Алленберг

Глава 3

Мчусь по трассе в направлении Калининграда. Широкая шоссейная полоса добротно отремонтированной трассы позволяет моему старенькому БМВ разогнаться до ста тридцати. Мимо меня мелькают деревья, иногда старые покосившиеся домики, в основном ещё немецкой постройки. В голове так же одна за другой проносятся мысли.

Вспоминаю истории, которые мой дедушка рассказывал о войне, о нацистах, и по телу пробегает дрожь.

А что, если старик из Алленберга неправ? А что, если Кенигсберг всё ещё был жив, также как был жив Велау и другие прусские города? Они были живы вот в этих старых зданиях из красного кирпича, в этих кирхах, амбарах и обветшалых домах, даже в реках и озёрах, что были выкопаны ими – людьми другой нации. Нации, что взяла на себя право Бога, право решать, кто будет жить, а кто жить не должен. Для этого судилища было построено множество концлагерей – машин для убийств тысяч людей… Людей, лишних для избранной расы.

Нет-нет, нельзя так всех под одну гребёнку. Всегда и во все времена были люди среди мрази и мрази среди людей. Ведь не все немцы были фашистами, не все хотели человеческой мясорубки.

Я тихо плакала.

Это было… Было очень давно… Почему же я думаю об этом сейчас? Почему старая полуразрушенная психушка заставила меня задуматься об этом?

Глава 4

Темно. Местами безлюдную улицу освещал тусклый свет уличных фонарей. В ночной тиши сонного города были слышны только постукивания каблучков изящных женских туфелек жёлтого цвета, сшитых по последней европейской моде.

Их обладательница, совсем ещё молодая женщина, спешила в сторону Гроссе Крангассе2. Её стройная фигурка в светящемся голубом платье была заметна даже в темноте. Копна вьющихся каштановых волос развевалась на ветру, на лице читалось полное отчаяние, даже боль.

– Стойте! – остановил её строгий мужской голос.

Женщина тут же замерла и с ужасом уставилась на незнакомца.

– У меня всего двадцать марок, пожалуйста, возьмите их, – дрожащим голосом произнесла она.

– На кой чёрт мне сдались ваши деньги, вы за кого меня держите? – спросил мужчина, приближаясь к ней.

– У меня есть ещё серьги, они с бриллиантами, возьмите их.

Незнакомец вплотную подошёл к ней. Высокий мужчина в длинном сером пальто и шляпе с полями не вызывал у девушки доверия.

– Что вам нужно? – решительно спросила она и отошла на шаг назад.

– Это вы здесь что забыли? – с усмешкой спросил он. – Почему вы бродите здесь одна в такое время, да ещё и в таком виде.

Мужчина осмотрел её. Остановив свой взгляд на обуви, он улыбнулся.

– Сейчас вы неплохая добыча для всяких отбросов или для солдат СС. Впрочем, это одно и то же.

Он замолчал, девушка тоже молчала, не находясь, что ответить.

– Вы только не подумайте, – продолжил незнакомец, – что я спасаю по ночам хорошеньких фройляйн в жёлтых туфлях, но что-то же привело меня сюда, что-то заставило заметить в темноте ваши туфельки отвратительного цвета.

Он улыбнулся. Девушка всё так же серьёзно смотрела на него.

– И что же это, по-вашему?

– Кто знает, но раз уж я вас встретил, то одной вам идти не придётся, я провожу. Куда вы направляетесь?

– У вас своих дел не имеется? – спросила она с враждебностью.

– Какие уж там дела у человека в два часа ночи, который мучается бессонницей с тридцать третьего года.

Его открытая, приветливая улыбка понемногу успокоила её. Не вор, не насильник, не солдат СС, просто прохожий, желающий помочь. Сейчас это редкий вид горожан, потому как нынче каждый печётся больше за свою шкуру.

– Так куда вы направляетесь? – повторил он свой вопрос.

– Никуда, у меня тоже бессонница, от которой хочется утопиться.

– Скажете тоже. В наше время утопиться – это даже скучно.

– Пожалуй, вы правы, – улыбнулась она. – Меня зовут Ирма.

– Михаэль Хольц, – ответил незнакомец.

– Ваше имя… оно мне кажется знакомым, только где именно я слышала его… Не помню.

– Возможно, слышали, в определённых кругах я человек известный, – сказал он и деловито улыбнулся. – Лучше расскажите мне, Ирма, куда именно вы идёте, чтобы мы могли продолжить путь, потому как стоять здесь довольно прохладно.

Ирма ничего ему не ответила. Она сделала несколько решительных шагов в сторону реки, потом остановилась, закрыла лицо руками и горько заплакала.

– Что случилось, Ирма? У вас кто-то умер? – спросил он.

– Это я, это я умерла! Не могу так больше, не могу… – рыдала она.

– Так вы что, действительно шли к реке, чтобы?..

Она молчала, продолжая плакать. Её маленькая головка вздрагивала от тихих рыданий, руки слегка дрожали, из-под плотно прижатых к лицу ладоней текли слёзы.

– Ирма, – сказал Михаэль, нарушив молчание, – поверьте, даже не зная вышей ситуации, я очень хорошо вас понимаю. Профессия у меня такая – понимать душевные волнения. Ваш недуг лечится отдыхом, покоем, ваннами с солью и хорошими эмоциями. А сейчас я прошу вас успокоиться, и мы вместе пойдём в сторону вашего дома.

– С чего вы вообще решили, что я с вами куда-то пойду? – спросила она, всё ещё всхлипывая, но уже затихая.

– У вас нет другого выбора, Ирма. Хотите идти к Прегелю – значит, к Прегелю, в любом случае я пойду с вами. Знаете ли, сегодня ночью у меня нет других забот, кроме одной: спасти от глупости одну фройляйн в жёлтых туфельках.

Ирма опустила руки. На Михаэля сейчас смотрели большие удивлённые глаза с застывшими в них слезинками.

– Вы даже понятия не имеете, что происходит в моей жизни. Я его ненавижу за лицемерие и ложь, за преклонение перед нацистами, за то, что не даёт мне жить своей жизнью.

– Ирма, в жизни каждого человека всегда что-то происходит. Вы ещё очень молоды и категоричны. Поверьте, принятое вами решение не является верным.

– Вам откуда знать об этом?

– Исключительно из своего опыта, – улыбаясь, сказал Михаэль. – К тому же я врач-психиатр, и чего только не довелось мне в жизни увидеть! А то, что происходит сейчас в мире, – это сплошь сумасшествие. Боюсь, моя клиника не справится с таким объёмом пациентов.

– Почему вы мне помогаете? Почему вам не наплевать, как всем?

– Потому что я не как все. К тому же ваши жёлтые туфли… Возможно, именно они причина моего ночного альтруизма.

– Сдались вам мои туфли, не дают они вам покоя.

Они рассмеялись. На лице девушки не осталось и следа былой тоски и грусти.

С этой ночи Ирма Рейнер появилась в моей жизни.

Глава 5

Мы сидели с Аркадием Михайловичем в маленькой, уютной кухне и пили чай из изящных фарфоровых чашек, тех самых, которые достают по особому случаю. По всей видимости, этим особым случаем для него была я. Блюдо с круглым сухим печеньем, небольшая тарелка с малиновым вареньем – вот и всё угощение.

После двухчасового спектакля я привезла старика домой, и он любезно пригласил меня выпить чаю. Было уже около девяти вечера, но я всё же согласилась, в надежде, что старик раскроет свои секреты. Моё журналистское любопытство очень уж хотело узнать, что заставляет его приходить в бывшую психиатрическую лечебницу каждый день, какая тайна скрывается за этим.

Несмотря на свой преклонный возраст и позднее время, старик был достаточно бодр и явно расположен к беседе, этот момент я никак не могла упустить.

– Эта Ирма, кто она? – спросила я, дослушав его рассказ.

– Ирма Рейнер, – сказал старик, расплываясь в улыбке, – это была самая красивая и самая строптивая девушка в Кёнигсберге. Её туфли кислотно-жёлтого цвета раздражали её отца, для этого она и их носила постоянно. Я же их обожал, а точнее сказать, я её обожал. За её бунтарство и упрямство, за бесстрашие и прямоту. Она была как огненное пламя – пылающей, горящей, живой. Я не знал никого хоть немного похожего на неё.

Дед замолчал, углубившись в свои воспоминания. Радостная улыбка стала понемногу сходить с его лица, уступая место грусти.

– Кем был Михаэль? – поинтересовалась я, не позволяя ему вновь впасть в уныние.

– Михаэль – это мой отец. Он же и рассказал мне эту историю.

Я с изумлением уставилась на старика.

– Так значит, вы не Гаврилов? Ничего не понимаю.

– Сейчас я Гаврилов. Фамилия моего отца Хольц, и я носил её до лета 1940 года, пока не попал в концлагерь Хохенбрух3. Там неважно, какую ты раньше носил фамилию.

– Получается, вы отсюда? Из Восточной Пруссии?

– Я родился в Кёнигсберге. Мой отец – Михаэль Хольц, а мама – Анна Гаврилова, уроженка Тамбовской губернии. Они познакомились, когда мама приезжала слушать курс по медицине в Кёнигсбергском университете. Назад она уже не вернулась. Они поженились с отцом через месяц после знакомства, невероятная была любовь. Через год родился я – Эрик Хольц. После прихода советских солдат и победы над фашистами я соврал, что русский. По-русски говорил очень хорошо, мама научила.

– Но зачем вы это сделали?

– Тогда я не знал, как поступить. Измученный и полуживой после пяти лет концлагеря, я думал, что русские не оставят живым ни одного немца, а мне хотелось выжить, несмотря ни на что.

– Но ведь наши не убивали всех подряд, – сказала я.

– Да, но откуда мне об этом было знать? Я хотел только одного – вернуться в Алленберг.

– Вы были там до войны? – расспрашивала я.

– Мой отец был главным доктором в Алленберге, и я часто у него бывал.

– А Ирма, что было с ней?

Старик улыбнулся моему любопытству, которое, по всей видимости, было ему приятно. Думаю, он очень давно хотел рассказать кому-то свою историю, но никак не попадалась на его пути такая особа, как я. Сейчас же он был настроен на долгую беседу.

– Я тебе расскажу, – сказал он, отхлебнув чая из своей праздничной чашки, – но всё по порядку.

Глава 6

Свежий аромат молодой зелени, перемешанный с запахом цветущих яблонь, проникал в кабинет отца через открытое окно. Я стоял около него и не мог надышаться. Что ни говори, а воздух тут особенный, это действительно райское место. Имелись здесь и свои местные ангелы вперемешку с демонами – пациенты Алленберга.

Кого здесь только не было: от одиноких бродяг до состоятельных и солидных дам, от уличных музыкантов до знаменитых артистов театра, от совсем ещё маленьких детей до стариков.

Для всех были соответствующие условия пребывания, причём такие, что люди, находящиеся фактически в заточении, чувствовали себя хорошо и комфортно.

Алленберг – клиника для душевнобольных, но клиника высшего образца, где учтены все необходимые условия содержания и пребывания тут людей. Ключевое слово «людей», даже если эти люди безудержно горланят о своём родстве с Тутанхамоном, размазывая при этом фекалии по стене.

Все летние каникулы я проводил с отцом в больнице. Здесь я мог попрактиковаться в деле, которое однажды выбрал, а если быть честным, отец выбрал его за меня.

– Эрик, психи никогда не переведутся, а значит, и работы у нас не убавится, – сказал он мне, когда я был на распутье.

В это время мамы уже не было. Она умерла, когда мне исполнилось четырнадцать, и мы остались вдвоём с отцом.

Мне всегда нравилась медицина, видимо, это наследственное. Особенно привлекала хирургия, кардиология. Психиатрию я даже не рассматривал, но отец хотел, чтобы я был рядом с ним. К тому же Алленберг был, по его мнению, лучшим местом, какое можно только представить.

Я был очень далёк от этого. Регулярное общение с душевнобольными вызывало у меня некоторое отвращение. Порой я поражался, как мой отец, выдающийся и умнейший человек, мог возиться с ними как с малыми детьми. Несмотря на его высокое положение, он любил сам проводить обходы, тщательно следил за порядком и особое внимание уделял обращению с пациентами. Никто из персонала не мог даже пальцем тронуть ни одного больного, даже буйного. Отец гордился, что благодаря ему в клинике всё изменилось.

Я очень любил бывать здесь, больше в качестве сына главного доктора, но никак не в качестве будущего врача. Мне нравилась потрясающая природа этих мест, тишина, что царила кругом, нравились и некоторые пациенты. Назвать их психами язык не поворачивался. Это были невероятно дружелюбные, умные и интересные люди, с которыми можно было беседовать часами на самые разнообразные темы.

Если честно, в современном мире по улицам гуляет гораздо больше сумасшедших, чем их было в стенах Алленберга. Здесь содержались люди, страдающие лунатизмом и депрессией. Были и те, кто скрывался от гестапо под «нужными» диагнозами. Отец знал это и, поскольку ненавидел нацистов, спокойно содержал прячущихся в качестве пациентов.

Ну и, конечно, были здесь абсолютно сумасшедшие, эпилептики, дети с синдромом Дауна. От многих из них родные с радостью отказались, отдавая на попечение в психушку. Таким образом, Алленберг стал своего рода пристанищем для тысячи не нужных обществу людей.

Я помню то майское утро, словно оно было вчера. Помню ароматы сада, шелест молодой листвы, пение птиц и стук по больничной плитке быстро приближающихся каблучков. Помню внезапно распахнувшуюся дверь кабинета и… её.

Она была в светло-зелёном платье, что так шло её фигуре, и в неизменно жёлтых туфлях. Короткие вьющиеся волосы растрепались на её маленькой головке, на щеках играл нежный румянец, а в глазах сверкал огонь. Тот самый огонь, что я так любил в ней.

Словно ураган ворвалась она тогда в кабинет моего отца. Словно ураган ворвалась она в тот день в мою жизнь.

– Михаэль, Михаэль! – громко произнесла она, но увидев меня у открытого окна, замерла на месте. – Вы кто?

– Эрик, – ответил я, растерявшись.

– Где Михаэль? Мне сказали, что это его рабочий кабинет.

– Так и есть. Он вышел, его позвали в третий корпус, – отчитался я перед ней, сам не понимая зачем. Её решительный тон не оставлял мне тогда другого выхода.

– Когда же он вернётся? – спросила она с тревогой в голосе. – Он мне очень нужен. Это вопрос жизни и…

Она осеклась, не успев договорить, увидев табличку с именем на моей груди.

– Вы брат Михаэля?

– Нет, я его сын.

– Как, неужели у Михаэля такой взрослый сын?

Её тревожный взгляд вдруг сделался любопытным. Она с интересом рассматривала меня, словно пыталась найти во мне сходство с отцом. А мы были с ним очень похожи: высокий рост, тёмно-русые волосы, коричневые глаза, немного смуглая кожа.

– Мне восемнадцать, – сказал я, сам не зная для чего, и тут же покраснел.

Она улыбнулась, я тоже.

– Ирма… Вы здесь зачем? – спросил отец, заходя в кабинет.

В одной руке он держал объёмную пачку историй болезни, а в другой свои очки.

– Михаэль! – воскликнула она. – Вы мне очень нужны. Это просто сумасшедший дом, что происходит!

– Вы правы, это самый настоящий сумасшедший дом, – сказал отец, усмехаясь.

Не понимая его сарказма, она продолжила свой рассказ:

– Мой отец, он хочет, чтобы меня поместили в психиатрическую клинику. Он говорит, что я сумасшедшая, потому что вступила в антинацистскую партию. Но ведь сумасшествие – это то, что сейчас происходит, и это должен кто-то остановить.

– Вы полагаете, что сможете это сделать?

Она ничего не ответила и, сердито глядя на отца, села на небольшой диван, стоящий в центре кабинета.

– Я уж было подумал, что отец хочет поместить вас в психушку из-за туфель, с которыми вы не расстаётесь, – сказал отец, улыбаясь.

Он смотрел на неё как на маленького ребёнка.

– Простите, что перебил вас, – извинился он, – продолжайте ваш рассказ.

– Что здесь рассказывать, вопрос уже решён. Для меня было счастьем узнать, что вы главный доктор в Алленберге. Вы непременно должны мне помочь.

– Что же вы хотите от меня, милая фройляйн?

– Вы должны дать врачебное заключение, что я абсолютно психически здоровый человек. Признать меня сумасшедшей – это верх его подлости.

– Ирма, милая Ирма… Я бы не стал с такой уверенностью говорить о вашем абсолютном психическом здоровье.

Она с непониманием смотрела на него. Мне было очень неловко присутствовать при этом разговоре. Всё произошло так стремительно, что я как стоял у окна, так и оставался там, стараясь не шевелиться и не привлекать к себе внимания.

– Постараюсь объяснить, – сказал отец, закуривая. – Вы живёте в самой что ни на есть нацистской стране, возглавляемой диктатором, не терпящим никакого инакомыслия и жестоко карающим за него. Однако это не мешает вам кричать направо и налево о вашем участии в антинацистской партии. Тут, знаете ли, возникают сомнения в вашем психическом здоровье, а также это говорит о полном отсутствии у вас инстинкта самосохранения. Сейчас выбор у вас невелик: либо вы сами приедете в Алленберг, либо приедут за вами, но это будут ребята из гестапо. Вы понимаете меня, Ирма?

– Нет, Михаэль, я откровенно не понимаю вас. Я же вижу, что вы ненавидите их так же, как и я, так почему же вы молчите? Почему вы отсиживаетесь здесь? Разве не понимаете, что рано или поздно за вами тоже придут?

– Понимаю, очень хорошо понимаю, но до этого момента я смогу помочь сотням своих пациентов. Если же я буду вещать во всеуслышание о своих политических взглядах, как вы мне предлагаете, то дорога в концлагерь мне обеспечена уже сегодня.

– Разве вы не видите, что вот-вот начнётся война и всё, за что вы так цепляетесь, в мгновение может превратиться в тлен? – в отчаянии произнесла она.

– Возможно, это и так, но здесь я на своём месте и постараюсь сделать всё зависящее от меня, чтобы этого не произошло. Мои возгласы уже ни к чему не приведут… Слишком поздно, война неизбежна, а здесь я могу помочь тем, кто во мне нуждается. А вы, Ирма, что вы можете сделать на своём месте действительно полезное для своей идеи?

Она молча смотрела на него с презрением, после чего произнесла:

– Вы трус.

После этого Ирма стремительно выбежала из кабинета отца.

Я рванул за ней, сам не зная зачем. Отец молча проводил меня непонимающим взглядом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Здесь и далее – описание больничного комплекса Алленберг из статьи Дарьи Бренчевской-Кулеша «Провинциальные лечебно-профилактические учреждения психически больных в Восточной Пруссии как забытое культурное наследие: на примере приюта в Алленберге (ныне Знаменск, Российская Федерация)» (перевод Руслана Мирзоева)

2

Ныне набережная напротив Музея мирового океана в г. Калининграде

3

Ныне окрестности пос. Громово Славского района Калининградской области