Конструктор живых систем

Матушка, увидев номер места на билете, сразу стала креститься, указывая на плохое число, но, во-первых, других мест в первом классе больше не оказалось, а во-вторых, я хоть и христианин, и меня учили в гимназии Закону Божию, но имея дар, относился к любой религии философски.

Вера – дело наживное, может ещё и стану религиозен, недаром эфир смогли найти не обычные набожные крестьяне и не язычники с Панамского архипелага, а монахи из Корсиликанского монастыря, находящегося на юге королевства обеих Сицилий. Нашли ещё в незапамятные времена, а первосвященники все сплошь имели дар. Об этом и в книгах церковных упоминание есть, хоть и не явное.

Взяв свой чемодан, который оказался довольно большим, я потащился с ним к третьему вагону. Чемодан придётся сдать в багажное отделение, а всё остальное я нёс в небольшой плетёной кожаной сумке. Из нужного мне вагона вышел обер-кондуктор, судя по его нашивкам, и встав возле вагона, начал досматривать пассажиров на наличие билета и багажа.

Одетый в синий двубортный форменный сюртук, имея форменную фуражку на голове и длинный сапёрный тесак на поясе, он производил двойственное впечатление. Вроде и не военный, и не полицейский, а при форме и при оружии, в общем, служивый человек. В железнодорожное ведомство абы кого не брали, чтобы попасть работать на железную дорогу, необходимо иметь многочисленные рекомендации и вообще, быть очень грамотным человеком. Об этом рассказывали ещё в гимназии, отвечая на наши вопросы.

Пышные рыжеватые усы да внимательный взгляд светло-голубых глаз дополняли образ мелкого чиновника железной дороги. Перед ним образовалась небольшая очередь, и я, подойдя к вагону, встал в её конец. Через пару минут я смог протянуть свой билет.

– Так, молодой человек, едете в столицу без пересадок. Вагон будет перецепляться к другому паровозу в Воронеже, имейте это в виду, чтобы не отстать от поезда. Багаж есть? А, вижу. Можете взять его с собой, вагон перецепной, и те, кто едет в нём до конца, имеют право взять с собой багаж. Место под него я выделю. Проходите, господин гимназист, на своё место и размещайтесь. Следующий! – тут же зычно прокричал он, а я быстро поднялся по ступенькам и вошёл в вагон.

Мой диван, на котором я размещался один, по праву первого класса и долгого переезда, оказался весьма удобен, а стоящий прямо напротив него, точно такой же, пока пустовал. Соседние места частично уже обрели своих новых временных постояльцев, а в самом конце вагона два дивана заняла семейная чета с детьми. Я успел спокойно разместиться и даже помахать матушке рукой, когда поезд, наконец, тронулся.

Паровоз издал пронзительный гудок, заработали его колёса, и вагоны медленно, но неуклонно набирая ход, понеслись вслед за ним. Мимо окна начали проплывать хорошо знакомые пейзажи. Станционные постройки довольно скоро скрылись, уступив место небольшим аккуратным домикам, но и те недолго продержались и вскоре исчезли далеко позади.

Напротив меня место так и пустовало, видимо, купили билет не с Крестополя, а с другой станции. Я огляделся вокруг и, расстегнув ремень на гимназисткой форме, положил его рядом с собой. Пальто я уже давно снял и повесил на крючок над диваном. Форму я надел чисто из экономии: во-первых, жалко выкидывать старую форму, из которой я вот-вот вырасту, а во-вторых, мне в ней привычнее, да и в столице будет удобнее. Добротной одежды у меня немного, и она самая обычная, что для столицы может оказаться слишком позорно, а вот форма, она и в столице окажется к месту. Всё равно в академии выдадут другую, скорее всего, бесплатно.

Довольно скоро я задремал. Есть не хотелось, так как с утра плотно позавтракал, а вот дальше придётся питаться либо на полустанках, либо в вагоне-ресторане, предназначенном специально для этого. Ведь здесь не лавки третьего класса, и даже не простые диваны второго, где можно постелить на коленки газету или тряпку, и разместиться с едой. Я еду в первом классе, тут публика почтенная и не станет позориться и давиться варёным куриным яйцом или, пуще того, жареной курятиной с варёной картошкой и солёными огурцами.

День прошёл в одиночестве, перехватив у деда-лоточника на мелкой станции пирожков и запив их стаканом кваса с другого лотка, я заскочил обратно в вагон и в полудрёме и бесцельном рассматривании пейзажа за окном провёл время до самого вечера.

А вечером провидение послало мне попутчика, да какого! Им оказался парень моего возраста, который вошёл в вагон на какой-то небольшой станции, названия которой я не запомнил. Провожали его родители.

Мужчина внёс пару чемоданов, а женщина долго охала и ахала, говоря при этом по-немецки, наконец, расчувствовалась, обняла сына и ушла, сопровождаемая отцом, пожелав напоследок: «Gute fahrt, Peter».

Чтобы не мешать им прощаться, я вышел на перрон и вошёл в вагон уже перед самым отъездом, опередив родителей такого же бывшего гимназиста, как и я, всего на пару минут. Они тепло попрощались с сыном и ушли, а мы остались смотреть друг на друга.

– Барон Пётр Христофорович фон Биттенбиндер, – протянул он мне свою узкую ладонь, – можно просто – Пётр Биттенбиндер.

Я окинул его взглядом. Парень оказался ростом примерно с меня или немного выше, имел тёмные, зачёсанные назад волосы и светло-голубые глаза той кристально прозрачности, от которой невольно становилось не по себе. Поэтому долго смотреть ему в глаза не получалось, возникало желание отвести взгляд. Правильные черты лица, волевой подбородок с небольшой ямочкой посередине дополняли общую картину, а благожелательная улыбка усиливала приятное впечатление.

– Фёдор Васильевич Дегтярёв, – представился в свою очередь я и пожал протянутую руку, а потом добавил, – сын почётного гражданина города Крестополь.

Тевтонец, а парень, безусловно, был им, хоть и склавинский, оказался одет в весьма приличный, хоть и достаточно скромный костюм, поэтому понять, кто он, мне оказалось довольно трудно. «Скорее всего, тоже гимназист», – решил я с самого начала и, как оказалось, не ошибся. Он мало чем отличался от меня, такой же худой и бледный, только чуть повыше и пошире в плечах, да разговаривал с едва уловимым характерным акцентом.

– Куда едешь? – продолжил разговор Пётр.

– До Павлограда.

– О, и я туда же!

– А ты зачем едешь? – полюбопытствовал уже я.

– Учиться, я гимназию окончил и поступил на высшее.

– Я тоже, – тут я сощурил глаза и стал более внимательно рассматривать собеседника, пытаясь понять, куда он поступил и на кого едет учиться. То же самое делал и он, пялясь на меня, как на какую-нибудь глупую девицу, что обтянула свой зад тонким платьем и нагнулась поправлять шнурки на своих ботиночках.

– А ты куда поступил? – не выдержал первым Пётр Христофорович.

– А ты? – вопросом на вопрос ответил я.

– Сначала ты скажи.

– А почему я первый? Ты, может, и не скажешь потом.

– Почему не скажу, скажу, – удивился Пётр.

– Да кто тебя знает, – не оставляла меня подозрительность, – ты, вон, сел на каком-то полустанке, а едешь в столицу, да ещё и говоришь, что поступил туда, а вдруг врёшь всё?!

Не знаю, какая меня муха укусила, но почему-то стало обидно за себя.

– Это я вру?! – тевтонец вскочил, сжав кулаки, с явным намерением дать мне в нос, но с соседних диванов на нас укоризненно посмотрели другие пассажиры, и даже с дальнего места обернулась одна дама. Этого оказалось более, чем достаточно, чтобы Пётр вновь опустился на свой диван и прошипел мне в ответ.

– Неприятно было с тобой познакомиться.

Я фыркнул и отвернулся, уставившись в окно, но уже давно наступил вечер, и за стеклом виднелась только непроглядная тьма. Не интересно смотреть. Я почувствовал, что проголодался, но в вагон-ресторан идти сегодня я не собирался, там всё дорого, а денег не много, чтобы ужинать в ресторанах каждый день, и я вновь уставился в окно.

Прошёлся кондуктор, зажигая на каждом столике между диванами ночник, а две большие керосиновые лампы, жёстко закреплённые на двух входах в вагон, уже давно горели ровным длинным пламенем. Я знал, что есть вагоны с электричеством, но нам попался один из старых, в котором его ещё нет, как нет и электрического освещения, но скоро будет, непременно, об этом я читал в газете «Изобретатель». Это моя самая любимая газета, жаль, что выходит она лишь раз в две недели и состоит из двух листков, но зато она не дорогая, всего два грошика.

Огни за окном на всём протяжении пути почти не встречались, редко-редко где промелькнёт дежурный фонарь на столбе безвестного полустанка, да вдали мигнёт огонёк далёкого посёлка, где стоят газовые уличные фонари, и всё. Крупных же станций и городов на пути встречалось мало.

Ещё немного посидев, я стал укладываться спать. Посмотрев на меня и, видимо, обидевшись, стал укладываться и Пётр, принявшись снимать пиджак и ботинки. В вагон-ресторан он также не пошёл, но у него имелась с собой еда. Достав её, он стал раскладывать на чистой тряпице в небольшой корзинке, а я отвернулся, сглатывая слюну. Все свои запасы я уже давно съел всухомятку, потому как брал совсем немного.

– Есть хочешь? – вопрос застал меня врасплох, и я растерялся, не зная, что ответить.

– Держи, я один не могу всё съесть, а надо бы за раз. Это биерокс, тевтонские пирожки с мясом и капустой, они вкусные, бери!

– Спасибо! – колебался я недолго, и тут же схватил круглую булочку, которую язык не поворачивался обозвать пирожком. Какой же это пирожок, если она круглая? Биерокс оказался свежим и вкусным, и мы вдвоем быстро умяли их. Захотелось пить, и тут Пётр достал припасённую бутылку молока. Кружка у него оказалась одна, и мы стали пить по очереди.

– Я еду поступать в Павлоградскую инженерно-духовную академию, – прожевав последний биерокс, оповестил я своего щедрого попутчика.

– Правда? И я тоже!

– Правда? – зеркально удивился и я, – вот это удача! А ты на какой факультет?

– А я ещё точно не определился. Мне несколько разных на выбор предложили, я ведь почему сел в Миллерово? Я из колонии сейчас еду, Офенталь называется, у нас там имение небольшое, мы на лето туда приезжали отдохнуть после того, как я закончил Либавскую гимназию. Между прочим, я закончил с отличием, и моя гимназия с инженерным уклоном, – решил под конец прихвастнуть Пётр.

– А у меня есть похвальный лист, и я тоже с отличием свою гимназию окончил, для меня место оставили в инженерно-духовной академии, потому что у меня отец погиб за Отечество, а я даром обладаю, и вообще, – и я осёкся. Больше мне сказать было нечего, а воспоминания об отце каждый раз схватывали моё горло тяжёлым спазмом.

– И я даром обладаю, – отозвался Пётр, не заметив моего состояния, – мне дали возможность поступать на разные факультеты этой же самой академии, вот я и решаю, какой выбрать. Сказали, что по приезду, в течение недели я должен определиться, и меня зачислят на нужный.

–Ааа, – протянул я, – ну, тогда, конечно.

– Ладно, Фёдор, я в туалет и спать.

– Ага, и я тоже буду укладываться.

Пока мы, увлечённые собственным разговором, не обращали ни на что внимания, остальные пассажиры потихоньку укладывались спать, конечно, не раздеваясь, так как никаких перегородок между диванами не имелось, только исключительно высокие спинки.

Женщины отдыхали сидя, снимая с себя лишь головные уборы и обувь. В вагоне их находилось лишь две особы, они располагались в последнем ряду со шторкой: дама и девчонка, что сейчас прилегла на коленях у матери. Свет в вагоне поддерживался теперь с помощью ночников, сделанных из миниатюрных керосиновых ламп, поставленных на очень маленький столик между диванами у окна.

Скинув ботинки и сюртуки, мы разлеглись на постеленных на диваны простынях и уткнулись головами в подушки. Я долго не мог заснуть, ведь в первый раз я ехал так далеко самостоятельно. Помнится, мы ездили на поезде два раза с родителями: один раз переезжали, а другой – на отдых в Ялту, но тогда всё воспринималось по-другому, ведь я был ещё совсем мал.

Мысли в моей голове кружились под мерный стук колёс. Нежданный попутчик уже крепко спал, посапывая в обе дырки, а я всё никак не мог уснуть, невольно прислушиваясь ко всем звукам, как внутри вагона, так и снаружи. Спохватившись, встал и, подкрутив фитиль ночника так, чтобы он горел совсем чуть-чуть, я вновь улёгся на диван и, наконец, умаянный впечатлениями сегодняшнего дня, заснул.

Утро началось с обычной суеты перед крупной станцией, кажется, ожидался Воронеж. Обер-кондуктор, суровый усатый дядька, зычным голосом предупредил всех пассажиров, чтобы те, кому выходить, успели совершить утренний моцион в комнате для омовений.

Весь вагон постепенно просыпался и готовился к новому дню: кто-то собирался выходить, остальные занимались обычными утренними делами. Примерно через час поезд начал притормаживать и, издавая громкие гудки, прибывать к крупной станции, которой, ожидаемо, оказался Воронеж. Здесь выходило много пассажиров, почти полвагона.

– Пошли, погуляем? – предложил Пётр.

– Пойдём, конечно! И мы потянулись к выходу на платформу.

Несмотря на то, что наше знакомство началось с обиды, мы её уже давно забыли и всё утро проболтали, делясь впечатлениями. Пётр хоть и оказался фон-бароном, этого никак не демонстрировал, тем более, что и мой отец выслужил дворянство, и я добьюсь того же, в чём совершенно не сомневаюсь. У каждого есть шанс в нашей империи подняться на ступеньку выше в социальной лестнице, об этом мне всегда говорил отец.

Дождавшись своей очереди на выход, мы чинно вышли на перрон. В своих несколько помятых брюках мы мало походили на воспитанных гимназистов, но нас это не беспокоило, ведь мы не на променаде или выпускном вечере. Вокзал в Воронеже оказался очень большим, и наш Крестопольский вокзал смотрелся всего лишь маленьким уютным зданием по сравнению с этакой громадиной.

Перрон оказался полностью заполнен, все суетились, куда-то спешили, кричали и толкались. Рядом пыхтел паровоз, выпуская из своего нутра клубы белого пара, да суетились носильщики, громко выкрикивая желающих забрать свой багаж и без усилий сопроводить его до городского извозчика или городского же трамвайчика.

– Багаж, кому багаж?! Недорого, совсем недорого. Багаж, багаж!

Воздух вокзала оказался отчётливо насыщен тяжёлым запахом сгоревшего угля, густой смазки тормозных колодок и свежего креозота, исходящего от новых шпал. А ещё сквозь него пробивался запах различной снеди, что продавали прямо тут, на перроне, всякие лотошники. Ну, и шум, и гам крупного станционного вокзала, конечно, присутствовал, дополняя запахи.

– Поезд стоит два часа, будем перецеплять вагоны к новому паровозу, далеко не отходить, слышите, юноши?! – предупредил нас обер-кондуктор. – Опоздаете, пешком пойдёте, никто вас ждать не станет, – и он смешно пошевелил усами, думая, что это напугает нас.

Я скривил лицо в попытках скрыть улыбку и, кивнув, быстро отвернулся, а Пётр, стоящий рядом, внимательно выслушал кондуктора и, степенно достав серебряные часы-луковицу, отщёлкнул крышку и сказал:

– Мы непременно будем за полчаса в вагоне.

– Будете, куда вы денетесь, молодые люди, – хмыкнул на это кондуктор и отвернулся, сразу же потеряв к нам интерес.

– Пошли, прогуляемся, – предложил Пётр.

– Пошли, – поддержал я нового друга, и мы устремились к главному входу вокзала.

Пройдя по перрону, вошли в здание вокзала, в котором находилась скучающая или, наоборот, суетящаяся и спешащая на выход публика, и вышли через него на привокзальную площадь. Один бы я не рискнул так далеко отходить от поезда, а вдвоём не страшно. Пока мы прогуливались, основная масса пассажиров уже успела уехать, и вокзал наполовину опустел.

Откуда ни возьмись, появился мальчишка-лотошник, державший в руках деревянный лоток, накрытый чистой ситцевой тканью в мелкий чёрный горошек. Лоток с помощью старой ленты располагался у него на шее, а руками он его только придерживал, упирая край себе в живот. Одетый в исподнюю рубаху с накинутым на неё коротким армяком, явно перешитым с чужого плеча, и подпоясанный кушаком, да в старых-престарых стоптанных сапогах, он бойко орал детским фальцетом.

– А кому пирожки румяные, кому пирожки багряные?! Кому красоту душистую, кому исты охота, кому грошей не жалко? Налетай, налетай, пирожки все разбирай! Пироги, пироги, пышные, вкусные. Пироги, пироги с мясом и с капустою!

– Эй, малец, поди сюда, – не выдержал я, – какие у тебя есть пироги да пирожки, показывай?

– Так смотрите же, вона они какие! Мамка у меня печёт всякие вкуснющие, вона эти рыбные, а энти с требухой куриной, печёнкой да сердцем толчёные, а вот те с капустой тушёные, капуста-то квашенная, солёненькая, да с яблоком мочёным есть, хоть и прошлогоднее, а сладенькое, – нараспев токовал, как тетерев, белоголовый мальчишка.

Пирожки действительно оказались на загляденье красивые, румяные да поджаристые, а запах такой от них пошёл, как малец откинул тряпочку, что аж слюнки потекли.

– Сколько какие?

– Так с требухой самые дорогие, за них трояк возьму, а остальные подешевше, по грошику.

– Ага, – Пётр оказался порасторопнее меня, – давай мне три с печёнкой, два с яблоком, два с капустой и два с рыбой.

– Тааак, тогда пятнадцать грошей с вас, господин хороший.

– Держи, – сунул ему в руки Пётр блеснувшую серебром мелкую монетку, ей оказался алтын, что соответствовал пятнадцати грошам.

– Благодарствую, милгосударь, – зачастил малец, – а вы что будете брать? – обратился он уже ко мне.

– А мне давай три с рыбой, два с яблоком, два с капустой, и…, – я задумался: брать или не брать с печёнкой, а то больно дорого.

– А ещё с морковкой есть.

– Ну, давай, и три с морковкой.

– А с вас десять грошей.

– Держи! – сунул я ему две монеты, тяжёлые и красные медные пятаки.

– Благодарствую!

Отдав пирожки, мальчишка стал с интересом смотреть, как мы сможем удержать в руках эту кучу пирожков.

– А давайте я вам помогу донести их вон до той чайной, там за вход всего грошик берут, зато там и посидеть можно, и кваса испить, а то и чая недорого маньчжурского, и от поезда недалеко, и вам удобнее будет.

– Веди! – тут же распорядился Пётр, взяв на себя функцию старшего среди нас двоих.

– А и пойдёмте.

Глава 5. Поезд

Шли мы недолго и, войдя в полуподвальный этаж здания, где над входом висела табличка с названием «Чайнаяъ», мы тут же погрузились в приятный полумрак.

Подскочивший половой принял от нас по мелкой медной монете и приглашающе кивнул на небольшой свободный столик, как раз на двоих. Быстренько смахнув с него крошки, он уставился на нас в ожидании заказа.

– Чего будете заказывать? – глядя на зажатые у нас в руках пирожки, вопросил половой.

– Нам бы чего-нибудь попить.

– Сей момент, есть квас.

– Какой? – вырвалось у меня.

– Клюквенный, ржаной, из белого хлеба, редкий лимонный, есть чай, сбитень, есть кипяток, для тех, кто в безденежье.

– Ага, – не смог сразу сориентироваться я и позорно замолчал.

– Нам по кружке ржаного кваса и по стакану кипятка, – решился заказать Пётр.

– Одну минутку, – и половой, не говоря больше ни слова, умчал к стойке, за которой то ли сидел, то ли стоял пузатый дядька с огромной окладистой бородой, в которой уже завелась седина.

Не успели мы съесть пару пирожков, как нам принесли по кружке прохладного кваса и по стакану крутого кипятку. Странный выбор, могло показаться со стороны. Но для двух шестнадцатилетних парней, которым всё время хочется есть, выбор совсем не странный.

– Могу предложить мёд цветочный прошлогодний, блюдце будет стоить недорого, всего пятак, к нему каравай за трояк и кипяток тогда без счёта.

– Ммм, – промычал я, оценив заманчивое предложение. После пирожков пить хотелось неимоверно, а одна кружка кваса явно не сможет утолить нашу жажду, конечно, ещё принесут стакан кипятку, но в поезде много не попьёшь, потому лучше вволю напиться здесь. Комната для умывания в вагоне есть, так что, лишнюю воду не придётся держать в себе.

– Несите, – опередил я Петра с ответом.

– Каравай тоже?

– Тоже, – согласился с моим предложением Пётр, – и добавил уже мне, – поделим напополам расходы.

Я кивнул и, схватив кружку кваса, стал запивать им быстро съедаемые пирожки, а тевтонец, наоборот, сначала взялся за стакан кипятка и принялся запивать им свою снедь. Минут за десять мы съели все пирожки и стали пить принесённый половым кипяток. Он поставил перед каждым по три стакана, обещанный каравай и глубокое блюдечко с густым прошлогодним мёдом. Кипяток убирал привкус съеденных пирожков, и мы быстро расправились, как с ним, так и с караваем, и мёдом.

Находясь в чайной, мы молча уничтожали принесенную еду и особо не глазели по сторонам, хотя, чего там глазеть, обычный мелкий пристанционный трактир, с претензией на солидность. Всё же, это не забегаловка, которую держат в основном иудеи, они же и лицензию от государства имеют на продажу хлебной водки.

А тут всё чин-чинарём, чай, кофэ, хотя изысков нет, не та публика, здесь бывают только такие, как мы, да работники железной дороги ошиваются. Покончив с едой, оставаться здесь дольше необходимого показалось мне неуместным.

Глянув на Петра, что дожёвывал кусок каравая, я понял, что у него сложилось такое же мнение об этом месте. Я встал, машинально взглянув на развешанные по стенам лубочные картинки, изображающие различные городские и сельские пейзажи. Только одна из них показывала атаку имперских гренадёров на порядки анатолийский войск. Задержав на ней взгляд, я вздохнул и, натянув на голову фуражку, пошёл на выход, отдав, как и Пётр, половому деньги за питьё. Скорее всего, в подобной атаке погиб и мой отец.

Улица вновь встретила нас шумом, и мы заспешили в сторону вокзала, что виднелся неподалёку. Времени прошло не много, всего лишь полчаса, но мы опасались отстать от поезда, да и вообще, чего шарахаться в незнакомом городе, мы же не за приключениями сюда пришли. Но без приключений, увы, не обошлось.

Быстро добравшись до вокзала, мы направились к месту, где стоял наш поезд, и не нашли его возле платформы. Волна ужаса накрыла меня с головой, сердце гулко застучало, я замер, не зная, что делать и куда бежать. Пётр тоже понял, что поезда нет, и стал бегать по платформе, словно поезд мог спрятаться за ней.

Первым опомнился, всё же, я.

– А вы не знаете, куда делся поезд, что здесь стоял? – обратился я к толстому и важному мужчине, с щегольской тростью и котелком на голове.

Тот холодно посмотрел на меня и хмыкнул.

– Раз поезда возле платформы нет, значит, он ушёл, молодой человек, – и, отвернувшись от меня, заспешил по своим делам.

Подскочил Пётр.

– Надо не у этих спрашивать, а у станционных работников.

– Ага, – ответил я, и тут мы одновременно увидели носильщика багажа. Подскочив к нему, мы буквально засыпали его вопросами.

– А вы не видели, тут поезд стоял? Да, мы опоздали на него, он ушёл или ещё здесь? Где он? Куда он делся? Он же должен был нас ждать?!

– Какой поезд? – нахмурился носильщик, который, всё же, смог разобрать сквозь поток вопросов самый нужный.

– Крестополь – Павлоград – выкрикнул Пётр.

– А, энтот, так вон же он стоит, на запасных путях, ещё час с лишком ему там торчать, ну а вы, поспешайте, а то вона как испужались. Он это, идите к нему, как раз успеете.

Позабыв поблагодарить носильщика, мы бросились наперегонки к стоящему вдалеке поезду. Спотыкаясь о шпалы и оскальзываясь на рельсах, мы за пять минут добежали до состава и, найдя нужный вагон, ввалились в него, насмешив такой спешкой обер-кондуктора. А вбежав внутрь, уселись на свои диваны и только тут перевели дух.

– Вот так поели пирожков, – выразил я свои эмоции вслух.

– Да ничего, зато Воронеж повидали, когда ты, Фёдор, ещё пирожков поешь в Воронеже?!

– Да, не скоро, – согласился я, нервно улыбаясь незамысловатой шутке.

Сунув руку в карман, я достал из него часы и взглянул на них. Мы отсутствовали ровно час, и ещё оставалось столько же до того времени, как наш поезд вновь тронется в путь, но выходить из вагона больше не хотелось, разве что только рядом постоять. Впрочем, на улице мы простояли недолго и, вновь вернувшись в вагон, сидели и переговаривались, пока приехавший к нам новый паровоз прицепил к себе вагоны и, дав короткий, но пронзительный гудок, отправился вместе с нами в долгий путь.

– А ты сам хотел поступить на инженерный факультет? – стал пытать меня Пётр.

– Нет, я хотел на военно-рыцарский факультет или поступить в военную академию, но меня туда не взяли.

– Почему?

– Из-за дара, – нехотя признался я.

– А что у тебя за дар?

– Слушай, а что ты меня вопросами заваливаешь? Я же не спрашиваю тебя, какой у тебя дар. А ты меня постоянно спрашиваешь.

– Да ладно тебе, у меня дар простой: я умею разминать и сращивать любое железо.