Башня. Книга первая

Лысый, узнавая привычные черты лица Татьяны – длинное, лошадиное лицо, маленькие глазки, огромные губы, которым позавидовал бы и негр, носище, который иначе, как рубильником и язык не поворачивается назвать, грубую, пористую кожу: всё, знакомое до оскомины – не узнавал ничего. Уродство каждой, из давно привычных и любимых, черты лица Татьяны словно сгладилось, уменьшилось, пусть на какой-то буквально микрон, но общее впечатление от её лица стало совершенно другим. Кроме того, Татьяна, и так никогда особым весом не отличавшаяся, ещё исхудала, но как-то по-особенному, непривычно и это исхудание облагородило её: и черты лица, и руки, и весь облик…

Сергей вдруг осознал, что его чувство к Татьяне внезапно вспыхнуло с новой силой: то ли жалость оказалась тем топливом, от которого неугасимый костёр разгорелся ещё ярче, то ли он по-новому полюбил новую Татьяну… Которую ему, возможно, действительно придётся заново узнавать, привыкать к её новым привычкам, новому образу жизни, странным, таинственным делам, которые вдруг появились и которые сразу же стали для неё настолько важны, что всё прежнее, казавшееся в ней естественным и навеки незыблемым, внезапно обратилось какой-то неизвестной стороной: или настолько изменилось, или он действительно многого в ней не замечал…

Подумал так и сам удивился: как же смог бы он, так сильно любя её, досконально зная в ней, казалось, каждый атом, чего бы то ни было – не заметить?! А, значит: это новое в Татьяне – действительно новое. Но ведь и новое должно было иметь прежде в ней какую-то почву, на которой теперь произросло, а он, Лысый, этого предрасположения к таинственному и странному ни разу никогда в Татьяне не замечал.

То есть, если быть честным, приходится сделать вывод, что он, при всём своем старании всегда и везде быть и оставаться настоящим мужчиной, оказался, на поверку, обычным мужиком. И – обычным приверженцем, носителем мужского шовинизма и столь же обычным эгоистом, который в себе видит и непостижимые взлёты духа, и падения этого духа в самые глубочайшие бездны, в других же – читай, в женщинах – не способен заметить даже самых явных проявлений духовного или интеллектуального роста или, так же, падения. И при этом имеет наглость громогласно объявлять всему миру! о своей вселенской любви, причём, увы, безответной, что и даёт ему право носить венец мученика… Да грош цена такой любви – и тебе! – если ты о самом дорогом, самом значимом для тебя человеке не знаешь, на самом деле, ничего! Так что, кажется, Татьяна была права, не поверив его чувству и отказавшись перевести их дружески-любовные отношения в куда более серьёзные – семейные?

– Ну что, Сергей, я могу на тебя рассчитывать? – Татьяна подняла на Лысого взгляд и он снова поразился тому, насколько у неё изменились глаза – включая, кажется, даже и цвет, придав абсолютно другое выражение лицу! Нельзя было сказать, чтобы очень увеличился – на довольно сильно похудевшем лице – размер глаз, но они явно стали больше от того внутреннего света, который теперь жил в Татьяне и лучился, казалось, из всего её существа, и даже цвет зрачков, прежде банально-карий, стал теперь другим – неописуемым, необъяснимым, невозможным: шоколад, просвеченный солнцем…

Лысый, с самого первого мгновения первого дня знакомства, так ни разу и ни в чём Татьяне не сумевший отказать, совершенно автоматически кивнул и столь же привычно пробормотал:

– Само собой… – и только тут спохватился, вспомнив, что ведь собирался же сначала всё дотошно выспросить у неё, вплоть до мельчайших деталей, дойдя, если потребуется, даже до попытки шантажа – то есть не давать точного ответа насчёт предлагаемого ему путешествия – если Татьяна будет запираться и не захочет рассказывать обо всех деталях знакомства и той таинственной власти, какую приобрели над ней её новые друзья.

– Спасибо, Серёжа! Я так на тебя надеялась! – опять лишив Лысого дара речи: Татьяна, всё и всегда от него принимавшая, как должное, само собой разумеющееся, соизволявшая, максимально, головой кивнуть в знак высокого благорасположения – благодарит! Более того, фактически открыто сознаётся, что всегда ценила – и сегодня оценила! – внимание, понимание и заботу о себе и что далеко не такая она твердо-каменная и бездушная амазонка-феминистка, какой всегда и всем казалась… Так что, вполне возможно, она и всегда была совершенно другим человеком, чем все её стандартно воспринимали, но если всем остальным такое непонимание настоящей сути Татьяны можно было простить, то Лысому, самоуверенно полагавшему, что видит Татьяну не просто насквозь, а прозревает всю её буквально на километры во всех направлениях – стыд и позор!

Тем более, что он-то её – любил! Или только считал, что любил? Может быть, это – и не любовь вовсе, а синтез очарованности её магическим обаянием, умом, талантливостью, красноречием и прочим и прочим?.. Ибо что есть любовь, как не двуединая жажда: одаривать – всем, что только существует в мире прекрасного: от цветов и комплиментов до собственного сердца – того единственного человека, которого лучше даже Господь – больше не создаст! И надежда – обрести встречное чувство, взаимное стремление к тебе, постоянное желание и готовность быть с тобой, разделить с тобой – всё…

Но, чтобы дары твои были к месту, в масть – человека этого, самого прекрасного и совершенного, необходимо и знать, и понимать – идеально! А разве Лысый Татьяну – знал? Если – знал, то почему сегодня совершенно не понимает, что откуда в ней взялось: стоило им три месяца не видеться, как он обнаружил абсолютно другого человека. Правда, безумно на прежнюю Татьяну похожего, но настолько разительно отличающегося, что остаётся лишь разинуть рот в полном изумлении. И сверхсрочно покупать полный набор всякой оптики… А если – не знал, то и, соответственно, – не понимал. А, значит, все его дары могли быть и не к месту, и не в масть. Так что Татьяна ничего другого, кроме, как кивать в знак отмечения – да, вижу – и не могла: что, скажите на милость, человек может делать с мышами, которых с упорством маньяка старательно таскает в дом кот-охотник?.. И невдомёк гордому собой коту, считающему себя очень великодушным и благородным, что дар его – напрасен…

Надо ли говорить, что Татьяна с Лысым выехали в Тверь, не прошло и трёх дней? Татьяна, озабоченно кивая на дорожные лихорадочные сборы перед действительно дальней дорогой, так пока ничего Лысому и не объяснила, но ведь, хмыкал про себя Лысый, куда же денешься с подводной лодки, даже тонущей, на глубине? Это будущее отсутствие всякой, для Татьяны, возможности промолчать было ещё одним, именно тем, действительно веским, мотивом, впрочем, как и отсутствие, на самом деле, выбора и у него, который помог ему окончательно определиться в ситуации, поэтому Лысый вдруг решился и быстро собрался.

Сначала Лысый, больше всего доверявший своими руками проверенной технике, предлагал ехать в Тверь на его верном «Волгаре» – что бы про эту машину не говорили, как бы её не обзывали в народе, но в хороших руках и она служит верой и правдой. Надо только – рукам этим – быть умелыми и заботливыми. Потому что, если даже к бездушной железяке подойдёшь с лаской и вниманием, то и она будет отвечать взаимностью.

Машина у Лысого, надо отдать ей должное, ни разу неожиданно всерьёз не сломалась даже в городской черте, а уж за городом вела себя, как стоик: скрипами и ахами предупреждала, что что-то в ней – на грани. Конечно, ухо сидящего за рулём должно быть тоже не только чутким, но и умеющим различать просто скрипы от скрипов предупреждающих. Но Лысый ухо имел именно чуткое и различающее, так что машина всегда могла быть уверена: её предупреждения втуне не пропадут. И если даже, пару раз, она всё-таки не дотягивала до пункта назначения, то, буквально, лишь несколько сот метров от ближайшего человеческого жилья.

Но Татьяна от предложения ехать в Тверь на машине отказалась. Во-первых, самолётом – куда быстрее, а ни время, ни дела – настолько не терпят, что просто-таки криком кричат; во-вторых, такую дальнюю дорогу машина, без основательной подготовки, преодолеет с трудом, наверняка без поломок не обойдётся, а время, опять же, не терпит, да и, в-третьих, у них всё равно там будет другой, значительно более быстрый и уместный транспорт.

– Вертолёт нам, что ли, выдадут в личное пользование? – хмыкнул недоверчиво Лысый.

– Гораздо лучше вертолёта, – спокойно ответила Татьяна, словно никак не среагировав на сарказм Сергеева замечания.

Едва ступив на землю Внуковского аэродрома, Татьяна тут же весьма шустро потащила Лысого ловить такси до московских трёх вокзалов, благо вещей у них с собой было – только по сумке, причём, естественно, обе их тащил Лысый. Татьяна ринулась к выстроившимся в ряд автомобилям и Лысый снова поразился: не так уж часто Татьяна бывает в Москве, чтобы даже взглядом не окинуть ломящиеся от всевозможных товаров, красочные прилавки. При всей своей феминистски-амазонской жёсткости Татьяна никогда прежде не отказывала себе в чисто женских удовольствиях – прикупить новую тряпку или набор косметики. Но её действительно словно подменили. Иной самый крутой делаварь очень позавидовал бы её целеустремлённости: никакие соблазны не были в состоянии отвлечь Татьяну или сбить чёткую направленность и скорость её движения.

Молниеносно, в шесть секунд, ангажировав какого-то левака, сбив, в те же шесть секунд, дико им заломленную выше небес цену – да как же не «обуть» провинциалов! – Татьяна спокойно уселась впереди и, смиренно дождавшись, когда машина тронется, тихим голосом предупредила водителя:

– Не вздумайте только везти нас на три вокзала – через Тёплый Стан или Люберцы…

Водитель понимающе кивнул: выглядят-то, кажутся лопушистыми провинциалами, но, ходят слухи, именно настоящие миллионеры разгуливают в жутко ношенных пиджаках, которые просто в крик на помойку просятся. Так что нынче, кажется, древняя поговорка о встречании по одёжке начинает, наконец, терять свою всегдашнюю актуальность. Зато по уму провожать, естественно, не перестанут никогда: его – не скроешь, как ни пытайся. Равно, как и глупость.

Ни на вокзале, в суматохе приобретения билета и поиска нужной платформы, ни даже усевшись в электричке Татьяна тоже не стала рассказывать Лысому, куда, и зачем, и к кому они несутся в такой рьяной неостановимой спешке, хотя, нарываясь, Лысый то и дело старательно наводил разговор на эту, самую интересную тему.

– Послушай, человек, к которому мы так торопимся, хотя бы знает о нашем приезде? – спрашивал Лысый.

– Да.

– Настолько точно знает, что даже встретит нас?

– Нет, встречать нас не будут. Сами доедем: адрес есть.

– Что же так негостеприимно-то? Мы ж не по собственной прихоти припёрлись в такую даль, не сломался бы и встретить!

– Он слишком занят, а мы не маленькие, чтобы без провожатого не найти нужного дома. А если ты насчёт этикета, то дело – прежде всего. Он, тот человек, к которому мы едем, занят-то именно тем, чтобы поездка наша не оказалась напрасной тратой времени.

– То есть? – Лысый чувствовал, что, пожалуй, за несколько ближайших дней исчерпает выделенный ему на жизнь запас удивления, шока, изумления, остолбенения, потрясения и так далее и тому подобное: за все предшествующие этим дням сорок два года жизни Лысому ещё ни разу не выпадало столько поводов, тем более – подряд! – эти свои возможности использовать, да ещё, каждый раз, на максимально полную мощность.

– Это значит, что человек этот работает в том же направлении, над тем же делом, из-за которого нам с тобой пришлось пуститься в путь, но он уже сильно устал и ему самому нужна срочная помощь. Если же он потеряет контроль над ситуацией или просто-напросто упадёт от изнеможения (только представь себе атланта, упавшего под тяжестью балкона, или, лучше – крыши), то делу нашему – швах! Если его и можно будет воскресить, в чём я очень сомневаюсь, то придётся сначала анализировать, стоит ли тратить бездну сил и времени на это воскрешение. Потому что и других дел, требующих крайне активного и мощного вмешательства – огромное количество…

Что, спрашивается, Лысый должен был понять из этой её страстной речи? Что причина их поездки – крайне важна? Это и так было понятно любому, обладающему хотя бы одной действующей извилиной и хотя бы день знавшему Татьяну: чтобы Татьяна просто так, без мирового масштаба значимой причины, встала с дивана да ещё и потащилась бы, причём с сумасшедшей скоростью, чуть ли не на другой конец страны – повод должен быть самым серьёзным. Настолько, чтобы Татьяна до глубины души этой серьёзностью и важностью – прониклась. А она, явно, прониклась: ни единого бранно-яростного слова не услышал, как всегда, Лысый в адрес того, кто её поднял с разлюбимого дивана, да не просто поднял, а так умело, что она послушной монашенкой делает, что велели, да ещё выкладывает для лучшего исполнения весь свой наличный ресурс ума, души и духа…

И можно ни капли не сомневаться, что Лысый будет, для наиблагополучнейшего решения вопроса, умело припахан в самых лучших традициях – по полной программе!

Дом Алексея, – таково, как выяснилось позже, было имя того, к кому они оба так стремились, а фамилии его, кажется, не знала и Татьяна, – они действительно нашли так легко, словно бывали в Твери раз двести и знали город чуть ли не наизусть. Или словно их кто-то невидимый – вёл. По крайней мере, Татьяна, ни у одного местного жителя ничего не спрашивая, сразу же села на определённый номер троллейбуса и сошла на какой-то остановке так уверенно и спокойно, словно это было для неё самым привычным делом. Столь же «привычно» с остановки она направилась налево, прошла метров двести и нырнула под какую-то арку. Пройдя в несколько шагов дворик, Татьяна направилась к маленькому, в три окошка, двухэтажному домику и сильным рывком (откуда, как она могла узнать, что пружина в двери окажется тугой? – опять страшно поразился Лысый) открыла входную дверь. И так же уверенно, совершенно для Лысого необъяснимо, почему, постучалась именно в одну из квартир, в правую, хотя на притолоке торчала огромная пуговица звонка. Открыли им немедленно.

– Входите! – обрадованно произнёс тихий молодой голос, обладателя которого Лысый разглядел, только оказавшись в небольшой светлой комнате.

Почти ровесник Лысому, не очень высокий, худощавый, очень молодо смотревшийся человек, с тонкими светло-русыми волосами, казавшийся братом Татьяне: их объединяло, делало похожими какое-то внутреннее, духовное единство, хотя Лысый почему-то был почти уверен, что видятся они впервые.

Оказавшись в доме Алексея, Татьяна словно очнулась, ибо стала оглядываться с тем несколько удивлённым видом, с каким в новом, незнакомом месте осматриваются все. Сие Лысому казалось тем более странным, если вспомнить, с какой уверенностью Татьяна добиралась сюда: прямо после того, как переступила собственный порог, закрыла дверь своего дома – она словно совершенно точно знала абсолютно весь маршрут – до только что переступленного чужого порога включительно!

Зато, этот чужой порог переступив, она словно вдруг освободилась от какого-то наваждения. «Сейчас Татьяна спросит у меня, где это мы находимся и что мы здесь делаем? – мрачно подумал Лысый. – И кто – этот хмырь. Но на последний вопрос она пусть ищет ответа у кого-нибудь другого. Мне самому бы кто на все эти, да и не только эти, а и многие другие вопросы – ответил…»

– Я отвечу, – вдруг произнёс Алексей, – на все ваши вопросы отвечу, но – чуть попозже. А вы пока располагайтесь, немного отдохните… Желающие могут умыться. Потом чайку попьём и поговорим. Сейчас я что-нибудь соображу на стол.

«Мысли он, что ли, читает?» – осознав, что вслух-то он не произнёс ни слова, опять изумился Лысый.

– Читаю, – ответил с кухни Алексей, – вынужден сознаться. Но вы всё же не думайте, не бойтесь, что я полную ревизию вашего мозга самовольно произведу: прав таких у меня нет. Да и не хотелось бы мне их иметь! А на мысленно произнесённые вопросы по теме я отвечать, вынужден признаться, просто-таки обязан. Особенно – вам. Поскольку вы, так сказать, доброволец.

Лысый потихоньку начал звереть. Ладно уж, Татьяна молчит, как в рот воды набравши, но этого-то хлюпика Лысый вынудит выложить всё, как есть. Или тайны эти сейчас же закончатся, или Лысый никогда больше не пойдет в горы!

– Это вы напрасно! – показываясь в дверях с какими-то блюдцами, сказал Алексей. – Тайна, конечно, есть, но вы, Сергей, узнаете её сейчас. («Откуда, интересно, он знает моё имя? Татьяна сказала!» – тут же сообразил Лысый). Дело в том, что объяснить всё это сложно, особенно столь приземлённому человеку, как вы. Я ведь немного знаю вашу жизнь и потому позволяю себе так вас определить.

(«Это я-то – приземлённый?!» – с резко отвисшей челюстью подумал Лысый, всегда пребывавший в святой уверенности, что именно он и является последним романтиком Вселенной! А потому – вёл соответствующий образ жизни и строго соблюдал определённые нормы поведения).

– Поэтому Татьяна, – продолжил Алексей, – и попросила меня выполнить эту миссию. Чай скоро будет.

«Чай – это просто прекрасно! Ещё бы к чаю чего-нибудь, да посущественней!» – тоскливо помечтал Лысый, евший последний раз ещё в самолёте, после чего ими уже было пропущено минимум два приёма еды. Даже в электричке Татьяна есть не стала, а Лысому, довольно крупному по габаритам мужчине, было невмоготу – одному: не того он был воспитания человек, чтобы жрать в одиночку. Но тут же спохватился, поняв, что и эта мысль тайной для Алексея не осталась.

Так что Лысый нашел себе занятие: полез за гостинцами, включая и съедобные, которые, хотя и в спешке сборов, но были им запасены и заботливо уложены. Причём, копаясь в вещах, он старался ни о чём не думать, тем более, что ничего, кроме мата, слепить не получилось бы: а что ещё прикажете говорить человеку, совершенно не владеющему ситуацией и зависящему в этой ситуации от каких-то неизвестных хлюпиков, которые неизвестно как себя ещё покажут. И пусть Татьяна явно хорошо к Алексею этому относится, но ведь Лысый-то знавал мнократно повторявшиеся случаи, когда она не просто хорошо, а до явной страстной влюблённости прекрасно относилась к таким пройдохам и мерзавцам, которых приличные люди к себе не подпускают ближе, чем на пушечный выстрел! Причём выстрел этот должен быть – из самой дальнобойной пушки! Вы спросите, а как же те невинные люди, которые находятся в точке попадания? Разве их мерзавцы милуют? А они пусть тоже мерзавца гонят! И если все непрерывно будут мерзавцев – гнать, быть мерзавцем станет просто невыгодно, и мерзостность отомрёт, как атавизм…

Стол потихоньку наполнился разными разностями, следом Алексей внёс бурлящий чайник и они сели поесть с дороги. Алексей, очевидно, не завтракал, дожидаясь их, а потому сел за стол вместе с ними и ел весьма активно. Но при этом успевал и разговаривать: сначала, естественно, расспросил их, как они доехали, потом удостоверился у Татьяны, рассказала ли она что-нибудь своему другу, а если – да, то что именно, а поскольку Татьяна в ответ отрицательно покивала головой, он пристально взглянул на Лысого и, очевидно, задумался, с какими же словами приступить к объяснению.

Ситуация, очевидно, была исключительно сложная, сведения были, видимо, строго секретные и какую минимально необходимую дозу информации предстояло открыть, решить было также чрезвычайно сложно. Но вот Алексей отложил вилку, прихлебнул чаю и собравшись с духом, начал:

– Дело, Сергей, в том, что ты поначалу будешь отвергать почти все мои слова: такими они покажутся тебе странными и невероятными, что твоим первым душевным движением, первой реакцией будет – отправить меня в психушку. Но хотя все мы долго и упорно воспитываемы были в духе строгого материализма, каждый из нас, живущих в этой стране, я имею в виду, всё-таки постоянно натыкается на факты, определить которые можно только как непознанное, мистическое, необъяснимое. Те же, например, летающие тарелки. В которые ты, конечно же, не веришь, а считаешь привычно все гипотезы, теории не только об их наличии, происхождении, о самом их существовании, но и рассказы о встречах с ними землян – исключительно бредом сумасшедших или пьяных, оказавшихся достаточно сообразительными при выдумывании уважительных причин собственного отсутствия на работе или дома. Ведь именно так ты и думал всегда в отношении подобных вещей, не правда ли?

Лысый автоматически кивнул, ибо он, как всякий человек, имеющий дело с техникой, хорошо представлял себе её максимальные возможности и был уверен, что возможно и реально только то, что можно пощупать руками. О, нет, он не отвергал, допустим, атома (которого руками – не потрогаешь, в строгом смысле этого слова, по причине его микроскопичности) или же различных физических процессов, но ведь множество атомов, соединённых в одно целое, потрогать очень даже можно, физические же (невидимые) процессы дают вполне материальный результат… Так что Лысый вовсе не считал реальным только видимое. Но ко всякой мистике относился с интуитивным подозрением: столько шарлатанов подвизается в этой области в роли выкачивателя денег у тупоумных идиотов, что оказаться в числе этих идиотов Лысому никак не улыбалось. Но, с другой стороны, различные книги на эту тему, написанные умными людьми и основательно аргументированные доступными проверке фактами, он читал с удовольствием. Книги, авторы которых его, читателя, уважали, он любил.

Конечно, литературой эзотерической, и – религиозной, он интересовался – но ровно настолько, насколько такого рода литература самостоятельно приплывала. Но если уж приплывала, он её не пропускал: просто потому, что очень любил читать, а потому – читал быстро и постоянно оглядывался в поисках чего-нибудь ещё им не читанного. Хотя многие книги такого рода казались ему, для так называемой завлекаловки, наполненными не совсем, мягко говоря, достоверными данными, кое-какие познания в этой тематике он всё же приобрёл. Так что отвергать без разбору абсолютно всё из того, о чём Алексей только что сказал ему и что должен был рассказать ещё о весьма странном и таинственном поручении Татьяны, Лысый не собирался. Тем более, что Татьяна, да и сам он внезапно оказался вовлечённым в это странное по самую макушку.

– Так вот, Сергей, обладая кое-какими познаниями в эзотерике, в частности – в религии, ты должен понимать, что дыма без огня – не бывает. Если, например, сотни лет люди говорили о драконах, то в наше время, при раскопках, подтвердилось, что пресловутые драконы, пусть и очень давно, были реальностью. То же можно сказать и почти обо всех легендах и мифах, сказках и апокрифических писаниях. Если официальные власти, то бишь – наука, из ретроградного страха перед новым, отказываются признавать факт одарённости некоторых людей редкими парапсихическими способностями, то ведь будет глупо и нам отвергать такую возможность из чистого соглашательства. Или – из трусости, от лени ума: отвергнешь и нет для тебя этого знания, потому что освоение его потребует чрезвычайных мозговых усилий.

Но если презреть собственную лень и трусость, если немного потрудить свои извилины, придётся, после всестороннего анализа, придти к выводу, что будет действительно разумным признать некоторые, пусть странные и новые, факты, как реально существующие. Скажи, тебе встречались популярно-научные статьи о том, что Христос – исторически реальное лицо? Лысый кивнул: он читал пару-тройку подобных статей. Конечно, во тьму веков не сходишь проверить достоверность фактов, но не могли в те далёкие времена жить одни лжецы и тупицы!

– А читал ли ты или слышал ли где-нибудь что-либо о Великих Посвящённых? И знаешь ли ты, Сергей, что значит это посвящение, кто эти посвящённые и во что и кем они посвящены? Сразу скажу, что речь мы ведём не о масонах – любого из орденов! – хотя все трое оставались за столом, им стало не до еды.

– Я так и понял. – Лысый совершенно отчётливо понимал, что разговор – крайне серьёзный, что ему, вероятно, предстоит узнать что-то такое, о чём знают считанные, редкие представители земного человечества, такое, чего ни в каких книгах не вычитаешь и ни в какой курилке не узнаешь, но почему-то одновременно ему казалось, что над ним жестоко издеваются, задавая ему такие детские, чтобы не сказать хуже, вопросы. – Я понимаю, о каких именно посвящённых ты говоришь, но при чём тут они? Какое отношение это имеет к нам?

– Сейчас ты все поймёшь. Но давай сначала выясним ещё кое-что о твоих знаниях, ибо в зависимости от этого мне нужно будет иначе, другими терминами, объяснять тебе то, что ты так сильно хочешь узнать.

Так вот, скажи, знаешь ли ты хотя бы приблизительно, как выбирают, где, кто и как долго и каким именно наукам обучают принятых в школу людей, чтобы люди эти могли быть посвящены?

– Я полагаю, что это происходит в каких-то тайных школах в монастырях Индии или на Тибете.

– Ты прав, Сергей, да не совсем. Школы эти имеют филиалы везде и, в том числе – в России. Причём я должен заметить, что и учителя в этой школе, в отличие от учителей из школы обычной – ведь и школа эта необычная – представлены не только людьми…