скачать книгу бесплатно
Фиолетовая подсветка, черные силуэты и однотонные удары музыки. Она стояла на пороге квартиры, держа в одной руке бутылку вина, в другой – пачку сигарет Treasure. На ней было черное пальто, а под ним – платье из роскошного шелка, с элегантным разрезом, идущим от ключицы до подмышки. Длинные пепельные локоны падали на плечи. Поднимаясь, она сомневалась, стоило ли ей приходить. Внизу ее ждала машина «если что – я тут же уеду», подумала она, сжимая в ладони брелок. Теперь она с грустью смотрела впереди себя, не понимая причины своего появления здесь. «Бесцельные дергания под музыку с перегаром и глупым лицом с выражением животного восторга – на это ты хотела потратить свой вечер? Лучше бы дочитала главу про специфику квантомеханического понимания…»
– Ну наконец-то! Маша! – На девушку выскочила Алина Миронова, низенькая пухлая девочка с огромными глазами и маленьким ртом. На ней был нелепый розовый костюм, похожий на пижаму, никак не сочетающийся с ее манерой держаться по-королевски надменно. Алина подлетела к гостье, разглядывая ее платье снизу вверх. Потом она повернулась к толпе и завопила: – Народ, Маша! Маша пришла! Она наконец-то выбралась из своей кельи!
В ответ несколько человек завыли и ринулись в прихожую.
Робби стоял возле столика с напитками, допивая вторую бутылку белого вина. Услышав животные крики, от неожиданности выронил из рук бокал. Содержимое большими каплями растеклось по сверкающей стеклянной поверхности. Несколько крупных осколков упали на пол. В глазах у него двоилось. Не удержав равновесие, он упал на пол и, наугад водя руками, принялся собирать осколки. Какой-то парень, проходя мимо, задел его ногой, ругнулся и помог Робби подняться. Потом всунул ему в руки новый бокал с непонятным содержимым. Робби не запомнил его имени. Его мутило от запаха алкоголя. Он почти поднес бокал к губам, но вдруг увидел на нем кровавые отпечатки. Робби посмотрел на правую ладонь – из нее в нескольких местах алыми струйками вытекала кровь. «Вот блин. А как же Алиса…»
Робби как-то неуклюже развернулся к толпе и начал искать глазами сестру, но вместо лиц видел лишь смазанные черты и ритмичные движения поднятых рук. Он снова посмотрел на ладонь, а потом на осколки на столе. Звуки на фоне притихли. Остались только удары сердца где-то в голове и горле. Робби взял один и принялся изучать острые сколы в попытке сосредоточиться. Через несколько секунд он услышал непонятный, незнакомый ему прежде звук, напоминающий хруст свежей капусты. Все краски вокруг обострились. По руке пробежало тепло. А музыка становилась все громче, громче, пока не превратилась в одну большую звуковую лужу.
Вдруг кто-то начал сильно толкать его по плечу. Робби с трудом повернулся и увидел перед собой девочку. Она с широко раскрытыми глазами трясла головой, постоянно дергая его за руку. Робби отвлекся на ее прическу – огромная копна черных вьющихся волос, которая напоминала ему сладкую вату. Только черную. Он потянулся к ним рукой, но девочка успела увернуться и куда-то убежала. И тут Робби понял, что она хотела сказать. Его охватил синий ужас – вся его правая рука, вплоть до локтя была исписана струйками крови, которые в некоторых местах превращались в запекшиеся островки. Робби бросило в лихорадку. Он в панике начал искать дверь в ванную. Как назло, в такие моменты напрочь забываешь все важные детали, вроде своего имени или названия любимой песни. Робби пару раз забыл свою фамилию и день недели. Было неловко, но тогда у него хотя бы не текла кровь из руки.
Он судорожно схватился на дверную ручку здоровой рукой и после нескольких неудачных попыток как-то смог закрыться изнутри. При ярком холодном свете рана выглядела еще ужаснее, чем ему хотелось. Но за аптечкой Робби не побежал. Он подошел к раковине и попытался успокоиться. Множество маленьких надрезов выталкивали из себя все новую кровь. Гляди, еще минута, и рука начнет захлебываться. Робби в другой день давно бы рухнул без сознания, как шкаф. Но сейчас он принялся с бесстрастным любопытством рассматривать свою руку, а после поднял глаза к зеркалу.
На него смотрел кудрявый, как пудель, мальчишка, который напился и, как полный дурак, начал творить фигню на вечеринке у друга. Он пристально вглядывался в каждую линию своего неправильного лица и с трудом верил, что это можно полюбить. «Вот бы встретить того, кто полюбит всего меня, все-все во мне, без исключения». Он сомневался, что это возможно, но почему-то ему казалось что в таком огромном мире должен быть кто-то, кто видит дальше твоего лица; кто знает об истине и любви. Пусть даже это не человек, а сила какая-то, что ли. Или закон. Робби искренне старался в это верить, потому что эта вера была единственной ниточкой, которая берегла его от удушливых объятий безумца, жившего внутри него.
Робби никого так не боялся, как его. Он не знал в мире страха огромней и уродливей, чем страх перед этим безумцем, который питался его разумом и постоянно пытался выбить его из строя, запугать, сделать невменяемым, бесполезным. Страх, который ждал его в каждом темном углу. Ниточка веры в Бога, во вселенский баланс давала какие-то гарантии, что все то дерьмо, через которое ему приходится ползти и пробираться каждый день – а именно через свои уродливые мысли о себе, через ненависть к отцу и матери, через жалость к собственной слабости, – отмоется, а бесконечные попытки поступать правильно – окупятся. Главное, чтобы эта ниточка не превратилась в петлю, на которой все и закончится. Будет грустно.
Он не хотел жить – да. Робби это казалось сущей ерундой. В его возрасте подобные желания нормальны. Ибо каждый второй недоделаный поэт-самоубийца. Непонятый и одинокий. В этом нет особой прелести, как раньше. и Робби не хотел этого показывать потому что стыдился. Стыдился себя и того факта, что он как все – скучный и слабый. Специально для этого он придумал защиту – смех. Истерический такой, пугающий. И еще шутки. Лучшего прикрытия нет, думал Робби, но в глубине души он знал – источник этого смеха отчаяние. Сейчас он видел в отражении свою злую улыбку, но также видел и дрожащие нижнюю губу и блеск в глазах. Он чувствовал себя жалким, потому что даже умереть достойно не может. Смелости не хватает – причем ни жить, ни умереть. А этот его подростковый бунт, сопротивление – всего лишь ничтожные попытки проявить себя. Но на них-то все и заканчивается. И это тоже было грустно.
Робби чувствовал внутри себя протест против этого состояния, и к своему несчастью, по знакомому каждому неудачнику закону подлости, вспомнил утренний инцидент. Навязчивые мысли, как приставучие пчелы, начали крутиться вокруг его головы. Робби отворачивался от них, как мог. Но, как это обычно бывает при долгом сопротивлении, в какой-то момент, причем совершенно непредсказуемый, тебе становится все равно. Полностью и совершенно. И в этот момент он снова услышал знакомый голос:
«Все твои слова – пустой звук, потому что строить догадки может каждый, доказать их пригодность – лишь тот, кто знает, о чем говорит. А ты не знаешь. Что может быть хуже, чем медленно и тихо оседающая в собственной душе бесполезность и жалкость? Что может помочь тому, кто уже все для себя решил? И нужно ли спасать таких? Тебя уже не спасешь. Зараза пропитала каждую твою клетку. Болезнь проникла в мозг, и ты уже никогда не сможешь быть нормальным».
Робби, глядя в отражение собственных глаз, видя все и не скрывая ничего, впился пальцами больной руки в окровавленную ладонь и сжал настолько сильно, насколько ненавидел себя. Презирая свои слезы, который лились на протяжении всего времени, презирая крики помощи своего несуразного тела, которое ни в чем не виновато, упиваясь собственной жестокостью… Робби продолжал давить, пока кровь не начала пузыриться и фыркать. Тогда он небрежно стряхнул алые слезы тела на белый кафель, вытер руки и туго перемотал их бинтом – чтобы не раздражало. Потом снова посмотрел в зеркало, поправил несколько взъерошенных прядей и вернулся в толпу, которая никогда не узнает истинной причины его отталкивающих противоречий.
* * *
– Маша, ты не поверишь, тут наши голубки ненаглядные разругались. Ну как кто? Афанасьева с Гордеевым. Она его приревновала к Лене, ну та, которая никогда не красится, худая очень… – Алина говорила быстро, бегая глазами то по ней, то по лицам вокруг. – Он просто подошел к ней, типа поговорить, положил ей руку на плечо, а та приревновала. Так вот, они разругались, она сейчас на балконе сидит, закрылась там, курит, а он даже не думает идти за ней. – Алина пыталась выразить досаду, но глаза ее горели от удовольствия. – Тебе подлить? – Маша молча следила за Алиной, которая и не ждала ответа. – Так, а ты Валю видела? Ну такой, у него глаза еще немного вразлет и навыкате? Нет, не знаешь? Он сказал мне как-то: «Маша необычайно развита, а мне как раз нужна та, кто будет меня вдохновлять». Иди-иди, поздоровайся с Валей. Он очень уж ждет тебя. Ну, Маш! Я ему уже пообещала. Спрашивал меня, где ты учишься, с кем общаешься… – Она многозначительно подняла бровь. – Короче, иди к нему, все сама поймешь. Мне кажется, он влюбился, но это не точно. Иди к нему! – Она почти исчезла из виду, когда Маша негромко окликнула ее:
– Алин, а кто этот Валя?
Чем дальше Маша пробиралась вглубь комнаты, тем тяжелее и противнее становился воздух. Интерьер квартиры никак не сочетался с атмосферой и людьми: огромные вазы с гортензиями на фоне позолоченных рам в стиле вычурного барокко и бутылки из-под пива, небрежно оставленные на блестящей поверхности французского столика; театральная напыщенность мебели резко контрастировала с арт-хаусной музыкой и резкими воплями пьяных подростков. Она плавно перемещалась по комнатам, ни с кем не здороваясь. Она искала Тему, который обычно всегда очень тепло встречал ее.
– Маша! Привет, моя дорогая зазнайка! – Тема появился довольно быстро в обнимку с каким-то парнем. – И ты снова с хмурым лицом. Моя школа. Ну прости, я знаю, ты не любишь все это, но я не мог не позвать тебя.
– Ты же знаешь, я бы не обиделась.
– Ага, все вы, девчонки, так говорите, а потом игнорите неделю. Я не куплюсь на эти ваши уловки, мадам. – Тема аккуратно чмокнул Машу в щечку. – Но слушай. Ты сможешь найти себе здесь достойную компанию. О, Вера. Иди-ка сюда.
Вера, высокая девушка с бледным безразличным лицом, остановилась и посмотрела на них.
– Знакомься, это Маша. Мой лучший друг, – Гордо, наигранно насупив брови, сказал Тема. – Понятие «подруга» она не признает.
– Ага, и я постоянно забываю, где у тебя бар, – бросила Маша, внимательно глядя по сторонам. – Тем?
Тема, упав в бездну небытия, сосредоточенно рассматривая ее мерцающие локоны, открыто игнорировал вопрос.
– Так, понятно. – Маша похлопала его по лицу. Тема медленно поднял на нее глаза и блаженно улыбнулся.
– Маш, я так тебя люблю. Ты знаешь?
– Знаю-знаю, дорогой, я тоже тебя люблю. – Она усадила его на софу. – Ему нужна сладкая газировка, желательно ледяная. Кто-нибудь может принести?
Никто не шевельнулся, лица сохраняли невменяемость. Маша спокойно выдохнула и, оставив большого друга в том же положении, направилась на кухню. В мутном воздушном пространстве повисла атмосфера интеллектуального спада, и ей захотелось как можно быстрее смыться.
– Опа, какие люди. Мария. – Маша сразу узнала его голос. Она обернулась.
– Леня, – в ее голосе проскользнула нотка иронии, – привет.
– Как ваше ничего? Выглядишь ниче так. – Он смотрел на нее сквозь пелену стеклянных глаз, покачивая корпусом из стороны в сторону, словно он маятник. Из всей толпы его выделяла безупречная фигура греческого бога и совершенно тупой взгляд. Бывает глупый – тут еще есть надежда на избавление, но тупой взгляд – ему уже ничего не поможет.
– Спасибо, у меня все замечательно.
Леня приблизился к ней, залив ее волной дешевого одеколона. Маша посмотрела на его спортивные штаны, мятую футболку и едва заметную щетину на лице, и ее чуть не стошнило.
– А че ты не спросишь, как у меня дела? – выдал он, с трудом сдерживая икоту.
– Мне не интересно, – ответила Маша простодушно. В ней ничего не изменилось. Ни поза, ни голос.
– Чего?
– Мне не интересно, Леня. Поэтому и не спрашиваю. Все просто.
– А ты грубая, – сказал он, опершись рукой в стену за ее спиной. – Это сексуально.
– Я честная, не путай. И убери руку.
Он по-идиотски хохотнул.
– Не хочу.
Она не стала ждать. У женщин, рожденных ласковыми и нежными – а это все, без исключения, – но которым по распоряжению судьбы выпала доля идти через цветущий сад детства под руку с черствым и грубым отцом, со временем вырабатывается навык становиться хладнокровной сукой.
Грубовато, конечно. Но для них это броня, которая защищает от придурков вроде Лени, от смазливых пустозвонных признаний в вечной любви и прочих вмешательств в их личное пространство. Они не виноваты в своей наивности, потому что в неискаженном здоровом сознании мир безопасен и открыт. Но из-за вот таких вот полоумных отморозков хрупкие женские создания терпят полное поражение своих грез, и с этим приходится что-то делать.
Маша, понимая, что подобные инциденты не заслуживают потраченных из-за них нервов, аккуратно обхватила его кисть, упирающуюся в стену над ее головой, и резким движением дернула руку вниз. Леня чуть было не упал прямо на нее, весь перекрутился, как будто его только что разбудили. Его всего перекосило, он явно не ожидал, что в таких хрупких на вид руках может быть столько силы. Он сделал шаг назад. Маша сохраняла невозмутимость. Так бывает, когда человек, повзрослев, начинает осознавать, что есть в этом мире изъяны, которые нужно просто игнорировать, ибо бороться в одиночку с ними бесполезно.
– Не мешай мне больше, Лень, ладно? Меня там друг ждет.
Полное отсутствие иронии и сарказма. Никаких эмоций. Правильно говорят – нет ничего страшнее, чем равнодушие женщины. Это говорит о какой-то безжалостности, что ли. Леня разочарованно покачал головой и, уходя, выдал:
– Чокнутая.
Маша улыбнулась комплименту и, по-хозяйски взяв пару охлажденных бутылок колы, направилась к Теме.
Как отличить зрелую психику от незрелой? Такие инциденты не задерживаются в памяти и сразу попадают в тот отсек, куда подсознание прячет весь мусор вроде нравоучения нелюбимых учителей и замечаний неудачников.
Вдруг ее внимательный взгляд притянуло светло-голубое пятно, растекшееся по благородному бархату дивана. Она не сразу поняла, что пятно это – человек.
– А это кто? – спросила она позже у Веры, параллельно спаивая ледяной колой Тему. Та выдала пьяный смешок.
– Робби-девственник.
– Чего? Робби? – Маша нахмурилась. – Он нерусский, что ли? – спросила она с некоторой надеждой.
– Русский вроде. А что?
– Первый раз его вижу. Тема ведь обычно чужих не приглашает, поэтому спрашиваю.
– В смысле чужих? Они лучшие друзья с начальной школы, насколько я помню. И у этого Робби так-то сегодня день рождения.
– Серьезно? – Маша снова посмотрела на парня в голубом жакете. Нет, она видит его первый раз. – А кто он, откуда, знаешь?
– Знаю, что Алина с ним нормально общается. У них родители дружат. Не сказать, что они прям уж так хорошо ладят, но общаются давно. – Вера говорила, растягивая звуки. Прикрытые веки и жутко бледное лицо напомнили Маше какого-то персонажа из мультика про эльфов. – Я с ним время общалась. Он необычный. Как попугай. – Она допила виски. – И танцует классно. Но только когда пьяный. Я думала, ты знакома с ним. Они ведь лучшие друзья.
– Да-да, ты уже говорила.
Маша слегка наклонила голову и с осторожным любопытством начала изучать лицо парня в голубом жакете. Черные кудри падали на лоб, закрывая собой светло-серую повязку. Она стояла далеко, но смогла разглядеть его лицо, которое показалось ей красивым без тени женственности. Маша отметила, что из всех присутствующих здесь мужских лиц только его лицо внушало ей доверие. Но это было мимолетное ощущение, которое растаяло, как только чужой голос вторгся своим бесформенным телом в ее мысли. Это был Марк.
– О, Машулькин пришел. Как ты тут? Соскучилась по мне?
«Да что ж такое. Что с ними сегодня? Или это просто модно – имитировать заинтересованность?» Маша вежливо улыбнулась вместо ответа.
Марк хищнически разглядывал ее ключицы.
– Вер, там, кажется, алкоголь кончился.
– Где?
– Ну там, на кухне. Не посмотришь?
– Нет. Я уже ухожу. Завтра вставать рано. Тебе, кстати, тоже. – Вера небрежно ткнула Марка пальцем в мягкое плечо. Потом повернулась лицом к залу, будто желая попрощаться с кем-то взглядом или просто посмотреть еще разок. Маша заметила это.
– Я завтра не пойду в универ. В обед уезжаю в Москву. – Он развел руками. – Машулькин, покурить не хочешь?
Маша кивнула, еще раз посмотрев на спящее лицо. Он сидел все там же, но уже в другой позе. Какая-то тревога навалилась на нее. Так старшая сестра беспокоится за младшего брата. Давно она такого не испытывала. Маша осмотрела окружающих его людей, степень их вменяемости и осталась недовольна наблюдением. «Будет странно, если я подойду к нему и заберу его с собой. Тем более я его даже не знаю, вижу впервые, что за сантименты? Но у него такое лицо…»
Она резко повернулась к Марку и холодно бросила:
– Пошли.
Они вышли на лестничную клетку, а через нее на открытый балкон, соединяющий лестницы. Холодный ветер завывал внизу, то поднимая пыль, то с силой швыряя ее на тротуары. Небо смешало в себе все цвета городской ночи – и бронзово-оранжевые лучи фонарей, и темно-фиолетовые просторы вселенской мглы, и серо-черные тучи дыма, пара и пыли. Кое-где еще было заметно сонное движение машин, преследующих цель, навсегда скрытую от пешеходов. Маша смотрела на город, опираясь голыми руками о ледяные металлические перила, удерживающие ее на огромной высоте от падения на холодную землю. Ей нравилось наблюдать за ночной жизнью Питера и думать, что вот тот бродяга – это будущий великий поэт, сегодня поглощенный болью и страданием, даже не подозревающий, что завтра его рифмы станут триумфом. Марк все это время наблюдал за ней. К тому моменту, как она достала первую сигарету, он докуривал вторую.
– Ты всегда о чем-то думаешь, да?
– Да.
– Жесть. Я бы так не смог.
– Да. – Она затянулась. Любимый вкус сигарет поднял ей настроение, выбив из головы все сомнения.
– Неужели тебе никогда не хочется отвлечься, отдохнуть, потупить?
– Хочется. – Она сказала это, по-прежнему глядя на город. Марк удивленно улыбнулся. Хоть что-то их объединяло.
– И как ты отдыхаешь?
– Читаю кулинарные книги.
– Что?
Она повернулась к нему. Высокий и неуклюжий, он напоминал ей моржа. Красная толстовка, прячущая под собой рыхлое тело, совершенно не вписывалась в ее утреннюю картину. Он никогда ей не нравился. Причем совершенно. Бывает такое, когда человек не нравится целиком. Не нравится голос, лицо, мысли, манеры, походка, даже одежда его не нравится. Одним словом – НЕТ. Маша не могла смотреть на него больше минуты, потому что даже безликая чернота его зрачков отталкивала ее.
– Книги кулинарные читаю, смотрю картинки. Мне нравится.
– И не готовишь?
– Нет.
Он тупо уставился в пустоту. Они молчали. Вдруг Маша решила использовать возможность разузнать побольше про мальчика в повязке. Терять эти несколько минут своей жизни без пользы ей никак не хотелось.
– А что за парень в повязке? Ты его знаешь?
Марк прищурился и достал третью сигарету. Маша терпеливо наблюдала за ним.
– Это лучший друг Темы. Вы же с ним общаетесь. Должна его знать.
– Я его впервые вижу. И давно они дружат?
– С начальной школы вроде как. Мы учились в одной школе. Они на два года младше меня.
Маша задумалась. Все это было странно, потому что она была на всех вечеринках, которые устраивал Тема, и ни разу не видела мальчика в повязке.
– Все говорят, что этот парень, Робби вроде, да, его все так называют, вообще он Роберт, кажется… не суть. Короче, он странный, учится в художественном классе. Хотя они там все странные. Я его видел только у Темы на тусовках. Вообще он на социопата смахивает.
– Готова поспорить, ты даже не знаешь, кто это. Что за мода пошла умные словечки вкидывать, при этом даже не имея представления об их значениях?
– Блин, Маш. Ты слишком все усложняешь.
– А ты откуда про все это знаешь?
– Про что?
Маша на секунду прикрыла веки.
– Об этом мальчике.
– Это все знают. Ты за ними понаблюдай. Все поймешь. Но я думаю, тебе этот малой не понравится. Не твой формат, зай. Он зажатый, стеснительный. С ним особо никто не общается. А тебе не такой нужен. – Марк посмотрел на нее, как смотрят на молодых студенток старики-преподаватели, у которых пубертатный период остановился на стадии формирования, – пошло, явно заигрывая. Маша с каменным лицом выслушивала его нескладную речь, с трудом веря, что такие люди, как Марк, тоже заслуживают любовь и право на жизнь. Эта мысль будоражила ее, вызывая ментальную тошноту. Марк тем временем беззаботно продолжал:
