скачать книгу бесплатно
Куойл ухмыльнулся. Думал услышать, что они ждут ребенка. И уже примерял на себя роль крестного отца.
– Мы переезжаем в Калифорнию. Отбываем в пятницу вечером.
– Что? – переспросил Куойл.
– За чем мы едем? За свежими продуктами. Вино, спелые помидоры, авокадо. – Он разлил по стаканам фюме-блан и добавил уже серьезно, что на самом деле он едет не за плодами природы, а за любовью. – Единственное, что имеет значение в жизни, – это любовь, Куойл. Она двигатель жизни.
Меркалия бросила свою диссертацию, сообщил он, и пошла в «синие воротнички». Путешествия, ковбойские сапоги, деньги, шипение воздушных тормозов, четыре динамика в кабине, и изо всех – «Аптаун стринг куортет»[4 - The Uptown String Quartet – джазовый струнный квартет из Лос-Анджелеса, созданный в 1985 г. и популярный в 1980—1990-х.]. Записалась в школу водителей-дальнобойщиков. Окончила с отличием. Саусалитское[5 - Саусалито – город на тихоокеанском побережье США, на северном берегу бухты Сан-Франциско, в штате Калифорния. У Саусалито начинается северный въезд на мост Золотые Ворота, переброшенный через залив Сан-Франциско.] отделение «Оверленд экспресс» приняло ее на работу.
– Она первая чернокожая женщина-дальнобойщица в Америке, – сказал Партридж, сморгнув слезу. – Мы уже сняли квартиру. Остановились на третьей из тех, что она посмотрела.
Он сообщил, что в квартире есть кухня с французскими дверями и что бамбуковый навес осеняет благословенной тенью внутренний дворик. Еще есть лужайка размером с молельный коврик, на которой он будет преклонять колена.
– Ей достался новоорлеанский маршрут. Туда я и собираюсь. Буду делать сэндвичи с копченой уткой и холодными цыплячьими грудками с эстрагоном ей в дорогу, чтобы она не ходила по закусочным. Не хочу, чтобы Меркалия посещала забегаловки для дальнобойщиков. Буду выращивать эстрагон. Возможно, найду работу. Литературные редакторы всегда требуются. Работу можно найти везде.
Куойл попытался подыскать слова для поздравления, но кончилось тем, что он просто тряс и тряс руку Партриджа, не отпуская ее.
– Слушай, приезжай к нам в гости, – сказал Партридж. – Не пропадай.
И они, сначала широко разведя, с такой силой соединили ладони для рукопожатия, будто зачерпывали воду из колодца.
Куойл застрял в заштатном Мокинбурге, умиравшем уже в третий раз. За двести лет своей истории он проковылял от диких лесов и лесных племен до крестьянских ферм и рабочего города станков и фабрик по производству автопокрышек. В долгие годы экономического спада центр города опустел, почили все торговые центры. Фабрики были выставлены на продажу. Остались улицы трущоб, молодежь с пистолетами в карманах, унылая политическая трескотня, злые языки и неосуществленные идеи. Кто знает, куда подевались люди? Может, уехали в Калифорнию?
Куойл покупал продукты в гастрономе «Эй энд Би»; заправлял машину на круглосуточной стоянке «Ди энд Джи»; чинил ее в гараже «Ар энд Ар», если требовалось заменить ремни или еще что-нибудь. Он писал свои статьи, жил в трейлере, взятом напрокат, смотрел телевизор. Иногда мечтал о любви. А что? Это свободная страна. Когда Эд Панч увольнял его, устраивал пир с вишневым мороженым и консервированными равиоли.
Он абстрагировался от времени. Считал себя газетным репортером, но не читал ни одной газеты, кроме «Мокингбургских вестей», поэтому умудрился пройти мимо таких явлений, как терроризм, глобальное изменение климата, падение правительств, химические выбросы в атмосферу, эпидемии, экономический спад, банкротство банков, плавающий в океане космический мусор, разрушение озонового слоя. Извержение вулканов, землетрясения и ураганы, религиозные махинации, бракованные автомобили и шарлатаны от науки, массовые убийства и серийные убийцы, мощный, наподобие океанского прилива, рост онкологических заболеваний и СПИДа, истребление лесов и взрывающиеся в воздухе самолеты – все это было так же далеко от него, как плетение косичек, воланы и вышитые розочками подвязки. Научные журналы выплескивали потоки статей о вирусах-мутантах, о медицинских аппаратах, способных вдохнуть жизнь в полумертвых людей, об открытии, свидетельствующем, что галактики фатально стремятся к невидимому Великому Аттрактору[6 - Великий Аттрактор (англ. Great Attractor) – гравитационная аномалия, расположенная в межгалактическом пространстве на расстоянии около 250 млн световых лет от Земли.], как мухи к соплу работающего пылесоса… Все это относилось к жизням других людей. А он ждал, что его собственная только еще вот-вот начнется.
У него вошло в привычку, бродя вокруг трейлера, вслух вопрошать: «Кто знает?» Он произносил «кто знает?», хотя знал, что не знает никто. Просто этим он хотел сказать, что случиться может всякое.
Закрученная монетка все еще вращалась на своем ободке и могла упасть на любую сторону.
2. Любовный узел
В былые времена влюбленный моряк мог послать объекту своей привязанности кусочек рыболовной лески, свободно сплетенной в двойной узел восьмеркой – символ любви и преданности.
Если узел отсылали ему обратно в том же виде, в каком он был получен, это означало, что отношения застыли в неопределенности. Если узел возвращался туго затянутым, значит, страсть была взаимной. Но если узел оказывался «опрокинутым», это следовало понимать как совет «отчаливать».
И вот как-то на собрании появилась Петал Бэа[7 - Отангл. Bear – медведь.]. Стройная, с влажной кожей, горячая. Подмигнула ему. Куойлу, как и большинству крупных мужчин, нравились миниатюрные женщины. У стола с закусками они оказались рядом. Серые, близко посаженные глаза, вьющиеся волосы цвета дубовой коры. В свете флуоресцентных ламп ее кожа казалась бледной, как свечной воск. На веках тускло поблескивали тени. Розовый свитер с люрексом. Все это легкое мерцание будто окутывало ее ореолом света. Она улыбалась губами, накрашенными перламутровой помадой и смоченными сидром. Его рука метнулась к подбородку. Она выбрала печенье с глазками из цукатов и миндальным орешком вместо рта. Глядя на Куойла, откусила, печенье приобрело форму молодого месяца. Невидимая рука сплела кишки Куойла в петли и перехлесты. Из груди под рубашкой вырвался хрип.
– О чем вы думаете? – спросила она – речь у нее была стремительной – и добавила то, что добавляла всегда: – Хотите на мне жениться, правда? – Подождала остроумного ответа. Начав говорить, она изменилась, сделалась дерзкой, соблазнительной; эротическая аура окутала ее, как блестящая водяная пленка еще миг облегает тело только что вынырнувшего пловца.
– Да, – ответил он вполне серьезно.
Ей это показалось остроумным. Она рассмеялась и вложила свои пальцы с острыми ноготками в его ладонь. Пристально посмотрела ему в глаза – словно окулист, ищущий дефект. Какая-то женщина, глядя на них, скорчила гримасу.
– Идем отсюда, – шепнула девушка, – выпьем где-нибудь. Сейчас двадцать пять минут восьмого. Думаю, к десяти я тебя уже трахну, что ты об этом думаешь?
Позднее она призналась:
– Бог ты мой, такого большого я еще не видела.
Как горячий рот согревает холодную ложку, так Петал разогрела Куойла. Он шагнул из своего арендованного трейлера с кучей грязного белья и банок из-под консервированных равиоли прямо в эту мучительную любовь, сердце его осталось навек израненным иголками, вытатуировавшими на нем имя Петал Бэа.
Последовал месяц бурного счастья. А за ним – шесть изломанных лет страданий.
Петал Бэа была словно бы вся заштрихована страстными желаниями, но после замужества они не имели к Куойлу никакого отношения. Желание обернулось неприязнью, как резиновая перчатка, вывернутая наизнанку. Будь она другого пола и живи в другое время, она была бы Чингисханом. Ей бы пристали сожженные города, бредущие толпы ропщущих пленников, лошади, загнанные при объезде границ ее постоянно расширяющихся владений, но приходилось довольствоваться очень скромными триумфами, одержанными в сексуальных схватках. Вот так оно и бывает, говорила она себе. В твоем лице.
Днем она продавала охранные системы сигнализации «Нортен секьюрити», а по ночам превращалась в женщину, которую нельзя было вытащить из гостиничных номеров незнакомцев и которая была готова совокупляться даже в вонючих туалетах и кладовках со швабрами. Она шла куда угодно с кем угодно. Летала в ночные клубы за тридевять земель. Снималась в порнографических видео, надев на лицо маску, вырезанную из пакета от картофельных чипсов. Затачивала карандаш для подведения глаз кухонным ножом, после чего Куойл удивлялся: откуда на его бутерброде с сыром зеленые полосы?
Ей был ненавистен вовсе не уродливый подбородок Куойла, а его холопская робость: он словно ждал ее гнева, ждал, что она заставит его страдать. Она терпеть не могла его горячую спину, его тушу рядом в кровати. Увы, все, что было в Куойле восхитительного, оказалось неотделимым от всего остального. И это тяжелое, как у моржа, дыхание на соседней подушке. Между тем Петал оставалась любопытным уравнением, которое привлекало множество математиков.
– Прости, – пробормотал он, скользнув волосатой ногой по ее бедру. Его пальцы с робкой мольбой поползли по ее плечу. Она содрогнулась и стряхнула его руку.
– Не надо!
Она не добавила: «Жирная свинья», но он это услышал. Не было такого, чего бы ее в нем не раздражало. Она хотела, чтобы он провалился сквозь землю. И ничего не могла с этим поделать, так же как он ничего не мог поделать со своей безрассудной любовью.
У Куойла одеревенели губы, он чувствовал, будто на него туго, как на барабан лебедки, накручивается канат. Чего он ждал, решив жениться? Не такой уцененной жизни, как у его родителей, а чего-то вроде того, что происходило на заднем дворе у Партриджа: друзья, дымок над грилем, привязанность, не нуждающаяся в словах. Но этого не случилось. А случилось то, что он чувствовал себя деревом, а ее – колючей веткой, привитой к его стволу, которая гнулась при малейшем дуновении ветра и хлестала по нему, раздирая шипами израненную кору.
Все, что у него было, – это то, что он себе воображал.
Спустя четыре дня после рождения Банни в доме появилась нянька, которая тут же развалилась в кресле перед телевизором, – у миссис Мусап были такие толстые руки, что на них не налезали никакие рукава, – а Петал, напялив платье, на котором не так видны были пятна на отвисшем животе и мокнущей груди, отправилась на охоту, заложив основы определенной модели поведения. На следующий год, будучи беременной Саншайн, она кипела от злости все время, пока чуждое существо не вышло из нее.
Суета всколыхнула унылый штиль жизни Куойла. Потому что именно он нянчился с детьми, иногда ему приходилось даже брать их с собой на работу: Саншайн висела в рюкзачке у него за спиной, Банни цеплялась за его штанину, не вынимая пальца изо рта. Машина была завалена газетами, крошечными рукавичками, разорванными конвертами, детскими зубными кольцами. На заднем сиденье образовалась корка засохшей зубной пасты из раздавленного тюбика. Пустые банки из-под газировки катались по всему салону.
Куойл возвращался в свой съемный дом вечером. Изредка там оказывалась Петал; чаще всего – миссис Мусап, коротавшая сверхурочное время перед телеэкраном, загипнотизированная его электронным свечением и симуляцией жизни, курившая сигареты и на все плюющая. На полу вокруг ее ног валялись облысевшие куклы. Стопки грязной посуды кренились набок в раковине, потому что миссис Мусап заявила, что она не домработница и быть ею не собирается.
Сквозь клубки полотенец и электрических проводов – в ванную, потом – в детскую, там он опускал жалюзи, чтобы уличный свет не бил малышкам в глаза, потеплее укрывал их одеяльцами на ночь. Две колыбельки стояли впритык друг к другу, как птичьи клетки. Зевая, Куойл перемывал немного тарелок, после чего падал на застиранные серые простыни и проваливался в сон. Домашнюю работу он делал тайком, потому что, если Петал заставала его моющим пол или стирающим, она приходила в ярость: ей казалось, что он делает это нарочно, чтобы укорить ее в чем-то. Не в том, так в другом.
Однажды она позвонила Куойлу из Монтгомери, штат Алабама.
– Я сейчас в Алабаме, и никто, включая бармена, не знает, как приготовить «Алабамскую тюрьму». – Куойл слышал смех и гул разговоров, типичные для бара. – Послушай, сходи на кухню, там на крыше холодильника лежит мой «Мистер Бостон»[8 - The Old Mr. Boston Bartender’s Guide (англ.) – справочник бармена, который выходит с 1935 года.], а то у них тут есть только старое издание. Посмотри, пожалуйста, рецепт «Алабамской тюрьмы». Я подожду.
– Почему бы тебе не вернуться домой? – жалким голосом проблеял он. – Я тебе сам приготовлю.
Она не удостоила его ответом. Молчание длилось до тех пор, пока он не взял книгу и не прочел ей рецепт; воспоминание о стремительно пролетевшем месяце любви, о ее льнувшем к нему теле, о горячем шелке комбинации под его пальцами промелькнуло в его памяти, словно поспешающая за стаей птичка.
– Спасибо, – сказала она и повесила трубку.
Случались безобразные эпизоды. Иногда она притворялась, будто не узнает собственных детей.
– Что делает этот ребенок в нашей ванной? Я пошла принять душ, а там какая-то малявка сидит на горшке! Кто это, черт побери?
Телевизор весьма кстати взорвался смехом.
– Это Банни, – отвечал Куойл. – Наша дочка Банни. – Он вымучил из себя улыбку, чтобы показать: он понимает, что это шутка. Улыбнуться шутке он мог. Еще мог.
– Господи, я ее не узнала. – Она крикнула в сторону ванной: – Банни, это действительно ты?
– Да, – ответил воинственный голосок.
– Есть ведь еще одна, кажется? Ладно, я ухожу. Не ищите меня до понедельника. Как минимум.
Ей было жаль, что он так отчаянно любит ее, но что поделаешь?
– Слушай, это неправильно, – говорила она ему. – Найди себе подружку – вокруг полно женщин.
– Мне нужна только ты, – отвечал Куойл. Жалобно, умоляюще. Облизывая манжету рукава.
– Единственное, что здесь поможет, – развод, – сказала Петал. Он затаскивал ее в гнездо. Она выталкивала его наружу.
– Нет, – стонал Куойл. – Никакого развода.
– Тогда твои похороны, – сказала Петал. В воскресном макияже радужные оболочки ее глаз серебрились. Зеленая ткань пальто напоминала плющ.
Однажды вечером, лежа в постели и разгадывая кроссворд, он услышал, как в дом вошла Петал, до него донеслись голоса. Открылась и закрылась дверца холодильника, звякнула водочная бутылка, заработал телевизор, а вскоре раздался скрип-скрип-скрип раскладного дивана в гостиной и вскрик незнакомого мужчины. Броня хладнокровия, которой он защищал свой брак, была хрупкой. Даже услышав, как за мужчиной закрылась дверь и как машина отъехала от дома, он не встал – продолжал лежать на спине, и газета шелестела у него на груди при каждом вдохе, а слезы лились из глаз прямо в уши. Как может нечто, случившееся в соседней комнате, с другими людьми, причинить такую жестокую боль?
«Мужчина умирает от разбитого сердца».
Его рука нащупала банку с арахисом на полу возле кровати.
Утром она посмотрела на него, но он ничего не сказал – только топтался по кухне с кувшином сока. Потом сел за стол, чашка дрожала у него в руке. В уголках губ белела соль от арахиса. Ее стул скрипнул. Он ощутил запах ее влажных волос, и к глазам снова подступили слезы. «Купается в своем несчастье, – подумала она. – Только посмотрите на эти глаза».
– Ради бога, стань ты наконец взрослым мужчиной, – сказала Петал, поставила свой кофе на стол и хлопнула дверью.
Куойл считал, что страдать надо молча, и не понимал, что это ее только еще больше бесит. Он изо всех сил старался задушить собственные чувства, вести себя кротко. Испытание любви. Чем сильнее боль, тем надежней доказательство. Если он сможет выдержать это сейчас – если только сможет, – в конце концов все будет хорошо. Конечно же, все будет хорошо.
Но обстоятельства сомкнулись вокруг него, как шесть граней металлического куба.
3. Висельный узел
Висельный узел крепко держит витки… Сначала его вяжут свободно, потом затягивают плотно.
Книга узлов Эшли
Настал год, когда эта жизнь наконец оборвалась. Голоса в телефонной трубке, лязг сминающегося металла, пламя.
Началось с его родителей. Сначала отцу поставили диагноз – рак печени, в которой начался неостановимый рост смертоносных клеток. Спустя месяц в голове матери, словно репей, застряла опухоль, от которой мысли ее съехали набекрень. Отец винил электростанцию. В двухстах ярдах от их дома, отходя от северных вышек, гудели провода, толстые, словно угри.
Родители выпрашивали у подмигивавших врачей рецепты на барбитураты и запасались ими. Когда они накопили достаточное количество препаратов, мать под диктовку отца напечатала предсмертное письмо, в котором они заявляли, что это их личный свободный выбор – уйти из жизни. Формулировки были позаимствованы из информационного бюллетеня Общества достойного ухода. В качестве способа погребения они назвали кремацию с развеянием праха.
Была весна. Пропитанная влагой почва, запах земли. Ветер хлестал по ветвям, высекая из них аромат готовой народиться зелени, словно кремень – искру из огнива. Вдоль канав – мать-и-мачеха, отважные клювики тюльпанов, пробивающиеся в саду. Косой дождь. Стрелки часов, поспешающие к прозрачным вечерам. Рябь, пробегающая по небу, как карты в тасующей их белой, словно мел, руке.
Отец выключил бойлер. Мама полила цветы в горшках. Они проглотили накопленные капсулы, запив травяным чаем «Спокойная ночь».
Последним вялым усилием отец позвонил в газету и оставил на автоответчике сообщение для Куойла: «Это твой отец. Звоню тебе, у Дики там, где он сейчас, нет телефона. Что ж, пора нам с твоей матерью на покой. Мы решили уйти. Наше заявление, распоряжения хозяину похоронного бюро насчет кремации и всего остального – на обеденном столе. Придется тебе самому устраивать свою жизнь, как мне пришлось устраивать свою в этом суровом мире с тех самых пор, как мы приехали в эту страну. Мне никогда никто ничего не давал. Другие на моем месте сдались бы и превратились в бродяг. Но я не таков. Я работал до седьмого пота, был подмастерьем у каменщика, таскал тележки с песком, отказывал себе во всем, чтобы дать вам с братом шанс в этой жизни, хотя не больно-то вы им воспользовались. Жизнь у меня была не сахар. Свяжись с Дики и моей сестрой Агнис Хэмм, передай им все это. Адрес Агнис – в столовой на столе. Где остальные родственники, я не знаю. Они не были…» Раздался сигнал. Время, отведенное для сообщения, вышло.
На самом деле у брата, духовного служителя Церкви личного магнетизма, телефон был, и Куойл знал номер. Он почувствовал, как его внутренности свились в клубок, когда услышал в трубке ненавистный голос. Гнусавые носовые звуки, аденоидные хрипы. Брат заявил, что не ходит на панихиды по аутсайдерам.
– Я не верю в эти дурацкие предрассудки, – сказал он. – Всякие там похороны. Мы у себя в ЦЛМ устраиваем в этих случаях вечеринки с коктейлями. А кроме того, где ты собираешься найти священника, который согласится отпевать самоубийц?
– Преподобный Стейн является, как и они, членом Общества достойного ухода. Ты должен прийти. По крайней мере помоги мне расчистить подвал. Там после отца осталось тонны четыре старых журналов. Послушай, сын должен присутствовать при том, как его родителей выносят из дома. – Куойл почти всхлипывал.
– Эй, жиртрест, они нам что-нибудь оставили?
Куойл понимал, что он имеет в виду.
– Нет. Ипотечный кредит сожрал все сбережения. Думаю, в этом главная причина того, что они сделали. То есть я понимаю: они верили в достойную смерть и все такое, но ведь они истратили все, что было. Сеть гастрономов обанкротилась, и пенсию отцу платить перестали. Если бы они остались жить, им бы пришлось искать работу – продавцами в «Севен-Илевен» или еще где-нибудь. Я думал, что мать тоже получала пенсию, но оказалось, что это не так.
– Ты шутишь? Должно быть, ты тупее, чем я думал. Слушай, говнюк, если там что-то будет, пришли мне мою долю. Адрес ты знаешь. – И повесил трубку.
Куойл прикрыл подбородок рукой.
Агнис Хэмм, сестра отца, тоже не приехала на прощальную церемонию. Прислала Куойлу записку на голубой бумаге, с именем и адресом, тисненными специальным почтовым штемпелем.
«Не смогу приехать на службу. Но приеду в следующем месяце, числа двенадцатого. Заберу прах твоего отца, сделаю, как он завещал, познакомлюсь с тобой и твоей семьей. Тогда и поговорим.
Твоя любящая тетя,
Агнис Хэмм».
Но к тетушкиному приезду у осиротевшего Куойла снова сменился семейный статус, на этот раз он из рогоносца превратился в брошенного мужа, а потом во вдовца.
– Пет, мне нужно с тобой поговорить, – взмолился он слезливым голосом.
Он знал о ее последнем ухажере – безработном агенте по продаже недвижимости, который наклеивал на бампер своей машины мистические символы и верил в газетные гороскопы. Она жила с ним, а домой являлась взять кое-что из одежды лишь изредка, а то и реже. Куойл мямлил какие-то открыточные сентиментальности. Она отворачивалась от него, глядя на собственное отражение в спальном зеркале.
– Не называй меня Пет[9 - Pet (англ.) – домашний питомец, домашний любимец.]. Петал[10 - Petal (англ.) – лепесток.] – и без того достаточно дурацкое имя. Меня следовало назвать Айрон[11 - Iron (англ.) – железо, железный.] или Спайк[12 - Spike (англ.) – острие, шип, штык.].
– Железная Медведица? – Он обнажил зубы в улыбке. Точнее, в оскале.
– Не сюсюкай, Куойл. Не делай вид, что все прекрасно и забавно. Просто оставь меня в покое. – Отвернулась от него, через руку переброшены какие-то платья, обнажившиеся вешалки стали похожи на высохшие гусиные головы на длинных шеях. – Послушай, это была шутка. Я ни за кого не хотела выходить замуж. И матерью я ни для кого становиться не хотела. Все это было ошибкой, я серьезно.
Однажды она исчезла. На работе в «Нортен секьюрити» тоже не объявлялась. Куойлу позвонил управляющий – Рики как-там-его.
– Видите ли, я весьма озабочен. Петал бы не «исчезла», как вы выражаетесь, ничего мне не сказав.
По его тону Куойл догадался, что Петал с ним спала. И посеяла в нем глупые надежды.
Через несколько дней после этого разговора Эд Панч, проходя мимо Куойла, кивнул ему в сторону своего кабинета. Именно так это всегда и бывало.
– Вынужден отпустить тебя, – сказал он, излучая глазами желтый свет и облизывая губы.
Взгляд Куойла привычно переполз на гравюру. Теперь он смог разобрать подпись под волосатой шеей: Хорас Грили.
– Опять спад. Не знаю, сколько еще сможет продержаться газета. Нужно сокращаться. Боюсь, на этот раз шанс взять тебя обратно невелик.
В половине седьмого он открыл дверь своей кухни. Миссис Мусап сидела за столом и что-то писала на обороте конверта. Испещренные пигментными пятнами руки были толщиной с бедро.
