скачать книгу бесплатно
ВЛАДИМИР КАШПУР – Это была не объявленная свадьба, а домашние посиделки. Женя спросил меня: «Придешь?»– «Приду», – сказал я. Денег не было, ну я и купил куклу с одеколоном. Свадьба была тихая. За столом – все свои: папа и мама Гали, певец Марк Бернес. Но он не пел, с Женей все разговаривал, рассказывал о съемках. А на Жене был серый костюм в полоску, он готовил и подавал к столу. Он вообще очень хорошо готовил. Галя над ним подтрунивала.
Еще Волчек помнит, как не было денег, как кочевали с одной съемной квартиры на другую и как она возила Жене, попавшему в больницу с дифтеритом, калорийные булочки за 10 копеек. На апельсины денег не было.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Смешно, что он лежал в боксе, где было разбито стекло, так что ни о какой изоляции не могло быть и речи. Глупые мы были. Ничему не придавали серьезного значения – ни деньгам, ни заразным болезням.
Необыкновенная легкость бытия этой пары имела конкретную арифметику. Молодожены получали по 690 рублей старыми деньгами в «Современнике», из которых половина уходила на уплату за съемную комнату, другая половина – на продукты и коллективные гулянки.
Непьющая Галина Волчек на одной из вечеринок юного «Современника»
– Интересно, почему вы не взяли фамилию Евстигнеева?
– Так вопрос не стоял. Актеры обычно оставляют свои. Да мне и в голову такое не приходило.
– А вас никогда не смущало его провинциальное происхождение?
– Нет, что ты. У нас были очень хорошие, светлые и ровные отношения. Хотя история «Пигмалиона» мне была не чужда.
– Вы хотите сказать, что, как доктор Хиггинс, сделали своего мужа?
– Ну не совсем так, хотя ситуация была похожа. Женя, например, говорил: «Беленый суп». То есть по-нашему – со сметаной. Мыло с парфюмерной отдушкой называл «духовым». Тенниску на молнии – бобочкой. Да много всего такого.
– Вы, девочка из приличной семьи, стеснялись его дикости?
– Никогда! Никогда! За всей этой дикостью, нет, дикость – не то слово. Я видела, чувствовала его талант.
– Старались переделать, перекроить на свой лад?
– Он был таким талантливым, что неизвестно, кто кого переделывал и кто на кого влиял. Он ли на меня, что позволял прикоснуться к своему таланту, быть рядом? Или я на него со своими методами?
Но как бы она сейчас ни взвешивала, чьи заслуги при взаимном воспитании больше, она, конечно, пыталась изменить супруга, слепить его внутренний и внешний образ. Так, на первый свой киношный гонорар она купила Жене в комиссионке полное облачение – костюм, плащ, шляпу и в довершение коробку французских галстуков. Кстати сказать, каким бы чудовищным и безвкусным ни казался его костюм, он умел его носить шикарно, как будто именно для него одного он и был сшит самым дорогим московским портным.
Впрочем, мануфактурной отделкой образа дело не ограничивалось. Волчек, смеясь, вспоминает, как заставляла мужа прочесть «Войну и мир». Женя добросовестно брал книгу в руки несколько раз, но так и не мог одолеть и трети. Доходило до таких ссор, что самому Толстому было бы неловко: что своим творением он ставил под угрозу семейное счастье. В данный момент семья Волчек – Евстигнеева была несчастлива по-своему.
В конце 50-х годов она не подозревала, что в 1994-м использует личный опыт по ваянию чужого образа в спектакле «Пигмалион». Во всяком случае, воспоминания из семейной хроники доставят ей радость и она будет говорить артистам: «А вот Евстигнеев в этот момент, я помню…»
1956
{МОСКВА. ШКОЛА-СТУДИЯ МХАТ}
– Чего ты дрожишь? – шепчет ей кто-то.
Она смотрит на свои колени – они действительно дрожат.
– Да ты водки выпей. Даже во МХАТе все пьют. Мне ребята рассказывали. Рука с протянутой четвертинкой.
Сначала Москва узнала артистку Галину Волчек. Во всяком случае, о ней сразу же заговорили, как только она сыграла в «Вечно живых» Нюрку-хлеборезку – свою самую первую роль. В 1956 году ей было 22 года, а выглядела она на все 40.
– Грим такой? – спрашиваю ее.
– С одной стороны, грим, а с другой…
С другой – такое внутреннее состояние, что не поверить в ее возраст и подлый опыт невозможно. Вот Нюрка – очень странная, препротивная внешность. Большие, вывернутые губы, родинка над губой, на носу… Прическа высокая, накладная и взгляд – тяжелый, наглый, уверенный. Поэтому с эвакуированной интеллигенткой она обращается бесцеремонно, тон ее не предполагает возражений. Личность омерзительная, но магнетизма невероятного – на нее все время хочется смотреть.
То, что она – острохарактерная актриса, было ясно уже в институте.
ЛЕОНИД ЭРМАН, директор театра «Современник»: – Я учился на постановочном факультете и дружил с Галиным курсом. Она меня не замечала – я был ординарный студент, а она уже тогда выделялась. Чем? Всем выделялась – яркая была, а на сцене – смешная, всегда с подтекстом, умная. Я оформлял их дипломный спектакль «Хитроумная влюбленная» Лопе де Вега. Галя там замечательно играла.
Скромный студент не догадывался, что в 58-м году станет завпостом молодого «Современника», а в 89-м – его директором.
«Вечно живые». Сцена из спектакля
Она говорит, что на премьере «Вечно живых» боялась выходить на сцену до обморока. И в это очень трудно поверить – такая спокойная безнаказанная уверенность шла от ее Нюрки. На первом спектакле опытные люди порекомендовали Волчек лучшее лекарство от зажима – водку.
– Чего ты дрожишь? Выпей. Во МХАТе тоже пьют, мне рассказывали, – заговорщически шепнул ей кто-то и протянул четвертинку. Волчек, зажмурив глаза, делает большой глоток и с удивлением смотрит на стеклотару – она выпила почти все.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Да, я выпила почти всю бутылку. Заглотнула, как удав, минут за десять до выхода на сцену. Как же меня развезло. Нет, я даже не успела опьянеть и не шаталась. И текст не забыла. Только в сон меня потянула эта водка. Не помню, как доиграла.
Можно ли осуждать актеров за употребление «успокоительного лекарства», если знаменитый Евгений Лебедев из ленинградского БДТ, будучи артистом со стажем, не мог играть Рогожина в «Идиоте», не приняв за кулисами 250 грамм коньяку? Он утверждал, что только после этого достигал нужной степени раскованности на сцене и имел очень хорошие отзывы. Только из одного этого примера можно сделать вывод, что общих правил на сцене не существует: от алкоголя одним вред, другим – очевидная польза.
«Вечно живые», Нюрка-хлеборезка – Галина Волчек
После того случая Волчек убедилась, что это средство не для нее. А позже, когда она возглавила театр, вообще объявила алкоголь в труппе «персоной нон-грата». Я помню, уже в конце 90-х, как-то после спектакля «Ревизор» артисты очень быстро ушли с поклонов, а за кулисами я услышала отчаянный, срывающийся крик Волчек, которая стояла неразгримированная в костюме Городничихи и, как загипнотизированная, повторяла:
– Это нарушение дисциплины. Я не позволю. Если еще раз я увижу, почувствую…
От эмоций ей явно не хватало слов, и она их ловила руками, шарахая кулаками по воздуху. Обычно флегматичная, на сей раз Волчек выходила из берегов и была страшна в гневе.
Поклоны после первого спектакля, сыгранного впервые на стационарной сцене – в филиале МХАТа
Истошный крик вызвал актер, который на сцену вышел нетрезвым. И ролька у него была маленькая, на заднем плане, и другие его прикрывали, но Волчек почувствовала запах на сцене и разошлась не на шутку. Мужской состав «Ревизора», обычно иронично настроенный, на этот раз не позволил себе шуток и комментариев. Все знали, что нарушение алкогольного табу и уж тем более появление в театре в пьяном виде для Волчек равносильно преступлению. Судя по ее виду, в этот момент она была готова на все. Во всяком случае, через какое-то время нарушитель был уволен.
Нюрка-хлеборезка и «Вечно живые» остались в ее памяти не только четвертинкой, не только оглушительным успехом, но и тем, что Бог ее уберег. Во время выпуска спектакля на одном из прогонов с колосников сорвалась тяжелая грузка. Она тяжело грохнулась рядом с Волчек, которая даже не сразу поняла, что произошло. Она только увидела, что все, кто находился рядом в этот момент, замерли, как в стоп-кадре.
– Шагни я чуть левее, меня бы точно не было в живых. Убило бы на месте. Но Бог меня сохранил.
– В театре случайно ничего с колосников не падает.
– Нет, это была случайность. Никогда в жизни я не поверю ни в какие покушения.
И смеется своим хрипловатым коротким смешком на выдохе.
Начало 60-х
{МОСКВА. УЛИЦА ГОРЬКОГО. РЕСТОРАН ВТО}
– Больше не подаем. Кухня закрыта, – говорит администратор в униформе у дверей, и большое лицо его похоже на кирпич.
– Как – закрылась? Только двенадцать часов, – раздаются возбужденные голоса группы молодых людей. Они атакуют сначала невозмутимого администратора, потом официантку Валечку. Она знаками показывает, что ничего не может, и делает страшные глаза, что означает – сегодня дежурит начальство.
За столиком у окна артистка Ольга Бган принимается за блюдо, которое ей только что подали.
– Отдай! Видишь, человек голодный, из Америки приехал, – бросаются к ней.
Про «Современник» написаны книги, и он войдет во все театральные справочники как лучшая ветвь мхатовского дерева. Та же опознавательная система – «Славянский базар», Камергерский, Морозов, Немирович со Станиславским – но с другими данными. А именно: школа-студия – гостиница «Советская» – площадь Маяковского – Чистые пруды – Ефремов – Волчек – Толмачева – Табаков – Кваша… Исторический ликбез сегодня звучит как рекламный слоган, тем самым отпечатываясь в сознании нескольких поколений.
С другой стороны, энциклопедический памятник лишен массы историй с атмосферой времени. А истории были самые разные – драматические, трагические и легкомысленные, как мысли в голове завравшегося Хлестакова. Например, та, которая произошла с американским драматургом Олби, приехавшим в Москву в середине 60-х.
Молодой «Современник» поставил его пьесу «Баллада о невеселом кабачке» с Табаковым и Волчек в главных ролях. Олби был одним из немногих разрешенных в СССР иностранцев, и современниковцы носились с ним, как с дорогим гостем. В этом не было ни грамма общепринятой показухи: искренность и честность «Современника» удивляла и потрясала иностранцев. Олби не был в этом ряду исключением. «Баллада…» в московской версии ему понравилась. Потом выпивали. Когда скидывались по рублю, Олби протянул свои доллары, но артисты с гордостью их отвергли. Дальше они помчались в единственный работавший до утра в Москве ресторан ВТО.
Репетировали везде, даже в электричке
– Больше не подаем. Кухня закрыта, – сказал им администратор в униформе.
– Как – закрыта? Только двенадцать часов! – Они атаковали сначала администратора, потом официантку Валечку. Та знаками показывала, что ничего не может изменить, и делала страшные глаза, что означало – сегодня дежурит начальство.
Как назло, артистов в ресторане было мало и кухня уже свернулась.
Евгений Евстигнеев, Михаил Козаков, Александр Ширвиндт
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Видим, Олечка Бган (она снялась в двух популярных картинах) у окна сидит, ей только что «зубрика» принесли. «Зубрик» – это что-то вроде жульена на маленькой сковородке. «Видишь, человек голодный, из Америки приехал», – сказали мы ей, и она отдала Олби своего «зубрика».
А вот другая история, способная вызвать у многих приступ тошноты. У молодых же артистов – ее участников – в свое время она не вызвала ничего, кроме гогота удачливых охотников, сумевших накормить соплеменников. Происходила она в помпезной гостинице советского образца «Советская», где «Современник» временно имел пристанище до переезда на площадь Маяковского.
Репетировали в основном по ночам. Были бедные и всегда голодные. После того как варварски съедали все бутерброды композитора Хозака, заботливо упакованные его мамой, переходили к ресторанной пище. Первым номером в меню шла котлета по-киевски. Рецепт ее был оригинален: брались две не доеденные кем-то в ресторане котлеты, отрезались с той стороны, где их кто-то уже надкусил, и после обрезания соединялись в одну «деволяй». Блюдо пользовалось повышенным спросом, и ни о какой брезгливости не могло идти и речи. Котлетные объедки артистам приносили монтировщики, которые подрабатывали в гостинице полотерами.
На встрече со зрителями. Игорь Кваша, Евгений Евстигнеев, Галина Волчек, Олег Ефремов, Лилия Толмачева, Нина Дорошина
Молодость, голод и азарт – необходимые составляющие успеха. Артисты репетировали день и ночь, и их жизнь походила на добровольный запой без минуты протрезвления. Воображение легко рисует типичную картинку, которую подправляют лишь чужие воспоминания. Вот Ефремов и его актеры на сцене. Незанятые в спектакле сидят в зале – таков негласный закон «Современника». На последнем ряду, свернувшись калачиком, спит Лелик Табаков – самый младший в ефремовской команде. Хотя он моложе всех всего-то на два-три года. Он тощий, все время мерзнет и натягивает на голову чье-то чужое пальто.
А вот история, доказывающая, как чистые порывы и невинность были «изнасилованы» опытом и изощренностью советской системы. И то, что дерзкими молодыми талантами принималось за свободу, было всего лишь ее иллюзией.
Первый дом «Современника», Площадь Маяковского. Очередь за билетами
В Москву приехал другой американский драматург, Артур Миллер, пьеса которого «Случай в Виши» также репетировалась в «Современнике». Артисты, уже избалованные общением с западными знаменитостями, рвались с ним встретиться.
Встречу назначили после спектакля на чьей-то квартире. Накрыли стол, старались сделать все шикарно. И вдруг выясняется, что «нельзя». Табакова и Волчек вызвали в кабинет директора, и там человек в штатском сказал: «Никакого Миллера. Никаких гостей». Как? Что? А человек этот устало-равнодушно повторил вышесказанное.
Черно-белый кадр из кино про события, незнакомые моему поколению. Человек с усталым и невыразительным лицом, но жестким взглядом повторяет установку. Смятение на лицах взволнованной молодежи, которую строят как хотят, а она уверена, что сопротивляется.
На обсуждении спектакля со зрителями
Тем не менее все пошло согласно сценаристам из КГБ – Миллер зря прождал своих молодых знакомцев в холле «Интуриста» и, не дождавшись, почувствовал себя чужим и незаслуженно оскорбленным на советском празднике жизни.
Как ни парадоксально, но именно в таком спарринге – осознанно-изощренной лжи со стороны властей и неосознанной веры в иллюзию правды – существовал и развивался «Современник». Доля разрешенной правды оформлялась в новые художественные идеи. Хотя время чем дальше, тем больше добавляло к романтической наивности привкус горечи.
Впрочем, такими категориями в то время они не мыслили. Жили легко, вразлет, с верой, которая, как позже выяснится, их же и уберегла. Свои сумасшедшие вечера после спектаклей, когда не было денег на ВТО, обычно заканчивали в коммуналке у Волчек и Евстигнеева, где счастливая пара снимала комнату. Никого не смущало спать вповалку на супружеском ложе и возле него, с азартом захватывали места получше.
Однажды в предрассветных сумерках Волчек встала, чтобы пробраться в туалет. Она споткнулась о чье-то тело и упала на другое. «Тело» издало звук, зашевелилось, но, посопев, затихло. Это был начинающий чешский кинематографист Милош Форман, попавший в компанию безумных современниковцев, как и Олби, и Миллер, и многие, многие другие в конце 50-х – начале 60-х годов. Но все это спрессовалось в один плотный отрезок времени, который возможно теперь повторить разве что на экране.
1961
{МОСКВА. «СОВРЕМЕННИК»}
На маленькой тахте – мужчина и женщина. Между ними раскрытый патефон, вертится пластинка. Голос сладкого тенора выводит: «Скажите, почему нас с вами разлучили…»
– Мужчине надо то носки покупать, то мясо, то четвертинку. Вот скажите, что такое любовь? – кокетливо вздыхает женщина.
– Неизвестно, – равнодушно отвечает мужчина.
– Любовь… это электрический ток.
– Очень может быть.
– Не может быть, а точно. У тебя когда отпуск кончается?
Спектакль «Пять вечеров» стал для Галины Волчек первым испытательным полигоном, где она попробовала себя в качестве режиссера. Причем произошло это как будто бы случайно. В 1959 году пьесу Александра Володина репетировал сам Ефремов, который по одному ему ведомым тактическим соображениям приглашал на репетиции в то время руководившего МХАТом Михаила Кедрова.
ЛИЛИЯ ТОЛМАЧЕВА, исполнительница роли Тамары – женщины, похоронившей себя в отсутствии любви: – Ефремов нам говорил одно, Кедров – другое, и с его мнением тоже нельзя было не считаться. Хотя, когда он уходил, Ефремов требовал, чтобы мы не обращали внимания на вмешательство большого мхатовского начальства. Тот возвращался, и ужас возвращался с ним. Я, вслед за своей героиней, готова была себя закопать на сцене.
«Пять вечеров» наконец домучили и сыграли. На премьеру приехал Александр Володин из Ленинграда, где Георгий Товстоногов раньше «Современника» выпустил эту пьесу. После ночного прогона все поздравляли артистов со свойственными успешной молодости перегибами: «Вы гении, ребята! Вы гениальные артисты!»
«Пять вечеров». Тамара – Лилия Толмачева, Тимофеев – Евгений Евстигнеев
А до премьеры было обсуждение.
Все восторгались: «Это новое слово о любви… Как правдиво… романтично и без сладких слюней официального искусства». И в самом деле, у драматурга Володина, усадившего в старом ленинградском доме на маленькую тахту мужчину и женщину, про это как в жизни.
– Мужчине надо то носки покупать, то мясо, то четвертинку. Вот скажите, что такое любовь? – капризно спрашивает женщина.
– Неизвестно, – равнодушно отвечает мужчина.
– Любовь… это электрический ток.
– Очень может быть.
– Не может быть, а точно. У тебя когда отпуск кончается?
А Галина Волчек встала тогда и сказала:
– Все хорошо. Про любовь – согласна. Но вот работа Лили Толмачевой меня смущает. У автора написано, что она работает на фабрике резиновых изделий. Может, она там презервативы клеит. А глядя на Лилю, я не могу поверить, что она вообще на фабрике работает, пусть даже с презервативами… И вообще социальность пьесы, по-моему, совсем в другом. Этим людям сломали судьбу. Время такое было, и поэтому Тамара живет «на автомате»: ходит на свою фабрику, клеит там эту резину… Вся жизнь как сплошной конвейер.
Что удивительно, Ефремов совсем не обиделся на критику своей артистки и не рассматривал это как попытку подсидеть его.
Через два года, когда Волчек была беременна, она без дела болталась по театру. Именно тогда кандидаты на вылет из труппы «Современника» – Любшин, Заманский, Зиновьева – попросили ее: «Галя, посиди у нас на репетиции, посмотри свежим взглядом. Если мы в этот раз провалимся…» Ребята своим составом репетировали все те же «Пять вечеров». Беременная Волчек спокойно усидеть на стуле не смогла и… подготовила свою версию. Ее приняли не просто как работу по удачным актерским вводам, но как новый самостоятельный спектакль. Волчек в нем постаралась ответить на те вопросы, которые задавала на обсуждении ефремовских «Вечеров», с одной стороны, а с другой – в нем все смешалось: и лирика, и комедия, и быт, и страшное время. Варианты играли в очередь целый сезон. А когда в конце года Ефремов устроил очередную зачистку состава на профнепригодность, два состава смешались и играли то версию Ефремова, то Волчек. Впрочем, публику мало интересовало, кому принадлежит авторство.
После удачной премьеры над Волчек шутили, что беременна она режиссерством. А через полтора года она выпустила спектакль, определивший весь ее дальнейший путь и ставший сенсацией в театральной Москве 60-х годов. Но тогда она думала только об одном – чтобы нормально родился ребенок, и желательно – мальчик. Имя она ему уже выбрала и попросила подруг покупать все для новорожденного только голубого или синего цвета.
1959
