скачать книгу бесплатно
– Во всяком случае, порядок действий был именно таков.
– Значит, инсценировка.
– Сие есть тайна великая и непознаваемая. От мертвых никаких неожиданностей ожидать не следует, а вот с живыми сложнее. Мне иногда кажется, что они только тем и заняты, что устраивают друг другу всевозможные неожиданности.
– Я тоже с этим сталкиваюсь постоянно, – сказал Пафнутьев и подумал, что ему есть чем порадовать Худолея – тот последнее время совсем захирел и все больше оправдывал свою бестолковую фамилию.
– Чрезвычайно этому рад.
– Ну, что ж, – Пафнутьев поднялся. – Я вам очень благодарен, вы мне помогли, развеяли сомнения и колебания, можно сказать, указали верную дорогу. – Пафнутьев чувствовал, что говорит не свои слова, они ему самому казались казенными, такие обычно произносят на юбилеях, но в то же время он понимал, что именно эти слова более всего понятны стыдливому патологоанатому.
– Спасибо. – Существа за зеленоватыми стеклами очков патологоанатома увлажнились после слов Пафнутьева. – Если мне действительно удалось вам помочь, то я чрезвычайно этому рад, – повторил он. – Да, и еще одна маленькая подробность… Вполне возможно, она покажется вам не лишней… Женщина, о которой мы с вами сегодня говорили, она… Она, видите ли, слегка беременна. Была.
– Слегка – это как?
– Я имел в виду, что срок беременности не слишком большой, три месяца, так примерно.
– И при этом покусанная, – пробормотал Пафнутьев.
– Это и меня огорчило. Мне кажется, у нее была тяжелая жизнь. И впереди ожидали испытания.
– Кто-то избавил ее от этих испытаний.
Не задерживаясь больше, Пафнутьев покинул сыроватое помещение морга, стремясь побыстрее выйти на солнечное пространство улицы, по которой неслись машины, разбрызгивая весенние лужи, торопились люди, не всегда нравственные люди, не всегда здоровые, нередко с преступными намерениями, люди, которые пили водку, ругались матом, блудили и воровали, предавали и подличали, но Пафнутьев был счастлив выйти к этим людям, потому что, несмотря на все свои недостатки, они оставались живыми, хотели и стремились. К любому из них Пафнутьев мог подойти, что-то сказать, что-то услышать в ответ и почувствовать, что он тоже пока еще жив, пока еще чего-то хочет, к чему-то стремится.
На этом месте можно было бы завершить главку, но поскольку страничка оказалась незаконченной, автор решил этим воспользоваться, чтобы пояснить одну наспех высказанную мысль. Когда Пафнутьев подумал, что ему есть чем порадовать Худолея, он имел в виду новые вскрывшиеся обстоятельства убийства, позволявшие усомниться в причастности красавицы Светы к преступлению. Впрочем, об этом достаточно подробно Пафнутьев с Худолеем еще поговорят, обсудят все те подробности, сообщать которые сейчас преждевременно.
Состояние беспомощности охватывало Пафнутьева каждый раз, когда на него сваливалось очередное преступление. Он уныло перебирал снимки, сделанные на месте происшествия, вспоминал то, что удалось увидеть самому, перечитывал бестолковые донесения оперативников. За годы он настолько привык к такому началу, что другого не ждал и почти не огорчался, понимая, что это норма. Рассчитывать на какие-то счастливые находки, которые сразу бы все поставили на свои места… Нет, на подобное может надеяться только новичок. Преступники тоже листают всевозможные кодексы, разъяснения к ним, детективы почитывают, ведут себя более или менее грамотно, ошибок грубых, очевидных и смешных почти не совершают.
Да, это приходится признать – ошибок с их стороны становится все меньше. И про отпечатки пальцев они помнят, знают, что губы и уши тоже имеют свои неповторимые узоры, по которым легко установить, чье ухо было последний раз прижато к телефонной трубке, чьи губы отпечатались на визитной карточке, оконном стекле или хрустальном фужере. Да что там уши или губы – плюнуть лишний раз убийца поостережется, понимая, что оставленный на полу плевок – это почти отпечаток пальца.
Пафнутьев в который раз перебрал снимки, сделанные в квартире Юшковой, снова всмотрелся в лицо мертвой женщины, в ее раскрытые глаза, но ничто не зацепило его, ничего не пришло на ум, а все сведения об этом человеке ограничивались словами патологоанатома – сие есть тайна великая и непознаваемая.
– Ладно… – пробормотал Пафнутьев. – Скажите пожалуйста, какая она непознаваемая!
И в этот момент зазвонил телефон.
– Ну и что? – спросил Шаланда вместо приветствия. – Как ты к этому относишься?
– Положительно.
– В каком смысле? – насторожился Шаланда, сразу почувствовав, что отвечает Пафнутьев не в тон, а потому наверняка затевает очередную издевку и нужно быть очень осторожным, чтобы не вляпаться в заготовленную ловушку, а то, что Пафнутьев постоянно готовит ловушки для него, для Шаланды, полковник милиции нисколько не сомневался.
– Надо соглашаться. Такие предложения бывают нечасто, – серьезно отвечал Пафнутьев.
– Паша, о каких предложениях речь? Не получал я никаких предложений! – Шаланда помолчал, ожидая, что Пафнутьев сам пояснит, что имеет в виду, но тот садистски молчал. – Так о чем речь, Паша? – Врожденное любопытство Шаланды не позволило ему забыть о глумливых словах Пафнутьева.
– Предложение, можно сказать, совершенно непристойное.
– Тогда я о нем и слышать ничего не желаю! Что ты думаешь об убийстве? Ты ведь уже включился, как я слышал?
– Убита молодая красивая женщина. Причем совершенно зверским способом – ударом по голове…
– Чем нанесли удар?
– Тяжелым тупым предметом.
– А мне доложили, что ножом! – Шаланда начал раздражаться – Пафнутьев явно куражился, а кроме того, Шаланда не мог вот так просто забыть о предложении, которое упомянул Пафнутьев. Что-то стояло за его словами, причем, как казалось Шаланде, имеющее прямое отношение к нему.
– Ну, что я могу сказать… Убили все-таки тяжелым предметом, может быть, припасенным кирпичом, завернутым в газету, например, или в целлофановую сумочку… А потом для верности полоснули ножом по шее, повредили сонную артерию.
– Да, действительно, – механически согласился Шаланда, услышав в голосе Пафнутьева озабоченность, даже потрясенность. – Но почему она голая?!
Пафнутьев протяжно вздохнул, давая понять, как тяжело ему говорить об этих кошмарных подробностях, помолчал, шумно налил в стакан воды, чтобы Шаланда это слышал, выпил и лишь после этого продолжил:
– Дело в том, Шаланда, что она не просто голая, она еще и беременная.
– Это что же получается, двойное убийство?!
– Шаланда, она еще и немного больная.
– Что же у нее болит?
– У нее уже ничего не болит, как ты догадываешься. Но вроде бы болезнь ее была… Как бы это сказать, чтобы ты не обиделся… Нехорошая болезнь.
– А почему я должен обидеться? – обиделся Шаланда.
– Ну, мало ли… Может, у тебя свое отношение к подобным вещам, может, слова покажутся циничными и ты не одобришь мои суждения.
Все это звучало уважительно, достойно, и Шаланда немного отошел, успокоился. Пафнутьев, похоже, всерьез взволнован случившимся, и разговор у них получается ответственным. Шаланда любил такие разговоры.
– Знаешь, Паша, что меня больше всего беспокоит? Я не могу понять, почему она была голая.
– Как почему? – слегка растерялся Пафнутьев от искренней доверчивости Шаланды. – Бывают случаи, когда люди раздеваются, и даже догола… Некоторую работу лучше исполнять именно в голом виде.
– Какую работу? – не понял Шаланда.
– Интимную.
– А, ты опять за свое! Видишь ли, Паша, может быть, ты не слишком внимательно осмотрел ту квартиру… Дело в том, что там нет ни одной одежки этой женщины. Понимаешь? Не нагишом же она пришла.
– Видимо, убийца унес с собой.
– Думаешь, ограбление? Больно круто для ограбления… Убийство, нож, артерия… И все для того, чтобы взять поношенные шмотки? И потом шмотки – это видимость. Главное наверняка в другом. Наркотики, например.
– Нет, Шаланда… Вряд ли это ограбление. Убийца унес с собой одежду, чтоб мы не смогли ее опознать. Если не знаем, кто убит, то и убийцу не найти.
– Ты, Паша, не поверишь, но мне удалось установить такое… Такое… Ты просто схватишься за голову!
– Говори! Уже схватился!
Слова Пафнутьев опять произнес несерьезные, и Шаланда помолчал, преодолевая обиду.
– Помнишь объячевское дело? Помнишь красавицу, вокруг которой ты носился, как петух в курятнике? Помнишь?
– Ты хочешь сказать, что это ее убили?
– Нет, Паша, ошибаешься… Она убила.
– Этого не может быть, – твердо произнес Пафнутьев.
– Почему, Паша? – ласково спросил Шаланда. – Почему?
– Потому что этого не может быть никогда.
– Очень убедительно. Паша, она сбежала после убийства. Соседи не видели ее несколько дней. Как раз со времени убийства, с того самого дня, ее никто и не видел. А нож, который держала в руке несчастная жертва, это ее нож, Паша, он принадлежал Юшковой. Соседка его опознала. Это узбекский нож. Широкое лезвие, узкая ручка, арабская вязь. Знающий человек мне сказал, что у них принято на лезвие наносить изречение из Корана.
– Думаешь, азиатский след? – серьезно спросил Пафнутьев.
– Азиатский? – В этот момент Пафнутьев, кажется, даже увидел плотного Шаланду в тесноватом кителе, застегнутом на все пуговицы, увидел, как от его вопроса тот прямо-таки осел в своем кресле. – А что… Как знать, как знать. У Юшковой бывали смуглые ребята, захаживали, как говорится. Я понимаю, тебе не хочется верить в то, что столь роскошная бабенка оказалась замешанной в убийстве, но, Паша, это ведь не первое огорчение в твоей жизни и, наверное, не самое сильное, а? Не переживай, Паша, – Шаланда пожалел своего собеседника за бестолковость и человеческую слабость. – Многое проходит в жизни, пройдет и это… Как бы там ни было, но я уже объявил Юшкову в розыск. Не думаю, что ей удастся скрываться слишком долго: девица яркая, не сможет она жить в подполье.
– А что касается убитой… Твои ребята ничего не выяснили? Кто она, откуда, как оказалась в этой квартире, бывала ли там раньше, в каких отношениях со Светой?
– Вот Свету, как ты ее называешь, задержим, она нам все и расскажет. Без утайки. Знаешь, чьи отпечатки пальцев на рукоятке ножа? Знаешь, Паша? – повторил Шаланда в ответ на затянувшееся молчание Пафнутьева.
– Знаю, – кивнул Пафнутьев. – На рукоятке ножа отпечатки пальцев Светы Юшковой. И это мне не нравится.
– Как я тебя понимаю, как я тебя понимаю, Паша! – хохотнул Шаланда в трубку, и этот его короткий, уверенный смешок не понравился Пафнутьеву. Какой-то второй смысл прозвучал в этом смехе, смысл, который затрагивал Пафнутьева уже не по должности, как бы лично цеплял. – Извини, если что не так, – спохватился Шаланда. – Я чувствую, огорчили тебя мои находки?
– Находки – ладно, нашел и нашел, подумаешь…
– Паша, я ведь с некоторыми соседками поговорил, они толпились там у подъезда, когда я подъезжал… Так вот, у этой Юшковой, оказывается, хахаль был довольно интересный, она соседкам хвалилась своим хахалем. И работал он чуть ли не в прокуратуре, во всяком случае, Юшковой представлялся прокурорским работником, представляешь?
– Кошмар какой-то, – вяло откликнулся Пафнутьев.
– Они описали мне его… Невзрачный такой мужичонка, в вязаной шапочке, вечно с сумкой на «молнии»… Цветочки Юшковой приносил, представляешь?
– Надо же…
– А ведь его нетрудно вычислить, если он, конечно, в самом деле в твоей конторе работает.
– Уже вычислил.
– И кто же это? Ты его знаешь?
– И ты тоже.
– Я теряюсь в догадках, Паша!
– Не надо теряться, Жора, в догадках, и вообще в жизни теряться не надо. Фамилия человека с цветочками – Худолей. Эксперт, фотограф, твой лучший друг.
– Мой?! Паша, мой друг?!
– Не торопись, Жора, так быстро отрекаться… Не надо. В жизни все меняется, и гораздо чаще, чем кажется, гораздо круче и необратимее.
– Но в таком случае Худолей не имеет права заниматься этим делом! Его надо отстранить! Он должен знать, где Юшкова скрывается, где отсиживается, а? Ты у него спрашивал?
– Не знает.
– Ох, лукавит, Паша, ох, лукавит! Любовь зла, полюбишь и козла.
– Тогда уж козлицу, – поправил Пафнутьев. – А во-вторых… Я вот только сейчас прикинул… На каком основании отлучать его от дела? Юшкова ему не жена, он ей не муж, они не состоят ни в каких родственных связях, у них нет общих детей, общего имущества… Он знаком с подозреваемой? Ну и что? Ты вот тоже знаком с подозреваемой. И я, помнится, провел с ней ночь… Правда, ночь оказалась позорно целомудренной, но она была ведь, ночка-то, а? А ты в машине с ней ездил, домой подвозил, ручкой своей махал приветственно, а?
Шаланда молча сопел, потрясенный неожиданным поворотом пафнутьевской мысли, обвинением, от которого он не мог вот так просто отмахнуться, как от очередного розыгрыша. Все, что сказал Пафнутьев, было чистой правдой. Он выстроил такие подлые слова и в таком подлом порядке, что вина Шаланды проступала даже с некоторой юридической убедительностью.
– Ну, ты, Паша, даешь, – пробормотал Шаланда оскорбленно. – Я от тебя подобного не ожидал. Прокурором тебе, Паша, надо работать, а не следователем.
– Прокурорство от меня не уйдет, но в этом деле подзадержусь следователем. Я ведь почему все это тебе сказал? – Глумливый свой тон Пафнутьев опять сменил на уважительный и даже подобострастный. – Я посоветоваться с тобой хотел, как с человеком опытным, знающим… Может, все-таки мы оставим Худолея в деле, он знает Юшкову побольше нас с тобой, полезным оказаться может, как ты думаешь, Жора?
– А что, – немедленно откликнулся на лесть Шаланда, – человек он проверенный, много раз показывал себя с наилучшей стороны, у него и заслуги есть… Достижения. Он может пользу принести, Паша.
– Как скажешь, Жора, как скажешь… Мне важно было услышать твое мнение. Спасибо, Жора, – и Пафнутьев положил трубку, прекрасно представляя себе, какое гневное выражение приобретает лицо Шаланды в эти самые секунды. Ведь последними своими словами Пафнутьев как бы переложил всю ответственность на него, получается, он просто выполнил его просьбу оставить Худолея.
И действительно, услышав в трубке короткие гудки отбоя, Шаланда поперхнулся, бросил мелко попискивающую трубку на рычаги, оглянулся по сторонам – на кого бы выплеснуть свою обиду, на кого бы сбросить гнев, но никого в кабинете не было. Сжав громадный свой кулак, он повертел его перед глазами, осматривая со всех сторон, и опустил на стол с такой силой, что из невидимых щелей выползли маленькие облачка пыли от многочисленных милицейских протоколов, побывавших в разные годы в тумбочках и ящиках безразмерного шаландинского стола.
Пафнутьев звонил по телефону, с кем-то договаривался о встрече, запрашивал документы, выслушивал чьи-то анекдоты, рассказывал свои, и все это время в углу, у маленького столика в затертом кресле сидел Худолей и безучастно смотрел в окно. Там, во дворе, колыхались на ветру голые ветви деревьев, в небе тяжело проплывали сырые тучи, доносились какие-то голоса, но и их он тоже не слышал. Увидев, что Пафнутьев вернулся из морга, Худолей рванулся к нему в кабинет за новостями, но оказался некстати, поскольку начался послеобеденный телефонный перезвон. Он уже хотел было уйти, но Пафнутьев остановил его и молча указал на кресло в углу.
Худолей послушно сел, взял журнал с голыми красавицами. Да, настали времена, когда в каждой конторе на столике лежит тот или иной журнал с голыми. Не потому, что покупали только такие журналы, нет, причина в другом – все журналы печатали голых в полной уверенности, что это и есть свобода печати, что именно это убережет издателей от краха скорого и неминучего. Перевернув одну, вторую страницу, Худолей со стоном отодвинул затертый журнал в сторону – не было никаких сил смотреть на загримированные ноги, призывные улыбки, подсвеченные груди и прочие мясы.
Да, ребята, да!
В таком количестве, как и на любом нудистском пляже, самые прекрасные тела воспринимаются мясом. Хотя Вовушка со мной и не согласится. После кошмарных впечатлений в юшковской квартире у Худолея просто не было сил на все это смотреть.
– Паша! – не выдержал Худолей. – Откуда у тебя этот журнал?
– Наверное, кто-то принес. Может, подарил, а может, в качестве взятки. Взятки, знаешь, разные бывают… Один мне попался – жену свою начальству подсовывал.
– И что?
– Похоронили.
– Кого? Жену? Начальника?
– Мужа похоронили. Зарезала баба. Насмерть.
– И правильно сделала.
– Так-то оно так, – вздохнул Пафнутьев. – Но ей эта справедливость обошлась в шесть лет.
