Тожесть. Сборник рассказов

скачать книгу бесплатно


Самое важное он решал в тишине кабинета. О слиянии с конкурентом и Катей. С одним – на бумагах, с другой – на самом деле. С конкурентом вышло на удивление хорошо, с Катей – как-то никак. Из колкой красотки она превратилась в унылую и вялую бабу с ворохом придирок и тупеющих острот.

Глеб все понял за две недели у теплого океана, почти взвыл, чувствуя, как горит в паспорте свежая печать, заметался, чуть не утонул, а приехав в Москву тут же рванул к Янке – жаловаться. С ней всегда было спокойно и тепло. Не-нап-ряж-но.

Он вывалил на кухонный стол пахнущие медом и хвоей фрукты, с ходу выдал заготовленную еще в самолете байку о муках джетлага и сел на скрипучий табурет. Маленькая двушка в Бирюлево была слишком тесной для него, но в этой тесноте ему вдруг стало по-детски уютно.

– Ты, когда улыбаешься, прямо школьник сразу, – заметила Янка, подпирая кулаком щеку. – Ну чего случилось?

– А Елена Павловна где?

В квартире и правда было как-то совсем тихо, не бормотал телевизор, не шаркали тапочки.

– В стационар положили, – нехотя ответила Янка и тут же замахала руками. – Не хочу говорить, давай ты.

И он начал. Про печать и страх, про внезапную глупость, про чрезмерно упругий пресс и слишком острый язык. Янка слушала молча, хмурилась, кусала заусенец на мизинце. Глеб все ждал, когда же она начнет его костерить, обзывать зажравшимся идиотом не стоящим и ногтя жены, за этим и приехал. Но Янка молчала, а когда он выдохся и растеряно посмотрел на нее, то встала, взяла его за руку и повела к себе в спальню.

Там она его, конечно, ничем не удивила. Может только слезами, когда все закончилось. И тем, как вытолкала за порог, не глядя, не слушая. Глеб надеялся, что она позвонит, сам порывался приехать и объясниться, но не находил слов. А когда встретились в следующий раз, за общим столом в подвальном ресторанчике, понял, что слов Янка от него и не ждала. Чего-то другого, да. А слов ей не нужно.

На следующий день, сидя в тишине кабинета, Глеб пообещал себе, что никогда больше так не ошибется. И держался, долго держался. Пока не умерла Елена Павловна. Все вздохнули с облегчением, болела она мучительно долго, обирая Янку, превращая ее в жалкое подобие себя прежней. Хоронили ее вместе, будто и правда семья. Сажая Янку в такси, Глеб не удержался и поцеловал, из дурацкого сострадания, а та ответила, забилась, разожглась. И пришла к нему, прямо сюда, в святую святых его тишины. Как было отказать ей?

Еще и встреча на носу. Раздражающий зуд неотвратимости. Глухая злоба на себя, прогнувшегося перед обстоятельством, и на тех, кто это обстоятельство создал. Ресторан Глеб выбирал сам, время тоже назначил он, просто поставил всех перед фактом:

– Встречаемся послезавтра в 20.00, – написал в чат телеграма, надеясь, что все будут заняты, встреча отложится, а там и еще раз, и еще. – Куда подъезжать скину картой.

И погасил экран. Телефон молчал блаженные две минуты. Потом затрясся новыми сообщениями.

– Как раз послезавтра могу, ура! – писал Костик.

Черт.

– Я освобожусь в 19.30, постараюсь успеть, – Денис смотрел с круглой аватарки серьезно и печально, эмо недобитый, прости Господи.

– Хорошо, – коротко черканула Янка, на нее Глеб смотреть не стал, снова щелкнул по телефону, отложил в сторону.

Ответа Кати можно было не ждать, та никогда не отвечала ему в сети, чтобы все понимали – она скажет лично, смотря в глаза. Будто сама смогла бы вспомнить, когда в последний раз они не отводили взгляды, случайно пересекшись ими во время ужина.

И вот теперь нужно было ехать. Держать лицо, улыбаться едко, хохотать громко, шутить остро. Опускать ладонь на колено жены, подливать ей вина… Хотя нет, вино в этот раз она пить не станет.

В животе у Глеба что-то ухнуло, тоскливо заныло. Он поправил галстук, глянул на часы – 18.50, пора выдвигаться, рывком встал с кресла, похлопал по карманам, проверяя, где ключи и бумажник. Перед дверью засуетился, самому тошно стало. Все, лишь бы не бросить короткий взгляд на диван, примостившийся в углу.

Широкий, кожаный, блестящий. Скрипучий, когда об него трется обнаженная спина, а потом мягкий живот и тяжелая грудь с острыми сосками. Диван цвета горького шоколада, тон в тон с растрепанными кудрями, которые рассыпались по нему блестящей копной. А потом Глеб собрал их и намотал на кулак, потому что она так захотела.

Глеб закашлялся, обтер мигом вспотевший лоб, вышел из кабинета и захлопнул дверь, жалея, что память за ней не оставишь.

Янка

Расческа вязла зубцами в кудрях, рвала волосы, застревала намертво. Янка пыталась осторожно выпутать ее, но получалось плохо, даже рука затекла. Стоило выпустить прорезиненную рукоятку из пальцев, как щетка повисла, больно натянула волосы. Янка зажмурилась и дернула.

– Не рви так! – беззвучно попросила мама. – Дай, я сама.

Янкины волосы мама любила. Подкрадывалась среди ночи, утыкалась в макушку, вдыхала их запах, гладила осторожно, шептала что-то неразборчиво. Янка так привыкла к ее полуночным бдениям, что и не просыпалась толком. Переворачивалась на другой бок, освобождая место рядом, и возвращалась в сон. И только спиной чувствовала прикосновение теплой маминой груди, ее руки и сладковатый аромат лаванды – мама перекладывала засушенными веточками ночные рубашки, говорила, так ей слаще спится.

Когда на шестую ночь после похорон Янка сквозь сон почувствовала знакомый цветочный дух, а кровать мягко скрипнула, принимая вес маминого тела, поначалу не испугалась. Подумала только, мол, хорошая ночь сегодня, маме не больно, вот, пришла ко мне. Мысль, что мама умерла, ослепила вспышкой, примяла к матрасу взрывной волной, оглушила грохотом сердца, выпрыгивающего из грудины.

Янка вскочила с кровати, упала, на четвереньках выползла в коридор, захлопнула дверь, приперла ее спиной, задышала часто, хрипло.

Как успела схватить из-под подушки телефон, и сама не поняла, но успела. Свет дисплея разорвал темноту, страх отступил, на смену ему пришла соленая вода. Всхлипывая, Янка набрала вызубренный еще на первом курсе номер. Посмотрела на имя, представила, как его обладатель крепко спит на прохладных простынях, по правую руку край высокой кровати, по левую – любимая жена, поджарая, как породистая гончая. Стерла номер. Набрала другой.

Денис ответил на второй гудок, будто не спал, а ждал ее звонка. Или не ее.

– Да?

– Ко мне мама приходила, – не думая, выдохнула Янка, зубы застучали так, что пришлось поджать язык, чтобы не прикусить.

Денис помолчал.

– Девять дней же…

И правда, девять. Три первых исчезли в туманном мороке, Янка силилась вспомнить, но не выходило. Только лицо Глеба всплывало иногда из багровых туч, застилающих всех и каждого. Даже гроба Янка не запомнила, даже поминок. Долго потом не могла понять, почему ладонь в земле. Терла ее под водой, сгорбившись у раковины в туалете, слишком помпезном для места ритуальных обедов.

Смылась ли грязь? Кто выбирал зал, меню, вкусно ли было, говорила ли она что-то, стискивая в пальцах холодную рюмку? Ничего не запомнилось. Только серебристое такси, в которое ее усаживал Глеб, бережно положив ладонь на макушку, чтобы не ударилась. А потом наклонился и поцеловал. В губы, коротко и сухо. Она тут же ответила, мигом приходя в себя, но Глеб уже распрямился, хлопнул дверью, мол, трогай. Таксист послушно тронул. Янка вывернулась шею. Глеб уже подхватил жену за острый локоток и уводил с парковки. Он не обернулся, а вот Катя – да. Они встретились глазами. Тогда-то Янка и поняла – Катя все знает. И решила, что точно повторит.

И повторила, Боже мой, конечно, повторила. Если делаешь что-то запретное один раз, то обязательно решишься на второй. Потому что точка невозврата осталась позади, а мир не рухнул. Ничего, по сути, не изменилось. Только в памяти появилась дверца, за которой пылает, воет, лютует безумный, животный, нездешний восторг. И, если ночью станет совсем уж холодно, можно подойти, прижаться щекой к обратной стороне этой дверцы и различить за ней свое дыхание, его шепот и скрип дивана, кожа об кожу, горький шоколад и коньяк. Обогреться немного об их жар и уснуть.

Ну что поделать, если Катя встретила его первой? Еще на курсах для поступления, вцепилась сильной рукой, притянула к себе, обхватила крепкими бедрами? Что поделать, если тут же пошла с ним во все секции, записалась в бассейн, научилась говорить с легким презрением о фастфуде? А может, она всегда такой была, Яна не знала. Она появилась чуть позже, прибилась к ним. Домашняя девочка – копна кудрей, тревожная мама на телефоне. Это Глеб ее принял, благосклонно взял под свое крыло. Она им лабораторные, они ей дружбу. Веселые пьянки до рассвета, хмельные утра в квартире Глеба, по которой она ходила, как по музею, застывая на носочках, боясь вдохнуть. Потому что все там было Глебом. Все эти странные картинки на стенах, холодный паркет, горный велосипед на стене, стеллажи дисков, только хорошее кино, Янка, хорошее, понимаешь? Она не понимала, но соглашалась. А Катя наблюдала за ними с видом человека, победившего войну раньше, чем та началась.

– Ну, зачем он тебе? – спрашивала мама, пока Катя выла, закусив картонный край открытки, зовущей ее на чужую свадьбу.

Нужен.

– Ну, зачем он тебе? – спрашивал Денис, наливая ей кофе, когда она приехала к нему с искусанными губами, под утро, шальная от восторга, чующая, как пахнет от нее горьким потом, наглаженными простынями и заморскими фруктами, которые Глеб привез ей из далеких островов.

Нужен.

– Ну, зачем я тебе? – спросил Глеб, а она уже закрыла его кабинет на ключ.

В сумочке лежали документы на мамину квартиру в Питере. Полгода растянулись на чертову вечность, за нее Катя успела решить, что уедет, уедет, как только выправит все бумажки, уедет и заберет Глеба с собой.

– Нужен, – прохрипела Янка, падая на кожаный диван, пока он расстегивал пуговки на ее блузке.

Все случится сегодня, сразу после ужина. Она попросит Глеба задержаться. Повод не важен, он все поймет по глазам. Все поймут, да и к черту их. Вот ключи, вот два билета. Развод можно оформить по сети. Ничего не бойся, хороший мой. Я выживала два года, таская маму по онкологичкам. И выжила. Я теперь все смогу. И тебя из Катиных цепких ручонок, тоже. Ничего не бойся, только поехали, милый. Поехали. Мы никому не скажем. Дениске, может, только. А он умеет держать язык за зубами. Уж он-то умеет. Мы просто исчезнем. Навсегда.

Руки дрожали, пока Янка застегивала блузку, ту самую, с пуговками. Так и не досчиталась трех, когда вернулась от Глеба, пришлось все перешивать. Они посмеются над этим, когда сядут в самолет. Обязательно посмеются. Ведь посмеются же, мам?

Мама молчала. Пахло пылью и одиночеством. Янка глянула время – 19.02, можно не спешить, выключила свет и вышла из пустой квартиры. Новые жильцы должны въехать завтра. Завтра. В первый день ее новой жизни.

Денис

Надо вставать. Вставать. Вставать. Вста-ва-ть.

Этот последний звук – глухое «тэ», превращенное в мягкое «ть», било в висок, будто мяч для настольного тенниса. Таким они часами могли перебрасываться в подвальчике университетского спортзала. Мячик отскакивал от ракетки, бился об правую сторону стола, перелетал через сетку, еще один удар о стол и снова ракетка. И так по кругу. И еще по одному. И еще.

Глеб играл резко, пыхтел, отбегал в сторону, опирался грудью на стол, мелко подпрыгивал, в его натренированном теле было слишком много сил для этой странной игры. Ракетка скрипела пальцах, мышцы напрягались, он чертыхался, пропуская мячик, посылал их на хрен и уходил.

И они оставались вдвоем. Денис и Костя. Костя и Денис. Играли молча, без напряжения, слаженно, как две части одного механизма. Медитация уровня дзен. Мячик бился о ракетку, о стол, летел через сетку, опять о стол, опять о ракетку. Чтобы снова о стол и ракетку, стол и над сеткой, о стол и ракетку. О стол. Через сетку. О стол.