скачать книгу бесплатно
– Передозом его валить? Я понял. Чётко будет! – обрадовался Саня.
– Чтоб он в дороге вёл себя культурно.
– Я понял.
– Его нужно посадить и везти просто, как пьяного.
Ёрш приободрился, выбросил только закуренную сигарету, закрыл окно.
– Кстати, пробили симферопольских, которые ему картины за бугор вывозили. Ими уже серьёзные люди занимаются.
– Короче, давайте подытожим. Вернётся, мы его резко принимаем. Но тихо и вежливо. Телефон сразу забираем, чтоб он не успел ни одной кнопки нажать. Всё выясняем, где брал картины, где ещё лежит. Будет упираться, придётся объяснять. Потом колем ему дозу и везем.
– Он на поле боя погибнет за родину, как говорится, – вставил Саня.
Все замолчали. Вспомнив рассказ Ерша, Косарь опять развеселился.
– Ну та, Ершака, можешь поднять настроение…Вот этот тесть твой. Он уже теперь уже как бы и не тесть.
– Ну, уже как бы да, но отношения с ним у меня хорошие. С ним и с тещей бывшей.
– А он в курсах?
– Конечно, мы же приехали все.
– И что он говорит?
– Да ничего не говорит. Он ей по морде наездил хорошо. Мама тоже её «благословила»… шваброй.
– Так что ж случилось такое, не пойму?
– Короче, раньше у нее был парень, военный. Полтора года назад он уехал, типа, его перевели по контракту куда-то на Россию служить. Они не созванивались, не созванивались, не переписывались. Он исчез. А тут я нарисовался. Гуляли там, отдыхали, море, цветы…
– Ага-ага, любовь! – вставил Саня.
– Любовь… До свадьбы дело дошло и вдруг этот резко приехал, только я не знал. А ещё так получилось, что мы сначала собирались вместе ехать в Орлиное. Там домик для новобрачных, ну и всё вот это вот.
– Ага-ага, ну и?
– Ну и тут она мне начинает втирать, типа, вот, мне надо ещё по поводу платья поехать, по поводу торта встретиться, типа, давно договорилась на это время и, типа, она не может перенести, и пятое-десятое, типа, чтобы сами без неё ехали. «Что, ты не выберешь для нас домик?» – спрашивает. Я говорю: «Ладно, оставайся». Мы как-то даже этому не придали особо значения.
– Ты прости, братан, что я смеюсь. Может она просто девичник себе устроила?
– Да подожди ты, – Сане хотелось узнать окончание этой комедии, – а вы что? – А мы поехали, порешали всё и быстро вернулись.
– Что, он ещё дома был?
– Да. Они не думали, что мы так скоро приедем, и ему ка-а-ак прилетит…
– И он ничего не спросил? Не объяснял? – уточнил Саня.
– Нет, его просто спустили с лестницы. Тесть… Бывший.
– А-а-а. Здоровый тесть?
– Ростом чуть ниже меня, но всю жизнь в спецуре прослужил.
– Боевой?
– Да. Боевой. Побывал много где. ЧОП у него там. Банки-шманки охраняет, все дела, сам знаешь. Говорит, давно ко мне присматривался. Спрашивал, не замазан ли я по мокрому. Ну, ты же знаешь сам, мне на это всегда везло. Мимо проходило как-то. Я и сейчас за то, чтобы не брать грех на душу, – Ерш, перекрестившись, пошептал что-то губами и продолжил – тесть сказал, замом сделает, Я сомневался, думал, если уйду к нему, все скажут, что сам Ерш ничего не мог, кроме как шестерить у Карпа и только благодаря невесте попал на теплое место. А теперь после этого «девичника» руки у меня развязаны. Я поговорю с Карпом. Объясню все, что ухожу. Новую жизнь начну…
Во дворе показался крепкий невысокий мужчина с объемной сумкой. Он подошел к окнам, за которыми следили пассажиры BMW, проверил на прочность недавно установленные решетки, удовлетворенно улыбнулся и пошел к подъезду.
.– Смотри, смотри, – засвистел Саня, – идёт! Один! И никого во дворе.
– Двинули за ним, парни!
– Ёрш, вперёд!
***
В своем воображении Щедрин неоднократно представлял первый день новой жизни. Строил догадки. Как это будет? С чего начнут немцы? Ему было так страшно, что даже любопытно. От холода и переживаний не спалось, за стеной у Антоновых часы пробили четыре. Надрывно и долго кашлял Владимир Алексеевич. Щедрин натянул одеяло на голову, пытаясь согреться.
Не могут же они убить всех, – рассуждал он. – Просто физически уничтожить. Расстрелять или повесить. Это как–то… не по–человечески. Немцы же – цивилизованные люди. Да и не зачем им это делать. Кто тогда будет им строить, кормить, пахать, сеять, строить? Значит, убьют не всех. Полстраны под фашистами. И ведь живут же как–то. Страдают, конечно, но живут!» – не сказать, что от осознания этого Щедрину сильно полегчало, но всё же. Навязчивая мысль крутилась, не давая уснуть. «Вот придут. Объявят, наверняка, о новых порядках. Что-нибудь запретят. Что-нибудь отберут. Ну, посадят кого-нибудь. Не могут не посадить! Тогда в 33–м следователь ОГПУ так и сказал, что посадит нас просто по разнарядке на контриков. А чтобы меньше дали, предложил показать против себя на обвинении. Или против Сапожникова с Воронцевичем. Кто тогда согласился, так и осталось неизвестным. Сослали-то всё равно всех, причём по разным местам. Вот и сейчас придут немцы и посадят. Но кого? За что? Под каким предлогом? На рынке говорили, что Гитлер разрешает грабить только первые три дня. Главное, пережить это. Я-то справлюсь. Но что будет с музеем? С дворцом… и парком? Со всеми ними? или…нами… ими…или».
Лунный свет заполнил всю комнату. Щедрин оделся и вышел к морю. Плотный воздушный поток гнал в парадном строе облака, подсвечиваемые полным ярким диском. Ветер хлопал полами его пальто, порывом унес в гладкое море шляпу Щедрина и погнал ее мерцающей дорожке. Холодное сияние нарастало, сначала оно заняло четверть, затем половину неба и, наконец, свет поглотил самого Щедрина, пронзив его тело миллиардами колких лучей. Щедрина потянуло вверх, выше, выше облаков, выше света, выше гор, стало тревожно и тяжело дышать. Щедрин увидел с разных сторон от себя две каменные громады, с неровными поверхностями, наподобие метеоритов или целых планет, движущиеся друг навстречу другу, и только он, Щедрин, им преграда, только он способен предотвратить их губительное столкновение. Пот заливал стекла очков, руки и тело дрожали, но он держался, казалось вечность. Вдруг напряжение спало в один миг, и гиганты растаяли в бездушной пустоте. Обессиленный Щедрин рухнул на берег и…проснулся.
***
Невероятно, но первых немцев в музей Щедрин позвал сам. Причиной тому были румынские солдаты, ставшие во вторник лагерем в Нижнем парке дворца. Шумные, грубые, какие–то неопрятные они сразу вызвали в Щедрине стойкое чувство брезгливости. В первый же вечер была устроена пьяная гулянка прямо на газонах магнолиевой рощи, за которыми сотню лет трепетно ухаживали садовники дворца. В четверг, несмотря на непогоду, все повторилось. Вновь до глубокой ночи играла музыка, нарочито хохотали невесть откуда взявшиеся девицы, офицеры, соревнуясь, открывали стрельбу по бутылкам, птичьим гнездам, чашечкам итальянских фонтанов. Окончательно освоившись к субботе, румынские кавалеристы от безделья и безнаказанности гарцевали на холеных конях по знаменитой лестнице Южного фасада. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Щедрина, стала игра на паркете дворца мраморным шаром, отбитым от скульптурной композиции. Десятки лет по этим комнатам ходили только в войлочных тапках, дышать боялись, берегли наследие старых мастеров, а тут такое варварство! Щедрину казалось, что не шар то катится, и не лак трещит, а сердце его, разрывается от бессилия и ненависти. «Остановитесь, прошу вас!» – крикнул он румынам почему–то на-немецком. Это подействовало. В повисшей тишине Приемной залы Сергей Григорьевич, словно арбитр, назначивший штрафной удар, прошагал до шара и, еле дыша, снял его с драгоценнейшего покрытия, по которому уже раскинулись паутины трещин.
***
Утром Щедрин надел свой парадный костюм, который он берег для экскурсий иностранным делегациям или высоким московским гостям, и отправился в бывшую усадьбу графини Г-ной, где, по его предположению, вслед за горисполкомом должна была разместиться комендатура.
В очках с толстенными стеклами, шляпой в одной руке и ядром в другой, Щедрин выглядел весьма комично. Торговки хихикали ему вслед, а патрульные жандармы уступили дорогу.
«Как банально», – улыбнулся Щедрин, увидев полотнище со свастикой именно там, где еще недавно развевался красный стяг. Выдохнув, и переложив доказательство вины румын из одной руки в другую, он гордо прошел мимо удивленных часовых. Немцы при виде столь уверенного в себе русского приветствовали его, словно офицера.
В небольшой приемной было многолюдно и душно. В очереди ожидали бывший главный инженер алупкинской МТС по фамилии, кажется, Стаценко и незнакомая Щедрину еврейская парочка в возрасте. Дама сидела на венском стуле и теребила платок, покрывавший верх корзины. Руки ее мужа оттягивал потертый чемодан. У самого входа в кабинет коменданта за столом под зеленым сукном сидел Степан Устименко, бывший директор продовольственной базы. Увидев Щедрина, Устименко широко ухмыльнулся, отложил конверт, вытер влажные ладони об выпирающий живот, перед тем как протянуть руку.
– Сергей Григорьевич, дорогой, вот и Вы к нам пожаловали! – обрадованно загудел он, вставая навстречу Щедрину.
Рука Устименко повисла в воздухе.
– Я не к вам, – Щедрин почувствовал тошноту, так ему было противно и неловко из-за непринятого рукопожатия, – я – к коменданту.
– К господину коменданту, Сергей Григорьевич, – насупился Устименко. – Так тут все к нему, – он грузно вернулся за стол, – за ним держись, – он показал на инженера, смял вдруг конверт и бросил в ведро. Щедрин отвернулся и стал смотреть в южное окно. Море было скрыто туманом, а во дворе два дружинника ругались с неуступчивой торговкой свежей выпечкой. Не сойдясь в цене, один из них потянул весь плетеный короб на себя. Тощая подвязка не выдержала натуги и разорвалась, баба шлёпнулась задом в грязь под издевательский смех грабителей.
Щедрин повернулся и поздоровался с вошедшей врачом санатория им. 10–летия Октября Павловой, очень удивившейся Щедрину.
– Какими судьбами, Анна Николаевна?
– В госпитале не хватает лекарств и бинтов, принесла списки необходимого, видимо, придётся ехать в Симферополь. А Вы? По бухгалтерии пекарни? – тут она заметила шар, – или…
Щедрин молча покачал головой. Тяжкая ноша уже давно и основательно измучила его, но расстаться со своим крестом, пусть и принявшим такую необычную форму, он не мог. Объяснить цель своего визита Павловой Щедрин не успел, в это время показались от коменданта супруги-евреи, она – в слезах, и Устименко напомнил: «Не забудь, господин комендант».
В отличие от натопленной приемной у коменданта было прохладно. Через приоткрытую форточку ноябрьский ветер надувал благородную штору, неспешно перебирая ее бархатные складки. Комендантом оказался подтянутый капитан лет сорока пяти с зачесанными назад светлыми редеющими волосами. Над левым нагрудным карманом Щедрин заметил двухрядную планку. Строгий по должности взгляд растаял при виде столь нелепого посетителя. Улыбка на мгновение вскинула верхнюю губу офицера. В углу за небольшим бюро, уставленном чернильницами, сидел секретарь, исполнявший и обязанности переводчика.
– Что это у Вас в руках, надеюсь, не бомба?
– Нет… господин комендант, – памятуя о наказе Устименко, сказал Щедрин, – бомба не наш метод. Мы люди культуры. Я из музея графа. Вел экскурсии.
– О чем просите?
– Прошу?
– Здесь все о чём-то просят.
– Как я могу к Вам обращаться, господин комендант?
– Капитан Гаус, если Вам будет угодно.
– Господин капитан Гаус, я не прошу, я пришел предложить вам сделку.
– Вот как. Неожиданно. Прошу, присаживайтесь.
Щедрин наконец–то освободился от своей мраморной вериги. Накрыл её шляпой. Размял уставшие кисти. Капитан простучал мундштук, закурил.
– Итак.
– Господин комендант, я служу в музее…
– Вы директор?
– Я смотритель, – уклончиво ответил Щедрин, – мне поручено сохранить имущество музея.
– Сохранить? Для кого? Для Советов? Вы еще на что–то надеетесь?
– Для всего человечества. Культурные ценности равнодушны к политике, – заметив, что комендант кивнул, Щедрин приободрился. – В нашем музее за 100 лет собраны богатейшие коллекции книг, скульптур, картин.
– Картин? Это интересно!
Щедрин понял, что проговорился, но быстро нашёлся.
– Копий, господин комендант. К сожалению, в нашем музее были только копии. Подлинники, – Щедрин замялся, – находятся совсем в других местах. Но вот сам дворец весьма оригинален. И теперь он под угрозой. Я пришел сообщить Вам, что еще неделя и эти румынские варвары разнесут его по своим кибиткам. Они устроили склад амуниции и продовольствия в залах. Вчера они разрушили балюстраду, – смотритель продемонстрировал коменданту шар. – Завтра примутся за сам дворец. Вряд ли господам офицерам из Германии захочется посещать развалины. Я предлагаю восстановить экспозиции и открыть музей для экскурсий. При дворце находится его бывший директор, Антонов Владимир Алексеевич, он мог бы все наладить.
– А почему он сам не пришёл?
– Он болен, ревматизм, спина, – Щедрин заохал, театрально схватившись за поясницу. Гаус и переводчик заулыбались.
– Это весьма похвальное предложение. И очень неожиданное. Вы просите не для себя. Как Вас зовут? Где Вы родились?
– Щедрин Сергей Григорьевич. Мои предки жили в Москве со времен Екатерины Великой.
– О! Екатерина, да. Я слышал, она была немка. Но она правила вами русскими.
– Да. Более тридцати лет.
– Вы еврей?
– Нет, господин комендант. Мой отец – богатый вяземский дворянин из смоленских земель. Если бы мы были евреями, нам бы не позволили жить в Москве.
– Я не знал, – признался Гаус, – весьма предусмотрительно… Видимо, на Петербург это правило не распространялось. Вот они там и устроили революцию.
Комендант задумался. Он подошел к окну и отдернул штору. Мягкий свет наполнил кабинет. Предложение этого русского выглядело заманчивым, и по времени было как нельзя кстати. Берлин требовал от администраций всех уровней установления долгосрочных контактов с местным населением. Возобновление функционирования полноценного музея в непосредственной близости от линии фронта, свидетельствовало бы об уверенности вермахта в скорой победе, торжестве нацистской культуры и немецкого духа. Это, наверняка, понравилось бы не только Манштейну, но и самому Розенбергу.
– Сколько Вам нужно времени, чтобы восстановить музей?
– Это невозможно, пока во дворце хозяйничает румынская кавалерия.
– Я это возьму на себя. Сколько времени…
– Две недели, господин комендант.
– Я Вам дам… три дня. Через три дня ждите меня к себе… герр профессор.
Комендант вернулся за стол, снял трубку телефона. В кабинет немедленно вошел унтер.
– Выдайте господину Щедрину свидетельство на руководство музеем во дворце графа. И вышвырните этих румынских варваров из парка. – Провожая Щедрина через приемную, он показал ладонь с поднятыми вверх большим, указательным и средним пальцами «Три дня, герр профессор, три дня».
Павлова недоуменно вскинула брови. Устименко был вне себя от успеха музейного выскочки: «В горах широких дорог не бывает, еще встретимся».
***
Как на крыльях летел обратно Щедрин. Он не замечал холодного пронизывающего ветра, разогнавшего утренний туман, а мрамор уже не казался ему таким уж тяжелым. «Веселится и ликует весь народ!» – гремело в его голове. Идеи, как обустроить музей, рождались во множестве, наслаивались одна на другую, торопили и будоражили, Глинка то и дело сбивал шаг на детский танец. Даже подкрадывающийся жар еще не мешал радости. Дворец будет жить! «… и ликует весь наро-о-од». Щедрину так хотелось поделиться своими новостями с Антоновыми, что он первым делом отправился к ним.
– Владимир Алексеевич, Варвара Андреевна, у меня для вас потрясающие, да что там говорить, просто восхитительные новости. Нам оставляют дворец! Завтра должны съехать румыны из парка. Вы соберете всех и объявите, что музей возобновит работу. Владимир Алексеевич, Вы будете руководить всем, как раньше, – Щедрин говорил взволнованно и даже торжественно, – мы сохраним дворец. Я был у коменданта, капитан Гаус оказался весьма благородным и дальновидным человеком. Он нам очень поможет.
– Нет. Сергей Григорьевич, я категорически отказываюсь поверить в то, что слышу. Вы полагаете, что я пойду на службу к фашистам? Я не заслужил такого унижения.
– Володенька, тише, тише, – Варвара Андреевна обняла супруга сзади за плечи.
– Может я не так как–то выразился? – опешил Щедрин.
– Все так, все так. Только попрошу Вас, уважаемый товарищ Щедрин, оставить нас с Варварой Андреевной. И в прямом, и в переносном смыслах. Покиньте наш дом и никогда, я настаиваю, никогда более не обращайтесь ко мне ни с этим, ни с другими подобными предложениями.
Антонов со стоном поднялся, достал ключи от директорского кабинета, сейфа и с силой бросил их на пол. Щедрин был раздавлен. Он молча поднял связку и вышел из комнаты. Побитым псом, склонив голову, и постоянно спотыкаясь о брусчатку, побрел он во дворец. Остановился в нешироком проезде, ладонями оперся о холодные камни стены.
