовут омерзительным, грязным и подлым уголовным преступлением, которое вы, сеньор, несомненно совершили. Точнее, неоднократно совершали на протяжении многих лет. Да и мальчики, чьи лица запечатлела камера, на допросе вряд ли смогут соврать… Маленькие дети… они такие бесхитростные и пугливые… Плохо умеют хитрить и, пожалуй, непременно стушуются, когда их напрямую спросят взрослые о таких серьёзных вещах. Как вы полагаете, а снимки понравятся их родителям? Кстати, среди них я успела рассмотреть мальчика из семьи высокопоставленных чиновников! Что же вы были так неосмотрительны, так неосторожны, сеньор? Безнаказанность затуманила ваш разум, и вы потеряли ощущение крайних пределов допустимого? Бедный глупый развратник Флавио Гарсия, я даже боюсь представить, что они сделают с вами, когда узнают?! Быть может, выберут линчевание с последующим расчленением или просто кастрируют без наркоза? Возможно и то, и другое, и третье. Лично я бы поступила именно так, а ваше грязное тело выбросила бездомным собакам. Вы даже представить себе не можете, до чего же вы мне сейчас противны! О, я надеюсь, диктофон ещё записывает наш с вами разговор?
– Ладно, ладно, Эва, не кипятись. Хватит читать мне мораль, мы не на мессе и ты не святая, чтобы судить меня. Каждый из нас разберётся своими грехами сам… Понял, что ты пришла сюда не договариваться и конструктивного разговора у нас не получится. Одного не могу взять в толк, зачем ты вообще решила запихнуть в наше училище свою племянницу. Если я не ошибаюсь, она дочь твоей сестры Камиллы? – сказав это, он изменился в лице, видимо, из-за сильной боли от язвы желудка, что так некстати напомнила о себе в самый разгар конфликта. Обессиленный мужчина с силой опёрся о подлокотники и привстал. Скривив губы на мертвенно бледном лице, он презрительно выдавил из себя: «Камилла была гораздо порядочнее и намного талантливее, чем ты». Смакуя каждое слово, повторил: «В тысячу раз талантливее! Ты же, детка, статистка, посредственность и полная дура, если посмела идти в одиночку против меня, закона и здравого смысла. У тебя ничего не выйдет с племянницей, а ещё я приложу все усилия и связи, чтобы ты, Эва, закончила свою карьеру в кордебалете в каком-нибудь провинциальном театре. А ещё лучше в стриптиз-клубе, где тебе самое место».
– Возможно, вы правы насчет моего таланта. Сестра была намного талантливее и однозначно человечнее меня, однако её на этом свете больше нет, а я завтра улетаю в Париж. Контракт на два года с известной балетной труппой начинается в следующий понедельник, а Эмилия остаётся жить здесь. Кстати, я буду её навещать и, не приведи Господь, вы чем-нибудь обидите её или проявите грубость, – триумфально завершила Эва. В этот самый момент она почувствовала себя абсолютно счастливой и лёгкой… Такой сильной и уверенной, как никогда прежде.
– Отведи девочку к Габриэле и проваливай отсюда. Обещаю позаботиться о ней как о своей собственной дочери. Но при одном условии – мне нужны гарантии. Могу я быть уверен в том, что ты сохранишь снимки в тайне?
– Поверьте мне на слово. Самые надежные гарантии – это благополучие Эмилии. До окончания её обучения я гарантирую тайну, и каждый год в Канун Рождества буду присылать по два снимка. Разумеется, оригиналы и негативы. К концу обучения вы получите их все. Клянусь именем покойной сестры, – гордо добавила Эва. – Только и вы не забывайте своих обещаний. С девочкой всё должно быть хорошо, а иначе эти фотографии окажутся у одного моего знакомого журналиста. Вы же не хуже меня знаете, как дорого нынче стоят сенсации! Если я не ошибаюсь, у вас такая дружная семья… Четверо чудесных деток, не так ли? Уже успели стать дедушкой?
– Да, у меня недавно родился внук, – сквозь зубы процедил Флавио Гарсия да Силва. – Я же сказал тебе, обещаю. Теперь проваливай отсюда вон, – произнеся это, он переломил тремя пальцами толстую сигару, и ароматный табак засыпал полированный стол из благородного морёного дуба.
– Рада была повидаться, – ехидно добавила Эва и громко захлопнула за собой массивную входную дверь. В этот самый момент она поняла, что наконец справилась со страхом, который сидел в её сердце долгие годы. Почувствовала себя лёгкой, свободной, невесомой и абсолютно счастливой. Затем присела на корточки и ласково обняла грустную девочку, одиноко сидящую в тёмном коридоре, прислонившись спиной к холодной стене. Эмилия была сильно напугана: одна в тёмном безлюдном тоннеле, где эхом разлетаются громкие звуки и резвится без остановки сквозняк, хлопая в ладоши открытых дверей. Петли на дверных полотнах все как одна поскрипывали, а за одной из них стеклянно звенела и поскрипывала распахнутая форточка. Слов, что произносила тётя, Эмилия разобрать не могла, но судя по тому как был страшен и зол директор, во время их разговора происходило что-то очень неприятно важное. Она не понимала, что именно, поэтому предпочла тихо плакать, безжалостно теребя розовый бантик из лаковой кожи на босоножках. Увидев тётю совсем близко, Эмилия бросилась к ней и благодарно прижалась щекой к плечу. Шумно засопела носиком, заложенным от слёз, и, сглатывая слезинки, пропищала что-то неразборчивое. Успокоилась довольно быстро, а когда слёзы на ресничках высохли, в ладошке остался тот самый кожаный розовый бантик…
– Извините тётя, простите, я случайно, – спохватилась девочка и испуганно взглянула на драгоценность в своей ладони.
– Не важно, Эмилия. Всё хорошо! У нас с тобой получилось всё, что мы задумали! Мы выиграли! Ты обязательно станешь настоящей балериной! Такой же красивой, как мама, и будешь выступать на сцене, – возбуждённо произнесла Эва и положила бантик свою ладонь. Можно я оставлю его себе?
– Возьмите, конечно, у меня ещё один остался, – лукаво улыбнулась девочка и посмотрела на вторую туфельку. – Скажи, тётя, а этот злой дядя, он кто? – поинтересовалась Эмилия.
– Сеньор да Силва. Самый главный в училище. Большой начальник. Но бояться его не нужно. Он тебя не обидит, а если только попробует, ты расскажешь мне или Луису. Мы тебя обязательно защитим и накажем его. Ничего не бойся, – Эва отпустила на свободу свои чувства, перестала сдерживать искренний порыв – ещё крепче стиснула ребёнка в своих объятиях и поцеловала в щёку. Затем выпрямилась во весь рост и уверенно застучала каблуками по направлению к правому крылу здания, где располагались комнаты девочек.
Сперва Эванджелина решила навестить свою прежнюю комнату. Огляделась. Присела на кровать. Клетчатые фисташковые покрывала были аккуратно заправлены под матрац, жалюзи открыты наполовину, а книги и школьные тетради, как прежде, ровными стопочками сложены на широком подоконнике. «Странно, – подумала девушка, – почему никто так и не повесил на место книжную полку, что сорвалась с креплений столько лет тому назад? Да и интерьер комнаты почти не изменился: исписанный и исцарапанный стол, со следами лака и чернил. Платяной деревянный шкаф, два табурета и комод стоят на потёртом светлом паркете с бесчисленными щелями, в которых так удобно могут жить многоножки и, возможно, даже маленькие мышата». Лишь одна деталь показалась Эве немного странной – на её прежней кроватке теперь сидел улыбающийся толстолапый плюшевый кот. «Да, это определённо больше не моя комната», – решила девушка и уверенно направилась в столовую. Там она встретила Габриэлу – воспитателя, которая следила за юными учениками школы, заменяя родителей в их отсутствие. Эванджелина сперва не узнала свою наставницу. Спустя мгновение расчувствовалась, да так сильно и эмоционально, что едва не бросилась ей в объятья, но сдержалась. И взяв сухую морщинистую ладонь в свои сильные руки, энергично затрясла. Габриэла поначалу тоже немного опешила, но быстро пришла в себя и ласково закивала в ответ на приветствие. «Господи, как же сильно она постарела!» – подумала Эванджелина и, стараясь не выдать своих мыслей вслух, спросила: «Как поживаешь, Габриэла? Господи, сколько лет мы не виделись с тобой? Кажется, прошла целая вечность!»
– Эванджелина, красавица моя! Как же я рада тебе, – не задумываясь ответила Габриэла, чувствуя минутное замешательство своей воспитанницы. Она и вправду заметно постарела, ссутулилась и располнела, но глаза остались как прежде светлыми, добрыми, ласковыми, с улыбчивыми морщинками лучиками в уголках глаз. В одном женщина осталась верна себе: всегда стриглась по-мальчишески коротко, красила волосы в белый цвет, несмотря на то, что они не слушались и всегда отливали медной рыжиной. Восемь лет! Господи! Они не виделись восемь долгих лет. Эва вдруг осознала, как соскучилась по этой строгой и бесконечно доброй женщине. Невысокого роста, хрупкая, смуглая, улыбчивая, она всегда была рядом, когда не стало матери и когда внезапно ушёл отец. Эва вспомнила, сколько ласки и любви каждый день им дарила Габриэла Мария Диас де Алмейду. Эва внезапно увидела день экзамена при переводе из средней балетной школы в училище, когда наставница, вывернув рукав своей белой накрахмаленной выходной блузки, вытирала размазанный от волнения макияж сестры. В тот самый день взволнованная Габриэла, не сдерживая эмоций, плакала от счастья, зная, что обе девочки продолжат обучение и их не разлучат. Она любила их словно своих родных дочерей. Ругала, прощала, жалела, ждала…
Кожаный розовый бантик в её руке. Бесполезный кусочек кожи. На мгновение ей показалось, что это кусочек кожи, который девочка оторвала от её собственного сердца. Может быть, такой же кусочек сердца Габриэлы не сохранила Эва. Выбросила в корзину прошлого и забыла. Эва совестливо потупила взгляд. Воспоминания нахлынули разом, а вместе с ними пришло болезненное раскаяние. Осознание своего малодушия, чёрствости, эгоизма. Ведь за все эти годы Эва так и не нашла времени, чтобы навестить наставницу. Не нашла ни одной единственной минутки, чтобы позвонить и поздравить Габриэлу с Днём Рождения, с Рождеством, Пасхой… Не нашла в себе ни благодарности, ни искренности к человеку, который был рядом на протяжении стольких лет. «Вся эта история с Эмилией определённо действует мне на нервы, потому я расчувствовалась…» – попыталась успокоить себя Эва, прикрыв шёлковой косынкой оправдания, торчащие сквозь острые шипы угрызений совести. Ничего не вышло. Эва искренне попросила прощения. Виновато отстранилась. Нырнула руками в большую кожаную сумку. Достала оттуда золотую цепочку с крестиком, поцеловала распятие и, собрав все купюры, что оставались в кошельке после оплаты счетов, протянула их наставнице:
– Габриэла, эта девочка, – она прикоснулась неловко к волосам ребёнка, будто бы стесняясь проявления своих чувств, – дочка Камиллы. Сестру убили месяц назад, и Эмилия осталась сиротой. Сеньор директор великодушно разрешил малышке остаться в школе, чтобы продолжить балетную династию Муньос. Она будет жить здесь и учиться вплоть до самого последнего семестра.
– Этого не может быть! Дочка Камиллы! Эва, а ведь я хорошо помню, как она забеременела. Мы несколько раз встречались с ней после рождения дочери. Бедная, он всё ждала и ждала предателя. Дни, недели, месяцы… Она ему верила, верила своему чувству, верила в справедливость, надеялась, что в жизни тех, кто страдает, однажды обязательно восходит солнце счастья… Наивная! Всё было напрасно, он не вернулся и даже не позвонил, а затем и она пропала… Шесть лет ничего о ней не слышала… И на тебе! Вот так запросто, ты приходишь сюда с её дочерью и говоришь мне, что мою Камиллу убили. Как так, Эва? – будто недопонимая смысла сказанного, женщина сделала удивлённое выражение лица и пристально вопросительно посмотрела на собеседницу. Руки женщины при этом заметно дрожали, будто бы не зная с чего именно ей следует начать.
– Габриэла, всё именно так, как я вам рассказала. Камиллу застрелили на выходе из магазина. Полицейские сказали, что это произошло случайно. Уличные банды что-то не поделили, и началась перестрелка. Возможно, наркотики. Не суть. Беда в том, что девочка видела своими собственными глазами, как это произошло… Не думаю, что такое вообще можно забыть. Трудно ей будет здесь одной. Вечером я улетаю в Европу. У меня контракт с Мулен Руж, и если представится возможным, разумеется, я попытаюсь продлить его. Думаю, вы понимаете! От такого предложения отказываться нельзя. В Бразилии у меня нет перспектив, да и возраст… Не судите, если получится, мне больно оставлять Эмилию, но иначе я не могу, – Эва говорила и говорила, не поднимая глаз, и затем мягко, будто не своим, прежде резким и уверенным, а теперь словно заискивающим голосом, добавила:
– Благодарю вас за всё и прошу прощения. Я виновата пред вами. Вашу доброту ко мне и моей сестре оценить невозможно. Оплатить тоже. Я ваша должница до конца моих дней, а теперь ещё и прошу вас позаботиться об Эмилии. Вы ведь не откажете? Деньги на расходы буду присылать ежемесячно, на ваш счёт, разумеется, если вы согласитесь, – Эва снова взяла морщинистые дрожащие руки Габриэлы в свои и посмотрела ей в глаза, надеясь разглядеть утвердительный ответ. Женщина напряжённо молчала. Эва внезапно осознала, что без поддержки наставницы она не решится оставить Эмилию одну в интернате, слишком свежи были воспоминания о той боли, что пришлось пережить им с сестрой, столько лет находясь в изоляции в училище.
– Умоляю вас, позаботьтесь о ней, я заплачу столько, сколько вы скажете, – не выдержала Эва и похолодевшим голосом добавила: «Во имя всех святых, не молчите!» В её глазах блеснула слеза, и она поспешила промокнуть глаза чёрной шёлковой косынкой, что дважды обвивала её тонкую длинную шею.
– Не тревожься, девочка, не брошу твою племянницу, а деньги свои забери, такой грех на душу я не возьму. Дочка твоей сестры для меня и есть родная. Камилла была мне словно дочь. Дочь, которой у меня никогда не было, – от этих слов Габриэла заплакала.
– Спасибо тебе, но деньги ты всё же оставь, купи ей, пожалуйста, какой-нибудь одежды. Из меня не то что мать, даже тётя приличная не вышла, – грустно улыбнулась Эва. – И ещё, Габриэла, сохрани этот крестик и отдай Эмилии, когда немного подрастёт. Он принадлежал Камилле. У меня есть точно такой же…
– Откуда такой чудной крест с распятием? Никогда раньше таких не видела, – наставница с любопытством рассматривала маленький ажурный золотой крестик, в центре которого располагалась фигурка распятого Иисуса.
– Точно не знаю, но, по-моему, он не католический… Нам их мама надела перед смертью. Велела носить не снимая, но мы не послушались. Стеснялись носить и хранили как сувениры в шкатулке. Глупо, конечно. Теперь всё, что осталось от моей семьи, – Эмилия и два золотых распятия. Больше я не сниму этот крест никогда, хотя в Бога я по-прежнему не верю. Особенно после смерти сестры.
– Напрасно не веришь. Молодая просто… Он говорит с теми, кто хочет услышать, и помогает тем, кому ещё можно хоть чем-то помочь, – как-то туманно произнесла женщина, подумав о смерти скорее как об избавлении от страданий. Совсем недавно она похоронила свою мать, которая страдала от рака желудка долгих семь месяцев. Однако в случае с Камиллой такая параллель не прослеживалась, и Габриэла впала в минутный ступор. «В самом деле, отчего Бог забрал Камиллу так рано и оставил невинное дитя сиротой? Камилла сама была Ангелом, её-то за что?» – не найдя ответ, она передёрнула плечами и резко произнесла: «Хватит с меня разговоров! Прощайся с племянницей и уходи. Это у тебя Париж и Мулен Руж, а у нас тут своих дел по горло, а времени мало: покормить надо девочку и комнату найти. Совсем скоро закончится урок, и тут такая суета начнётся», – неловко смахивая слёзы, скомандовала Габриэла. Она поставила свою собственную, строгую точку в конце разговора и направилась в кухню, жестом предлагая Эмилии следовать за ней.
– Прощай, Эва. Звони десятого числа каждого месяца и не тревожься. Если что будет нужно, я сообщу.
Эванджелина благодарно кивнула. На прощание чмокнула Мартышку в щёку, а затем резко отвернулась и поспешила к выходу, сжимая в руке маленький розовый бантик. Для долгого прощания не осталось сил. Сердце в груди непривычно громко стучало. Нет, оно звенело подобно обезумевшей мухе, случайно залетевшей в комнату; глупая, она бьётся о стекло, не понимая, что путь в небо надёжно скрывает невидимая для сотен мушиных глаз стена. Стена несвободы. Которую ни понять, ни преодолеть – невозможно. Эва ощутила в груди вполне осязаемую боль и твёрдо решила, что с этого самого дня ни любить, ни привязываться к кому бы то ни было она больше не желает. Эмоции по самой своей сути слишком тяжёлый и неудобный скарб для трансатлантического путешествия из Рио в Париж, а стало быть, их надо оставить здесь. В новую жизнь нужно входить налегке и в красивых удобных туфлях. Стоит положить в чемодан только самое необходимое, а весь ненужный старый хлам раздать нищим. Ни сожалений, ни размышлений, ни сомнений. Одно «но»: что будет с Эмилией? Неопределённость… Малышка останется совсем одна в Рио. Странное чувство необъяснимой тревоги не покидало Эву при мысли о племяннице. «Предательство оправдать нельзя, но мне придётся. В итоге всё будет хорошо, девочка вырастет и обязательно поймёт, почему я поступила именно так и почему не могла иначе», – размышляла Эва, запихивая неудобные предчувствия вместе с подаренной «драгоценностью» в кармашек для мелочи. «Тут вам самое место! Не стоит обращать внимание и тратить время, размышляя о том, на что повлиять невозможно». Чудесная психотехника «отложенных на время проблем» вовремя пришла на помощь и успокоила разбушевавшийся в сомнениях ум.
Могла ли предвидеть Эва, что решение оставить девочку в интернате – та самая фатальная ошибка, которая впоследствии сломает их судьбы? Не смалодушничай она и выбери путь, что лежит честнее её эгоистичного бегства за океан, и её, и Луиса ждал бы счастливый финал. Они были созданы Богом друг для друга. Любое дело, за которое бы они не взялись вместе, было бы заведомо обречено на успех. Деньги, слава, – всё это с избытком было бы отмерено обоим, а жизнь малышки Эмилии вместо боли была бы наполнена взаимным счастьем любящей семьи… Всего одна единственная слезинка Эвы, исполненная искреннего чувства, заботы и сострадания развернула бы колесо судьбы в обратном направлении от тьмы; уберегла бы девочку от немыслимых страданий, что уготованы на этом жизненном пути… Вернись, Эва! Одумайся! Вернись. Забери Эмилию домой, и Луис не встретит так рано и так глупо свою смерть, а ты сказочно преуспеешь, открыв своё собственное модельное агентство. Увы… Самые лёгкие решения – те, что продиктованы эгоизмом и ленью, и именно они обойдутся дороже… Подумай, Эва, о племяннице всего на один процент больше, чем о себе, и счастье девочки обернётся твоим собственным, умноженным на два. Нет жертвы в том, чтобы сделать другого счастливым, но есть боль позднего раскаяния от осознания своего малодушия. Да и откуда Эве тогда было знать, что Эмилия – единственный ребёнок, подаренный ей Богом?
Но сейчас выбор сделан. Трагедия обеих женщин начинается в этот самое мгновение… и закончится лишь в тот момент, когда четыре линии обречённых на страдания изувеченных судеб нечаянно пересекутся в Женеве, в автобусе номер 8 на остановке Mont-Blanc.
Глава 11. Проклиная имя твое
Упорных, что с надеждой в сердце,
Господь однажды наградит…
Десять лет в интернате пролетели для Эмилии словно десять одинаковых бесцветных дней. Вместо радостных рассветов и аппетитных завтраков, вместо золотых закатов с неспешными прогулками и долгожданных семейных праздников её ежедневно встречали безликие, чёрно-белые цифры в календаре да мутное окно во внутренний дворик, сквозь которое редко, словно прищуриваясь, только на закате заглядывало солнце. Жизнь Эмилии в закрытой школе – суть череда унылых дней. Подчиненная строгому распорядку дня, она беспощадно стёрла ластиком добела все будни, а одинокие серо-фиолетовые выходные, наоборот, растянула, томя душу в тоске от безделья и скуки. Ничего необычного или сколь-нибудь примечательного за эти годы не произошло и ровным счётом ничего не изменилось. За стенами интерната сменились президенты, едва не началась революция, прогремели с экрана телевизора один за одним экономические кризисы, а великий январский карнавал в Рио, не обращая внимания ни на какие новости, как и положено, ежегодно танцевал свои лучшие самбы. Лишь только в заповедных стенах училища не случалось перемен. Вязкая тишина векового смиренного послушания. Распорядок дня словно в монастыре и покорное молчание. Извне, благодаря толстым стенам унылого особняка, не доносилось ни единого звука и казалось, что окружающий мир и не существует вовсе. Эмилия, подобно сомнамбуле, смиренно жила среди совершенно чужих людей, отдыхала на казённой скрипучей мебели, питалась скудной пресной едой и испуганно сжималась от звука громких недовольных голосов. Помногу часов танцевала. Молчала. Почти перестала мечтать, с детским трепетом ожидая одного единственного момента – долгожданной обещанной после окончания училища свободы. Девушка разучила простенькую молитву Богородице и по вечерам до слёз повторяла её шепотом на ухо своей подушке. На последнем курсе и вовсе стала реже выходить на улицу. Пряталась от дневного света и, словно улитка, изо всех сил цепляясь за свой единственный хрупкий дом. Сердце Эмилии, безусловно, рвалось на свободу, но ум, заключённый в тиски привычного распорядка дня, трусливо протестовал против неизбежных перемен. До выпускных экзаменов осталось ни многим ни малым – пятнадцать дней. Что ждет её потом? – Неизвестность. Туманная, словно облако на рассвете, она давила тяжестью дурных предчувствий, тревожно и до тошноты переворачивая внутренности. «Всему конец… за стенами училища у меня нет ни родных, ни друзей, ни даже дома. Останусь совсем одна в большом городе. Страшно. Что же мне делать дальше?» – невольно повторяла она, сжимая пальцами золотой крестик, словно он мог услышать, понять или хоть чем-нибудь помочь. «Господи, почему так скоро? Две недели – время, когда всему наступит конец. И, вероятно, моей жизни тоже. Смысла жить дальше нет – выступать я не буду, это очевидно. Флавио ясно дал понять, что надежды когда-либо выйти на сцену у меня нет, а с его стороны никогда не будет ни рекомендаций, ни позитивных комментариев. Его предвзятое отношение ко мне, скорее всего, имеет вескую причину, но какое теперь до неё дело?! Всё пропало! Жалкая трусливая мышь, тебя самой первой вышвырнут отсюда на улицу и презрительно захлопнут двери. Флавио и все его лицемерные прихвостни, желчно улыбаясь, проводят меня взглядом и злобно хихикнут, задирая носы и кривляясь вслед моей тени», – предрекая неизбежный позорный крах своего привычного бытия, Эмилия внутренне сжималась от ужаса, словно приговорённая к смерти невинная жертва. Девушке казалось, что БОЛЬШОЙ МИР шумных многолюдных улиц, спешащих машин и незнакомых лиц непременно её раздавит. Он безжалостно, словно ничтожную козявку, пригвоздит её к грубой подошве старого ботинка и унесёт с собой в неизвестность, а там… Никто не знает, что там, но определённо ничего хорошего там нет, ибо выпускников, подобных ей, нищих, талантливых и полных надежд, из тех, кого она знала лично, она больше не встречала ни в интернате, ни на сцене. Все как один собирали свои вещи и незаметно уезжали незнамо куда, без «прощай» и без «скоро увидимся». Более того, Эмилия вообще никогда о них больше не слышала. Будто свой срок эти самые люди прожили на этом свете и послушно растворились, как кусочки сахара в чае. Все, с кем Эмилии суждено было расстаться за годы её жизни в училище, благодаря её сумрачному воображению, словно уходили в вечность. Умирали для неё и для времени. По сравнению с такой туманной перспективой грядущего жизнь в интернате не казалась чем-то ужасным, скорее наоборот, она истинно существовала, в отличие от мутной воды будущего в которую только предстояло ей войти. Надежды на то, что всё образуется само собой, у никому не известной выпускницы балетного училища не было. Перспективы продолжить достойную танцевальную карьеру тоже… Да и о какой вообще перспективе могла идти речь без протекции со стороны директора Флавия Гарсии?! А он дважды недвусмысленно намекнул ей о том, что с такими ничтожными данными, как у неё, о профессиональном балете не стоит и мечтать. Жестокие слова наставника острым лезвием искромсали душу на части, лишив самого ценного – надежды. «Возможно, Флавио прав», – размышляла Эмилия. – «Какая из меня балерина? Статистка в кордебалете, и то если повезёт устроиться в труппу… Но если всё так безнадежно, то зачем продолжать? Зачем жить? Кто я в этом мире и зачем?..» – повисли в воздухе пустые мыльные пузыри неразрешимых экзистенциальных вопросов, и жизнь начисто лишилась красок.
Накануне экзаменов от стресса и тревожных предчувствий с Эмилией случился настоящий нервный срыв. Трое суток она не ела и почти не спала. Измученная от напряжения и страха, она неподвижно сидела на кровати, не отрывая глаз от своих худых синеватых пальцев с короткими обкусанными до крови ноготками. При этом непрерывно пыталась вспомнить слова молитвы, которые мелким бисером разлетелись в голове. Эмилия изо всех сил пыталась собрать их, но тщетно. Путаница в голове усиливалась тупой занудной болью в затылке, от которой хотелось плакать навзрыд. Да так плакать, чтобы всхлипывать, задыхаясь от слёз. Выплакать боль так чтобы утонуть в стенаниях и забыться наконец усталым сном! Умереть не дожидаясь заката дня, в котором жить так безрадостно и так больно. Однако слёз, как на зло, не было и в помине… Ни единой слезинки! Как, впрочем, не было и подходящих к её состоянию слов… Молитва Спасителю пришлась бы как нельзя кстати. Но растерянные от бессонницы слова, прежде такие родные и понятные, сейчас напоминали скорее разные, пустые, бессвязные и скомканные фантики от конфет… Утомленное сознание Эмилии отчаянно нуждалось в безмыслии искренне повторяемой молитвы, чтобы освободиться от тяжёлых переживаний хотя бы на час. Тщетно. Её сильный, быстрый и логичный ум пребывал в беспокойстве непрерывного думанья, страдая от перегрузки из-за неразрешимой жизненной ситуации, в которую она попала, не совершив при этом ни одного неверного шага. Точнее, Эмилия осознала, что подошла к той самой временной черте, за которой её ждет полная неопределённость.
«Что ждёт меня после экзамена, что??? Куда, например, идут заключённые после того, как двери тюрьмы захлопнутся с обратной стороны, а их не встречает никто из близких? Существует ли универсальное решение вопроса о том, как выжить на свободе или в этом случае ответа в принципе нет? Господи, поговорить бы с тем, кто может меня понять. Спастись хотя бы на один единственный час от самой себя!» – грустно размышляла девушка, стесняясь произнести своё желание вслух. Габриэла или Санти возможно могли бы дать совет, но жаловаться Эмилия не умела, говорить о своих чувствах боялась. Зато за долгие годы вынужденного девичьего одиночества она научилась беззвучно и непроницаемо для окружающих терпеть боль, не понимая, что терпение – это путь в никуда. «Закон жизни гласит: умеющий терпеть обречён терпеть вечно…». Разумеется, людей восхищают святые мученики, претерпевающие муки адовы при жизни, истекающие кровью за веру и готовые войти в огонь из любви к Господу. С подобным трепетом мы восхваляем женщин, вышивающих иконы своими седыми волосами в ожидании любимого, безвозвратно ушедшего на борту корабля к далёким берегам. Однако всеми ими движут чудеса святой веры, надежды, любви… А что если терпение у человека есть, а веры нет? Что если сердце его не испытало той самой любви, ради которой он не задумываясь готов умереть?! Как быть с сотнями трусливых душ, заключённых в тесной клетке обусловленности ума, скованного страхом неизбежных перемен? Настолько ли благородно их терпеливое молчание? Ответ на это у каждого свой. Молчать, смиренно принимать, покориться судьбе или идти в свой страх?! Победить независимо от результата… Эмилия струсила и решила покорно сдаться. Однако в душе едва заметно трепетал непокорный смелый бунтарский огонёк надежды – русская кровь её покойной бабушки. Именно благодаря ему в жизни девушки спустя всего несколько лет разгорится пламя, способное поглотить многие души. Пламя, которое неминуемо сожжет дотла её саму и уничтожит самых близких людей.
Санти вошёл в комнату неслышно, словно подкрался охотящийся на птицу дикий камышовый кот. Присел на краешек кровати, почти не потревожив матрац, и, наклонившись совсем близко к уху, шутливо подул своим тёплым дыханием. Смешно запыхтел словно маленький ёж и пощекотал пальцем живот. «Мышка Эми, выходи, ёжик пришёл, и если ты не повернёшь ко мне свой носик, то я защекочу тебя до смерти!» – юноша заботливо прикоснулся к плечу ладонью и слегка потряс, привлекая внимание зачарованной подруги, которая отчего-то не обратила ни малейшего внимания на его шутливые заигрывания. Реакции не последовало. Раздосадованный молчанием подруги юноша, состроив удивлённое лицо, спросил: «Моя любимая мышка, ты что совсем не рада? Может, я чертовски некстати и мешаю тебе медленно, упрямо и гордо помереть от голода в полном одиночестве? Страшная смерть, скажу я тебе. Лучше уж яд, честное слово, умирать от истощения слишком утомительно и тоскливо, не считаешь?» Закончив саркастически подтрунивать над подругой, Сантини шутливо протянул имбирное печенье с россыпью кристаллов сахарного песка: «На вот, мышка, погрызи печенье, нам пора собираться на репетицию, надеюсь, ты не забыла? По твоей вине мы и так уже пропустили две. Что на тебя нашло? Странно ведёшь себя, согласись? Но не тревожься, я соврал Силве, что тебе немного нездоровится, типа женские дни и всё такое, и что несмотря на вынужденные пропуски мы планируем вместе репетировать после занятий и обязательно всё наверстаем».
Эмилия ничего не ответила. Не шелохнулась и не притронулась к печенью. Сантини всерьёз забеспокоился и с силой дёрнул подругу за плечо, пытаясь развернуть её лицо к себе и прочитать, что же там на самом деле написано. Со второй попытки девушка поддалась на уговоры и, повернув к другу своё заплаканное лицо, непривычно громко заскулила, всхлипывая и подёргивая носом:
– Санти. Уйди, прошу тебя. Всё, что мы делаем с тобой, – ерунда и ни к чему путному не приведёт. Мне не нужно готовиться к этим экзаменам. Ищи себе другую партнёршу. Я провалю выступление по одной простой причине – мне это не нужно! Не интересно! Мотивация отсутствует, а без нее никак…
– Чушь, мышка, и враки! Всё, что ты говоришь, – полная бессмыслица, – попытался остановить её Санти. – Все эти проклятые годы мы работали, словно рабы на галерах, для этого – одного единственного выступления на выпускных экзаменах! Не верю, что ты хочешь вот так запросто сдаться! Не понимаю и, наверное, не хочу понимать. Что вообще происходит?
– Ничего, Санти, в том-то и дело, что ничего не произошло. Мне страшно. На этот раз мне по-настоящему страшно! Для тебя предстоящий концерт – это начало, а для меня – конец. Я отдаю себе полный отчёт в том, что конкретно меня ждет после экзаменов – и это полное тотальное НИЧТО. Не имеет значения, хорошо я выступлю или нет, так как без рекомендаций Флавио никто не предложит мне работу. Директор давно составил мнение на мой счет и даже публично позавчера его озвучил. «Балерина с сомнительными физическими данными и неустойчивой психикой» – вот кто я. После такого резюме кому я вообще нужна? Тётя Эва далеко – на другом конце света – и связи с ней нет. Последние известия от неё приходили год назад, да и то в виде пяти сотен долларов, что она передала Габриэле. Мне некуда отсюда идти, мой единственный дом здесь, но и его скоро тоже не станет. Дверь захлопнут громко.
Санти замотал головой и взял холодные, влажные от пота пальцы подруги в свои тёплые ладони:
– Эми, не драматизируй… Ничего плохого пока ещё не произошло… Вот когда это самое «всё кончено с карьерой» с тобой случится, тогда вместе над ним поплачем. Или поплачем с ним вместе? – не знаю даже как правильнее выразиться. Флавио умён! Он специально угрожает тебе, чтобы ты сдалась и перестала репетировать. Ах да, ты уже опустила руки, ему даже делать ничего не нужно, – ты сама провалишь экзамен и ничего уже нельзя будет изменить. Самое обидное, что по твоей вине он ещё и окажется прав! Заметь, вина твоя, и никак не наоборот. Эми, у тебя есть великий талант и уникальная пластика – ты не имеешь права раскисать! Забудь всё, что он сказал, пора репетировать!
– Напрасно, Санти. Не стоит даже начинать. Не важно, как всё пройдёт на экзаменах: получу я главный приз или провалю выступление. Наш с тобой танец – десять минут времени в масштабах всей моей жизни. Слишком глупо делать высокую ставку на него, не так ли? Пойми одно, каждый жизненный шаг человека имеет направление, свою собственную дорогу, цель наконец, а у меня впереди лишь обрушенный от наводнения мост через бурлящую реку – нет у меня ни семьи, ни денег, ни знакомых, кто помог бы мне перебраться на другой берег… Даже адреса у меня нет. Ты что, вообще меня не слушаешь? Санти, я в этом мире совершенно одна! Никому не нужная бездомная дворняга – вот кто я. Оставь меня в покое! Уйди. Найди себе другую партнершу.
– Прекрати истерику! Немедленно перестань реветь и живо собирайся. Ты не одна. Я рядом и никогда тебя не брошу. А ещё перестань морщить нос, – он непроизвольно скопировал её навязчивый кислый жест и язвительно добавил: «Выхухоль. Точно выхухоль! Когда ты так делаешь, становишься очень на неё похожа! Посмотри на себя в зеркало! Нет, ты только полюбуйся – сутулая, трусливая кривоносая мышь, вот ты кто!» – парень изо всех сил упражнялся в остроумии, не теряя надежды развеселить раздавленную горем подругу. К счастью, он воспринимал всё происходящее в жизни менее эмоционально и никакой трагедии в окончании одного жизненного эпизода и начале нового не видел. Всегда с оптимизмом смотрел в будущее, хотя сам, как и Эмилия, был круглой сиротой.
– Ты прав, Санти, я самая трусливая мышь из всех самых трусливых мышей на свете. Боюсь даже лёгкого сквозняка, не то что открытой двери. Сейчас же хочу только одного – забиться в угол, закрыть глаза и никогда больше их не открывать. Можешь называть меня как хочешь. Подшучивать, щекотать и даже накормить паприкой (Эмилия с детства ненавидела этот овощ и не переносила его даже на нюх), это ничего не изменит. Друг мой, мне не смешно, даже нисколечко не обидно, мне уже всё равно…
– Эми, хорошая моя, – юноша неожиданно обнял её и, притянув к груди, поцеловал. Прижал к себе крепко-крепко… Почувствовал слабое тепло тонкой кожи, почувствовал, как от рыданий хрупкое тело нервно вздрагивает от рыданий и учащённо дышит. – Малышка, я рядом. Слышишь? Ты и я – это навсегда. Вот уже десять лет, как мы просидели в этой тюрьме, поддерживая друг друга изо дня в день. Я вдруг понял, что дороже и ближе тебя у меня на целом свете никого нет. Ты же знаешь, Сантини, как и ты, круглая сирота. Такой же бездомный и одинокий пёс. Эми, услышь меня, один человек способен на многое, но все же если он одинок, он уязвим. Он слаб перед ударами судьбы. Одинокие деревья часто погибают от порывов ветра, а в лесу, среди других таких же, шансов выжить больше. Нас двое, и поэтому мы в два раза сильнее! Вместе, рука об руку, мы обязательно решим, что же нам делать дальше. В смысле, решим, посовещавшись предварительно и выпив банку пива на двоих, где теплее ночевать – в спальном мешке или в коробке, на пляже или под мостом, – пошутил молодой мужчина, у которого на лице едва пробивалась редкая щетина, зато в сердце уже созрела решимость такой силы, что он ни на минуту не сомневался, что всё обязательно образуется и, невзирая на трудности, им предначертан успех.
– Мне кажется, что когда рядом близкий друг, проблем становится в два раза меньше, разве я не прав? Подумай, Эми, сможем ли мы найти место хуже, чем наш интернат?! – остроумно добавил Сантини и ласково укусил Эмилию за кончик носа. Затем приблизил губы к её уху и прошептал: «Кажется я не говорил тебе этого раньше, но после смерти моих родителей кое-что всё ещё осталось на моём банковском счету. Мой опекун, конечно, постарался». Санти грустно опустил уголки губ, но затем, так же внезапно, улыбнулся своей ослепительной белозубой улыбкой и добавил: «Прорвёмся! Дядя наказал себя сам, и его собственная совесть на старости лет станет его физической болью. Люди, совершившие подлость, не могут спокойно спать по ночам, я читал об этом у философов. Обкрадывать сирот безнаказанно у него точно не выйдет. Бог все видит. Мы же с тобой справимся! Обязательно найдем выход. На кофе с маниокой и папайю точно хватит, а там посмотрим… Только вот экзамен без тебя я точно провалю, и ты это прекрасно знаешь. Это наш с тобой танец, и заменить тебя другим партнёром в принципе невозможно. Ну же, мышка! Проснись! Подумай обо мне и моих чувствах.»
– Прости, Санти. Твоя мышка – жуткая эгоистка. Все мои слёзы ведь только о моих страхах. Всё это о себе!!! Господи, о тебе, родной мой, я даже и не подумала. Спасибо… Санти. Дорогой мой! Большое тебе спасибо. Бог послал мне Ангела, и рядом с тобой мне совсем не страшно. Вместе мы справимся. Я люблю тебя и никогда, никогда тебя не оставлю… Разумеется до тех самых пор, пока ты сам об этом меня не попросишь, – благодарно улыбнулась Эмилия и провела рукой по смуглой мягкой щеке друга.
В этот вечер друзья пообещали друг другу не расставаться ни при каких обстоятельствах и принять только то предложение, которое придёт одновременно к обоим, даже если это будет какая-нибудь неизвестная провинциальная балетная или, возможно, даже цирковая труппа.
26 мая. Выпускной концерт. Позолоченный миниатюрный дворец Theatro Municipal do Rio de Janeiro с небесными куполами зажигает вечернюю подсветку по всему периметру, преображая старинное здание в сказочный кукольный домик. Волшебство встречает гостей на украшенной лепниной парадной позолоченной лестнице. Мягкий жёлтый свет позолоченных бра спокойно струится, отражаясь от стен и утопая в мягком бархате красной ковровой дорожки. Обнажённая нимфа на высоком пьедестале приветливо встречает гостей, застыв на мгновение в танце с лёгкой улыбкой на устах. Большой камерный зал выглядит словно скорлупа яйца изнутри. Круги, овалы, плавные линии – и даже на потолке. Задуманный архитектором с долей иронии, зал словно погружает зрителей в атмосферу материнского лона и настраивает на созерцание, не подавляя своим величием и не заставляя неуютно ерзать в кресле в ожидании спектакля. Гости уже заняли свои места и шепчутся, обсуждая предстоящий концерт. Строгие судьи, наоборот, намеренно опаздывают, заставляя понервничать педагогов и выпускников. Однако в целом и в общем концерт на сцене Theatro Municipal do Rio de Janeiro – это всегда праздник! Эмилия и Сантини единственные, кто чувствуют поддержку старинной сцены и блестяще исполняют па-де-де влюблённых из танцевального трио в балете «Корсар». Фрагмент долгожданной встречи гречанки Медоры и её возлюбленного Конрада – весьма неожиданный и сложный выбор темы для экзаменационного выступления. Современный, неоднократно переосмысленный преподавателями-хореографами эпизод подарил обоим танцорам полгода изнурительной подготовки и не менее четырёх часов ежедневных репетиций. Никто из наставников по-настоящему не верил в их успех – постановка на грани фола. Сомневались и сами партнёры. Эмилии и Сантини хотелось показать взыскательной публике, как в технически сложных и виртуозных танцевальных пассажах звучит их танцевальное мастерство, актерский талант и искренняя любовь к классическому балету.
Выступление уверенно начал Конрад. Смело, дерзко, allegro начав свой сольный танец, он с первых па покорил зал своей харизмой и, подхватывая жестом восторженный выдох дам, обворожительно улыбнулся. При этом его красивый рельефный смуглый обнажённый торс был густо покрыт мельчайшими блёстками, отчего он визуально казался влажным, а каждый мускул словно играл под упругой кожей при попадании на него жёлтых лучей софитов. Скромный костюм корсара состоял из свободных бордовых штанов, широкого кожаного пояса, небрежно застёгнутого на бедрах, и красной банданы, надетой поверх длинных чёрных вьющихся тугими пружинами волос. Юноша, создавая свой образ, не желал привлекать внимание к деталям, уводя внимание зрителей от своего великолепного тела, которым сам немало гордился. Сантини и в самом деле был божественно красив, безупречно сложен и пластичен, словно пантера. Его стройным, точеным длинным ногам завидовали многие балерины-бразильянки, не говоря о том, что его талия, туго затянутая в корсет, могла легко примерить на себя строгие женские корсеты и балетные пачки. Юноша уверенной походкой вышел на середину сцены и с первыми аккордами музыки вихрем закружился едва касаясь стопами пола. Легко зависая в воздухе на доли секунды и мастерски исполнив два прыжка-cabriol один за другим, он, почтительно поклонившись, опустился на одно колено у ног возлюбленной… Медора, наоборот, деликатно, не спеша и очень плавно присоединилась к партнёру чуть погодя, не затмевая его великолепия, но подчёркивая нежность их чувственного дуэта. Застенчивая, но не лишённая кокетства фарфоровая статуэтка, бесшумно вращая fouette, озарила зал своей искренней улыбкой и застыла на несколько мгновений в изящном арабеске, будто приглашая Конрада следовать за ней. Затем она виртуозно исполнила grand plie и затем, чуть хвастливо, свои коронные амплитудные прыжки, умело сочетая их с живописными плавными движениями рук. После оба слились в танце, синхронно делая каждый вдох и не отрывая взгляд друг от друга… Кульминация танца… Прыжок Медоры навстречу Конраду. Сложнейшая поддержка была выполнена до того легко и мастерски, что по залу невольно пролетел лёгкий удивлённый шепоток. Мгновение, – и возлюбленная из сильных рук мужчины стекает на пол подобно ручейку, не отрывая взгляда от его горящих желанием очей. Затем она словно в истоме закрывает веки и приоткрывает уста для поцелуя… Музыка переходит в адажио, затихает. Что происходит на сцене после? Эмилия напряжённо дышит, словно в беспамятстве, не шевелясь и не моргая лежит. Сантини, подобно ей, словно ожившая на мгновение статуя, снова неподвижен и застыл, балансируя на одной ноге низко склонившись всем телом над своей возлюбленной. Эмилия не покидает свой образ даже когда стихает музыка. Она проживает до последнего вдоха отчаянный любовный порыв своей героини и не оставляет роль. Сознание девушки на грани обморока, а пульс стучит громче финальных аккордов. Кода… Вот и всё. Музыка стихла. Эмилия и Сантини, крепко сцепив пальцы своих влажных горячих рук, тяжело дыша, подошли к краю сцены. Зрительный зал замер и напряжённо молчит, ожидая сурового вердикта судей. Повисла мертвая тишина, обычно означающая полный провал. Как же восторженно пылали танцоры! Как смело, искренне, феерично, балансируя на грани фола и до последней искры безумства, они отдавали себя зрителям?! Но зал по-прежнему молчит. Словно нагие, стоят они посреди сцены, с трудом сдерживая слёзы и физически ощущая на себе лезвия холодных взглядов судей, высокомерие безжалостных учителей и ухмылки завистливых конкурентов. Судьба не оставила танцорам выбора – от одного единственного выступления зависело их будущее и, увы, они оплошали… О, как же часто мы бываем субъективны в оценках своего мастерства и таланта! Растерянно глядя в зал, ребята опустили плечи и синхронно сделали прощальный реверанс. Всё кончено. Внезапно из тёмного зала прозвучала неожиданная реплика:
– Браво, ребята! Браво!!! Великолепно. Незабываемо, – красивым благородным баритоном разлился по залу голос приглашённого французского хореографа Бенджамина Мильпье.
Вопреки предсказаниям Флавио, это самое неожиданное и рискованное выступление оказалось самым ярким из двух десятков подобных и стало самым запоминающимся студенческим номером за последние несколько десятков лет. Остальные судьи подхватили смелый порыв своего коллеги и, не страшась более грозного гнева да Силвы, присоединились к овациям. Зал послушно зашелестел ладонями сотен рук и затопотал ногами, как бы выражая танцорам свои самые искренние похвалы. Ещё несколько мгновений – и зрители аплодировали стоя.
Танцоры испуганно посмотрели друг другу в глаза. Всего несколько секунд длилось небытие от внезапного счастья. Оба чувствовали неимоверную усталость и не передаваемую словами благодарность за то, что всё прошло без ошибок. «Господи, мы смогли», – синхронно прошептали актеры и почтительно поклонились на бис. Эмилии на мгновение стало не по себе, и страх до боли сковал сердце. Девушке почудилось, будто зрители, наполняющие зал, и не люди вовсе. В это самое мгновение, устремив тысячи ненасытных хищных глаз на неё, дышит огромное живое существо, обладающее невероятной силой и фатумом. Мощью вершить её судьбу и могуществом принять или отвергнуть. Существо способное полюбить тебя с первого взгляда без памяти или навеки возненавидеть… Сегодня вечером зал приветствовал Эмилию, но что будет, если… «Боже, теперь мне стало ещё страшнее… Как пугают меня глаза, что пристально рассматривают моё тело… Они будто жадно алчут увидеть если ваммои слабые места, ждут чтобы я наконец совершила ошибку. О, Санти, что будет с нами?», – непроизвольно вырвалось из уст Эмилии в тот самый момент, когда позади них начал медленно опускаться занавес.
– Мышка, всё будет хорошо. Не волнуйся. Я всегда буду рядом, – успокоил её друг и поцеловал в лоб.
Под не смолкающие аплодисменты зрителей и одобрительный, хотя и несколько суховатый кивок со стороны наставника классического танца Хосе Мадесто Суареса ребята покинули сцену. Они снова вернутся на неё восемь месяцев спустя, но уже в основном составе «Bossa do Brazil».
Выступление Сантини и Эмилии высоко оценили хореографы из нескольких известных балетных трупп. Одно за одним поступали интересные предложения, но ребята медлили с ответом. Увы, не было ни одной труппы, куда бы их пригласили выступать вместе. Эмилия была в отчаянии, Санти, как всегда, невозмутим и весел. И даже когда ему предложили контракт «Metropolitan», в Буэнос-Айресе, он ответил вежливое «Нет». Ни один молодой танцор не имел права отказываться от такого предложения, но Санти отказался. Все выпускники до единого мечтали стать частью труппы, которая успешно гастролировала по всему миру восемь месяцев в году, собирая полные залы. Однако юноша свято хранил верность своему слову и ни за что не желал оставлять подругу один на один с пугающей жизнью в городе.
А вот к жизни в шестимиллионном мегаполисе они оба, как оказалось, были совершенно не готовы; ритм города сбивал с ног, шум и суета сводили с ума, а таинственные иероглифы, смешанные с бессмысленной россыпью цифр в нескончаемых коммунальных счетах от муниципальных служб, начисто лишали рассудка. Всё, вплоть до покупки продуктов, вызывало стресс, не говоря о запутанном расписании общественного транспорта и Metro do Rio de Janeiro. Друзья медленно вырабатывали иммунитет к жизни после интерната, опираясь друг на друга, словно на костыль. Страх, разумеется, был, но был поделён ровно пополам. Настолько, чтобы не впасть в анабиоз сонной апатии и сохранить трезвость ума, действуя в новых обстоятельствах. В целом всё шло неплохо, за одним досадным исключением – Сантини не знал и не отдавал себе отчёта в том, что делая свой благородный выбор в пользу Эмилии, он ломает и её судьбу тоже… Не осознавая последствий, он отверг лучшее предложение из всех возможных, открыто заявив, что без Эмилии ехать отказывается. Это был настоящий скандал: его не поняли преподаватели, его возненавидели танцоры, обвинив в зазнайстве и высокомерии, он же, обворожительно улыбаясь, заявил, что его танцевальная карьера не зависит от труппы, она зависит от партнёра, и без Эмилии он никогда и никуда не поедет… «Не надо так, Санти… Прошу, не разрушай свою судьбу ради меня. Такое предложение бывает только один раз в жизни», – умоляла его Эмилия, виня себя в том, что взяла однажды с друга такое эгоистичное обещание. Но Санти, казалось, не слышал и упрямо стоял на своём, в душе лелея надежду на то, что руководство «Metropolitan» изменит своё решение и пригласит подругу вместе с ним. Увы, не огранённый идеально прозрачный алмаз неврастеничной харизмы Эмилии Муньес испугал аргентинского хореографа, и путь в Буэнос-Айрес на этом для обоих оказался закрыт.
В середине июля окончательно закрылись за ними и двери балетного училища. Постаревший к этому времени и не покидающий своего инвалидного кресла Флавио Гарсия в этот день торжествовал. С душой, исполненной ненавистью и злорадством, он провожал Эмилию победоносным взглядом из окна, крепко сжимая в руке конверт с проклятыми негативами. Девушка, чувствуя на себе его недобрый тяжёлый взгляд, медленно брела через внутренний дворик, волоча в одной руке чемодан, а в другой – холщовый пакет с костюмами. Совсем недавно на клумбе расцвели её любимые туберозы и грустно шелестели ветром, склоняя цветы в прощальном низком поклоне той, кто любил их нежнее всех. Белые, розовые, нежно-голубые, кремовые и жёлтые. Радостная палитра цветочных красок провожала девушку до самых ворот, и оттого расставание с училищем казалось ещё более тягостным. Для Эмилии интернат был единственным домом, который она знала…
Друзья переехали в квартиру, что осталась Санти в наследство после смерти родителей. Маленькая студия в престижном районе Леблон – то единственное наследство, что по воле фатального несчастного случая не успел продать его заботливый опекун. Сантини действительно лишился всего своего фамильного состояния… Такого положения дел он, признаться, не ожидал. В итоге следующие несколько месяцев друзья скромно прожили на деньги, что были на их счетах. Однако средства стремительно таяли, а телефон по-прежнему молчал… Неизвестность действовала обоим на нервы. Уходило время. Таяли перспективы, а вместе с ними и вера в то, что все как-то само собой образуется. Эмилия чувствовала себя ещё более скверно. Угрызения совести лишили её сна. «Metropolitan». Буэнос-Айрес. Красавец Сантини Ферейро в основном составе. «Что же я наделала? Моя сиротливая трусливая беспомощность не оправдание. Нежелание взять на себя ответственность за свою собственную жизнь есть позор и укор самой себе в том, что я ничтожество. Позорный клещ или москит, на теле ни в чём не подозревающего близкого человека», – грустно осознавала Эмилия, но, увы, ничего не могла изменить… Если бы могла… то обязательно сделала бы всё, что от неё зависит, пожалуй, даже продала бы душу дьяволу, чтобы помочь Сантини. Всё лучше, чем смотреть в печальные глаза друга и на его поникшие плечи.
Поздним вечером первого октября в квартире Сантини раздался неожиданно-поздний звонок в дверь. Гость пришел как раз в тот момент, когда друзья молчаливо доедали ужин из двух оставшихся яиц и половины прокисшего манго. Эмилия вздрогнула от неожиданности и выронила вилку. «Кто бы это мог быть? Санти, посмотри, пожалуйста», – она несмело обратилась к другу, нарочно шаря рукой под столом будто в поисках прибора. «Скорее всего, счёт за электричество! Провалиться мне на этом самом месте», – подумала девушка и зажмурила глаза. К счастью, вместо курьера на пороге, прислонившись плечом к стене, стоял хорошо одетый элегантный мужчина с приятной полу-улыбкой на гладко выбритом ухоженном лице. Позднему гостю на вид было чуть более сорока лет, он был весьма хорош собой и носил стильные очки в тонкой роговой оправе. Добродушно поприветствовав Сантини, он мелодичным голосом произнёс:
– Здравствуйте. Сантини Ферейро?
Парень утвердительно кивнул и немного растерянно прохрипел: «Да-а… Добрый вечер. Чем могу быть полезен?» – приветливая улыбка незнакомца и его спокойствие располагали к беседе и неосознанно вызывали почтение.
– Прошу прощения, для начала я всё же представлюсь, негоже вот так врываться к вам на ночь глядя: Энрике Висенте Лисиу. Обращаться можно просто Энрике, я управляющий и художественный руководитель труппы «Bossa do Brazil». Видел ваше выступление на выпускных экзаменах и, признаюсь, весьма был впечатлён. У вас обоих редкий природный талант, а вы, Эмилия, неподражаемы и очаровательны, – внезапно обратился к ней гость, заметив два испуганных небесно-голубых округлившихся от удивления ока, часто моргающих и любопытно выглядывающих из-за плеча Санти. Мужчина едва не рассмеялся, когда взгляды встретились и сдержавшись, ответил приветливым кивком головы.
Эмилия покраснела до кончиков ушей и не проронила ни звука. Не нашла ничего лучше, чем спрятаться за спину друга, поправляя взлохмаченные, не причёсанные волосы, чтобы затем вновь предстать перед важным гостем.
– Вообще-то я пришёл к вам с предложением о сотрудничестве, точнее, чтобы предложить вам обоим работу… Да, да, вы что-то хотите мне сказать? – он не окончил фразу, видя явное замешательство на лице юноши и его несмелую попытку заговорить.
– Сеньор Энрике, простите мою бестактность. Вы наш гость, а мы даже не предложили вам войти. Прошу вас, проходите! Эмилия, предложи гостю кофе, – суетливо и с дрожью в голосе произнёс Санти, у которого от неожиданности застряли в горле все слова до единого.
– Благодарю. Не стоит беспокоиться. Я всего на минуту. Увы, у меня нет времени, даже чтобы выпить воды. Думаю, у нас ещё будет возможность посидеть всем вместе за чашечкой кофе и поговорить. Мне действительно пора идти. А вы с Эмилией приходите завтра к нам в театр ко второй репетиции, в двенадцать. Поработаете вместе с остальными, а после обсудим детали контракта. Не хочу вас обнадёживать, так как при всём моём к вам расположении есть одно НО… Завтра возьмите с собой весь ваш талант, харизму и удачу, так как окончательное решение принимаю не я один. Кроме меня на репетиции будет присутствовать Мигель – наш гениальный скандальный хореограф. На вашем выступлении он не был, а стало быть, не видел вас в деле, к тому же по поводу новичков он рассуждает по большей части предвзято. Не переходя на личности, он требует от танцоров больше, чем они могут дать, и это всегда конфликт, но если вам повезмастерёт то работать с ним очень большая удача. Не обессудьте. На завтрашней репетиции вам придётся понравиться именно ему. Предупреждаю: это не так уж и просто, как бы это помягче сказать, он несколько эксцентричный. Несдержанный то есть, и без экивоков выражает всё, о чём думает, вслух. Он непревзойденный мастер и талантливый хореограф, и к его мнению я всегда прислушиваюсь. Полагаю, что после знакомства с ним вам самим станет понятно о чём это я толкую. В общем, жду вас обоих завтра утром. Репетиция ровно в двенадцать, – повторил Энрике, прощаясь. Он немного лукавил, перекладывая ответственность за выбор танцовщиков в труппу на своего коллегу. Сам-то он давно выбрал Эмилию, но терпеливо ждал.
Случайное знакомство с девушкой состоялось примерно за год до экзамена, когда он приезжал к Флавио Гарсии, чтобы обсудить судьбу своего талантливого танцовщика и одного из бывших выпускников училища, который вёл себя в коллективе несколько агрессивно, а порой открыто саботировал репетиции, опаздывая больше чем на час и не объясняя причин. Рауль должен был исполнять одну из главных ролей в грандиозной постановке «Спящей красавицы», приуроченной к юбилею театра. Поначалу всё шло хорошо, но начиная со второй недели репетиций, юноша начал вести себя неадекватно – дерзил хореографу и спорил с партнёрами, забывал фрагменты своего сольного номера и, казалось, был чем-то сильно встревожен, хотя видимых причин на то у него не было. Желая узнать побольше о том, как Рауль вёл себя во время учёбы, Энрике приехал в балетное училище. Добрался он удивительно быстро, ловко проскочив туннель и не встретив на своём пути ни один запрещающий сигнал светофора. «Редкая удача, не задержался, а наоборот, приехал раньше на полчаса», – удивился Энрике, взглянув на элегантный тёмно-сапфировый циферблат хромированных наручных часов Montblanc. Директора Флавио Гарсии на месте не оказалось, а до встречи оставалось неожиданно много свободного времени, которое чем-то надо было занять. В просторном прямоугольном внутреннем патио строгими рядами росли серебристые акации и сейбы, но утреннее солнце ещё не вошло в зенит и деревья почти не отбрасывали тени. Энрике вяло поднялся со скамейки, на которой в ожидании встречи надеялся немного вздремнуть. Спасаясь от солнца, мужчина проследовал в здание и принялся бесцельно бродить по коридорам, без особого любопытства заглядывая в открытые классы. Внезапно его ушей коснулась психоделическая рок-композиция «Procol Harum», которую он совсем не ожидал услышать в стенах классического учебного заведения. Довольно неожиданный выбор мелодии, – удивился Энрике и, словно завороженный, пошёл в том направлении, откуда доносился звук. Музыка привела его в просторный репетиционный зал, где в сопровождении «A Whiter Shade of Pale» одиноко импровизировала щупленькая невысокая девушка-подросток. Мужчина неслышно остановился у приоткрытой двери и принялся, едва дыша и не выдавая своего присутствия, смотреть сквозь узкую щель. Очарованный и сбитый с толку, он с любопытством всматривался в пластичные лёгкие движения девушки, совершенно не понимая, что именно незнакомка хочет выразить своим танцем. «Невероятно! Она выдаёт эмоции на недосягаемой для обычных людей частоте!» – едва не произнёс вслух зачарованный мистическим танцем мужчина. Тончайший натурализм каждого движения тела в пространстве тускло освещённого зала завораживал природной пластичностью, словно тело её повиновалось движению ветра, а изящные линии рук повторяли динамику ловкого морского спрута на песчаном дне. Порой Энрике казалось, что взмах гибких тонких, но при этом красивых и жилистых ног танцовщицы напоминал ему взмах крыльев, настолько естественно и без капли напряжения она перемещалась с их помощью в пространстве пустого зала и совершала невесомые прыжки. Сама природа сквозь её тело кричала о танце, сливаясь с музыкой в едином взаимном страстном порыве. Даже непредсказуемые скачки ритма «A Whiter Shade of Pale» ничуть не путали движений, – скорее, девушка ими наслаждалась. Подобную эксцентричность, искренность, нежность и чувственность, выраженную в танце, он повстречал в своей жизни впервые. С последними аккордами музыки Энрике незаметно ушёл не желая выдать себя, однако пообещал себе во что бы то ни стало рассмотреть девушку поближе, когда она будет выступать на выпускном экзамене. С этого самого момента его ум всецело захватил неожиданный вопрос – кто эта юная талантливая незнакомка и отчего она настолько печальна. Встретившись наконец с Флавио и подробно расспросив о судьбе Рауля, Энрике не сдержал своего любопытства и вскользь спросил про балерину, импровизирующую под рок-композиции в полном одиночестве. Флавио, поняв, о ком идёт речь, резко изменился в лице. Презрительно скривил свои тонкие сухие губы и нехотя процедил что-то невнятное вроде: «Не обращайте на неё внимания. Это Эмилия – она чокнутая. Точно такая же, как ваш Рауль. Не связывайтесь с ней ни в коем случае. Типичная посредственность с неустойчивой нервной системой и большими амбициями… Не стоит тратить на неё своё время, даже для того, чтобы обсуждать», – грубо окончил разговор директор и предложил гостю ещё чашечку кофе. Энрике более не спрашивал о ней, чувствуя, что в отношениях девушки с директором скрыт давний и, пожалуй, неразрешимый конфликт, а иначе зачем ему так агрессивно реагировать на столь невинный вопрос? Тем более зло высказываться о «посредственности таланта Эмилии», которая выступает техничнее, чем многие из профессиональных балерин его труппы! Эффект слов Флавио произвёл на гостя, вопреки его ожиданиям, совсем противоположный эффект, а интрига ещё сильнее разожгла интерес. Однако девушке оставалось учиться ещё год, и Энрике ушёл, твёрдо намереваясь встретиться с нею позже.
Полдень. Просторный репетиционный зал «Bossa do Brazil» в здании главного театра Рио-де-Жанейро. Танцоры первого состава лениво выходят на паркет и выстраиваются у станка. Нехотя разминают застывшие мышцы в ожидании аккордов фортепиано.
По воле коварной судьбы первый день Эмилии и Санти выдался не просто жарким, а удушающим до потери рассудка, потому как в зале внезапно сломался кондиционер, а термометр сошёл с ума, показывая более сорока до полудня. Труппа встретила новичков сдержанно и подчёркнуто холодно, демонстрируя кислым, словно неспелый фрукт, выражением лица полное безразличие. Затем равнодушно, не сговариваясь, презрительно от них отвернулась. Эмилии стало нечем дышать. На такой недружелюбный приём она никак не рассчитывала. Пугливое доброе сердечко девушки непослушно и громко застучало. Она неосознанно спрятала свой страх за скромной стеснительной улыбкой, будто бы извиняясь за то, что нарушила священный покой собравшихся своим внезапным вторжением. Девушка поспешила укрыться в самом конце зала и встала у станка последней. Сантини наоборот, действовал иначе, вызывающе смело вошёл и уверенно занял свободное место среди танцоров-мужчин. При этом надел самую обворожительную из своих улыбок.
