скачать книгу бесплатно
2. Он научится быть таким же фальшивым, как его псевдо-поддерживающий родитель – имитировать творчество, эмпатию, близость. При некотором везении так можно серьезно подняться по социальной лестнице – и никто не заметит фальшивку. А те, кто заметят – не решатся поднять глаза и озвучить; ведь их собственный резонатор – полуживой творческий ребенок – уже слишком слаб, чтобы бороться за правду.
В результате мы получаем либо пустоту, либо фальшь размером в половину человеческой психики. Две функции из четырех. Та самая дыра в груди, которую можно заполнить только собой. Только вот этот «Я» по инерции, такой же пустой и фальшивый, так что вряд ли им можно что-то заполнить. Можете сами представить, сколько чужого говна сливается в эту дыру.
Весь следующий раздел посвящен описанию того, что бывает, если родительская эмпатия была ложью, и потребность в поддержке оказалась подменена чем-то другим.
Более того, я вам скажу: всё это – «люблю, слышу, понимаю, поддерживаю» и т. д. – можно выразить одним предложением.
Поддерживающий родитель помогает творческому ребенку завершить, довести до логического конца его начинания, справиться с его вызовами.
Если мой сын просит: «Папа, купи машинку!», – и я покупаю (или не покупаю), то это – забота. Машинка достается ребенку, по сути, даром. Радость у него возникает, а вот понимание ценности МОЕГО труда – точно нет. Мы не равны в этом взаимодействии. Это – про обладание.
А если он говорит: «Папа, я хочу машинку. Что мне сделать, чтобы её получить?», – это запрос на поддержку. А проявлением поддержки с моей стороны будет показать ему, как создать равнозначную ценность, и потом обменять ее на машинку. Это – про действие. В этом случае подразумевается, что ребенок должен:
1. сделать перечень того, что он умеет;
2. понять, что у него получается лучше всего либо что ему наиболее интересно;
3. определить ценность каждого своего действия для разных людей раздельно;
4. предложить свои услуги тому, для кого они ценнее всего;
5. получить адекватную плату;
6. обменять ее на вожделенную свою машинку.
Это целый комплекс задач. И ребенок, в связке с поддерживающим родителем должен повторять этот цикл снова и снова, пока он не станет привычным. Никто другой не поможет ребенку с этим, тем более в раннем возрасте. А до какого этапа добрались лично вы?
Или другой пример. Допустим, ребенок проявляет к чему-то склонность и интерес. Может быть, даже талант. Родители записывают его в секцию, ребенок занимается… и вдруг у него перестает получаться. Что случилось, почему нет прогресса? Как преодолеть этот кризис? Ребенок не может выяснить сам. Родитель теоретически может. А вот станет ли – это другой вопрос. В моем случае, безучастие родителей поставило крест на минимум трёх больших увлечениях. А вы, сколько можете насчитать? А таких, которые умерли, не начавшись, потому что кто-то решил, что «у тебя к этому нет способностей» и «кому вообще это нужно»?
Знаете, лично у меня настолько никогда этого не было, что я даже сформулировать не мог эту очевидную, в общем-то, идею. Мои родители демонстративно дистанцировались: сам затеял – вот сам и греби. Не мешали, но и не помогали. Вот я и грёб, пока были силы. И далеко не всегда догребал.
Как вы понимаете, в этой простенькой формуле спрятано всё: инициативность, планирование, здоровое делегирование… все – вообще все – условия нормальной, здоровой самореализации. Всё о том, как из точки А попасть в точку Б.
Если вы поняли это – дальше, в принципе, можете не читать.
Как это восстановить? Да вот так и восстановить. Берёте любого ребенка – внешнего или внутреннего – и помогаете довести до ума любое из его начинаний. Как бы вы играли с собой, если бы сами себе были поддерживающим родителем? Как бы вы себя поддержали? Попробуйте попеременно быть то тем, то этим. Вспомните свои детские амбиции, не доведенные до результата. В какой момент что-то пошло не так? Если бы вы были на месте родителей, как бы вы могли помочь тому ребенку из прошлого?
Упражнение: напишите десять примеров, чем забота отличается от поддержки.
Расщепление
Эгоизм. Что делать с желаниями
Для младенца, основной способ побудить родителя на нужное действие и удовлетворение его, ребенка, потребности – это трансляция эмоции, а именно – улыбнуться или заплакать. Вообще говоря, эмоции направлены не на родителя, а скорее на ожидаемое удовлетворение потребности. Но родитель принимает их на свой счет, потому что в большинстве случаев находится в психическом слиянии с ребенком. Да, дети эгоистичны, и любят не родителей, а удовлетворение своих желаний. Впрочем, это взаимно; но сейчас не об этом.
Эмоциональность – наверное, первый и основной инструмент влияния на поведение родителя или любого другого человека. Вот эта милая младенческая игра – «я тебе улыбаюсь, а ты меня кормишь» – в случае ее успешности впечатывается в мозг настолько прочно, что и многие взрослые охотно в нее играют и даже считают любовью. Для женщин же эта игра – вообще один из гендерных стандартов, эталон поведения, которому охотно учат на тренингах типа «как привлечь мужчину». Для женщин чаще, чем для мужчин – просто потому, что женщины от природы более эмоциональны и лучше владеют инструментом. Нередко к этому прилагается гладкие «младенческие» черты лица без определенного выражения и такое же гладкое тело. Обратной стороной медали будет, естественно, застревание в младенческой беспомощности в виде тотальной неспособности удовлетворить свои потребности самостоятельно и абсолютной уверенности в том, что это непременно сделает кто-то другой, если сделать правильное выражение лица. Другое название той же игры – «я тебя ем, а ты меня любишь».
В данном сценарии обмен ценностями ни разу не равноценный, поскольку блага адресованы ребенку конкретно и вполне измеримы, а встречные эмоции, во-первых, не измеримы, а во-вторых, направлены не конкретно человеку, но как бы вообще, в космос. Вот этот обмен – ты мне всё, я тебе ничего – и является прообразом «безусловной любви», о которой столько разговоров. Она действительно существует, пока ребенку годик. С возрастом она исчезает. Или трансформируется во что-то другое, но реже. И нет, это не делегирование. Делегирование предполагает равноценный обмен, а здесь его нет. Это паразитирование в чистом виде.
Если этот способ (мило улыбаться и громко плакать) не срабатывает, и родитель отказывает в удовлетворении потребности или прихоти ребенка, у последнего есть несколько вариантов реакции:
– Выбрать другую эмоциональную подачу. Это целая цепочка: радость-непонимание-злость-отрицание-торг-депрессия-смена сценария; ребенок начинает с позитивных эмоций (улыбки), но постепенно понижает эмоциональный тон, на каждом этапе начиная с небольшого давления и постепенно усиливая.
– Если предыдущая стратегия не сработала, ребенок может поискать другой источник удовлетворения желаний – другого родителя или бабушек-дедушек. В переносе на «взрослое поведение», это может быть как вполне реальная смена партнера при первом же отказе, так и манипулятивная игра типа «я найду себе кого-то получше».
– Отказаться от своего желания. Это не всегда возможно: от первичных выживательных потребностей отказаться нельзя, хотя можно их добровольно существенно ограничить. Тем не менее, стратегически сохранение связи с родителем в целом важнее для выживания, чем любая частная потребность. Если отказ от желания невозможен, то переходим к следующему пункту.
– Скрыть свои желания, вытеснить в бессознательное, перестать их рефлексировать и осознавать. Желание оказывается противопоставлено сознанию (пониманию). Это соответствует подсознательной уверенности, что только неосознанные желания сбываются, и чем меньше ты понимаешь свои потребности, тем больше получаешь в результате, а прямая декларация потребностей – вообще табу. Что не такая уж редкость даже у «взрослых».
– Попытаться удовлетворить свою потребность самостоятельно. Это очень энергоемкий вариант, поскольку требует длительного обучения и очень редко позволяет удовлетворить свою потребность прямо сейчас. К этому варианту ребенок прибегает в последнюю очередь. Он соответствует ВЗРОСЛЕНИЮ.
– Наладить равноценный обмен ценностями с другим взрослым. И это, на мой взгляд, еще труднее.
То, какая стратегия закрепится, зависит и от характера родителей, и от степени согласованности их действий, и от наличия других старших членов семьи, и от наличия других детей: ребенок старается выбрать наименее энергоемкий свободный сценарий, еще не занятый братьями и сестрами.
(См. также главу «И снова желания» – она является ответвлением этой темы.)
В случае, если родители отказывают ребенку в удовлетворении его потребностей и желаний, они могут по-разному оформить свой отказ, например:
– Четкое твердое «нет», подкрепленное четкой аргументацией, с опорой на субъективное решение родителя: «не хочу», «считаю это неправильным», «не могу, не умею». Встречается редко;
– Отказ с опорой на «объективные обстоятельства», чью объективность и вообще существование ребенок не может проверить самостоятельно;
– Отказ с опорой на внешний авторитет, персональный или групповой, или отказ со ссылкой на другого родителя;
– Отложенное обещание «да, но не сейчас»;
– Неопределенный ответ: «может быть», «я подумаю»;
– Вербальное согласие одновременно с фактическим игнорированием, саботажем;
– Отказ с «переводом стрелок» на ребенка типа «не заслужил»;
– Согласие с одновременным выдвижением условий типа «а заслужи» – либо не возможных, либо таких, чтобы отбить у ребенка любое желание. Вплоть до парадоксального «получишь, если перестанешь хотеть» – да, и такое тоже бывает.
При этом, все варианты ответа, кроме чистых и четких «да» и «нет», усиливают зависимость и беспомощность ребенка, лишают его оснований для самостоятельности, оставляя в подвешенном состоянии: вроде бы, нет оснований перестать ожидать помощи от родителя, но и когда закончится ожидание – тоже совсем не понятно.
Обоюдный контроль
Конечно, каждый ребенок пытается управлять родителем и может делать это по-разному. Например, он может влиять на поступки родителя в текущем моменте, определяя тактическую ситуацию, но получая отложенную во времени встречную попытку родителя влиять на контексты ребенка. Либо, наоборот, ребенок может пытаться влиять на долгосрочное поведение родителя (например, его эмоциональное отношение), при этом подстраиваясь в моменте. Выбор стратегии определяется, на мой взгляд, «силой характера» и темпераментом обоих участников – то есть самой способностью навязать другому свои желания как актуальные прямо сейчас.
Соответственно, родитель также пытается влиять либо на поведение ребенка в настоящем моменте, либо на его долгосрочное состояние – потому что именно из последнего возникают краткосрочные импульсы. Сценарии родителя и ребенка дополняют друг друга: если один контролирует краткосрочную ситуацию, то другой – долгосрочную, и наоборот.
Конечно, родитель мог бы прямо указать ребенку на его поведение, попросить поступить иначе и надеяться на результат. Но осмыслить и изменить свое поведение непосредственно, в ответ на прямое обращение родителя, – для ребенка очень непростая задача: у него еще нет ни саморефлексии, ни осознанной саморегуляции. Значит, прямое обращение к сознанию ребенка оказывается в краткосрочной перспективе малоэффективным. Быстрые результаты недостижимы. Гораздо проще и эффективней – манипулятивно контролировать желания и потребности ребенка. То есть равновесие сдвинуто: родители всё же более склонны контролировать долгосрочную ситуацию и фон, эмоциональный контекст ребенка – просто потому, что у них больше опыта и терпения. Это при условии, что родитель – еще и родитель по роли, а не такой же ребенок.
При этом, как вы уже догадались, я подразумеваю поведение, нацеленное на сиюминутную выгоду, более детским; а поведение, нацеленное на долгосрочные результаты – скорее родительским.
При этом возникает уже привычная нам петля (один из ее вариантов):
Внутренний процесс, определяющий поведение ребенка на этом этапе, достаточно очевиден – интуитивный (путем перебора всех вариантов) поиск самой удобной позиции и максимального количества благ.
Гораздо менее очевидно и гораздо более важно – чем опосредуется реакция родителя: травмированным внутренним ребенком, который не слышит даже себя самого, но слышит только неврозы и страхи; или же реальным взрослым, который воспринимает и объективный, и субъективный контекст и свой, и ребенка, и умеет найти равновесие между ними. Опыт, авторитет и осознанность родителя сильно влияют на этот баланс. Но сейчас мы говорим о ситуации, когда осознанность родителя невелика и автопилоты преобладают.
В этой перекрученной петле действия родителя не встречаются напрямую с ощущениями ребенка (и то и другое – разные стороны функции сенситивности), а действия ребенка – с ощущениями родителя. Аналогично, чувства не встречаются с чувствами, эмоции – с эмоциями, а логика – с анализом. Обратной связи, по сути, нет. Механизмы осознанной саморегуляции не формируются за ненадобностью, общение на равных не формируется тоже. Это концепция влияния на партнера, а не общения с ним.
Можно также сказать, что каждый пытается контролировать подсознание партнера и избегает встречи с сознанием! Этот момент очень важно запомнить, если мы хотим разобраться, что с этим делать.
Для манипуляции желаниями ребенка родитель использует либо эмоции, либо «объективную необходимость», т.е. логику. Соответственно, и у ребенка потребности бывают первичные – они формируют сенситивную функцию психики; и вторичные – они формируют его чувства (функцию интуиции). В результате (предположительно) ведущие функции ребенка формируются таким образом, чтобы создать петлю полного дополнения с одним из родителей, типа той что на рисунке ниже. Часто первый ребенок формируется в дополнении к матери (мамин сын), второй – как дополнение к отцу (папина дочка); дальше ситуация усложняется. (Это в случае, если психотип родителей определен и устойчив, что бывает далеко не всегда, но это – другая тема).
Однако мы уже знаем, что Эмоции и Логика – это функции-антагонисты; Чувства и Ощущения, в смысле Интуиция и Сенсорика, – тоже антагонисты. Получается, что ребенок конкурирует с одним из родителей и по первой – «системообразующей» – функции, и по второй – творческой. При этом, обе функции ребенка имеют тенденцию подавляться полем родителя, блокируя развитие. Ребенок, конечно, пытается этому противостоять, но итог зависит только от того, насколько родитель способен остановиться и ограничить свое давление на ребенка. При том, что базовое естественное поведение ребенка неизбежно будет его, родителя, раздражать.
Петля на рис.3 может быть двух типов:
– Одну можно условно назвать петлей контроля. Ее задача – манипулировать и управлять желаниями, внутренним миром ребенка. Ее особенность в том, что внутренниймир ребенка (чувства и желания) контролируется родителем, а внешние проявления возникают как производные.
– Аналогичную петлю с противоположным направлением стрелочек можно условно назвать петлей опеки. В ней совершаемые родителем действия непосредственно влияют на детские эмоции. Ее особенность в том, что внешние проявления ребенка (например, эмоции) являются реакцией на действия родителя, а внутреннее состояние (чувства или физическое состояние) возникает уже как память об этом процессе.
По сути, это как петли прямой и обратной связи, с тем уточнением, что невозможно выяснить, какая связь обратная, а какая прямая – они равноценны и неразделимы, хоть и разнонаправлены. То, какая петля будет доминировать в ребенке, определяется, наверное, тем, чего больше у него было в детстве – контроля или опеки.
Что здесь любовь?
Интересно посмотреть, какие вообще смыслы стоят за словом «любовь» для каждого участника событий. Итак:
Ребенок подсознательно верит, что:
– я тебя люблю = я тебя ем;
– ты меня любишь = ты обо мне заботишься (позволяешь себя есть);
Ребенок транслирует, что:
– я люблю = я делаю, что хочу;
– ты меня любишь = позволяешь мне всё, что я хочу;
Родитель подсознательно верит, что:
– я тебя люблю = контролирую, говорю кем быть и что делать;
– ты меня любишь = ты подчиняешься;
Родитель транслирует, что:
– люблю = забочусь о тебе бескорыстно;
– ты любишь = позволяешь о тебе заботиться;
Так возникают типичные коммуникативные искажения. Если любовь – это послушание, то ее можно требовать, даже прибегая к насилию. К такой «любви» можно склонить или вынудить: обещаниями, шантажом, запугиванием, принуждением и т. д. и т. п. Такую «любовь» можно дать и можно отнять; и вообще, можно обращаться с ней так, будто это вещь. В широком смысле, это искажение, как и многие другие, возникает от того, что мы по инерции пытаемся обращаться с чувствами как с вещами – подобно тому, как прообразом материнской любви (чувства) стало материнское молоко (вещь). При этом индивидуальность «любимого», вообще говоря, только мешает его «любить», и агрессивно разрушается за ненужностью.
Нетрудно видеть, что из этих наборов установок одна пара является синонимичной и обеспечивает взаимное притяжение в системе родитель-ребенок, – это концепция безусловной заботы/опеки. Эти установки открыто транслируются и соответствуют «идеальному миру и согласию» в отношениях. Когда ребенок с удовольствием потребляет, а родитель с удовольствием его кормит.
И одна пара является антонимичной, обеспечивая отталкивание: это пара контроль-вседозволенность. Эта пара установок подразумевается подсознательно и соответствует скрытому конфликту «контроль-подчинение». Скрытому – потому что всем нравится думать, что «мы вместе добровольно и по любви, и никакого насилия нет».
Кроме того, степень осознания (одобрения, разрешения) для каждого набора различается.
Попарно эти установки образуют что-то похожее на равноценный обмен, типа «я забочусь – ты подчиняешься», но по сути – это формы взаимного контроля и ограничения, одна из которых (формально, на словах) одобрена обществом, а другая – так же, на словах, осуждается.
Кстати сказать, из этого следует, что высокий контроль со стороны родителя влечет за собой низкую способность к самоконтролю ребенка. И наоборот, слабый контроль со стороны родителя может рождать излишнюю склонность к самоконтролю ребенка.
Вывод, конечно же, очевиден: контроль и забота должны быть тщательно сбалансированы с учетом темперамента и психотипа ребенка, а не неврозов родителей.
Как вербальное и невербальное оказались в разных субличностях
Какую бы из описанных пар «контроль-исполнение» мы ни выбрали, планирование и действие окажется в разных аспектах пары родитель-ребенок, разных субличностях, связь между которыми может быть весьма слабой и нелинейной. А иногда, и довольно часто, явно антагонистичной: родитель сказала «делай» – ребенок сказал «не буду».
Я думаю, принуждение и контроль над другими можно отнести к вербальному контуру, а действие и контроль над собой – к невербальному.
Так закладывается фундамент того, что обещания расходятся с делами. Мы буквально планируем и действуем разными частями мозга. У кого-то ребенок планирует, а родитель должен исполнить; у кого-то наоборот, планирует родитель, исполняет ребенок. При этом можно сказать, что родитель рационален – он именно планирует действия, свои и чужие. А ребенок иррационален по своей сути, он не планирует, а просто хочет – непременно здесь и сейчас. Именно поэтому их так трудно согласовать.
Такое разделение функций между психическими ролями в какой-то мере позволяет избежать внутреннего конфликта, столкновения внутреннего тирана с внутренней жертвой. Но в реальной жизни рождает непоследовательное, хаотичное поведение.
Еще раз. Избегание внутренних конфликтов… рождает непоследовательное, хаотичное поведение в жизни!!!
Более того, вследствие неизбежного психического слияния ребенка с родителем, возникает смешение понятий, в результате которого любое «надо» – и свое собственное решение, и внешнее принуждение – автоматически сталкивается с протестным «не хочу». А конструктивное действие либо не активируется вовсе, либо активируется только в режиме «спасателя» для какой-нибудь внешней жертвы. Делать нечто противоположное тому, что сам же и решил… не великовата ли цена «свободы»? Понятно, что детский протест – естественная и необходимая предпосылка сепарации от родителя. Но именно от родителя, а не от самого себя!
Альтернативное поведение – стремление выполнять все без исключения «надо», возникающие в голове – очевидно, тоже до добра не доведет.
Тут же возникает очень распространенная пара автоматических реакций на любую внешнюю или внутреннюю команду:
– Вербальное согласие, но поведенческий протест (реакция на агрессивный контроль);
– Вербальный протест в сочетании с фактическим подчинением (реакция на манипулятивный контроль).
Т.е. вербальный и невербальный контур оказываются противопоставлены в нашем сознании. Контур планирования противопоставлен контуру реализации.
Кстати, обратите внимание: протестный, своенравный ребенок, рассуждающий о нормах морали – безусловно, манипулятор и лжец. А послушный ребенок, рассуждающий о свободе – почему-то лжецом не считается. Хотя природа у них одна. Разница лишь в том, как послушание и протест распределились между вербальным и невербальным контурами психики.
Также могут формироваться противоположные установки:
– Сотрудничаю с собой, но перечу другим;
Или
– Сотрудничаю с другими наперекор себе.
Один из контуров мы отдаем под контроль родителя, другой оставляем себе. Так и волки (наполовину) сыты, и овцы (наполовину) целы. Вот это снова важно: какой из контуров мы оставляем себе, а какой – отдаем на откуп другим? А если родителей два, и оба контролируют, но разные контуры? Что остается в собственность ребенку?
Именно поэтому так важно отдавать себе отчет, кто изначальный автор каждой мысли в нашем сознании, с какой целью ее туда внедрили, и причем тут я. В смысле, вы, но вы меня поняли.
