скачать книгу бесплатно
Тихие герои. Книга первая
Вячеслав Анатольевич Пронь
В конце 1941 года армия Манштейна захватывает практически весь Крым. Истекает кровью осажденный Севастополь. Бывший экскурсовод Сергей Щедрин возобновляет работу музея в графском дворце. Разграбление коллекций остановлено, но часть картин все же утрачена. Спустя 75 лет на поиски полотен гениальных русских мастеров отправляется московский авантюрист-предприниматель. Чтобы найти шедевры, ему потребуется восстановить историю событий той страшной войны.
***
– Дамы и господа, наш аукционный дом благодарит вас за то, что этот прекрасный вечер вы провели вместе с нами. Мы уверены, что инвестиции в высокое искусство позволят вам…
Ехидный кашель соседа Драгунского заглушил окончание витиеватого прощания аукциониста. Другие участники торгов задвигались, заговорили разом, закряхтели стульями.
Но ведущий просто не мог так вот взять и закончить свое шоу.
– И на прощание – сюрприз! Дамы и господа… Мы представляем вашему вниманию сенсацию этого года: лоты из коллекции знаменитого русского графа Михаила Александровича. Прошу вашего внимания!
В зале вновь угас свет, и, к всеобщему удивлению, на экране задергались кадры черно-белой хроники. Группу военных в нацистской форме ведёт по дворцу мужчина средних лет с чеховской бородкой в костюме и массивных очках. В каждом движении гида заметны неловкость и напряжение. Офицеры, напротив, раскованы и довольны. Вот один усаживается в музейное кресло, закидывает ногу на ногу, жестом просит дать ему прикурить, манерно позирует. Другой подталкивает экскурсовода тростью в направлении следующей комнаты. В поле зрения кинооператора помимо крупных планов лиц почти случайно попадают великолепные образцы мебели, живописных работ, различимы даже рисунки наборного паркета.
Виктору приходилось бывать в этом роскошном дворце, он без труда узнавал на кадрах многолетней давности знакомые интерьеры. Зацокали в восхищении коллекционеры–хорваты.
Титры сообщали, что только благодаря случайности и Божественному Провидению дворец не пострадал от германских и советских войск. Однако коллекция была частично утрачена.
Двухминутный ролик закончился так же, как и начался – под истошные вопли лысого округлого аукциониста о невероятной возможности принять участие в торгах за лоты из возвращенного цивилизованному человечеству графского наследия: канделябр, набор столовой посуды на 12 персон, 2 вазы и портретный оригинал Карла Брюллова в воссозданной раме. По словам ведущего, эта картина считалась утраченной, но сенсационно вышла из небытия по воле необъявленного владельца.
Была назначена дата торгов и аукционист, довольный произведенным фурором, покинул зал. Ошеломленный Виктор еще долго глотал лондонский воздух, отказываясь верить увиденному. Неужели нашлись те самые экспонаты, о которых не было слышно столько десятилетий? Если это так, то можно будет сорвать очень даже неплохой куш. И речь могла бы идти не только о сотнях тысяч, если не миллионах долларов, но и о политической сенсации. Возвращение в крымский музей исчезнувших артефактов силами российских коллекционеров было бы хорошим подспорьем для переговоров на самом высшем уровне при упоминании щекотливой крымской темы. Но если первые предметы уже дошли до аукционов, Драгунскому стоило спешить.
***
После шумного МКАДа в аэровокзале оказалось неожиданно тихо и даже сонно. Драгунский не любил летать с багажом. К вещам, выезжающим на черных резиновых лентах, он относился с какой–то необъяснимой брезгливостью. Как-будто за то время, пока все эти сумки, портпледы и баулы не находились со своими хозяевами, с ними происходило что–то весьма неприличное. Потому с давних пор, планируя перелеты, он старался обходиться одним любимым кейсом, который служил Виктору верой и правдой много лет, а главное, помещался на верхней полке в салоне любого самолета.
После прохождения всех пропускных рамок ждать вылета оставалось около часа. Свободное кресло нашлось только напротив семейства из старика с удивительно ровной спиной, надутых, видимо, друг на друга родителей двух дошкольников и девочки лет двенадцати. Дети явно утомлённые бездельем, бесцеремонно изучили нового соседа, а затем, воспользовавшись безразличным молчанием взрослых, затеяли извечные догонялки.
Старший с лёгкостью ускользал от брата, ловко перепрыгивая через препятствия в виде чужих ног и ручной клади, укрывался за проходящими людьми. Однако в какой–то момент удача отвернулась от него, и он растянулся на полу, зацепившись за кейс Драгунского. Малыш заревел во весь голос, мамашка, зашипела на Драгунского что–то вроде: «Понаставят тут», приложила влажную салфетку к расквашенному носу сына.
– Пусть он закроет свой рот – подала голос сестра, не отрываясь от экрана планшета.
– Виктория, ну ему же больно, вон, видишь, даже кровь пошла.
– Его никто бегать не заставлял.
– Нельзя так относиться к брату.
– Можно! Этот мне не брат.
– Нет, нельзя. Чему ты Матвея учишь? Да брось ты свой планшет, помоги мне, достань еще салфетку. А эту – выбрось.
– Не буду.
– Андрей!? – обратилась к мужу за помощью мать.
– Что?
– Осколков ты, типа, не при делах? – взвилась женщина. – Не видишь, что мне помощи никакой? Только про свое Сколково и думаешь? Забери у нее планшет и пусть она поможет.
Драгунский улыбнулся: «В Сколково Осколков, забавно».
– Вичка, дай, – отец протянул руку, – ну, пожалуйста… И помоги матери.
– Она мне не мать!
– Ну, Вичка.
Мужчина продолжал тянуть к дочери руку, та постучала по экрану ноготком, свернув окна, и передала гаджет отцу. Но помогать мачехе не стала.
– Сколько я еще буду ждать? Господи, как же мне это все надоело! Как-будто мне одной надо возиться с твоим дедом, таскаться с ним на сборища выживших из ума, изображающих из себя героев.
– Они действительно были героями. Я же тебе рассказывал про крымских партизан. Они оставались в горах даже тогда, когда весь полуостров был занят фашистами. Дед с бабушкой прошли всю войну вместе.
– Не помню.
Рёв постепенно стих. Драгунскому уже было искренне интересно наблюдать эпизод. Женщина, чтобы успокоить сына, вернула отобранный планшет. Малыш привычно открыл Paint и начал старательно водить пальцем, но выходили только кривые, ничего не значащие каракули.
Девочка, оставшись без игрушки, стала цепляться к рисующему.
– И что ты такое? Нарисуй хоть что–нибудь понятное.
– Что нарисовать? – ребенок поднял глаза на сестру.
– Ну, хотя бы солнце!
Вика стерла предыдущие рисунки. Брат засопел над заданием.
– Что это? Солнце? И что оно у тебя такое страшное? Это что?
– Это солнце, – настаивал мальчик.
– Ладно, – продолжала издеваться сестра, – это было легко. Солнце нарисовал бы даже мой дед, – сказала она, акцентируя внимание на слове «мой», – Правда, же, дедушка?
Девочка повернулась к неподвижно сидевшему все это время прадеду. Она выхватила планшет, стёрла с экрана рисунок брата и сунула его старику.
– Ну, дедушка, нарисуй солнце.
– Отстань от него, у него не получится, – вступился за деда отец.
– Вот вы все время такие, отстань, отстань. А если я не хочу отставать, почему вы мне всегда указываете? Я тоже так буду. Как вы. Никого не слушаться и только говорить, говорить, говорить. Приказывать, приказывать, приказывать. И ничего не делать!
Девочка уже готова была расплакаться. Как вдруг фигура прадеда ожила и глухо проговорила:
– Как тут нужно рисовать?
Вика оцепенела на секунду, вытерла ладонью нос, и новый бесенок засверкал в ее глазах. Она объяснила, как рисовать, стирать, менять цвета и толщину линий. Мальчики обступили прадеда, с интересом наблюдая за его плохо гнущимися пальцами.
– А теперь… теперь, – девочка, явно проказничая, хотела придумать такую загадку, чтобы дед гарантированно оплошал, –… а теперь нарисуй счастье! Да–да–да, счастье!
Супруги переглянулись, Матвей закусил губу, тоже понимая невыполнимость задания. Все напряглись, ожидая реакции деда.
Драгунский, крайне заинтересованный, поднялся, сделав вид, что у него возник интерес к табло, расположенному за этой компанией, обошел кресла и посмотрел в экран. Сначала старик выбрал готовую форму звезды и цвет. Девочка скривила губы. Потом коряво написал: «Нонна».
– Это мое счастье. Ее звали Нонна Ивановна. Она жила в страшное и тяжёлое время, в войну, но осталась смелым и добрым человеком. Настанет час, и уже ты, Виктория, станешь для кого-то счастьем.
Он передал планшет обратно внучке, у которой по щекам бежали ручьи. Отец потянулся к сыну, посадил его на колени, стеснительно уткнулся в его затылок с отросшими, мягкими, такими родными волосами. Супруга погладила Матвея по голове. «Дай–то Бог, дай–то Бог», – прошептала она.
Драгунский вернулся к кейсу, очередь, как по команде, зашевелилась, и скоро он уже летел в Симферополь.
***
Крупный ледяной дождь временами переходил в снегопад. Все дороги раскисли. Грузовики отступавшей Красной Армии то и дело останавливались, заходились двигатели в жалобном вое. Тогда бойцы привычно высыпали из кузовов и на руках выносили из хлябей своих “коней”. Щедрин, вынужденный по музейным делам, чуть ли не ежедневно мотаться в Ялту, не мог понять, что ждет всю эту реку из военных, гражданских, местных, приезжих, пеших, машин, подвод и верховых. Сотни, тысячи людей стекались на Южный берег с Перекопского перешейка, ближних плато и дальних восточных крымских гор. Ялтинский и Севастопольский порты были последними шансами на спасение, но помочь всем они уже не могли. Значит, кто–то останется, когда придут фашисты. Что ждет музей? Что ждет его самого?
Как–то в начале октября заместитель директора Антонов позвал Щедрина в свою комнату.
– Сергей Григорьевич, милый Вы мой человек, я и моя жена убедительнейше Вас просим подумать о себе и своей семье. Оставаясь здесь, Вы ничего и никому не докажете! Немедленно, я повторяю, немедленно отправляйтесь на Материк. Я отдам Вам ордер на сопровождение коллекций нашего музея. Вас, без сомнения, вывезут. Вы спасетесь сами и спасете нашу историю. Кроме Вас этого сделать попросту некому. Директор нас бросил, бежал, думая только о себе. Хорошо хоть ордер оставил.
Антонов попытался подняться, но ревматизм вновь срубил старика в кресло.
– Подкиньте, пожалуйста, дровишек в печь, не сочтите за труд.
Щедрин огляделся: у печи лежала кучка сырых веток, выдававшая себя за зимние запасы «дров».
– Только Вы уехали утром в Ялту, прибежал этот татарчонок, Амди. Говорит, вокруг музея ходит чужой в штатском, заглядывает в окна. Начал расспрашивать, что в ящиках. Амди испугался и – ко мне. Пришлось идти.
– И кто он?
– Не знаю, странный какой–то молодой человек. Стекло в гостиной, мерзавец, зачем-то разбил. Сбежал, когда меня заметил. Канистру бросил… Никак не могу понять для чего…
– Владимир Алексеевич! – перебил старика Щедрин, чтобы сменить щекотливую тему, – я Вам и Варваре Андреевне принес немного мяса, – Щедрин смущенно показал на мешок, оставленный у двери, из которого теперь предательски вытекала на пол черная жижа. – Извините, конины. У красноармейцев, сопровождавших нас из Ялты, лошадь пала. Они ее пристрелили. И любезно разрешили мне и еще двум товарищам из Горсовета отрубить немного.
Щедрин распустил завязку, достал из буфета блюдо, высыпал на него несколько крупных костей с ошметками сухожилий и половину конской головы.
– Варвара Андреевна, Варвара Андреевна! Сергей Григорьевич – наш спаситель. Он принес нам мяса.
Вернувшаяся с заднего двора Варвара Андреевна, со слезами радости бросилась помогать Щедрину вытирать с пола конскую кровь.
– Осторожней, Сергей Григорьевич, не запачкайтесь. Давайте, я сама. Тут уже немного осталось. Проходите к столу, я сейчас накрою, если Вы не против.
– Нет, нет, Варвара Андреевна, я сыт, – соврал Щедрин. – Надо еще обойти музей, слить воду из тазов, закрыть ставни, прочистить стоки от листвы. Поговорить с Дашей Степановной, чтобы звала если что.
– Если что? – переспросил Антонов.
Щедрин не ответил, протянул руки к потеплевшей печи. В жидком пламени ему виделись сожжённые на неделе такими же неизвестными гражданами дворец эмира Бухарского, корпус малого Ливадийского дворца и гостиницы «Дюльбер», по фасаду которой когда–то так чудно вилась китайская глициния. Вот это он имел в виду под «если что».
Несколькими днями ранее от председателя горисполкома Чолаха принесли предписание: готовить объект всемирного исторического наследия к минированию. Щедрин немедленно отправился на прием с просьбой не трогать дворец, но получил гневный отказ: «Мы Вам выдали ордер на эвакуацию экспонатов? Что Вам еще от нас надо? Чтобы я ослушался самого товарища Сталина? Вы в своем уме? Или Вы хотите это всё богатство оставить Гитлеру? – кричал председатель, – иди, жди, и действуй! – Чолах сверился с записями. – На шестое назначили».
Щедрин понял, что в этом кабинете не до разговоров о культуре и спешно вышел
«Шестое! Значит, еще есть время. Экспонаты и ценности музея должны быть вывезены на Большую землю». – решил для себя Сергей Григорьевич.
С сентября все ящики, пронумерованные, укрытые заботливыми руками музейных сотрудников стояли в графской конюшне. И только сегодня Щедрину удалось выпросить в Крымнаркомпросе два автомобиля для вывоза мебели, предметов быта бывших обитателей дворца, античных скульптур, собственных фондов, передвижной выставки работ русских художников первой половины XIX века из коллекции ленинградского Русского музея, гостившей во дворце еще с начала лета. Отдельной задачей было сохранение библиотеки, состоявшей из тридцати тысяч томов XVIII–XIX веков издания. Во многих экземплярах имелись автографы авторов, что придавало им еще большую ценность. К воскресенью требовалось доставить 143 ящика в ялтинский порт. В ночь на понедельник морской транспорт «Советская Армения» в сопровождении катеров уходил в Новороссийск. Но «выбить» машины было только половиной дела. Топлива и грузчиков на перевозку не выделили. Предложили найти самому. У Щедрина оставалось два дня.
***
Попрощавшись с Антоновыми, Сергей Григорьевич переодевшись дома в сухое, отправился просить помощи у партизан, шумно роившихся в последние дни на дворцовой площади. Истребительный батальон лейтенанта Дергунова, размещенный в служебных пристройках, уже несколько дней активно пополнялся добровольцами из близлежащих поселков. Десятки людей день и ночь собирали, паковали, отправляли в горы продовольствие, боеприпасы, оружие, палатки, медикаменты – все, что нужно в походах.
Вход в штаб, разместившийся в Ш-ском флигеле, Щедрину перегородили начищенные сапоги дежурного.
– Куда путь держим?
– Доложите командованию, по служебному заданию прибыл Щедрин, из числа музейных работников.
Дежурный доложил, пригласил Щедрина внутрь. Щедрин шагнул и… задохнулся, закашлял в табачной пелене. «Хорошо, что картины и мебель не оставили, испортили бы дымом ни за что», – отметил он с удовлетворением. Кроме командира в зале был комиссар Плетняков, с которым Сергей Григорьевич познакомился, когда тот заходил в музей полюбоваться интерьерами.
– Товарищ командир, товарищ комиссар, – бодро начал Щедрин, – разрешите обратиться с просьбой, имеющей государственное значение. Мне, как ответственному сотруднику музея, поручено вывезти…
Тут Щедрин запнулся, понимая, что «вывезти» не совсем точное слово при отсутствии бензина, – и обеспечить эвакуацию…вывоз, – тут он совсем смутился и замолк, продолжая, однако, выводить в воздухе руками некие фигуры, которые, видимо, должны были одновременно объяснить и всю важность момента, и направление эвакуации и саму суть просьбы. Товарищи переглянулись, улыбнулись и, пыхнув папиросами, как сговорившись, встали из–за стола навстречу Щедрину.
– Товарищ музейный работник…
– Товарищ Щедрин, – пришел на выручку командиру Плетняков, – Сергей Григорьевич.
– Так точно, товарищ Щедрин, проходите, пожалуйста, располагайтесь. – Дергунов показал на стул, на котором минутами ранее сидел комиссар. – Вы даже себе не представляете, как Вы нам кстати. Чаю будете?
Щедрин кивнул.
– Величко!! – громко позвал Дергунов.
В комнату вошли дежурные сапоги.
– Вот что, Величко, сделай товарищу…Щедрину чаю. А, впрочем, и нам уже пора поужинать. Неси, Величко, чайник!
– Есть, товарищ командир отряда!
Щедрин сидел пораженный гостеприимностью его собеседников.
– Мы тут с товарищем комиссаром сегодня обошли весь парк, наметили план обороны, поднялись на крышу, осмотреть, так сказать, местность и пришли к выводу, что из Дворца–то весьма и весьма недурной укрепрайон выходит! Побережье все просматривается, а там где встретились мешающие обзору деревья и кусты, я уже дал команду их спилить. – Тут Щедрин охнул. Дергунов словно архитектор перед комиссией в творческом запале продолжал: Верхнее шоссе мы перекроем ежами, а Нижнее – заминируем. И вот у нас к Вам, дорогой Вы наш…араби, абари…
– абориген, – подсказал начитанный комиссар.
– Вот–вот, абориген! Вопросы у нас к Вам! Вы, наверняка, знаете, где можно заложить схроны на будущее для партизан, а где – мины для фрицев. У нас приказ. Мы уходим в горы. Но Ваш музей, весь этот лес – это мой район. Мы сюда обязательно будем возвращаться. За едой и оружием. Но сначала мы должны обеспечить отход наших войск к Севастополю. И здесь мы дадим фашистам наш первый бой.
Щедрин был просто уничтожен.
– П–простите, товарищ командир, товарищ комиссар… какие мины? К–какой укрепрайон? – в голове Щедрина зашумело. «Взять себя в руки. Взять себя в руки» – твердил он. Отхлебнув из стакана крутейший кипяток и, даже не заметив этого, Щедрин довольно бесцеремонно перебил командира. – Я хотел вас просить помочь погрузить имущество в машины. Послезавтра придут машины за нашими ящиками. В них книги, вазы…
