Жуткое дальнодействие

Время наказания пролетало незаметно, потому что мы всегда весело и с пользой проводили его: часами смешивали краски в попытке отыскать цвета заката; придумывали и проектировали конструкции замка драконов; писали насмешливые портреты обидчиков… В общем, мы никогда не скучали.

Он часто мне говорил: «Никому не дам тебя в обиду». И я всегда верила. Даже не так – я всегда знала!

Я была девчушкой из не совсем благополучной семьи, с огромными голубыми глазами и рыжими волосами. Именно такой он видел меня до сих пор.

Наша детская дружба продолжалась два года, а потом меня отправили в другой город, на юг, к дальним родственникам по линии матери. Это была рекомендация лечащего врача. Потому что, как выяснилось, темные круги под глазами было не что иное, как признак болезни легких. Но мне тогда казалось, что мать просто решила от меня избавиться.

Мы не виделись с ним более пяти лет, и каково же было мое удивление, когда, вернувшись домой, я встретила очаровательного молодого человека, который заявил мне:

– Я писал тебе каждый день, но письма возвращались. Тогда я стал писать о тебе. Я никогда не забывал о нас, потому что ты, рыжая, мое личное чудо.

Звучало все это крайне ненормально, но мне нравилось. Меня всегда тянуло на странных поклонников, а этот явно был без ума от меня! Он говорил, что каждый год моего отсутствия для него превратился в вечность. Говорил он красиво.

И вот спустя пять вечностей я вернулась к нему.

Вернулась я совершенно иной, уже не той хрупкой девочкой, которую он когда-то знал.

Сквозь загар пробивался еле заметный румянец, резкость скул контрастировала с мягкостью губ, и единственное, что давало узнать во мне прежнюю девочку, были огромные голубые глаза. И я больше не была рыжей. Каждый месяц я тщательно выкрашивала волосы басмой, отчего они становились синевато-черными, точно воронье крыло.

К этому моменту я успела повстречаться со многими успешными парнями из своей школы, а вот мой друг детства, похоже, и правда оставался верен своей первой любви. Он боготворил меня и обожал все, что было со мной связано.

Вот и теперь, будучи моим уже бывшим мужем, он подошел, изо всех сил стараясь не смотреть на меня с собачьей преданностью:

– Привет, – точно пытаясь начать эту встречу сначала, поздоровался он.

– Привет! – ответила я.

Сняв пиджак и повесив его на спинку барного стула, он устроился рядом со мной. Я уловила исходящий от него такой знакомый аромат: пахло солнцем.

Решив позавтракать печеньем, но обнаружив, что пачка уже пустая, я рассмеялась:

– Боюсь, я никогда не повзрослею.

– Да, никогда не взрослей, – с теплотой в голосе произнес он. – Я купил твое печенье.

– Вечное дитя ночи, – зачем-то он решил сменить тему. – Тебе идет, но это вредно для здоровья, тем более женского.

– Представляю, как я выгляжу, – ответила я, даже не попытавшись пригладить волосы.

– Хорошо, что ты редко пользуешься косметикой. Мне бы не хватало твоих веснушек.

– Тебе бы не хватало моих веснушек?! – шепнула я и внутренне содрогнулась оттого, насколько брезгливо прозвучали мои слова.

Я резко вдохнула, и у меня вдруг перехватило горло, то ли от присутствия этого человека рядом, то ли от чего-то еще. Пришлось встать и отойти.

– Зачем ты пришел? – наполнив чайник водой из-под крана, выпалила я.

– Беспокоюсь за тебя… Не знаю, что думать…

– Я – плохая жена! Это мы давно выяснили. Что еще?.. Я – неправильная женщина, которая тебе не подходит. Это тоже известный факт! Собственно, поэтому мы и разошлись.

– Не узнаю тебя, – с какой-то жалостью тихо произнес он. – Даже в какой-то мере побаиваюсь. Будучи первоклассным психологом, ты отказываешься разбираться в своих мыслях и чувствах, не хочешь заглянуть в будущее, отдаваясь на волю бурному течению жизни. Давно ты была у Гофмана?

Злость, точно разъяренная химера, подняла свою чудовищную голову, но я сдержалась.

Далеко не секрет, что у каждого психолога есть свой психотерапевт.

Можно подумать: «Они там что, все свихнувшиеся, что ли?»

«Да!» – отвечу я. Именно так.

Психотерапевт – такой же человек, как и любой другой. Но он точнее других должен видеть и осознавать ловушки в своем мышлении. Каждая профессия имеет опасные моменты. Для художника, например, эта неосознанность может обернуться банальным копированием сюжетов, когда он пишет картину, не понимая ее смысла, не осознавая в данной работе своего выбора.

Так и психолог, не зная чего-то о себе, не учитывая и не замечая своей проблемы, может неосознанно привнести ее в терапию: заменить характерологию клиента на свою, видеть ситуацию через личный фильтр, не в состоянии принять реальность такой, какая она есть.

К примеру, у меня, помимо дурного нрава, бессонниц и вспыльчивости, имелась в арсенале и фобия.

Я уверена, что многие живут даже не подозревая, что простая боязнь собак – не что иное, как симптом, сутью которого является навязчивое состояние необъяснимого страха. Это расстройство не мышления, а психическое. Удивительно, правда?!

Кинофобия обычно появляется в детстве или юности и может оставаться нелеченой. Серьезность расстройства часто зависит от того, насколько легко человек может избегать фобической ситуации.

В моем случае – а я жила рядом с парком, где выгуливали собак, – избежать нежелательных встреч было просто невозможно.

Почему-то все ошибочно полагают, что боязнь себе подобных могла спровоцировать только собака, точнее, ее укус или просто агрессивное поведение.

Во всяком случае, каждый раз в момент, когда на меня бежала псина размером с лошадь, а я была близка к обмороку, непременно доносились крики:

– Не бойтесь! Она не тронет!

А когда лошадь-собака уже пробегала мимо, задев меня хвостом, добродушный хозяин этого чудовища деловито заключал:

– Вас, наверное, покусали в детстве?

– Да, покусали, – отвечала я и еле живая от пережитого страха шла дальше.

Зачастую даже у детей, неоднократно подвергавшихся нападениям и укусам, эта фобия могла не проявляться, и наоборот – у людей, никогда прежде не имевших конфликтов с собаками, она могла внезапно возникнуть, и в достаточно тяжелой форме.

Меня никогда не кусали собаки. Но они никогда мне и не нравились. В этом и была моя проблема.

Когда все умилялись при виде неуклюжего пушистого щенка, мне тоже приходилось улыбаться. В действительности же я испытывала недоумение. Отвращения, страха, брезгливости не было, но я предпочла бы погладить крысу, а не это лохматое существо.

А у моего сокурсника была совсем комичная ситуация. Он страдал одной из самых безобидных, непонятных и редких фобий – боязнью пуговиц. Один случай на семьдесят пять тысяч. Это, на первый взгляд, смешное расстройство здорово портило моему приятелю жизнь. Он часто жаловался, что не мог общаться с собеседником, если на том была одежда с пуговицами. Представляю, каково ему было на интимных свиданиях, если возлюбленная приходила на встречу в блузе, усыпанной крохотными раздражителями?!

Чтобы оставаться специалистом и профессионалом в болезненных ситуациях, схожих с личными, психологу важно было проработать их.

Именно поэтому, прежде чем терапевт допускался к самостоятельной практике, ему необходимо было посвятить множество часов индивидуальной и групповой терапии.

Так я и познакомилась с Гофманом.

Председатель ученого совета, доктор психологических наук, профессор, заведующий кафедрой психологии личности психологического факультета моей альма-матер, главный врач психиатрической клинической больницы, мой супервизор[7] и по совместительству друг нашей развалившейся семьи.

Гофману было пятьдесят лет, он носил небольшую бородку и длинные волосы, с прорезавшейся уже сединой. Во времена преподавания профессор всегда появлялся в институте в одном и том же строгом костюме серого цвета, а воротник его белой рубашки всегда стоял колом и туго стягивал шею. Когда он поворачивал голову, непременно поворачивалось и все тело. Всегда с виду чопорный и строгий, Гофман был одним из добрейших и понимающих людей на земле. Еще он преподавал социологию, и его лекции любили все без исключения. Даже когда мои глаза закрывались сами собой от его монотонного, однообразного голоса, я изо всех сил старалась прогнать от себя сон. Разве можно позволить себе уснуть, когда этот человек так воодушевленно пытался познакомить нас с прекрасным, читая, помимо лекций по специальности, стихи и поэмы?!

За это мы и величали его между собой Гофманом[8]. Он всегда знакомил нас с тем, что не входило в образовательную программу, рассказывал о том, что, на его взгляд, было понятней и интересней. Гофман обожал свой предмет и тех, кому преподавал его. Думаю, именно это позволяло ему быть лучшим педагогом кафедры.

«Каждому психологу важно быть „пролеченным“, – утверждал он. – Нужно тщательно проработать свои проблемы и состояния, чтобы воспринимать людей не через призму личных трудностей, а с ясным умом и открытым сердцем».

– Твою терапию важно продолжать, – словно прочитав мои мысли, заявил бывший муж.

После моего затянувшегося молчания, будто не зная, чего ожидать дальше, он нерешительно прибавил:

– Дорогая…

Ответа не последовало. Только мое глубокое, спокойное дыхание.

– Скажи хоть слово…

Вновь тишина. Собеседник явно не понимал, что я давала ему возможность покинуть мою квартиру и тем самым избежать очередного конфликта.

– Значит, – не унимался он, – все-таки у тебя кто-то есть?

– Есть. Но это тебя не касается, – наконец отозвалась я.

Он сразу помрачнел, сурово поджав губы.

Безмолвие последовало за моим вызывающим признанием. Взглянув на него, я была потрясена видом откровенного горя на его лице.

– Не надо… Не смотри на меня так, – отвела я взгляд.

– Почему?

Вместо ответа я раздраженно тряхнула головой.

Он тут же попытался меня обнять, но я отпрянула, отвернулась, но не ушла.

В ответ он печально и устало прикрыл глаза.

Мне сделалось совсем грустно и снова стало казаться, что я была чересчур резка и неправа, так огорошив его своим безразличием. В подобные минуты во мне всегда происходило сражение воинов независимого будущего и удобного прошлого. Но это раздирающее чувство длилось ровно до тех пор, пока он не начинал говорить.

Ломая стереотипы, на этот раз первой заговорила я:

– Ты ничего не понимаешь! Я не смогу стать счастливой с тобой, сидя дома и занимаясь обычными делами. Мне требуется гораздо больше, чем то, что ты можешь мне дать. Я более не желаю всего этого и не нуждаюсь ни в тебе, ни в твоей чрезмерной опеке. Мне душно рядом с тобой.

Его лицо напряглось под моим пристальным, горящим взглядом.

– Чего ты хочешь?

– Свободы.

– Это я понял. Но я хочу знать, чего ты хочешь от меня?

– Я хочу свободы от тебя.

– Я вот что тебе скажу, – продолжил он после тягостного молчания. – Я впредь здесь не появлюсь, если ты пообещаешь мне встретиться с профессором.

– Обещаю, – уже еле сдерживая гнев, почти прорычала я. – Теперь будь добр, уходи.

Единственный человек, который по-настоящему любил меня, ушел быстро и молча, оставив свой ключ на барной стойке.

Медленно подойдя к входной двери, силясь спокойно и глубоко дышать, я повернула замок на три оборота. Но потом на пороге кухни наткнулась на пакеты с продуктами, и мне уже не удалось совладать с собой.

С удивительной одержимостью и остервенением я пинала их до тех пор, пока все содержимое не разлетелось по полу. В завершении своей терапии я разорвала коробку с мюсли, устроив злаковый снегопад. Молоко быстро пропитало ковровую дорожку и желтоватыми разводами дополняло картину гастрономической вакханалии. Яйца были разбиты о стену, но бананы остались в целости и сохранности, что явилось ярким доказательством моей вменяемости. О завтраке я все же подумала.

В ванной комнате, вытягивая из волос застрявшие мюсли, я глядела на себя в зеркало – оттуда на меня смотрело детское личико. Веснушки поблекли, зубы выровнялись и побелели, но нос остался по-прежнему чересчур курносым, а глаза – голубыми и печальными. Теперь я красила волосы в блонд, но рыжие корни отросли, выдавая истинный цвет.

Внутренне сжавшись и забыв о злаках в волосах, я вглядывалась в отражение, пытаясь найти ту рыжую девочку.

«Куда же она делась?.. Кто-нибудь видел ее?.. Ну, та… Которая могла не спать двое суток и выглядеть прекрасно, любила купаться под дождем, могла не закрывать на ночь входные двери и считала, что танцы – ее призвание. Та девчушка с непослушными рыжими волосами и солнечной россыпью на носу и щеках, которая всегда широко улыбалась… Ни у кого не было такого счастливого лица, как у нее. И каким звонким был ее смех! Та девочка умела смеяться так, как смеются первый раз в жизни. Где она? Кто-нибудь видел ее?»

Теперь она стала несчастной женщиной, в глубине глаз которой таилась мрачная враждебность. Еще одно слово из списка моих проблем – «мрачность». Это состояние уныния, серой тоски, которая действует на нервы окружающих, – моя грань неконтролируемой агрессии.

Я начала говорить с собой, как если бы была своим клиентом: «Успокойся! С чего столько шума? Давай попробуем все обдумать? Давай-ка сядем и постараемся понять, что только что произошло? А вот что: он вновь довел тебя! И что с того? Ну сорвалась. С кем не бывает? Выплеснула негативную энергию на пакеты – это не так уж и плохо. Зато стало легче».

Молча кивнув, точно в подтверждение своих размышлений, я попыталась продолжить самоанализ.

Эффект был нулевой, по-прежнему разбивало чувство злости и обиды.

Я осознала, что мне незамедлительно нужно повидать старого доброго Гофмана.

III

Она

– Хорошо выглядишь, девочка, – не глядя на меня, поприветствовал профессор.

– Давно не была. Соскучилась, – произнесла я.

Он улыбнулся в ответ, и с той самой секунды, как он это сделал, мне полегчало.

Еще перед выходом из дома я решила все рассказать Гофману. Но учитывая его проницательность, думаю, ему с одного взгляда стало бы все понятно. От этих неутешительных мыслей мое настроение ощутимо портилось, я откладывала слова признания до следующей фразы. Но все произошло само собой, как это и бывало на всех встречах с моим добрым другом.

Надо сказать, что Гофман не был сторонником стандартной терапии, что мне и нравилось в нем особенно. Его методика состояла в том, чтобы не придерживаться ни одной методики! К каждому пациенту, считал он, должен быть найден индивидуальный подход – универсальная терапия. Профессор считал это основным условием качественной психологической помощи.

Не составляя никаких систематизированных планов, он доверял исключительно интуиции и колоссальному опыту. Для этого нужно было иметь стальной стержень, быть бескомпромиссным, именно таким и был Гофман.

Вдохновленная его примером, я пыталась стать таким же хорошим психологом. И поэтому, когда речь зашла о моем профессиональном росте и повышении квалификации в области психологического консультирования, я, конечно же, выбрала именно его в качестве наставника.

Гофман помогал мне увидеть связь между тем, что я испытывала, и тем, что происходило в работе. Как это делают родитель или педагог, наблюдая за ребенком, чтобы подстраховать его и научить, так и он поддерживал каждого коллегу-психолога. Помогал развивать профессиональную практику, обращал внимание на бессознательные аспекты взаимоотношений с клиентами.

– Что с тобой, девочка? – спросил он, все еще ни разу не окинув меня своим проницательным взглядом.

Как же долго меня так никто не называл…

– Я сегодня сама не своя. Хуже некуда, – четко, чтобы он сразу понял мои слова, проговорила я.

Он тут же стал серьезнее, расправил плечи, точно важная птица.

– Держись! – весело добавила я. – Сейчас я завалю тебя своими проблемами!

– Ну, вот… Так бы сразу, – оживился профессор. – Ты же знаешь, я человек настроения. И что особенно паршиво, – настроения своих собеседников.

– Ой, как непрофессионально! – притворно возмутилась я.

Похоже, в компании Гофмана та рыжая девчонка вырывалась на свободу, словно оживала, определяя мое поведение и демонстрируя веселый нрав.

Профессор хрипло рассмеялся.

– О чем ты хочешь мне поведать? – наконец спросил он.

– Если честно, мне нужен обзор сверху.

– Рассказывай.

Я знала, что его заинтересованность моими рабочими моментами всего лишь напускное. По правилам, он должен был не поощрять эту тему, а вывести меня на разговор о моем самочувствии. Так или иначе мне придется рассказать своему психотерапевту о недавнем срыве. Но чуть позже…

– У меня появился клиент, который отказывается говорить о себе, – начала излагать я. – Мы провели сессию практически в полном молчании, он не решается мне довериться.

– Но хоть что-то он рассказал?

– Немного, – пожала плечами я.

Достав из сумки блокнот со своими записями, продолжила:

– Помнит себя, как и все, с детского возраста. Воспитывался в обычной семье. Всем членам семьи дает положительную характеристику. Но тема семьи его раздражает.

Я рассказывала, а сама очень точно понимала, что все сказанное могло быть полнейшей ерундой, не имеющей никакого отношения к истинной биографии этого человека.

– Свои переживания и тревоги в настоящем он не считает проблемой, – продолжала я. – С его слов, происходящее с ним сейчас – неотъемлемая часть жизни каждого, – тут я приостановилась в задумчивости.

«Действительно ли мой клиент имел в виду именно это, или я сама уже досочинила?»

Так бывает, когда не записываешь сразу, а полагаешься на память. Она, конечно же, хранит информацию, но выдает тебе уже нечто иное – искаженное личным взглядом.

– Детские годы? – побудил меня к продолжению Гофман.

– Детство было самым обычным. Увлекался изобразительным искусством. Стрессовые ситуации переносил спокойно. Не имеет места работы, говорит, что свободный художник. А в целом, как мне показалось, довольно-таки заурядная, ничем не примечательная личность, – захлопнула я блокнот.

– Это уже кое-что, – улыбнулся Гофман. – Расскажи мне вкратце, что происходило во время сеанса.

– Я была очень раздражена.

Пройдясь по основным моментам нашей встречи с молчаливым клиентом, я и теперь ощутила отклик той эмоции.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Фрустрация – обман, тщетное ожидание. Психическое состояние, вызванное неуспехом в удовлетворении потребности, желания.

2

ПТСР – посттравматическое стрессовое расстройство, тяжелое психическое состояние.

3

Кен Карри – шотландский художник, вызывающий своими картинами, по мнению автора, самые жуткие эмоции.

4

Название картины можно перевести как «Галлоугейтское сало». Gallowgate Lard (Автопортрет). 1995. Художник – Кен Карри родом из Глазго, Галлоугейт.

5

Фрэнсис Бэкон – английский художник-экспрессионист, мастер фигуральной живописи. Основной темой работ художника являлось человеческое тело, в жутких и диких образах.

6

Автор имеет в виду картину Эдварда Мунка «Крик» и работы художника Фрэнсиса Бэкона.

7

Супервизор – психолог, коллега, к которому обращается психолог. Супервизор, как правило, более опытный наставник в определенном вопросе, помогает разобрать сложные ситуации на практике.

8

Автор проводит параллель с Эрнстом Теодором Вильгельмом Гофманом – немецким писателем-романтиком, сказочником, композитором, художником и юристом.