скачать книгу бесплатно
– Больно, красавица?
– Не-е-ет.
– А отчего слезы?
– Мама сказала, что больше таких колгот не купит. Они дорогие и на мне горят. Потуши, папа, потуши!
– Не плачь, золото. Она имела в виду, что надо быть аккуратнее. У тебя что ни день, так рваная одежда, будто ты не в детский садик ходишь, а на войну. – Он чмокал Нину в покрасневший нос и трепал по щеке, сажал на колени, шептал в ухо, щекоча мочку темными усами: – Мама пускай не покупает. Я буду, договорились?
– Договорились! – Радостная дочь чмокала его в ответ. – А от мамы секрет?
– Секрет.
– Узнает – наругает.
– Ничего. Прорвемся, малыш!
Проблемы с колготами выросли до проблем в учебе, в отношениях с друзьями и с кавалерами. Но стоило выговориться отцу и услышать неизменное: «Прорвемся, малыш!», как все невзгоды мельчали и отступали, а жизнь вновь становилась легкой, беззаботной и прекрасной. Папа обсуждал с ней тенденции моды, кулинарные изыски и тему полового созревания. С ним она готовилась к поступлению в институт и к первому свиданию. От него узнала об открытиях Менделеева, самоубийстве Есенина и пользе презервативов. Папа был верным соратником и отличным помощником абсолютно во всем.
Нина платила отцу сторицей. Шагу не могла сделать, чтобы не спросить совета. По любому пустяку спешила сначала узнать его мнение, а потом принимать решение. И всегда поступала так, как подсказывал папа. Нет, он не настаивал на своем, никогда не пытался сломать дочь или специально усилить влияние. Это получилось само собой. Папа был безоговорочным авторитетом. Мама сердилась, говорила:
– Отпусти поводок. Она без тебя дышать не сможет.
– Сможет. – Папа смотрел на девушку влюбленными глазами. – Куда денется. Всему свое время.
Время пришло, когда ей исполнилось девятнадцать. Новое знакомство в компании друзей выросло в большое серьезное чувство. Молодой человек Вадим был из тех, о ком никто и никогда не сказал бы: «Душа компании». Он был молчалив, серьезен, несколько вальяжен и настолько не походил на тех веселых балагуров, с которыми Нина привыкла проводить время, что своей исключительностью пленил ее буквально за один вечер. Роман развивался стремительно. Конфетно-букетный период уже через пару недель перешел к активному обсуждению планов на совместное будущее. Впервые дочь не просто не слушала, но даже не интересовалась папиным мнением. Нет, после знакомства она, конечно, спросила родителей, понравился ли избранник. И глаза так горели тем особенным светом, которым сияют глаза безусловно влюбленной девушки, что они не осмелились произнести ничего такого, что могло бы расстроить драгоценную принцессу.
Тогда Нина убежала провожать кавалера до метро и не видела, как мама тихонько плакала на кухне, и не слышала, как папа, нежно поглаживая плечо жены, шептал:
– Прорвемся, малыш.
Прорываться, однако, пришлось самой. Сразу после свадьбы, которая случилась через несколько лет, муж, закончивший медицинский институт, получил распределение в Якутию. Наивная и окрыленная чувством девушка была охвачена романтическим волнением по поводу предстоящего переезда. Все казалось новым, неизведанным и от этого сказочно волшебным. И напрасно родители уговаривали не спешить, закончить институт (третий по счету: не складывалось у Нины с высшим образованием), она взяла очередной академический отпуск и упорхнула вслед за любимым.
Волшебство закончилось с первыми морозами, привычными для жителей Севера и совершенно невероятными для людей, столкнувшихся с такими холодами впервые. К тому же первую зиму переживать пришлось не одной, а с двухмесячной Лариской – девочкой капризной, беспокойной и очень болезненной. Папа-врач отдавал указания, как и чем лечить, и отправлялся на бесконечные дежурства в больницу, оставляя Нину в одиночестве воевать с постоянно сопливой дочерью. А мама варила травяные отвары, привязывала к кулечку с ребенком грелку, шесть раз в день промывала дочери нос, четыре раза меняла ушные компрессы, три раза вливала сироп от кашля и постоянно носила на руках.
К полугоду Лариска перенесла пару бронхитов, несколько отитов и два воспаления легких. Походила девочка на крохотного червячка, которого забывали кормить. И это при том, что Нина только и делала, что отваривала овощи, жала соки, выращивала гриб, из которого получался неплохой творог, и с утра до вечера пыталась впихнуть в несносную дочь хотя бы одну лишнюю ложку, хотя бы одну бесценную каплю молока.
Молоко, кстати, текло рекой, и «заботливый» муж заставлял ее лишний раз вскакивать среди ночи и сцеживать бутылки, которые наутро сдавал в родильный дом, естественно, не безвозмездно. Нина, впрочем, от такой «заботы» не страдала. Она была рада помочь детишкам, волею судеб появившимся на свет в условиях, далеких от идеальных. Она сцеживала, и кормила, и готовила, и стирала, и кипятила, и лечила, и успевала строчить пеленки, шить какие-то чепчики из лоскутков, и, стоя, засыпая у колыбели, уверенно говорила: «Прорвемся, малыш!» Главное, ни словом, ни взглядом не упрекала мужа за его увлеченность профессией. Распределение есть распределение. А следовать за ним – ее выбор, Нинин.
Последствия выбора не заставили себя ждать. К концу зимы она походила на такого же червяка, как и грудная дочь. Одежда на молодой девушке висела, глаза ввалились, аппетит пропал. Вадим, конечно, не испытывал восторга от мысли о грядущем одиночестве в далеком Якутске, но все же принял волевое решение:
– Тебе надо возвращаться в Москву.
– Нет! – Даже мысль о разлуке представлялась ей концом света. – Не хочу с тобой расставаться!
– Не уедешь – расстанемся навсегда.
– Почему? – ошарашенно спросила Нина.
– Я после распределения в Москву вернусь, а ты тут останешься.
– Почему?
– На кладбище. – Вадим был истинным медиком. Нюни не распускал и не ходил вокруг да около. Удара не смягчал – называл вещи своими именами. Это действовало. Мысль о скорой кончине радужной Нине не казалась. Скрепя сердце она согласилась уехать и уже через неделю выходила с драгоценным пищащим свертком из дверей московского аэропорта.
Мама сгребла ее в охапку и заплакала. Папа просто смотрел, заглядывал в зыркающий темными глазами кулек и, еле сдерживая дрожь в голосе, обещал:
– Прорвемся, малыш!
Через месяц такого прорыва она стала здоровой, румяной молодой девушкой, про которых в народе говорят: «кровь с молоком». Лариска в менее суровом климате тоже как-то выправилась, вылезла из болячек и незаметно превратилась в Ларочку. Сидеть с внучкой папа поручил супруге.
– Нинуше надо отдохнуть и восстановиться в институте, – сказал он, ведь самым серьезным ударом в отъезде дочери для него стал декретный отпуск. Он боялся, что «замужество засосет и оставит без образования», но Нина не подвела: доверила дочь бабушке и начала посещать лекции.
К вручению диплома в отпуск приехал Вадим. В гости забежал на пятнадцать минут. Неловко чмокнул заоравшую Ларочку – отец был усатый, небритый и поэтому страшный – и, пряча глаза, объявил Нине, что из Якутска, наверное, не вернется, потому что там предлагают место заведующего отделением, а в его возрасте – это прорыв в карьере. К тому же на Севере зарплаты гораздо выше. Так что жену и ребенка сможет обеспечивать оттуда гораздо лучше. Нина пыталась сопротивляться:
– Я теперь тоже буду работать. Жить станет легче.
– Нин, там я величина, а здесь стану мальчиком на побегушках. Кто я такой? Нет и тридцати. Молодой специалист, и этим все сказано. Пойми, там передо мной открыты все двери.
Супруга помолчала, а потом усмехнулась:
– Догадываюсь. Наверное, и стучать не надо. Сами распахиваются.
Вадим отвел глаза, и она объявила:
– Развод!
Мама потом возмущалась:
– Ты в своем уме?! Он же положительный до мозга костей. Ты же любишь его. Разве можно разбрасываться такими мужиками?!
Дочь все понимала. И любила, и страдала, и ревела ночами, но простить не могла. Либо все – либо ничего. Такой характер.
– Ну, ты хоть скажи! – Мама взывала к папе. – Устраивает тут безотцовщину! Ну, молодой же мужик. С кем не бывает!
– С кем-то, возможно, и бывает. А с ним так будет все время, – твердила Нина.
– Да с чего ты взяла?!
– А как иначе? Он там – я здесь. Разве это жизнь?
– О ребенке подумай!
– Так я и думаю. Торчу здесь.
Мать умоляла отца:
– Ну, скажи же своей упрямой дочери! Останется ведь с ребенком на руках. Что за жизнь-то начнется?
И он говорил:
– О себе думай, дочка! А жизнь… Жизнь наладится. Прорвемся, малыш!
… – Наладится? – спросила Нина у отражения в зеркале.
Чужая женщина смотрела на нее из холодной глубины усталыми, потухшими глазами. Лицо осунулось и приобрело какой-то серый, землистый оттенок, спина сгорбилась, руки висели плетьми. Она с силой оттолкнулась от пола и тяжело поднялась. Непослушными пальцами развязала шнурки кроссовок, скинула куртку и тихо, крадучись, будто боялась кого-то разбудить, прошла на кухню. Включила свет и рухнула, нырнула в гнетущую, удушающую тишину. Некого будить, некого пугать, некого любить. Схватила стоящую на столе вазу и шваркнула об пол. Один из осколков вонзился в босую ногу, и на какое-то время боль физическая заглушила ту другую, что тисками сжимала сердце.
Кое-как остановив кровь, Нина доползла до спальни. Прямо на пол скинула одежду и забралась в кровать.
– Спать, спать, спать, – шептала себе. Сон не желал повиноваться. Женщина ворочалась, вставала, хромала по квартире, смахивая пыль с фотографий и собственной души, снова ложилась, но глаза не желали смыкаться. Желанное забытье не наступало. Прошлое будоражило и не желало отпускать, пока Нина не смирилась и снова не нырнула в воспоминания.
…После развода жизнь наладилась папиными стараниями. Дочь устроил на отличную работу, Ларочку – в ведомственный детский сад. Отец по-прежнему был и кольчугой, и жилеткой в одном лице и, кажется, даже радовался, что удалось вернуть утраченные позиции. В этом было его счастье – заботиться о своих принцессах. А то, что принцессу обманул принц? Так он и не был принцем вовсе. Молодой человек ему изначально не нравился. Молчаливый какой-то. И тихий слишком. И вообще, его королевишна достойна совсем другого.
– А почему раньше не говорил? – удивилась Нина.
– Ты не спрашивала.
– Буду.
Обещание держала. Теперь каждый из претендентов на ее сердце, коих было немало (она была умна, обаятельна и хороша собой), проходил строгий контроль у папы. Точнее, не проходил. Один был слишком инфантилен. «Что ты, лошадь – на себе воз тащить? Тягачом мужик должен работать!» Другой слишком требователен. «За Можай мою девочку загонит. То будет не так, то не эдак. Уже сейчас критикует: волосы перекрась, это сними, то надень». Третий как-то косо смотрел на Ларочку. «Своего ребенка получит – начнет малышку шпынять. Куда это годится?» Четвертый не устраивал, потому что… Просто, потому что не устраивал. Разве нужны аргументы? Все равно так, как папа, никто его рыбку холить и лелеять не будет.
– Ты девочке жизнь ломаешь, – упрекала мужа супруга.
– Я? – изумлялся он. – И не думаю. Просто учу выбирать лучшее.
– Лучшее – враг хорошего.
– Это штамп.
– Это правда жизни.
Но папа не соглашался. И Нина, ошибившись один раз, признавала за отцом безоговорочную правоту во всем. Он был идеалом, а другие до него не дотягивали. Папа был заботливым: поил малиной, если поднималась температура, и записывал к парикмахеру, когда наступало время обновить прическу. Он заплетал косы Ларочке и никогда не забывал позвонить с работы и спросить, каких продуктов купить. Нина едва поскальзывалась, а папа уже стелил соломку там, куда она могла бы упасть, оступившись.
– Что-то спина побаливает. Пойду прилягу, – сказала как-то.
– Не ложись! Сейчас сядем в машину и поедем к врачу! – тут же гремел ключами от автомобиля папа.
– В выходные пойдем Ларочке сапожки покупать. Ножка выросла, – говорила дочь.
Уже к четвергу у девочки стояли три пары новенькой обуви, купленной обожаемым дедом.
– Ты что-то устала, Нинуля, синячки под глазами, – замечал он, пристально рассматривая уже не юное лицо дочери.
– Работы много.
И на следующий день перед ней лежала путевка в санаторий.
– Езжай отдохни, на работе договорюсь.
Из санатория она вернулась отдохнувшая, счастливая и беременная. Имя отца ребенка назвать отказалась, объяснив тем, что тот женат:
– Зачем человеку проблемы?
– Аборт! – настаивала мама. – Тебе проблемы тоже ни к чему!
– Ни за что! – отрезала Нина.
– Кому нужна будешь с двумя детьми?! Ведь тридцать уже. Не девочка. О себе подумай. Ну, скажи ты ей! – Мама, как обычно, взывала к папиному благоразумию.
Но королевишна хотела оставить ребенка. А потому ласковый взгляд и, как всегда, уверенное:
– Прорвемся, малыш!
И на душе сразу стало легко, радостно и спокойно. Папа поможет, решит, сделает. Жизнь как-нибудь наладится.
Наладилась очень даже неплохо. Ларочка пошла в детский сад. Нина с мамой воспитывали малыша, названного в честь деда Максимом. А старший обеспечивал семью.
Был разгар перестройки. Как и многие еще не старые партийные функционеры, отец не упустил шанса по-настоящему разбогатеть. Из директора предприятия превратился во владельца и объявил, что «теперь спокоен за будущее дочери и внуков». Рано радовался. Решил, что новые времена – новые нравы. Думал, что эпоха, в которую тебя в одну минуту могли оставить и без должности, и без средств к существованию, и без доброго имени, осталась в далеком прошлом. Ошибался. А потому не сумел пережить очередной попытки рейдерского захвата своего детища. Не справился, потому что подвело расшатанное нервной работой здоровье.
– Обширный инфаркт, – объявил Нине врач. – Готовьтесь.
– К чему?
– К худшему.
Она сидела в реанимационной палате, держала уходящего отца за руку и думала о том, как жить дальше. Ресницы уже мертвенно бледного человека дрогнули, с губ слетело сипение:
– Прорвемся, малыш!
Папы не стало. Как и куда теперь дочь будет прорываться, оставалось загадкой. Предприятие, на котором числилась заместителем, отобрали и с занимаемой должности, ясное дело, попросили. Хорошо, что выделили деньги на похороны, а также единовременное пособие жене и дочери бывшего владельца.
– Приличные люди, – говорила мама.
– Приличней не бывает, – соглашалась дочь, глотая злые слезы обиды.
За широкой, могучей спиной отца не научилась размахивать кулаками. Не умела драться, не могла за себя постоять. Деньги в тумбочке таяли не по дням, а по часам, но выхода из положения так и не намечалось. Заместителем руководителя она только числилась. Все говорила, что надо бы входить в курс дела, учиться управлять заводом и людьми. Но то Максимка заболевал, то Ларочка, то необходимо пройти очередной курс омолаживающих процедур (и не в Москве, а непременно в Баден-Бадене), то на горизонте появлялся новый поклонник и приглашал прошвырнуться в Ниццу или в Монако (на меньшее теперь не соглашалась – папа не советовал (он же не знал, что те, кто предлагает прошвырнуться куда-либо, этим в своих предложениях и ограничиваются, и от географии подобных предложений не зависит ровным счетом ничего).
В общем, дел хватало. Не было только одного – настоящего, – того, которое позволило бы спать спокойно, а не проводить ночи, упершись взглядом в потолок (лепнина итальянская, цоколь французский) и размышляя о том, чем она будет кормить детей. Нина провела две недели без сна, а потом провалилась в забытье. И там, в сладкой, легкой неге, увидела живого, сильного, улыбающегося папу, который приветливо махал рукой и почти кричал обычное «прорвемся». На следующий день ее пригласили к нотариусу, от которого она вышла с доверенностью на распоряжение банковской ячейкой отца.
Там обнаружились деньги. Много. Которых с лихвой должно было хватить на решение проблем. У Нины в голове тут же закрутились планы на летний отдых детей, больницу и восстановительный санаторий для мамы, а также на хорошего адвоката, который мог бы дать бой захватчикам предприятия. Но как возникли, так же и испарились. Отдохнуть и восстановить силы можно было и на даче, а адвокат (даже самый лучший) рисковал дело проиграть. При всей своей легкости и привычке прятаться от жизненных невзгод за спиной отца девушка была отнюдь не глупа. Она не хотела больше ни бессонных ночей, ни тяжелых мыслей, которых теперь и так хватало. Слишком большой, невосполнимой стала постигшая ее утрата. Папа был всем: и отцом, и другом, и защитником, и той опорой, без которой страшно пошевелиться. Боялась и теперь, а потому решила быть осторожной и, рассудив: «Береженого бог бережет», раскидала деньги по банкам, собираясь существовать и растить детей на положенные проценты, что обещали быть вполне приличными.
Так бы оно все и случилось… В Америке, или в Англии, или в Германии. А в России грянул кризис девяносто восьмого года, и Нина в одно мгновение осталась ни с чем. Все было бы не так печально, если бы после номинального увольнения с предприятия она бы устроилась хотя бы на какую-то работу. Но нужды не было и, справедливо рассудив, что детям нужна мать, девушка осталась при них. Водила в кружки и секции, работала в школьных родительских комитетах и буквально растворилась в Ларочке и Максимке, совершенно забыв о себе. Какие-то мужчины появлялись на горизонте, но, мелькнув яркой (или не очень) вспышкой, снова исчезали. И не потому, что Нина решила больше никогда и ни с кем. Просто планка была слишком высока. Ни один не дотягивал до идеала в лице отца. Все норовили отнестись к ней как к земной женщине, и никто не хотел видеть королевишну. Хотя выглядела она очень неплохо: была еще достаточно свежей, ухоженной и подтянутой. Волосы сияли ярким каштановым оттенком, а в глазах плясали веселые искорки. Такие, какие вполне могут появляться в глазах беззаботных принцесс.
Но теперь принцесса грозила превратиться в нищенку. От капиталов остались жалкие крохи. А в общем ничего не осталось. Весь капитал – двое детей да мама, которая в последнее время не вылезала из болячек. Переезжала из одной больницы в другую, только и сообщая дочери:
– Нинуля, я договорилась, меня положат. Ты уж разберись с врачом.
И она охотно разбиралась. Протягивала пухлые конвертики, совала купюры в карманы белых халатов, доставала из пакетов объемные коробки дорогих конфет и скупала в магазинах бутылки фирменных французских коньяков. Маме ставили капельницы, корректировали давление, «подвинчивали» суставы – в общем, по ее собственному выражению, «держали в тонусе».
