Болезнь куклы

Магазинчик, куда бегал каждый день за хлебом, молоком и нехитрыми лакомствами. Стерва продавщица обсчитывала каждый раз, дались ей его копейки.

Двухэтажные дома, с трещинами на штукатурке, как морщинистые старики ютятся в тени разросшихся до безобразия кленов. В одном из таких когда-то жил он сам. А в соседнем – пацаны-раздолбаи. Интересно, где они сейчас? Спились, небось, как их мамаша. А может, уехали. Да мало ли что произошло за двенадцать лет. Он бы ещё столько же сюда не приезжал, вообще б не возвращался в это захолустье.

Но когда Анюткины глаза засияют, вся эта муть не будет иметь ни малейшего значения. Ради этого можно вытерпеть многое, и чем труднее, тем круче кайф. Он исполнит заветное желание, и в ее глазах будет волшебником из сказки.

Глупо? А обносить лохов в трамвае не глупо? Ему и деньги эти без надобности. Одному…

Нужный дом нашелся быстро. Появилось какое-то странное чувство пустоты. Так бывает, когда зайдешь в комнату за чем-то конкретным и не можешь вспомнить, что хотел? В пустоте стразу зашевелился «червячок». В мозгу засвербело: пацаны-то, может, и спились, а ты сам недалеко ушел. Вор ты, Мишаня, и сколько веревочка не вейся…

Внутри похолодело. Давно его не посещали подобные мысли. Нехорошо это перед делом. Нашел, когда с совестью поговорить.

Мысли он прогнал, чувства приглушил, когда почувствовал, что готов, крикнул хозяйку. Ответа не последовало. Позвал еще раз.

– Открыто! – донеслось из дома.

Трудно представить, кому мог принадлежать этот отвратительный голос, словно гвоздем по стеклу, звонкий и пронзительный, как у ребенка, но с интонациями властной старухи. Так мог кричать говорящий попугай или игрушка со встроенным динамиком.

– Да входите же! – раздалось снова, требовательно и нервозно, и он подчинился, лишь бы не слышать окрик еще раз.

Чертово дежавю! Отвратительное чувство! Справа за колючими зарослями будет клумба с пестрыми цветами… У стены ящики, а с другой стороны…

С каждым шагом ощущение, что он здесь уже был, только росло. Но как? Когда? Из памяти, как из книги, вырвали лист, и он смятым комком лежит где-то глубоко, а вынуть его и расправить никак не получается. Копаясь в мыслях, он не заметил, как поднялся по ступеням крыльца. «Вот так гоняешь в голове всякое, ходишь в загрузе, а потом ни черта не помнишь!» – он почему-то разозлился на себя и вошел в дом.

С порога в нос ударил удушливый запах цветов и химии. Освежитель воздуха. Только его концентрация в помещении была такой сильной, что хотелось сразу выскочить вон.

Но убежать не получилось. Увиденное пригвоздило к месту. Не веря глазам, он щурился в потемках, пытаясь разобрать, что здесь реально, а что мерещится.

Комната была заполнена маленькими детьми. Малютки смирно сидели на длинных лавках вдоль стен, на старом дерматиновом диване, на его спинке и подлокотниках, на креслах, стульях, даже на полу в углах, а в центре комнаты целая компания восседала за детским столиком на маленьких стульчиках. Одни были нарядно одеты, другие совершенно голые.

Мозг взрывался вопросами: откуда столько детей? где их родители? почему без присмотра? почему не шевелятся? не кричат? не смеются? не плачут? Это пугало до жути. Михаил попятился. Появилась мысль позвать на помощь.

Когда глаза привыкли к полумраку, он разглядел, что это вовсе не дети, а куклы. Выдохнув с облегчением, усмехнулся собственной мнительности и среди кукольных телец, лупоглазеньких мордашек, в пестроте одежек попытался найти красотку Мадлен. Аня много говорила о ней, только он не особо внимательно слушал. Ему и в голову не приходило, что кукла будет не одна и ее придется отыскивать среди сотни игрушек.

Но нашлась Мадлен довольно быстро. Он словно встретился с ней взглядом. Глаза куклы были чудо как хороши, притягивали даже в сумраке комнаты, словно светились изнутри. И сама она выглядела как королева красоты среди простушек. Недолго думая, Михаил направился прямо к ней.

Одна из кукол зашевелилась. У него чуть сердце не выпрыгнуло. Скрипнул голосок:

– Я бы пригласила вас к столу, но, боюсь, вам будет не слишком удобно.

Михаилу показалось, что он сходит с ума. Сначала ему мерещились дети, потом он разобрался, что это куклы, но теперь-то он снова видел ребенка. Малышка сидела за столиком, уставленным игрушечным чайным сервизом, справа от Мадлен.

– Вы все-таки намерены к нам присоединиться?

Потрясенный Михаил попытался пошевелить головой, чтобы сбросить оцепенение, сковавшее мышцы, но девочка приняла это за кивок согласия:

– О! Это так любезно с вашей стороны, верно, Мадлен?

Какой отвратительный голос, как будто запись проматывают на повышенной скорости.

– Мадлен говорит, что она в восхищении, – продолжала стрекотать малышка.

– А… где тут… свет включить? – нервы были на пределе, и Михаил физически нуждался в нормальном освещении.

– Нет! – в визгливом голоске прорвалась внезапная ярость.

Михаил отшатнулся, наступил на что-то. «Ма-ма!» – раздалось из под ноги. Он вскрикнул и отскочил в сторону, чувствуя, что теряет границы реальности.

– Ну вот, вы раздавили Аленку, – констатировал голосок совершенно без эмоций и тут же сорвался на крик:

– Я тебе сколько говорила, дрянь, не путайся под ногами! А ты, мерзавка, так и лезешь! Так и лезешь! Все!!! Будешь теперь хромоногая. Теперь-то ты узнаешь, каково это!

Паника толкала Михаила к выходу. «К черту! Все к черту!» Он ни секунды не вынесет в этом доме с этим голосом! Девчонка совершенно ненормальная. Или одержимая. Ну не может маленький ребенок вот так говорить, тем более орать!

Голова закружилась, перед глазами, как на карусели, замелькали кукольные лица. Но всю эту чехарду перекрыло личико Мадлен, в котором странным образом прослеживались Анинютины черты: в глазах надежда, а потом разочарование. Михаил остановился на пороге, с трудом взял себя в руки.

– Уже уходите?

– Девочка, – он еле выговорил первое слово – в горле пересохло, попытался проглотить отсутствующую слюну, но тщетно. – Где твоя мама?

– Мамы нет.

Почему он спросил про маму? Ему же бабушка нужна, если не прабабушка…

– А кто-нибудь из взрослых?

– А мы с Мадлен уже достаточно взрослые, чтобы самостоятельно принимать гостей!

– Так, все. Хватит! – приступ паники сменился раздражением. – Да где тут…

Он шарил руками по стене, пока не нащупал выключатель. Свет ударил по глазам. За столиком заверещали коротко и резко, словно крысу раздавили.

Лучше бы он так и не нашел, где включается свет. Темнота рассеялась, открыв жуткие подробности обстановки. Кругом царило запустение: потолок в желтых потеках, в углах плесень и тенета, старые обои надорваны, местами проплешины другой расцветки, тяжелые портьеры седые от пыли. Повсюду куклы: замызганные, раскуроченные: одноглазые, безрукие, безногие… У стены на полу целая груда частей тел: головки, ручки, ножки… А в дверном проеме, ведущем в грязную кухню, видны уже человеческие ноги, отечные, с варикозными узлами. Левая в рваном тапке, правая босая… Остальное тело скрывал выступ стены.

– Ну что, негодник, доволен? – Карлица нашарила на полу рядом с собой флакон спрея и выпустила струю в сторону арки.

Совершенно потерявший способность мыслить, Михаил инстинктивно повернулся на голос. Казалось, страшнее и отвратительнее уже некуда, но у ужаса нет дна, в нем можно тонуть бесконечно. Девочка действительно была как кукла: пышное розовое платьице, золотистые локоны, перехваченные лентой. Только этой кукле приставили голову старухи. Морщинистое лицо вульгарно накрашено, как у выжившей из ума шлюхи: жирно нарисованные брови, ультрамариновые тени, кричащие румяна и морковная помада.

– Мамы с нами больше нет. Поделом, она не позволяла мне краситься. Жалела для родной доченьки помады. Мадлен она тоже никогда не нравилась, правда, Мадлен? Конечно, кому понравится, если тебя то и дело грозятся продать. А ведь Мадлен – член семьи. Моя бабушка обязана ей жизнью. Она тоже ее использовала. Давала поиграться другим детям. За пайку хлеба. Но мы ее не виним. Правда, Мадлен? А как еще выжить в детдоме в те-то годы?! Но ведь мы сейчас не голодаем. Зачем носить Мадлен в ломбард? Маме надо было просто пить меньше мадеры.

Она укоризненно вздохнула.

– Ну, все в прошлом, – внезапная улыбка обнажила ряд съеденных кариесом мелких зубов. – А теперь танцы!

Опираясь на костыль, карлица захромала к патефону. Скрип поворачиваемой ручки, и сквозь потрескивание затертой пластинки полилась заунывная мелодия.

Звук за звуком она потянула за собой моменты Мишиного детства, забытые долгие годы. Из самой глубины мозга, как карты из колоды, вытягивались шокирующие сцены. Михаил обхватил голову руками, стараясь зажать уши. Но все ужасающие подробности того дня уже проживались им, снова пугая и отвращая: ярость, исказившая лицо старухи; брызги слюны, вылетающие вместе с проклятиями; детские крики боли и ужаса; паническое бегство…

Теперь он не мог понять: танцующая хромая кукла – картина из памяти? или он видит это сейчас на самом деле?

– Ну, что ж вы встали как вкопанный? Берите Аленку и танцуйте!

Михаил почувствовал, что теряет сознание.

***

– Молодой человек, вам плохо?

Михаил очнулся. Открыл глаза. Первое, что он увидел – лицо пожилой женщины, но не уродливое, а приятное и обеспокоенное. Он сидел на лавочке в сквере, его легонько тормошила миловидная старушка.

– Может, скорую?

– Нет-нет, – Михаил, попытался улыбнуться. Вышло криво.

– Все в порядке, – заверил он.

Встал. Голова кружилась. Сделал несколько шагов. Идти он может, только надо сориентироваться – куда.

– Куклу! Куклу забыли!

Михаил уставился на Мадлен.

– Разве не ваша? В руках была…

– Моя, – пробормотал еле слышно.

Женщина покачала головой, наверняка, подумала что-то про наркомана, «такого милого и вот надо же»…

Михаил даже не пытался бередить память, чтобы найти ответ, как Мадлен оказалась с ним в сквере. Скорее всего, куклу он попросту украл, как и все, что воровал до этого. А вся невозможная дичь привиделась во время обморока. Потерял сознание, а подсознание выкинуло финт. Немудрено: внезапное возвращение памяти. Вспомнил прошлое, забыл настоящее, да и хрен с ним!

***

Аня играла куклой целый день. Расцелованный Михаил валялся на диване и наблюдал, свою двадцатилетнюю девушку снова в возрасте пяти лет.

Наконец, Мадлен осталась на каминной полке. Героя ждал романтический ужин со всеми последствиями.

Ночью Михаил был на высоте, Аня на вершине блаженства. Было не до куклы, пока со стороны каминной полки не раздалось шуршание и глухой стук.

– Ой, упала! – Аня выскользнула из Мишиных объятий.

На носочках – босые ступни холодил пол, побежала ставить куклу на место.

– Аня! Куда?!

– Сейчас…

Она пыталась пристроить куклу, но та не желала вставать на подставке и валилась Ане на плечо.

– Анна! – Михаил сердился и еле сдерживался, чтоб не показывать этого. – Брось ее. Положи! Или я сейчас обратно ее отнесу.

– Нет-нет, – Аня притворно заныла. – Она моя куколка. Я возьму ее спать с собой.

– Даже не вздумай тащить ее в постель!

– Пожалуйста-а! – заныла притворно.

– Анютка, ты, такая сексуальная, стоишь посреди комнаты и играешь куклой. Тебе не кажется это странной эротикой?

Аня рассмеялась, оставила куклу и запрыгнула в постель.

– Погасить ночник?

– Нет, Миш, оставь. Я боюсь темноты.

Миша рассмеялся от умиления.

– Я же теперь с тобой.

– Все равно. Мне так спокойней и Мадлен видно. Вон какие глазки!

В молочном свете ночника кукла и вправду смотрелась здорово. Но Мишу она мало интересовала. Он любовался Аней.

– У тебя у самой самые прекрасные глаза на свете! – шептал он, целуя любимую. – Как цветы. Анютины глазки.

– Да ты романтик, – хихикнула Аня.

– Вроде, нет.

– Ну как? Вот, про цветы знаешь. Откуда только?

Миша поменял тему, отгоняя неприятные воспоминания.

Вскоре, нежно обнявшись, влюбленные заснули.

Михаилу снились близнецы. Они сидели на старом дерматиновом диване. Мертвые. У одного оторвано ухо, у другого скальпирована голова. Братья по очереди разевали рты, оттуда доносилось писклявое: «Ма-ма!». Маленький Миша смотрел на них через окно и плакал.

Что-то холодное коснулось тела. Он с трудом разлепил мокрые от слез глаза. В тусклом свете ночничка слабо различались очертания маленькой головки. Локоны рассыпались по плечу, кожу холодила фарфоровая щечка. По телу словно ток пустили – Михаил отдернулся, чуть не свалился с кровати.

Испуг сменился злостью: «Вот упертая же! Приволокла-таки в кровать…». Он схватил напугавшую его игрушку, чуть не швырнул о стену. Но идиотом он не был, слишком маетно ему досталась эта вещичка и Анютка от счастья светилась просто. Увидит разбитую, разрыдается. Вдохнул глубоко, медленно выдохнул. Посмотрел на игрушку.

Кукла и кукла. Ну, миленькая. И что Анютка в ней нашла, чтоб уж прямо до зависимости залипнуть? Глазки прикольные. По краям радужки светлые, искристые, словно лучики, а к центру все гуще синь, темнее, переходит в черноту зрачка. Черную дыру…

Миша поймал себя на том, что сидит в постели среди ночи и пялится на куклу. Матерясь сквозь зубы, сунул игрушку под кровать.

Уснуть не получалось. В голову лезла всякая дичь. Он гнал эти мысли, пытался думать о новой жизни. Надо, пожалуй, восстановиться в институте и устроиться на подработку. Деньги есть на первое время, но он же решил…

О чем бы Михаил ни думал, что бы ни гонял в голове, в памяти всплывало игрушечное личико. «Заморочила чертова кукла!» – он повернулся на бок, зажмурился, приказав себе спать.

Появилось ощущение, что на него смотрят. Взгляд то скользил по коже, то словно прилипал к ней. Михаил ругал себя за нервозность – полночи насмарку. Ощущение не пропадало.

Пришла мысль посмотреть, который час. Открыл глаза и встретился взглядом с Мадлен. Кукла стояла около кровати, как раз напротив его лица.

От Мишиного вскрика проснулась Аня:

– Чего ты?

– Здесь кто-то есть! – прошептал Миша, пытаясь восстановить сбившееся дыхание.

– В смысле?

– В прямом! Кто-то забрался в квартиру.

– Мишка, седьмой этаж. Тебе приснилось.

– Приснилось… Знала б ты, что мне приснилось.

– Иди ко мне, – ворковала Аня, укладываясь поудобнее.

Не слушая ее, Миша кинулся проверять квартиру: кухню, ванную, шкаф в прихожей, выбегал на балкон…

Может, Анин бывший издевается? Так услышали бы. Невозможно передвигаться совершенно беззвучно. К тому же после того, как засунул эту чертову куклу под кровать, он даже не спал толком. Чертовщина!

Михаил остановился, прислушался: тикали часы, гудел холодильник. Ни шагов, ни шороха, ни дыхания…

Анин крик чуть не разорвал ему сердце. Он бросился в спальню, готовый схватить засранца, вышвырнуть хоть за дверь, хоть с балкона.

Никого постороннего в комнате не было. Анютка забилась в угол к изголовью, натянула одеяло к подбородку. В ногах сидела Мадлен.

– Аня! Это не смешно! – Михаил готов был взорваться. – Осточертела эта тупая игра!

Тут же осекся: стоит он такой и орет на девушку после их первой ночи.

Но Аня не оскорбилась, не обиделась, не психанула. Она вообще не отреагировала. Словно не слышала его крика. Бледная, под цвет одеяла, зарывшись в которое, как беспомощный ребенок, пыталась найти спасение от ночного кошмара. Она не шевелилась, даже не моргала, неотрывно смотрела в одну точку. Зрачки расширились, заполнив чернотой ужаса почти всю радужку. Аня не играла, и Мише стало по-настоящему жутко. Усилием воли он заставил себя обернуться.

Кукла двигалась. Маленькими шажками приближалась прямо к Ане. Девушка завизжала и выскочила из постели. Миша схватил ее, прижал к себе. Аню трясло. Она пыталась заплакать, но в высохших глазах не было ни слезинки. Только тело судорожно вздрагивало.

Кукла подошла к изголовью, развернулась, будто собираясь идти обратно, но вместо этого села на край подушки. Затем, откинувшись, легла. Резкий поворот головы снова заставил Аню закричать.

Кукла смотрела прямо на них. Глубина глаз притягивала. Мадлен звала к себе. Они оба почувствовали это. Под ложечкой словно воткнули иглу и тянули тугую невидимую нить, а на конце уже завязался узелок. Аня безостановочно кричала. По батарее стучали соседи.

Мише тоже хотелось кричать. Ему хотелось бежать прочь со всех ног не только из квартиры, но даже из города. Но в его руках в билась в истерике Аня. Он перевел ее за спину, сам кинулся к кровати, ухватил куклу поперек тельца. Сжимал мягкое туловище, пытался прощупать механизм, который приводит куклу в движение, но ватное тельце продавливалось насквозь, а в фарфоровых конечностях вряд ли что-то можно уместить. В ярости Миша отшвырнул ее в сторону. Мадлен ударилась о гудящую соседским возмущением батарею, фарфоровая ножка раскололась.

Аня заорала до хрипоты, как от собственной дикой боли, упала на пол.

– Анька! – Миша, задыхаясь, едва мог говорить. – Я ее выкину. Это… это… Аня?

Он не мог понять, как такое могло случиться. Девушка лежала без сознания, под ней лужей растекалась кровь. Правая нога пугающе вывернулась. Из рваной раны на голени торчал осколок кости.

Миша изо всех сил пытался проснуться. Бил себя по щекам, давил костяшками пальцев на точку на верхней губе, прокусил руку до крови. Но кошмар не прекращался.

Он кинулся к Ане. Рыдая, шептал что-то бессвязное, какие-то подобия извинений, мольбы, боясь даже взглянуть на искалеченную ногу. Он прижимал обмякшее тело к себе, качал на руках, словно пытался усыпить, затем почему-то решил привести в чувства, тормошил, хлопал по щекам.

Аня открыла глаза. Он испугался: что наделал?! Она же сейчас умрет от боли! Но Аня даже не поморщилась. На Мишу уставились две красивые стекляшки. Ни боли, ни страха, ни любви, ни ненависти. Ничего.

В голове, как набитой опилками, ни одной мысли не осталось. Шаря рукой по полу, он нащупал валяющуюся игрушку. Фарфоровое личико было мокрым от слез, они текли из полных дикой муки, человеческих, любимых глаз.

Миша не помнил, как одевался, выходил из квартиры, шел по ночным улицам с куклой в руках. Он не помнил, как оставил Аню: поднял ли с пола? положил на кровать? вызвал ли скорую? Он не знал куда идет, помнил только, что должен отдать куклу и вернуть любимую. Любой ценой. Это он помнил очень хорошо.

***

Дверь проклятого флигеля со скрипом отворилась. Миша покорно зашел внутрь. В тот же миг все заполнил звенящий бубенцом голосок.

– Мадлен! Ты вернулась! Ты привела с собой Мишутку. Как это мило с твоей стороны. Он так быстро ушел. Мы даже не попрощались. А что с ногой? Мишутка такой неловкий. Ну, мы же не будем винить его за это, правда, Мадлен? Теперь ты, мерзавка, узнаешь, каково это – всю жизнь на костылях! Ничего привыкнешь. Я же привыкла. Даже танцую. Погляди! Нет, ты сядь и погляди!

Ручка патефона закрутилась сама собой. Раздались звуки польки.

– Сядь, сказала!

Невидимая сила выдернула куклу из безвольных Мишиных рук и швырнула на диван, как раз между двух рыжих, совершенно одинаковых пупсов.

– Посмотри!

Сквозь слезы Аня глядела, как Миша, словно умалишенный, неуклюже переваливается с ноги на ногу, монотонно хлопая в ладоши в такт отвратительно фальшивому пению.

– Мишка с куклой бойко топают, бойко топают. Посмотри! И в ладоши звонко… Веселее, Мишутка! … хлопают, звонко…

Песенка гвоздем вонзалась в мозг, если б он был. Но в теле Мадлен были лишь живые Анины глаза – зеркало души. И душа терзалась. Миша… Милый, добрый, нежный, преданный. Ее Миша сейчас, лишенный воли, как затравленный медведь на ярмарке, потешен и жалок. Больше выносить это зрелище Аня не могла. Но точно также она не могла не смотреть, даже просто закрыть глаза: у нее не было век.

Видимо, страдания тоже имеют и силу, и энергию – кукольные ручки пришли в движение и устремились к лицу с намерением воткнуться в глаза.

– Э-э! Нет! Ты что творишь?! – взвизгнула карлица.

Тут же с двух сторон навалились рыжие пупсы, не позволяя пошевелиться.

– Молодцы, мальчики! Так ее! Ишь, удумала! Нет, дорогуша. Ты еще увидишь наши танцы. Танцы кукол! …Звонко хлопают. Раз-два-три. Мишке весело, очень весело…

На звуки песни со своих мест одна за другой вскакивали куклы. С полок, этажерок они валились кубарем, затем вставали на ножки, у кого они были, и брели рывками, дергаясь при каждом шаге в центр комнаты. У кого же ног недоставало опирались и на руки тоже или ползли.

Вокруг пляшущего Миши выстроился круг. В него встали и части кукол из кучи у стены: отдельные ручки и ножки подпрыгивали вместе с безногими и безрукими хозяевами, а головенки просто катались вокруг, как колобки.

Карлица затянула «Каравай»

– … Вот такой ширины, вот такой ужины.

Хоровод полностью подчинялся словам песни.

– Каравай, каравай, кого любишь выбирай!

Песенка стихла. Игрушки замерли в позах, в которых застал их последний звук: на одной ноге, со вскинутыми ручонками, вывернутыми головками. Карлица тоже замерла в ожидании приглашения на танец.

Перестав раскачиваться, Михаил нерешительно топтался на месте, как застенчивый малыш. А потом побежал вразвалочку. Только мимо раскинутых для объятий ручек хозяйки, прямиком к дивану, где сидела кукла, плачущая настоящими слезами.

Сначала из горла карлицы вырывался лишь утробный вой и рычание. Словно старая болонка страдала и ярилась одновременно. Потом понеслась матерная брань и проклятия. После карлица расплакалась.

– Убирайтесь! Пошли вы все! Никто мне не нужен! Прочь!

Игрушки послушно поползли на свои места.

– А ну-ка, мерзавка, пошла вон из моей куколки!

Тут же глаза Мадлен остекленели. У себя дома с криком боли очнулась Аня.

– А ты, Мишенька, вор. А вор должен сидеть в тюрьме. И посидишь годок-другой, а там видно будет.

Тело словно вспороли, выпотрошили и набили какой-то требухой. До утра плюшевый мишка валялся на полу. Потом карлица не без труда засунула его в большущую птичью клетку и принялась перед зеркалом поправлять испорченный макияж.

***

– Остановка «Улица Новаторов». Следующая – «Горсад». Передаем на проезд, задняя площадочка!

Он уже слышал эти названия. Значит, едет не первый круг, а вот куда и откуда? Ответа не было. Стал готовиться к выходу.

Трамвай остановился напротив парка, и он, спасаясь от полуденного зноя, побрел под тень деревьев. К постоянному ощущению провала в памяти, добавилось чувство потери: руки привыкли к ноше, а теперь чего-то не хватало.

– Мужчина! Подождите! – окликнул женский голос. – Да постойте! Мне ж за вами не угнаться!

Красивая блондинка, опираясь на трость, спешила за ним, насколько ей позволяла хромота. Он остановился в растерянности:

– Вы… меня?

– Да вас, вас.. Вы же на сиденье оставили?

Она протянула ему старенького плюшевого мишку.

Толстяк бережно взял игрушку, прижал к лицу, вдыхая запах.

– Вам словно пять лет, – улыбнулась женщина. – Меня Аня зовут.

– А меня… – пауза затянулась.

– Забыли? – она рассмеялась.

– Да вот только что вспомнил, – впервые за долгое время Миша улыбнулся.