В режиме нереального времени

Сашка остановилась. Во дворе на верёвке сушилось бельё: наволочки, простыни, рубашки, а среди них и её тёмная майка с черепом, ещё раз постиранная доброй хозяйкой. Да ведь здесь тётя Тоня живёт!

Сашка без стука вошла в дом. В кухне, у печи на низкой скамеечке, сидел Боря и строгал ножом деревяшку, белая стружка сыпалась на брюки и крашеные чистые половицы. Он мельком глянул и сказал, не прерывая работы:

– Я так и знал, что ты вернёшься. Заходи.

Сашка сбросила кроссовки, повесила на вешалку сумку и посмотрела на побеленные стены. Кухня была похожа на бабанину, если вообразить на месте печки плиту, а вместо старого буфета – угловой гарнитур.

– Антонина Петровна где?

Борька с ожесточением струганул палку и едва не порезался, дёрнул рукой.

– В поле, – неохотно объяснил он, – картошку и капусту выращивает для немецкой армии.

Сашка широко раскрыла глаза.

– Чего смотришь? Не будешь работать – саботаж, а за это расстреливают.

– А ты почему не работаешь на немцев?

Боря бросил на Сашку гневный взгляд:

– Меня пока не заставляют. И я не хочу фашистам прислуживать, лучше к партизанам убегу, буду нашим помогать.

– Борь, а как твоя фамилия?

– Одинцов, а что?

– Просто интересно, – пожала плечами Сашка. Фамилия ей ни о чём не говорила. – А где твой отец?

– Известно где, на фронте.

Она прошла в комнату и принялась разглядывать фотографии на стене, маленькие, чёрно-белые, в рамочках за стеклом. На каких-то снимках она узнавала тётю Тоню, молодую и красивую, с косами.

– Борь, а твоего отца как звали?

– Почему «звали»? – откликнулся из кухни Борька. – Он жив, воюет.

– Ах, да. Прости.

– Александром его зовут.

– Александром… – эхом повторила Саша и тут заметила фотографию, которая показалась ей знакомой: Антонина, сидя на стуле, держала на руках пухлощёкого младенца, а рядом стоял высокий мужчина в рубашке со светлыми пуговицами, подпоясанной ремнём, в сапогах с длинными голенищами и фуражке с блестящим козырьком.

Эту фотографию, пожелтевшую от времени, Сашка видела в бабушкином альбоме. Бабаня тогда пояснила: «Это папка, это мама, а это мой брат Борис».

– Это отец, – послышалось за спиной. Боря указал кончиком пальца на мужчину рядом с тётей Тоней.

– А ребёнок – ты? – оглянулась Сашка.

– Ага. Любит мамка все фотографии на стены вешать, – улыбнулся Боря и добавил: – Счастье, что фашисты у нас в избе не остановились, выбрали дома побогаче, школу заняли и бывшие помещичьи усадьбы.

Выходит, Борька – Сашин дед, двоюрный дед. А тётя Тоня – прабабушка. Прикольно: внучка старше деда! Интересно, а Боря ещё жив в Сашкином времени? Было бы здорово заявиться к нему и сказать: «Сап, Боря! Помнишь, как мы в сорок втором году с тобой встречались?» Господи, только бы вернуться назад, больше ничего и никогда она не попросит!

Боря рассказал, как отступали русские солдаты, как он с матерью ходил рыть окопы, как эвакуировался сельсовет в полном составе. В село заявились буржуи – бывшие хозяева имений – и немцы, но не военные, а так, вроде буржуев. Сразу забрали коров немцам на тушёнку. А через несколько месяцев Борька увидел на улице колонну танков с крестами.

Он помолчал и спросил:

– Шур, идти тебе больше некуда?.. Знаешь, оставайся у нас пока. Мамка против не будет, даже наоборот… она переживает за тебя. А там и родню свою отыщешь.

Сашка вздохнула: родню она уже нашла, как выяснилось.

Глава 4. Просто фантастика

Ночь была душной. В приоткрытое окно залетали трели губной гармошки и пьяные голоса немцев. Солдаты пели русскую песню про Волгу, немилосердно коверкая слова.

– Чтоб вам сдохнуть! – разозлился Борька.

Застонали пружины кровати, он поднялся и закрыл окно – звуки стали тише. Боря повозился и вскоре засопел, а у Сашки весь сон пропал.

Уже несколько дней она жила у Одинцовых. Из дома почти не отлучалась, только бегала по утрам к трёхствольной берёзе на краю леса, каждый раз с замиранием сердца надеялась, что сегодня ей повезёт. Возвращалась подавленная, оглушённая, с красными от слёз глазами.

Бедная бабушка, бедные родители! Сашка чувствовала, как они сходят с ума от волнения, может быть, даже думают, что её нет в живых, а это, в общем-то, почти правда.

– Я не хочу здесь умирать… – плакала Сашка.

Тётя Тоня присаживалась рядом, прижимала к себе Сашкину голову и тихо гладила по светлым волосам, как маленькую.

– Что ж ты всё время плачешь? Нельзя так, золотко. Вот наши придут и погонят фрицев, хорошо тогда заживём, лучше всех.

Прямо на другой день хозяйка велела собираться в комендатуру к старосте, регистрироваться. Сашке идти не хотелось.

– А это обязательно?

– Обязательно, тебя староста видел, – вздохнула Антонина. Глянула раз-другой и тихо спросила, показывая на нос: – А это вам всем цепляют? Вроде как метка?

– Кому «вам»?

– Ну вам, из больницы.

Сашка смотрела с недоумением, и хозяйке пришлось кое-что объяснить.

Зимой разлетелся слух, что в одном селе недалеко от Курска, где находилась психиатрическая больница, фашисты отравили снотворным всех пациентов. Ещё живых людей сбросили в овраг и присыпали землёй. Некоторые больные не умерли, очнулись и выбрались из могилы. Таких медсёстры пытались спасти – прятали. Антонина решила, что Саша одна из выживших.

Сашка расплакалась. Её приняли за сумасшедшую, сбежавшую из психушки, а она ещё подумывала рассказать о себе правду! Теперь об этом не могло быть и речи: прабабушка Тоня получит ещё одно доказательство Сашкиного мнимого умопомешательства. Вот Борьке довериться можно. Он молодой, начитанный, они нашли бы общий язык.

– Нет, тётя Тоня, я здорова, – вытерла глаза Сашка.

– А родители твои где?

Она думала всего секунду:

– Папа на фронте, мама пропала при бомбёжке.

– Вот горе-то, девонька! – воскликнула Антонина, и глаза её увлажнились. – А ты, верно, к бабке своей пришла, а её нигде нету? Ничего, ничего, не плачь, золотко. Жива она, эвакуировалась, точно говорю. Отпишется ещё, вот увидишь. Вечером погадаю тебе на картах. Я умею, балуюсь иногда.

Сашка вытащила колечко из носа, убрала в кармашек сумки.

– Волосы заплети и под косынку спрячь, – велела тётя Тоня.

– Не хочу, я так привыкла.

Она нахмурилась и после недолгого молчания сказала:

– Головой-то не тряси, а думай ею. Ты, Шурк, девка видная. Красота твоя никуда не денется, при тебе останется. Поберегись, ведь фрицы кругом. Платок, кофточку на плечи…

Сашка вспомнила, как напугалась, когда немец кричал ей: «Фройляйн, фройляйн!» – нашла в сумке резинку для волос и сделала пучок, завязала косынку под подбородком и вышла за тётей Тоней на улицу.

Все стены комендатуры были оклеены немецкими плакатами, агитирующими ехать на работу в Германию. Молодая женщина в переднике резала капусту под наблюдением фрау, улыбалась и призывала: «Я живу в германской семье и чувствую себя прекрасно». На другом плакате деревенский мужик в картузе доставал из чемодана шёлковое платье, а его жена восхищалась такому богатству, как будто ничего в жизни красивее не видела. «Борясь и работая вместе с Германией, ты и себе создаёшь счастливое будущее», – кричала крупная надпись.

– Мягенько стелют, – проворчала Антонина. – Пойдём, Шура.

Она обошла грузовик с крестами на дверях и потянула Сашку к широкому крыльцу под деревянным навесом. Они очутились в тёмном после улицы коридоре, прошли мимо распахнутых дверей просторного помещения, заставленного стульями, и Саша успела ухватить краем глаза сцену с кумачовым занавесом и фашистскими флагами.

Какая-то девушка, некрасивая и носатая, печатала на пишущей машинке, и Сашка мысленно отметила, что стрекотание похоже на звуки печатанья на клавиатуре, только гораздо звонче.

Староста сидел в кабинете за столом, покачивался на стуле, сложив на животе пухлые руки. Заметил посетителей, посмотрел недовольно, исподлобья.

– Ну, что у вас?

– Вот, – заторопилась Антонина и подтолкнула Сашку к столу, – племянницу привела, Шурочку. Сестры моей дочка.

– Хорошо, – кивнул Гаврилюк и достал из ящика толстую общую тетрадь. – Сколько лет?.. Ты глухая?

Сашка вздрогнула, отвела глаза от плаката с орлом и свастикой.

– Пятнадцать.

– Метрика есть?

– Нету, Николай Ильич, дом разбомбило, какие уж тут метрики, – опередила тётя Тоня.

– Фамилия?

Сашка не побоялась назваться настоящим именем, ведь Александры Кравцовой ещё не существовало в природе. Гаврилюк аккуратно заполнил с её слов графы в тетради и махнул рукой: свободны.

Антонина торопилась на работу, и Сашка возвращалась домой одна. Немецкие танки всё ещё стояли в саду возле школы, неподвижные и грозные. Чуть поодаль, без кителей и рубашек, в одних брюках, умывались немцы. Вёдра с водой им приносили сельские мальчишки и взамен получали то ли хлеб, то ли кусочки сахара – Сашка не разглядела.

– Дядь, давай сапоги почищу! – предложил мальчуган лет семи.

Немец понял и кивнул.

«Есть среди них нормальные люди, я же говорила», – утешила себя Сашка. И вдруг чистильщик неосторожно испачкал ваксой ногу немца. Тот обругал его свиньёй и ударил кулаком в лицо. Мальчишка умылся кровью, свалился в грязь. Сашка опустила глаза, заторопилась поскорее покинуть опасное место.

***

Мысль, что надо поговорить с Борисом, не давала Сашке покоя. Но как начать? Здесь надо действовать издалека, мягко и с умом.

Удобный момент выпал вечером, когда Боря отдыхал в своей комнате. Сашка подошла к полкам, провела пальцем по корешкам книг.

– Ты любишь читать? – спросила она.

– Люблю. Все книги перечитал, и свои, и библиотечные. Ты читала «Аэлиту»?

– Не-а, мне как-то не зашло.

– А «Голова профессора Доуэля»? А «Гиперболоид»?

Сашка смутилась, она ничего не читала, кроме книг по школьной программе. А что удивляться? Борькина жизнь совсем другая – пресная, скучная, без компьютера и телевизора. Даже обычного телефона у него нет, не говоря про мобильный. Что Борьке ещё делать, если не читать?

– Книги не любишь, а что любишь?

– Рисовать. Я хорошо рисую, – похвалилась Сашка.

– Да? А нарисуй что-нибудь. – Боря пошарил в ящике письменного стола, достал альбом и несколько простых карандашей.

– Мне хочется нарисовать твой портрет. Я с одиннадцати лет в художественную школу хожу, в следующем году заканчиваю… то есть должна закончить.

Сашка вырвала из альбома лист, подложила под него картонку. Набросала эскиз и принялась прорисовывать лицо. Всё же у Бори и бабани есть общие черты: высокий лоб, брови, разрез глаз.

– Боря, ты фантастикой увлекаешься?

– Ага, люблю. Интересно про будущее читать. Через сто лет люди на Марсе жить будут.

Карандаш завис над рисунком, Сашка замерла.

– А ты веришь, что путешествия во времени возможны?

– Ну, если когда-нибудь придумают машину времени…

– А без машины? Учёные считают, что есть тоннели в пространстве.

Боря удивился и сказал, что Сашка сильно выросла в его глазах, что теоретически возможно всё, а на практике – пшик. А у учёных работа такая – делать предположения, они за это деньги получают.

– Борь, я могу доверить тебе секрет?.. Не шевелись, голову чуть вправо.

– Конечно.

Сашка кусала губы. Сейчас она скажет, что пришла из будущего, и Борька посмотрит на неё как на больную.

– Я лучше покажу тебе кое-что.

Она отложила карандаш и достала из сумки телефон, наушники, сторублёвую купюру и дезодорант – всё, что у неё осталось из прошлой жизни.

– Это мобильный телефон. Сейчас попробую включить.

Сашка давила кнопку и мысленно умоляла смартфон хотя бы моргнуть.

– Не включается, аккумулятор сел, а зарядника у меня с собой нет, к сожалению.

Боря повертел в руках телефон, постучал ногтем по экрану, хмыкнул:

– Стекло… Какой же это телефон? А трубка где, а провод? Номер как набирать? – Он увидел наушники и округлил глаза: – Ты радистка? И молчишь! Тебя к партизанам надо переправить.

– Какая ещё радистка, – поморщилась Сашка, – это обычные наушники, музыку слушать.

– А-а, сломанные, без проводов. А это что за деньги? Не наши, что ли?

– Наши, только они ещё не появились. Я к вам попала из будущего, из две тысячи двадцать первого года.

Борька фыркнул и так рассмеялся, что выступили слёзы.

– Всё-таки ты и правда странная, – едва выговорил он. —Значит, ты из будущего? А машину времени где спрятала? Покажи, хоть одним глазком взглянуть бы. А давай туда всех фрицев посадим и отправим к мамонтам!

Сашка обиделась, бросила испепеляющий взгляд на Борю и молча сложила вещи в сумку. Зря доверилась. Он не принял её всерьёз, теперь будет только подкалывать.

– Шур, ты чего рассердилась?

Она нарочито резко отвернулась, скрестила руки на груди.

– Рисовать больше не будешь?

– Не хочу, – буркнула Сашка.

– Ну не сердись, я не буду смеяться. Покажи рисунок… Мировецки! Ты правда очень хорошо рисуешь, будешь художницей, как Репин. Я на стену повешу этот портрет, в рамочке.

Боря всё извинялся, подсовывал карандаши, и Сашка смягчилась, продолжила наносить штриховку.

– Я тебе ещё не всё рассказала, – невольно вырвалось у неё. – Ты мой двоюрный дед, а тётя Тоня – прабабушка.

Выпалила и прикусила язык, сжалась от испуга: вот сейчас Борька снова поднимет её на смех.

Тот серьёзно посмотрел, покачал головой:

– У меня нет ни братьев, ни сестёр.

– Это пока нет. Моя бабушка Аня в пятьдесят втором родилась.

Глаза у Борьки вспыхнули радостью.

– Получается, папка с фронта вернётся? Уф! Хоть фантазируешь, а всё равно приятно слушать. Мы ничего об отце не знаем, сводок с фронта тоже не слышим. Радио нет, газеты, письма сюда не доходят. А ну, расскажи ещё что-нибудь. Когда война закончится?

– В сорок пятом, девятого мая.

Борька изменился в лице, посерьёзнел.

– Это ты загнула. Не может быть, чтобы ещё три года… Ты давай хорошее сочиняй, плохого нам и так хватает.

– Если не веришь, ничего больше не скажу. Держи свой портрет.

Она сделала последний штрих, поставила в уголке подпись и дату.

– Мировецки, даже дырочку на рубашке нарисовала. Я бы новую надел… что ж не предупредила? – пожалел Боря и спрятал рисунок в альбом, чтобы не измялся.

Саша заверила, что вот так, в старой рубашке, с растрёпанными волосами и царапиной на руке получилось живее и правдивее.

***

Никогда раньше ей не приходилось топить дровами плиту, носить из колодца воду, есть хлеб пополам с отрубями и суп без мяса, в котором поблёскивали редкие кружочки жира. Если бы мама приготовила такую бурду, Сашка сделала бы вид, что её тошнит, демонстративно выплеснула всё из тарелки в унитаз и заказала бы из кафе роллы, пиццу и салат. Теперь же приходилось есть что давали: сколько ни кривись, стейк и красную рыбу никто не принесёт, разве что карася, если Борьке повезёт поймать на удочку.

Вчера, когда он сидел на реке, подошёл немец и заорал, брызгая слюной, что вся рыба принадлежит Германии. Вырвал удочку и сломал о колено. Борька, красный от ярости, вернулся домой ни с чем и сказал, что всё равно будет ходить рыбачить, тайком.

Тётя Тоня всполошилась:

– Боренька, отступись! Ещё пристрелят из-за какого-то пескаря! Огурцы есть, лучок… Проживём.

После ужина она вытерла стол и достала из буфета колоду карт.

– Пойдём, что ли, Шурк, погадаю.

– Опять ты за своё, спалю в печке твои карты, – проворчал Борька.

– Спалит он! – сердито отозвалась Антонина, тасуя колоду. – Я те спалю! Яйца курицу учить вздумали. Поди лучше собаку покорми, воет, наверно, в сарае… Сними, Шура, на себя.

Она разложила на пёстрой клеёнке карты и долго вглядывалась в них, что-то бормоча под нос.

– Жива твоя бабаня, – наконец сообщила тётя Тоня, и у Сашки ёкнуло сердце, так странно было слышать здесь это ласковое прозвище. Она придвинулась ближе и впилась глазами в седовласых королей и дам в горностаевых манто.

– И мать жива… но далеко они отсюда, как бы не за Урал их эвакуировали или ещё дальше, в Ташкент. Переживают за тебя, ищут, волнуются… слёзы, слёзы…

У Сашки к горлу подступил комок, и карты расплылись мутными пятнами. Увидит ли она когда-нибудь родителей, бабушку и Настю? Сестру Сашка недолюбливала, в детстве они часто ссорились и нередко дрались из-за игрушек, но теперь плохое вспоминать не хотелось, только хорошее. Как она болела, а Настя сидела у кровати и читала сказки, как подарила свою куклу со всей одеждой, соской и горшком.

– А тебе, Шура, выпадает дальняя дорога, трудности, испытания. Вот они, вот, – постучала пальцем Антонина по засаленной карте.

Сашка сглотнула слюну.

– Что это значит?

– То и значит, что поедешь далеко куда-то. По всему видать, эвакуироваться будешь. Небось, мать отыщется и вызовет к себе в тыл.

Долгая дорога – это, конечно же, возвращение домой, в своё время, – решила Сашка и облегчённо выдохнула.

– Тётя Тоня, а когда это будет? – заёрзала она.

– Скоро, скоро.

– А почему трудности?

– Ну а как же, дорога-то нелёгкая, пока доедешь… – Антонина смешала карты, перетасовала колоду и спрятала в ящик.

Не то чтобы Сашка поверила гаданию, но всё-таки стало чуточку легче. Там – мирная жизнь, мама с папой, уютная комната с компьютером, ванная с душевой кабиной. И не надо мыться в бане едва тёплой водичкой. Там вкусная еда, которая не переводится в холодильнике, печенье, булочки… Да что булочки, хлеб какой вкусный!

При мысли о еде в животе заурчало, как будто она и не ужинала. Антонина говорила, что меняла вещи на продукты, вдруг у Сашки получится обменять серебро?

Она прошла в Борину комнату, отыскала кольцо в сумке, примерила. Теперь оно совсем не держалось на похудевшем пальце, скользило. Жаль колечко, оригинальное: ободок в виде костей удерживал выпуклый зубастый череп с тёмными глазницами.

– Тётя Тоня, можно это поменять на что-нибудь вкусненькое? Оно серебряное.

Та вытерла руки полотенцем и осторожно взяла кольцо, прищурилась:

– Это твоё?

– Моё конечно.

– Адамова голова, смотри, Боря.

Борька успел вернуться и сейчас ополаскивал у рукомойника собачью миску. Посмотрел на кольцо, поморщился.

– Я слышал, фашисты такие носят.

– Не болтай ерунды! Адамова голова, говорю, как на иконах. Я на кофте у Шуры череп увидела, так и подумала: богобоязненная девка. Вот мы с ней в храм на службу сходим.

– Это фашисты церкви открыли… – вздохнул Борька и замолчал. Сашке показалось, что он хотел прибавить: «А ты радуешься», но не прибавил.

– И что? – свела брови Антонина. – Церкви у нас православные, не фашистские.

– Так можно продать кольцо? – нетерпеливо напомнила Саша.

– Отчего нельзя, можно, серебро всё-таки. Но много за него не дадут, булку хлеба или двести-триста рублей – и то хорошо, и то давай сюда.

***

Тётя Тоня сказала, что на их рынке продавцов больше, чем покупателей, лучше всего идти в базарный день за реку, в соседнее село. Ещё с вечера она перебрала Борины вещи, отложила кое-какие в сторону, бормоча: «Это мало… это перелицую…» – достала из комода свою шерстяную коричневую кофту и завязала всё в аккуратный узел.

Без пропуска немцы не разрешали уходить из села, и Антонина с Сашкой, которая напросилась на рынок, заранее получили в комендатуре пропуск с орлом и оттиском печати, где указывалось, куда они направляются и зачем, а также время возвращения.

Вышли очень рано, на рассвете. Антонина с узелком споро шагала впереди, только мелькали подмётки ботинок, Саша плелась следом. Она мысленно упрекала тётю Тоню с её «да там недалеко, мост перемахнём – вот и рынок» за обман, а себя за легковерность. Становилось жарко, несмотря на ранний час. Саша стянула с головы косынку и вытерла мокрое лицо и шею.

– Долго ещё идти? – простонала она.

– Теперь уже близко.

Это «близко» тянулось не меньше километра. Мимо, подпрыгивая на колдобинах, проехал грузовик с сидящими в кузове солдатами вермахта. Они увидели Сашку, оживились.

– Фройляйн, красивая фройляйн, иди к нам! – загомонили и засвистели они.

Сашка испугалась, что машина сейчас остановится… и тогда неизвестно будет, вернутся ли они с Антониной домой.

Грузовик укатил, пыль ещё долго висела в воздухе.

– Как дам по макитре! – совсем как на Борьку намахнулась тётя Тоня. – Распустила Дуня косы, а за нею все матросы… Зачем платок сняла? Что за девка поперечливая! Нечего себя выставлять, тыщу раз твердила. Поскромнее будь, позамарашистее.

– Я не выставляю, – оправдывалась Сашка, убирая волосы и повязывая косынку, – жарко, я взмокла вся.

– Ничего, не упреешь.

На въезде в село, возле указателя с надписью по-немецки, толпилась небольшая очередь. Щурясь от солнца, долговязый солдат проверял документы у людей с мешками и узлами, что-то спрашивал, говорил «гут» и отпускал. Впереди торчала высокая тренога с пулемётом, дуло которого было направлено в небо, стоял мотоцикл с люлькой и белым номером на крыле переднего колеса.

Тётя Тоня подала свой и Сашкин пропуск, гитлеровец бегло просмотрел, махнул рукой: проходите.

Глава 5. Фольксдойче

Рынок оказался не таким большим, как она воображала, однако народу здесь толкалось много. У невысокого здания под железной крышей стояли продуктовые ряды без навесов, похожие на длинные столы на ножках, толстых, как брёвна. Продавали молодую картошку, уложенную горками прямо на досках или чистых тряпицах, пучки зелёного лука и укропа, огурцы, молоко кружками, зернистый домашний творог и хлеб – буханками и ломтями.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Назад!