Катынь. Ложь, ставшая историей

Саму справку мы прочитаем чуть позже. А пока обратите внимание на первую логическую неувязку официальной версии, а именно – секретный характер чекистского документа. В таких докладах, не предназначенных для посторонних глаз, врать не принято. Исключение может иметь место только в двух случаях:

а) если НКВД расстрелял поляков по собственной инициативе, втайне от правительства, и теперь заметает следы;

б) если расстрел производился по тайной санкции правительства, и это дело надлежит скрыть от общественности, каковой является ЧГК.

Первый вариант никогда не рассматривался – не будем трогать его и мы. Ни о какой самодеятельности НКВД в 1940 году не было и речи. Жестоко обжегшись в тридцать седьмом, правительство предпочитало снег студить – и, даже при абсолютно надежном наркоме, расстрельные списки согласовывались с Политбюро поименно. То есть НКВД должен был не только получить санкцию на расстрел польских военнопленных, но и представить полные списки с кратким указанием преступления каждого приговоренного к ВМН.

Что же касается второго варианта – то ведь сформированная ЧГК Специальная комиссия в ходе работы провела и свое расследование, а также допросила основных свидетелей, которых разыскали чекисты, – и ни один из них, даже самый неграмотный крестьянин, ни разу не сбился в показаниях (в материалах Специальной комиссии представлены неправленые стенограммы). Может ли такое быть? Выходит, члены СК тоже были посвящены в тайну и искусно фальсифицировали записи своей работы? Тогда зачем «органам» врать в совершенно секретном документе – надо было либо вообще не заниматься расследованием, либо уж говорить подельникам правду…

Естественно, сторонники версии Геббельса придумают, зачем, – им не привыкать выкручиваться из логических тупиков.

Судя по ее форме, «Справка» является, скорее всего, отчетом по заданию Сталина: «Товарищ Берия, товарищ Меркулов, проверьте, пожалуйста, могут ли быть какие-нибудь реальные основания обвинить нас в этом злодеянии?» Товарищи наркомы проверили и отчитались.

12 января 1944 г., рассмотрев предварительные данные, добытые чекистами, ЧГК постановила: «создать специальную комиссию по расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу (близ Смоленска) военнопленных польских офицеров». В состав комиссии вошли: члены Чрезвычайной комиссии академик Н.Н. Бурденко, ставший ее председателем, митрополит Киевский и Галицкий Николай; писатель Алексей Толстой, председатель Всеславянского комитета генерал-лейтенант А.С. Гундоров; председатель исполкома совета обществ Красного Креста и Красного Полумесяца С.А. Колесников; нарком просвещения РСФСР академик В.П. Потемкин; начальник Главного военно-санитарного управления Красной армии, генерал-полковник Е.И. Смирнов; председатель Смоленского облисполкома Р.Е. Мельников. 18 января члены Специальной комиссии прибыли в Смоленск (кроме Мельникова, который был уже там) и занялись расследованием и проверкой тех сведений, что добыли для них чекисты.

Из Сообщения Специальной комиссии по установлению и расследованию… 24 января 1944 г. Смоленск.

«Специальная Комиссия проверила и установила на месте, что на 15-м километре от города Смоленска по Витебскому шоссе в районе Катынского леса, именуемом “Козьи Горы”, в 200-х метрах от шоссе на юго-запад по направлению к Днепру, находятся могилы, в которых зарыты военнопленные поляки, расстрелянные немецкими оккупантами.

По распоряжению Специальной Комиссии и в присутствии членов Специальной Комиссии и судебно-медицинских экспертов могилы были вскрыты. В могилах обнаружено большое количество трупов в польском военном обмундировании. Общее количество трупов, по подсчету судебно-медицинских экспертов, достигает 11 000.

Судебно-медицинские эксперты произвели подробное исследование извлеченных трупов и тех документов и вещественных доказательств, которые были обнаружены на трупах и в могилах.

Одновременно со вскрытием могил и исследованием трупов СК произвела опрос многочисленных свидетелей из местного населения, показаниями которых точно устанавливаются время и обстоятельства преступлений, совершенных немецкими оккупантами».

Это, впрочем, тоже все слова – как и у немцев. А что у нас с фактами?

Место преступления

Чекисты начали, как и положено в нормальном уголовном деле, с осмотра места преступления.

Из справки о результатах предварительного расследования так называемого «Катынского дела».

«Местность “Козьи Горы” расположена в 15 км от Смоленска по шоссе Смоленск – Витебск. С севера она примыкает к шоссе, с юга – подходит вплотную к реке Днепр. Ширина участка от шоссе до Днепра около одного километра. “Козьи горы” входят в состав лесного массива, называющегося Катынским лесом и простирающегося от “Козьих Гор” к западу и востоку. В двух с половиной километрах от “Козьих Гор” по шоссе к востоку расположена железнодорожная станция Западной железной дороги Гнёздово. Далее на восток расположена дачная местность Красный Бор».

Этот факт устанавливается показаниями не шести, как у немцев, а нескольких десятков свидетелей. Как чекисты, так и СК, допрашивая их, совершенно автоматически интересовались: был ли до войны свободный доступ в Козьи Горы? И каждый раз получали один и тот же ответ: да, был, в этом лесу постоянно устраивали гуляния, собирали хворост, грибы, пасли скот, через него ходили на Днепр купаться. Даже территория дачи НКВД, невзирая на «страшную» аббревиатуру, не являлась запретной зоной. (Что, кстати, заставляет усомниться и в том, что здесь проводились расстрелы тридцать седьмого года.)

Одному из участников проводившегося в 2010 году круглого стола по катынской проблеме, доктору исторических наук, профессору А.Ю. Плотникову попал в руки путеводитель по Смоленской области 1933 года. Там написано, что это еще и место отдыха горожан, куда можно доехать аж по целым двум железнодорожным веткам или на автобусе. Более того, недалеко от дачи НКВД на берегу Днепра имелась пристань, куда приходили из Смоленска пассажирские пароходики[14].

Получается, что Смоленское УНКВД в мирное время ухитрилось тайно провести массовые расстрелы в двухстах метрах от шоссе, между станцией и домом отдыха, в окружении множества деревень и хуторов, при постоянно гуляющем по лесу местном населении. Это ведь Смоленская область, а не Кольский полуостров, где можно увести в лес не то что десять, а и все сто тысяч человек, и никто ничего не заметит.

Тем более, никто из окрестных жителей не видел ни машин с приговоренными, ни свежих могил, не слышал выстрелов. Допустим, можно заставить молчать чекистов из дома отдыха, – ну а их жены и дети? Да и крестьяне окрестных деревень, а также следующие по шоссе люди загадочным образом сумели не услышать пальбы в двухстах метрах от дороги и не заметить перекопанных полян. Даже свидетели немецкой стороны ничего не слышали сами, а ссылаются на какие-то гуляющие по деревням слухи.

Если же придерживаться той версии, что поляков казнили в подвале УНКВД, – то никто не замечал колонн грузовиков, ежедневно навещавших лес. В один тогдашний грузовичок-полуторку можно было поместить человек 20—25 (на то она и полуторка), стало быть, для захоронения 11 тысяч человек требовалось 450—550 рейсов. Между тем такое паломничество автотранспорта осталось совершенно незамеченным окрестным населением, и столь же незамеченным осталось невыразимое состояние леса после того, как там несколько недель топтались грузовики.

Не говоря уже о том, что и машины надо было откуда-то брать. Даже если расстрелы длились месяц – все равно получается по двадцать рейсов в день. Живых можно погрузить и выгрузить за 10 минут, но с трупами – возня долгая, тем более что окрестных колхозников на погрузку-разгрузку не привлечешь, ибо не дрова возят… Кроме того, все дело надо было обстряпать ночью, потому что днем таскать трупы из подвала в грузовики на виду у всего оперсостава тоже не вполне грамотно, оперсостав же в то время работал не с девяти до пяти, а сколько надо. Стало быть, в распоряжении расстрельщиков оставалось лишь несколько предрассветных часов, так что все эти двадцать машин приходилось задействовать не «челноком», а единовременно. У НКВД, естественно, такого количества грузовиков не было – зачем им столько? – а значит, должна была проводиться мобилизация автотранспорта. У каждой же мобилизованной машины был водитель, которому рот не замажешь, был возмущенный председатель колхоза или завгар – лишних машин в то время в народном хозяйстве не водилось, и мобилизация ни у кого восторга не вызывала. Да и ремонтные рабочие, которые потом отскребали от крови доски кузова, тоже имели свое мнение и пили горячительные напитки… Кстати, в этом случае в лесу надо было вырыть могилы на 11 тысяч человек – а это очень немаленькие ямы. Не чекисты же работали землекопами – на них и так, помимо повседневных дел (а избытка кадров в НКВД в то время как-то не наблюдается), взвалили возню с расстрелами.

И ни фига себе секретная операция!

Но и это еще не всё!

«Ученик ремесленного училища связи Устинов Е.Ф. показал:

“Перед войной в Катынском лесу… находился пионерлагерь Облпромкассы, и я был в этом пионерском лагере до 20 июня 1941 года… Я хорошо помню, что до прихода немцев никаких ограждений в этом районе не было и всем доступ в лес и в то место, где впоследствии немцами демонстрировались раскопки, был совершенно свободный”.

…

В официальной справке от 3 января 1944 г. за № 17 Смоленский Городской Совет депутатов трудящихся удостоверяет, что:

“…Район Козьих Гор и прилегающих к нему Катынского леса и Красного Бора являлся местом отдыха трудящихся города Смоленска, местом маевок и общественных гуляний и никогда, вплоть до захвата города Смоленска немцами (16 июля 1941 г.) не подвергался никаким ограничениям и запретам в смысле передвижения населения по всей указанной территории”».

Смоленская областная промстрахкасса в своей справке за № 5 от 5 января 1944 года удостоверяет, что район Козьих Гор и прилегающей к нему местности «является местом организации пионерских лагерей, принадлежавших системе Промстрахкассы по Смоленской области».

Как видим, маразм еще сгущается. Летом 1940 года приехавшие в лагерь детишки совершенно не поинтересовались, что это за длинные холмики выросли неподалеку. И землю не ковыряли, чтобы найти закопанный клад, и не бегали в самоволку посмотреть на покойников. И санитарные врачи, буквально обнюхивавшие каждый метр вокруг мест детского отдыха на предмет возможных увечий и отравлений, не обратили внимания на холмы, под которыми незнамо что зарыто. А может, их всех тоже… того?!

Как на самом деле НКВД проводил расстрелы в густонаселенных районах СССР, описано в книге, изданной еще в начале 90-х годов: «Куропаты: следствие продолжается»[15]. Там говорится, что для казней выбрали участок леса гектаров 10—15, недалеко от города, но в не слишком населенном месте, огородили его дощатым забором, обтянутым сверху колючей проволокой. За забором была охрана с собаками. Ничего подобного «катынские» свидетели немцам не рассказывали.

Кстати, в Куропатах свидетелей казней нашли не то что спустя пять лет, а даже в 70-е и еще позднее, в 90-е годы. Все они были в тридцать седьмом ребятишками и, естественно, бегали к этому забору, подглядывали в щелки, даже пробирались внутрь. Энкавэдэшники их гоняли – но что толку? Вот рассказ одного из таких свидетелей, Ивана Церлюкевича:

«Днем мы пасли в этом лесу коров, бывало, что ходили около самого забора, но никто нас не прогонял. Любому мальчишке любопытно посмотреть, что там, за забором. Однажды, когда мы пасли с пацанами коров в лесу, я подошел и вытащил доску из-под ворот, а через образовавшуюся щель влез на территорию… Там увидел, что территория присыпана свежим желтым песком, деревьев в этом месте почти не было, рос мелкий кустарник.

Немного поодаль, на горке, я увидел деревянную будку и пошел к ней. Она была открыта, и я зашел в нее. Там стоял стол, скамейка. На столе лежала начатая пачка папирос “Эпоха”, на стене висело обмундирование работника НКВД. Больше ничего в будке я не видел. Я вышел из будки на территорию, хотел пойти еще вглубь, но вдруг откуда-то появился работник НКВД в форме. Он меня поймал, накрутил мне уши и пригрозил, что если еще раз приду, то убьет. Когда он меня отпустил, я побежал к воротам и вылез через щель под ними. Больше за забор я лазить не решался, все-таки страшно было…»

Этот не решался – а другие?

Вот еще свидетельства из той же книги:

Из воспоминаний С.А. Козич, 1925 г. р.

«С полной уверенностью я не могу назвать время, когда начали расстреливать людей в нашем лесу – может, с 1937 года, может, позже, но хорошо знаю, что было это до войны. Сначала их возили просто в лес, а потом поставили высокий забор. За ним находилась охрана. Я лично видела одного охранника с собакой. Был он в военной форме, на боку – пистолет в кобуре. Я его запомнила, потому что он часто ходил с чайником к нашим соседям, у которых во дворе был колодец…

…Не могу сейчас вспомнить, в каком году это было, но в летнее время, мы… пасли коров возле дороги-гравейки, которая вела на Заславль. Со стороны этой дороги как раз и находились ворота в заборе. Мы не досмотрели и, видимо, несколько наших коров зашли через открытые ворота за забор. Мы долго не решались подойти к ограде, боялись, но потом оттуда вышел знакомый охранник, тот, что ходил к соседям за водой. Мы стали плакать, просить, чтобы он отдал наших коров. Охранник нас послушался, но предупредил, что если мы не будем смотреть за коровами, то сами останемся за этим забором. Пока мы говорили, я видела засыпанные свежим песком ямы не очень далеко от входа…»

Из воспоминаний жительницы того же села Н.В. Нехайчик.

«Мой сын Николай, когда ему было лет семь (он с тридцатого года), пошел с детьми в лес за ягодами. Я очень волновалась, так как узнала, что они направились туда, где расстреливают людей. Ждала сына, все прислушивалась, а потом услышала выстрел и увидела, как мой сын бежит к дому, голосит, а за ним гонится работник НКВД с пистолетом.

Откуда-то примчался мой муж, схватил за руку энкаведешника и стал спрашивать, зачем он стрелял в мальчика. Тот начал извиняться, но было видно, что он сильно пьяный. Все повторял, что принял нашего сына за взрослого, думал, кто-то из-за забора убежал».

Эти свидетельства были найдены, повторяем, спустя 30—50 лет. Немцы не нашли ничего.

Одно из двух: либо НКВД проводил расстрелы в Козьих Горах таким загадочным образом, что об этом никто не слышал, не видел свежевыкопанных могил, и детки из пионерлагеря не рассказывали родителям позаимствованных от местной пацанвы страшных историй о стрельбе и «канавах», либо там не было ни станций, ни деревень, ни шоссе… Но ведь они были!

Ответ, снимающий все вопросы, может быть только один: чекисты и их жертвы, подъезжая к станции Гнёздово, перемещались в параллельное пространство, там приводили в исполнение приговоры, закапывали свои жертвы и возвращались обратно. А потом, по чьему-то недосмотру, могилы расстрелянных вернулись обратно в наш мир. Но произошло это не ранее лета 1941 года, потому что именно тогда немцы взяли катынский лес под охрану. Явно для того, чтобы изучить внезапно возникшую почвенную аномалию.

Из справки о результатах предварительного расследования так называемого «Катынского дела».

«Свидетельскими показаниями устанавливается, что… немцы вскоре после своего прихода в этот район установили в Катынском лесу строжайшую охрану, никого не подпуская близко к этому месту под угрозой расстрела.

На бывшей даче УНКВД в Козьих Горах разместился штаб какого-то немецкого учреждения. Работавшая на кухне в этом штабе Алексеева А.М., 1916 года рождения… показала:

“Дача в Козьих горах осенью 1941 года усиленно охранялась вооруженными немецкими солдатами, вход в дачу со стороны леса был строго воспрещен, всюду были повешены таблички о запрете прохода в лес и предупреждения о расстреле на месте за нарушение. Специальный пост был и у Днепра, с тыловой стороны дачи. Нам, русским, работавшим на даче в Козьих Горах, разрешалось проходить только по основной дороге, шедшей от шоссе Смоленск – Витебск. Мы даже не имели права самостоятельно возвращаться с работы. Когда мы уходили с дачи домой, до шоссе нас обычно сопровождали один-два немца”.

Проживающий на хуторе в Катынском лесу Киселёв П.Г. на допросе от 9 октября 1943 года показал:

“Через некоторое время после прихода немцев Катынский лес вблизи Козьих Гор был взят под охрану. Местное население было оповещено, что каждый человек, появившийся в лесу, будет расстрелян. Я лично читал одно из таких объявлений, вывешенное на столбике на шоссе. В этом объявлении было написано: “Кто сойдет с шоссе в сторону леса на сто шагов, будет расстрелян без окрика”».

Охрану, по многочисленным показаниям местных жителей (это был второй «дежурный» вопрос следствия), установили в июле 1941-го и сняли в марте 1943 года.

А вот интересно: чем немцы в этом охраняемом лесу занимались? Германские гарнизоны из страха перед партизанами жались к населенным пунктам, да покрупнее. Чтобы заставить их сидеть посреди леса, нужна была очень серьезная причина. Между тем после того, как доступ в «Козьи Горы» был открыт, никаких следов своей деятельности, кроме массовых захоронений, они не предъявили.

Не иначе, как и вправду аномалию изучали: только что были цветущие полянки – и вдруг ископаны, истоптаны… Откуда же им знать про параллельные миры!

Поляки

Согласно данным НКВД, неподалеку от Смоленска и вправду находились три лагеря, в которых содержались пленные поляки. В справке они значатся как лагеря №№ 1-ОН, 2-ОН и 3-ОН (ОН – «особого назначения»). Это не значит, что у них на самом деле были именно такие номера во внутриведомственной документации – НКВД был одержим манией все засекречивать (кстати, нельзя сказать, что необоснованной). Неясно также, в чем заключалась «особость» их назначения, – может быть, там содержались те, кому были отмерены уголовные сроки за прежние и новые преступления (какие именно – о том речь впереди), а может быть, наоборот, из этих людей предполагалось вербовать кандидатов в польскую армию, создание которой началось уже в 1940 году? Сие неведомо. Зато расположение их названо в точности: 1-ОН – на 408-м км от Москвы и на 23-м км от Смоленска по шоссе Москва – Минск, 2-ОН – в 25 км на запад от Смоленска по шоссе Смоленск – Витебск и 3-ОН – в 45 км на запад от Смоленска, в Красненском районе Смоленской области.

Для современной «мировой общественности» польские военнопленные, содержавшиеся в лагерях под Смоленском, бесследно исчезли в марте 1940 года, поскольку не писали писем домой. Это заявили еще в 1943 году немцы, ссылаясь на польских эмигрантов. Проверял ли кто-нибудь: действительно ли пленные их не писали? Об этом нигде не говорится. По-видимому, в данном вопросе Геббельсу поверили на слово…

Но вот для местных жителей существование по соседству поляков не было секретом (третий «дежурный» вопрос следствия) – вся округа знала, что польские военнопленные занимаются ремонтом дорог. Как говорил на заседании СК замнаркома внутренних дел Круглов: «Об этом говорят многочисленные свидетели. Кого ни спросите, все видели поляков осенью 1941 года».

О том же говорил на допросе в комиссии и бывший комендант лагеря ОН-1, тогда лейтенант, а теперь майор ГБ В.М. Ветошников.

Из стенограммы заседания СК. 23 января 1944 г.

«…Потемкин: Какое количестве находилось в трех названных лагерях?

Ответ: У меня в лагере было 2932 человека, в лагере № 3 – более 3 тысяч, в лагере № 2 – примерно полторы, максимум 2000.

Толстой. Какое настроение было у военнопленных поляков?

Ответ: Старшее офицерство было замкнуто, подофицерство и средняя часть с началом военных действий были настроены так, что хоть вооружай их сегодня, и они пойдут против Германии. Средние слои придерживались того, что как бы ни сложились обстоятельства, Польша не сгинет. Они ориентировались на правительство Сикорского.

Толстой: Высшее офицерство тоже работало?

Ответ: Начиная от подполковников и выше военнопленные на работах не использовались. Свободно общались между собой, питание было хорошее. Связь была ограничена только с населением…

Гундоров. Была ли у вас в лагере библиотека?

Ответ: В лагере были книги на польском языке, была и наша политическая литература, которой пользовались свободно, была радиотрансляция.

Потемкин: На работах поляки были в своем обмундировании?

Ответ: Да, они находились в своем обмундировании. Обмундирование и обувь у офицерского состава были в порядке. Они очень аккуратно и бережно относились к нему. Можно было заметить, что в сырую погоду они надевали на сапоги самодельные деревянные колодки или же летом ходили в одних колодках с целью сохранения обуви.

Потемкин: В предъявленном нам… общем деле переписки с лагерем особого назначения № 1 имеются документы, относящиеся уже к периоду начала войны. В частности, последний документ имеет дату – 25 июня 1941 года».

Комиссию представленные показания и документы убедили. Нас тоже убеждают. Ежели кто предпочитает верить семи свидетелям немецкой стороны – то в вопросы веры мы, согласно конституционной статье о свободе совести, не вмешиваемся.

Тот же майор Ветошников рассказал, каким образом население лагеря попало в руки немцев.

Из стенограммы заседания Специальной комиссии. 23 января 1944 г.

«Потемкин: Вы обращались к начальнику Смоленского участка тов. Иванову с просьбой о даче вам вагонов для эвакуации военнопленных поляков. Расскажите, как это было.

Ответ: 10-го числа[16] я провел совещание с административным составом об эвакуации лагеря. Я ожидал приказа о ликвидации лагеря, но связь со Смоленском прервалась. Тогда я сам с несколькими сотрудниками выехал в Смоленск для выяснения обстановки. В Смоленске я застал напряженное положение. Я обратился к начальнику движения Смоленского участка Западной ж. д. т. Иванову с просьбой обеспечить лагерь вагонами для вывоза военнопленных поляков. Но т. Иванов ответил, что рассчитывать на получение вагонов не могу. Я пытался связаться также с Москвой для получения разрешения двинуться пешим порядком, но мне это не удалось.

К этому времени Смоленск уже был отрезан немцами от лагеря, и что стало с военнопленными поляками и оставшейся в лагере охраной – я не знаю.

Потемкин: О каком количестве вагонов шла речь?

Ответ: Мне нужно было 75 вагонов, но я просил любое количество, лишь бы только как-нибудь погрузиться и выехать. К этому времени с Москвой связь была нарушена, и связаться с Москвой мне не удалось.

13 июля я выехал для того, чтобы попасть в лагерь, но на Витебском шоссе застава меня не пропустила. Я возвратился обратно в Смоленск и хотел по Минскому шоссе попасть в лагерь, но и здесь застава меня не пропустила. Я попробовал связаться с комендатурой охраны тыла, но этого мне не удалось. Таким образом, в лагерь я не попал…»

Может быть, это было не совсем так, а может, и совсем не так. Например, к тому же времени относятся воспоминания писателя Константина Симонова – как он блуждал на грузовике в окрестностях Смоленска и не видел там вообще никаких застав. Впрочем, это не значит, что их не было, а просто ему не попались.

Сотрудники НКВД были такими же людьми, как и все остальные, и тем летом поступали по-разному. Одни выводили под огнем людей и вывозили архивы, положив на папки с документами канистру с бензином и зажав в руке гранату. Другие бросали заключенных в тюрьмах и бумаги в шкафах, на радость зондеркомандам. Третьи, отпустив неопасных преступников и расстреляв «врагов народа», запирались в горящих зданиях управлений, не подпуская немцев, пока огонь уничтожал секретную документацию. Четвертые расстреливали заключенных на марше на том же основании, на каком жгли хлеб и взрывали заводы, – чтобы не достались врагу.

Начальник лагеря мог поддаться панике и двинуть из Смоленска на восток – бывало и такое. Впрочем, он не только остался жив и на свободе, но и вырос до майора – а стало быть, в его действиях, по меркам его ведомства, не было состава преступления.