Молитвенный круг

Батюшка организовал монастырское хозяйство с сельхозугодиями, огородами, молочными коровами, лошадьми. Брал в трудники монастыря бездомных, обездоленных, пьяниц, потерявших всё и вся в миру. По его молитвам излечивались, возвращались к жизни даже наркоманы. Батюшка создал в монастыре православную школу, библиотеку. Было много жертвователей. Расцветал монастырь. За что и ополчился враг. Посыпались наговоры на батюшку, начались гонения в прессе… В итоге батюшку отстранили от наместничества монастырём. Он переехал в Ивановскую епархию. Те, кто пришёл на его смену в Варницы, быстро свели на нет всё то, что было создано до них. Тамара без слёз не могла рассказывать. Коров на бойню, земля под полями и огородами одичала на радость бесам. Тамара вернулась в Омск, домик за бесценок продала. И продолжала ездить к батюшке, теперь уже в Иваново. Внесла свою лепту в последнее его дело – создание монастыря в честь Сошествия Животворящего креста Господня возле села Антушково, где в 1423 году сошёл над болотом Нерукотворный Животворящий Крест Господень.

Это сейчас, после смерти батюшки, когда узнала о нём в интернете, пришло понимание – он был старцем. Как архимандрит Кирилл (Павлов), протоиерей Николай Гурьянов, схиархимандрит Иона (Игнатенко). В сравнении с ними был молодым, и уже старец. Бог сподобил мне встречу с таким человеком.

Тамара, которую я осудила как восторженную дамочку, помогала батюшке и в Варницах, и в Антушково, а я вот, невосторженная, так и прособиралась к нему. Обменивались поздравлениями, писала батюшке о своих проблемах, он благословил исповедоваться в письмах, просила молитв. Однажды поплакалась за сына, связался с мутной компанией, поделать ничего не могла. Батюшка прислал иконку «Неупиваемая Чаша». Хотя у сына проблем с пьянством не наблюдалось, спортом занимался. Но через год после смерти батюшки вдруг начал пить, даже запиваться. Вот когда достала образок, что батюшка прислал, начала читать акафист Пресвятой Богородице иконе «Неупиваемая чаша». Кроме этого к батюшке постоянно взывала: «Батюшка, помоги, моли Бога о рабе Божьем Максиме, пропадает мой сын!»

Выправился Максим, одумался, завёл семью. Не сразу повенчались, но уговорила, через невестку действовала. Внучка Настенька растёт.

Батюшка при жизни, бывало, с улыбкой спросит:

– Нина, меня в молитвах упоминаешь?

Махну рукой:

– Каюсь, батюшка, себя забываю в этой круговерти.

– И себя не забывай, и меня вспоминай!

– Буду стараться.

Медленно у меня шло. За один случай по сей день стыдно. Казалось бы, мелочь, пустяк. Ну, ошибся человек по своей глупости. Случилось вот что. Советское время, шампанское в дефиците, перед Новым годом, дня за три до тридцать первого, приехала в храм и привезла батюшке подарок к празднику – шампанское, да какое, крымское из Нового Света. Мне подружка привезла, а я – батюшке! Сама простое попью, а батюшке, дорогому человеку, самое-самое… Плюс к шампанскому банка растворимого кофе. Тоже дефицит. Отличный бразильский кофе, сейчас такой не купишь. Вручаю батюшке, он отказывается:

– Нина, кофе возьму, шампанское нет.

– Вы что, батюшка, это из Нового Света. Лучшее советское шампанское! Лучше не бывает. Настоящее!

– Нина, зачем мне шампанское?

Ведь навязала. Не смог не взять. Не захотел обидеть. Не стал объяснять, он монах, какое ему шампанское. Я по своей наивности не сообразила… Батюшка в ответ иконку подарил – Сергия Радонежского. Простенький печатный образок. Поставила в сервант. Это сейчас у меня всё одной комнате – иконы, духовная литература, распятие, что от бабушки досталось, на стене. Кельей зову. Тогда этого не было. В серванте на полке стоял хрусталь, за ним к стеночке прислонила Сергия Радонежского. Сторона солнечная, иконка в первый же год выгорела, краски поблекли, лицо святого толком не различишь. Не будь подарком батюшки – сожгла бы.

После смерти батюшки достала образок из серванта, поставила на божницу впереди всех икон. И что вы думаете, краски стали приобретать первоначальный вид, цвета насыщаться. Иконка полностью обновилась.

Значит, батюшка и меня, неразумное чадо, помнит!

Репетиция блудного мытарства

Два окна горницы выходили на юг, одно на запад. За ними март. Снег в огороде горит сверкающей чистотой. Щедрое весеннее светило ещё не в силах растопить его, да и, пожалуй, не хочет рушить такую красоту. Снег искрится под небесными лучами, переливается. Огород идет под уклон к соседскому забору, от которого мало что осталось. Как и от дома, стоящего чуть выше (позже подойду к нему с улицы). Без крыши дом, часть стены обрушена, в проломе виден беленый бок русской печки. Есть что-то печально-притягательное в заброшенном жилье. Куда подевались хозяева? Что заставило бросить дом, оставить его без будущего? Смерть? Болезнь? Старость? Или поиск лучшей доли? Снег сугробом лежит у печки. Тревожна символика – сугроб у печки.

Мы сидим с Антониной Ивановной за столом. Трапезничаем. Великий пост. Антонина Ивановна потчует меня грибным супом. Искренне нахваливаю. Вкусно. Очень вкусно. Оказывается, дело не только в грибах, которые собирала своими руками. Готовит на луковом бульоне. «Штучки три луковицы покрошить, – раскрывает кулинарный секрет, – минут десять поварить, и бульон готов. Лук выбираете и варите хоть с чем – грибами, картофелем…»

О себе Антонина Ивановна говорит: «Не девичий возраст, но мой». Ей под семьдесят. Живет в домике одна. Гости частенько наезжают, но больше одна.

– Так хорошо здесь молитва идет, – делится сокровенным, – нигде так не молилась.

Нас познакомили с Антониной Ивановной на православной ярмарке. Обменялись сотовыми телефонами. Внёс её в заветный список потенциальных собеседников, но прошло более года, прежде чем сделал звонок, собираясь в эти края. Не особо надеялся на положительный результат. Однако всё сложилось более чем удачно. «Помню-помню, – сказала Антонина Ивановна, – давно жду, обязательно заезжайте, когда ещё рядом с моим селом окажетесь».

Разговор у нас течет по-деревенски плавно, торопиться некуда. Антонина Ивановна рассказывает о детстве, о том, как пришла в церковь.

– У Чехова когда-то прочитала, – Антонина Ивановна подливает мне чай (тоже фирменный – из иван-чая), – что жизнь каждого человека достойна сюжета небольшого рассказа. Вдруг что-то напишите, мои ошибки кого-то предостерегут. Неспроста ведь нас Бог свёл. Все у него промыслительно.

Антонина Ивановна ставит заварной чайничек на подставку из кружочков можжевельника.

– Со мной однажды была проведена репетиция блудного мытарства, – начинает рассказ Антонина Ивановна. – Познакомилась с мужчиной. Зашла к подруге в библиотеку. Там и познакомились. Владислав был начитанным интеллигентным мужчиной. Мы спорили о Булгакове. Я у кого-то из иерархов церкви вычитала, что «Мастер и Маргарита» – это евангелие от сатаны. Владислав тактично не соглашался, убедительно говорил, что Булгаков как раз и показывает своего Иешуа глазами сатаны, который хочет представить Христа только человеком. Писатель не зря первоначально называл роман «Секретарь с копытом». А кто такой Мастер? Самый немощный, самый бледный персонаж романа. Он одержим, он орудие.

Мы с Владиславом частенько гуляли по вечерам, беседовали. Переписывались по электронной почте. Он называл меня в письмах «моя солнечная радость». Мало-помалу бес меня взял в оборот, закрутил. Разыгралась страсть. По апостолу Павлу лучше вдове при церкви жить, а если не получается – выходи замуж.

Венчались мы с мужем, как он инфаркт перенес. До этого на все мои просьбы один ответ – «потом как-нибудь». Здесь сам предложил. Я перед этим думала-гадала, как бы подъехать, как бы улучшить момент, подгадать под настроение. Он вдруг: «Ну, что, мать, обвенчаемся». В реанимации дал Богу обет обвенчаться, если выкарабкается.

Получилось просто великолепно. Подруги мои в церковь набежали и завалили цветами. Время самое благодатное – сентябрь. Одна охапку роз принесла – всю дачу обкарнала, другая шикарнейшие хризантемы подарила… И гладиолусы были, и георгины… Неделю, как в оранжерее жили. Никаких ваз дома не хватило, банки все под соленья ушли, по соседям собирала вазы, трехлитровые банки. Цветы стояли на полу, на столах, комоде, подоконниках.

Муж восстановился после инфаркта на сто процентов, да чувствовал – немного ему осталось. Несколько раз поднимал тему: если что с ним случиться, чтобы выходила замуж, как попадется хороший человек. Начну пресекать разговоры с намеком на траурную рамку, в полушутку бросит: «Две головешки лучше тлеют». Обижусь на «головешку», он переведет: «А мне ты не разрешаешь разве, случись, что с тобой?» – «Да хоть каждый месяц заводи новые головешки!»

За Владислава как я выйду? Он женат. И вообще, рассудком прекрасно понимала – не то это, не то. Когда любишь, ты в полете, в солнечном измерении. Тебя окрыляет, вдохновляет чистое… Тут трусит и колбасит. Навязчиво сидит в голове мысль о нём. Пытаюсь избавиться – не могу. Прихожу домой, сразу к компьютеру, жду его писем, звонков. А то не удержусь – сама позвоню. Вечером могли часами разговаривать. Они спали с женой в разных комнатах. Он брал трубку в постель, накрывался одеялом, мы шептались…

Владислав чувствовал мою симпатию к нему. И мои сомнения. Не торопил события, но целенаправленно вел к развязке. Ладно бы я искала до этого мужчину, думала – вот бы встретить кого. Нет же. Помимо моей воли дали его. Да так, что не выходит из головы – притяжение постоянное.

У святых отцов вычитала: в моем случае надо бежать, иного спасения нет. Я Бога молю помочь, сама жду писем, эсэмэсок, звонков, встреч. Стараюсь сдерживать себя, но в постоянном ожидании.

Антонина Ивановна подхватывается со стула – печка прогорела. Вызываюсь сходить за дровами. Категорически отказывается. Только сама. С вкусным звуком падают поленья перед топкой. Промерзшие они именно так грохаются на широкие плахи пола.

Антонина Ивановна берет сухое полено с припечка, начинает ножом откалывать щепки. Снова отказывается от моей помощи. Вдруг откладывает полено и говорит, что электронный паспорт брать не будет, если начнут вводить. Спрашивала у батюшки, тот сказал, что каждый сам выбирает, нет всеобщей установки для православных – брать или нет.

– Могут начаться проблемы с выплатой пенсий. Я решила тренироваться. На три тысячи в месяц вполне можно прожить. А мне одна знакомая говорит: она на тысячу живет. Деньги дочери отдает. Как и у меня – у нее овощи с огорода. Соленья заготавливает… То есть, можно и на тысячу, если что… Молоко покупает лишь чай забелить. Мясо вообще исключила из рациона… Ну да этот скоромный продукт меня не волнует – давно не ем. Думаю как-нибудь провести эксперимент – попробовать месяц на тысячу прожить…

Антонина Ивановна чиркает спичкой, подносит к бумаге, огонь перескакивает с неё на щепу, та подхватывает жадные язычки… Вскоре печь начинает гудеть, тяга хорошая.

– В техникуме дружила с мальчиком, – возвращается к рассказу Антонина Ивановна. – Сашечка. Вьющиеся волосы. Рослый. Глаза – ну васильки и васильки. Застенчивый. Три года с ним рука в руке ходили. Кино, парк, качели-карусели. Какие-то поездки за город. Ничего такого не было. Скажи сейчас кому – за подвиг сочтут. А мы в те времена другими были. Сашечка берег меня. На преддипломную практику меня отправили в одну сторону, а его – в другую. Расстались на полгода.

В заводском общежитии в комнате напротив жил молодой специалист – Андрей. Мне восемнадцать, ему двадцать один. С первого вечера прилип, как банный лист. Не отходил. Мне приятно, взрослый, самостоятельный мужчина оказывает знаки внимания… Каждый вечер куда-нибудь ведет – в кино, в театр, на концерты. Сашечка письма через день да каждый день шлет. Дурацкие, скажу честно. Совсем еще мальчишечка был. Никакой конкретики о будущем, о совместной жизни. Неопределенность. Потом скажет: «Это ведь само собой предполагалось, раз столько лет дружили, значит, вместе навеки». У Андрея ухаживания не просто так – самые серьезные намерения. Никакого ветра в голове, уверенный в себе, умный.

Пять месяцев мы с Андреем женихались, а потом расписались. Свадьбу устроили вскладчину на квартире у товарища Андрея. Таз винегрета девчонки сделали, сыр, колбаса вареная, шампанское, шпроты… Пельмени, правда, покупные. Водка, само собой… Я ездила через полгорода за тортом. Сначала заказывать, потом получать. Красивый – два лебедя, сердечки. Привезла и не могла налюбоваться. Андрей платье на свадьбу купил – в ателье заказывали. Вместе материал выбирали, на крепдешине остановились… Плечи по сей день помнят его шершавую воздушность. Мое первое заказное платье. Гармонист так вдохновенно в середине вечера растянул меха, что локтем угодил в самый центр торта. Порушил лебедей. Все равно съели, и всю жизнь тот свадебный торт, лебедей, оставшихся на рукаве гармониста, вспоминали с Андреем.

Диплом защищала в техникуме. Уезжала на практику девчонкой, а вернулась замужней женщиной. Сашечка подошел, губы дрожат, объясниться хотел, да не смог слова вымолвить, убежал. Обходил меня потом стороной. И я не смогла на раз-два выбросить его из головы – душа болела. Мы с ним ни разу за три года не поругались. Конечно, ещё нечего было делить, тем не менее. Защитила диплом, вернулась к мужу. Вдруг получаю телеграмму от Сашечки. Он едет работать в Ангарск. Поезд такой-то, вагон такой-то, стоит двадцать минут. Просит прийти к поезду.

Сердце мое встрепенулось. Он ехал по распределению. Накануне с мужем крупно повздорила. Из-за какой ерунды… Гордыня, что у него, что у меня… Смирения никакого… Одно дело дружить, другое – семья, тогда ещё не знала, что шёл период притирки. Я человек открытый, жизнерадостный, Андрей весь в себе, лишнего слова не скажет. После Сашечкиной телеграммы прошлое разом накатило, накрыло. Побежала к телефону-автомату, узнала в справочной, когда поезд приходит. Начала собираться. Хотелось выглядеть красиво. Собственно, что там выбирать, как в анекдоте: одела всё лучшее сразу – другого не было. Еду в троллейбусе, на часы то и дело гляжу – только бы не опоздать. Вся на иголках – скорее-скорее. Выехала с хорошим запасом времени, да всё равно выскочила из троллейбуса, через ступеньку вбежала на крыльцо вокзала… А поезд полчаса как ушёл. Или я растревоженная предстоящей встречей время перепутала, или справочная неправильно сказала…

Я в слезы. Тогда на перроне, в восточной части, памятник Ленину стоял, серебрянкой окрашенный, рядом скамейка, села спиной к вождю, носом хлюпаю…

Господь не дал нам увидеться. Скажи Сашечка: давай руку! Сорвалась бы с одной дамской сумочкой… Была готова. Я из тех – могу на раз решиться. Тогда никаких паспортов не требовалось ни в поездах, ни на самолетах. Рванула бы через полстраны… И сломала себе жизнь. Господь спас. Здесь была моя семья, моя судьба. Я ведь на тот момент, первым сыном ходила, третий месяц шел.

Ангел Хранитель и позже удерживал, ни разу мужу не изменила. Если только помыслом…

Четыре месяца у нас с Владиславом продолжались переписка, прогулки, долгие беседы по телефону. Не могла я обрубить… Однажды сон не сон… Будто иду с ним за руку. Место незнакомое. И снег. Сыплет-сыплет на город. Мелкий, густой. Идём сквозь него. Не беседа у нас, не прогулка, оба охвачены намерением уединиться. Торопимся, почти бежим, скорее-скорее остаться вдвоем. Сворачиваем в арку дома, заходим в подъезд, длинный, как гостиничный, коридор, комната. Владислав открывает дверь, я вхожу первая. Кровать, постель разобрана. Оборачиваюсь, а Владислава нет. И дверь исчезла – гладкая стена. Будто не было её вовсе. И окон нет. Четыре голых стены. Какие-то обои. Ни картин, ничего. Вдруг в комнате возникает мужчина. Высокий, лицо удлиненное, голову венчает шапка темных волос, одет в атласный халат, синий почти в пол халат с сиреневым отливом. Лицо красивое, но жесткое, властное. Мне куда бежать? Я в его власти. Стою растерянно. Он приближается. Спрашиваю первое, что приходит в голову: «Почему здесь нет окон?» – «Как это нет!» – он показывает рукой мне за спину. Стена, которая только что была совершенно глухой, стала стеклянной. А за ней нью-йорский пейзаж с птичьего полета. Далеко внизу море огней до горизонта, высятся небоскребы, машины маленькими букашками несутся…

Поворачиваюсь к мужчине, хочу спросить, где я нахожусь? А он меняется на глазах. Если до этого что-то отталкивающее исходило от него, теперь он делается страшным. На лице как маска из белого крема, а глаза злобно-красные. У меня из головы все вылетело. Забыла силу крестного знамени, молитвы. Ни «Отче наш», ни «Живый в помощи» не вспомнились. Он идёт ко мне, у меня в голове одно – пропала. Вдруг само-собою вырывается отчаянное: «А я ведь девушка!» Он резко останавливается и садится на пол, глаза горят бессильной злобой, будто ему подсекли ноги, шага не в состоянии ко мне сделать…

На этом всё исчезло. Я до такой степени детально запомнила происходящее… Утром поняла – на мои молитвы Господь показал: согрешишь и никогда не выйдешь оттуда. А сейчас бесам блудного мытарства нечего предъявить тебе, не за что ухватить и потащить за собой, ты для них чиста… Пока чиста…

В тот же день позвонила двоюродной сестре в деревню. Тамара давно звала к себе. Сорвалась к ней, вдвоем в этом самом домике жили весну, лето, часть осени… Я сразу сменила сим-карту, кому надо сообщила новый номер… Сестра год назад умерла, я за ней ходила последние месяцы, а потом сюда перебралась, я ведь деревенская… Здесь хорошо, церковь рядом, на клиросе пою…

День догорал за окнами. Длинная тень от березы легла на огороде с угла на угол. Сегодня Евдокия-Плющиха. Святая преподобномученица Евдокия потому получила в России такую прибавку к своему имени, что плющит снег в наст. В последние годы Евдокии не к чему было приложить расплющивающую силу – снег сходил раньше ее дня. Нынче все по давним приметам… Антонина Ивановна наливает чай. Сама собирает иван-чай, сушит… Это целая наука… Я выпиваю два стакана и откланиваюсь, пора ехать.

В маршрутке тепло, ненавязчиво мурлычет радио у водителя, и я всю дорогу думаю об услышанном…

Лучше водки хуже нет

За вагонным окном проплыл перрон с провожающими, замелькали городские постройки, поезд прогромыхал по мосту через Иртыш. Путешествие к морю, к этой огромной чаше, наполненной отвратной на вкус, но такой желанной водой, началось. В экзотическом крае звучала музыка прибоя, дышал йодированным воздухом безбрежный простор, царили праздность, беззаботность. Ещё один состав с сибиряками (в пятнадцати вагонах не было ни одного свободного места) отправился за две с лишним тысячи километров к стихии волн, горячих пляжей, стройных кипарисов.

– Трое суток тащиться, – вздохнула женщина в одном из купе. Она только что рассредоточила два чемодана и три серьёзные сумки. Объёма рундука под сиденьем не хватило, пришлось сумки забрасывать в багажное отделение на втором уровне. На вид обладательница этих сумок и чемоданов относилась к предпенсионному возрасту, в меру упитанная, в меру следящая за собой.

Купе подобралось сугубо женским. Ещё одна из его представительниц, тоже не девичьих лет, в ответ на реплику о предстоящем трёхсуточном томлении уверенно произнесла:

– Девочки, не стонать! Я ездить умею! Скучно, это я вам гарантирую, не будет!

Две другие обитательницы купе были особами примерно одного возраста – около тридцати. Одна из них с короткой стрижкой и длинными ногами тут же забралась на верхнюю полку, её только-только хватило, чтобы пассажирке не упереться пятками в перегородку.

Женщина, которая объявила, что с ней скучно не будет, предложила познакомиться и назвалась первой:

– Меня зовут Людмилой, можно и нужно по-домашнему – Люся.

И всех она переделала «по-домашнему». Забравшаяся на верхнюю полку стала Томсиком, вторая молодая женщина из Лены превратилась в Ленчика, Марию, что везла массу сумок и чемоданов, перекрестила в Мусю. Всю дорогу Людмила так и звала попутчиц. В её устах производные имён звучали мило, автор, тем не менее, оставил в повествовании одну «Люсю», остальных героинь решил называть ближе к паспортным данным.

– Девочки, – переодевшись в бриджики и футболку, обратилась к попутчицам Люся, – мужчин среди нас нет, можно возраст не скрывать. Мне шестьдесят и чуть-чуть. Сколько чуть-чуть не суть важно, на шпагат уже не сяду, но кое-что могу сплести из своих ног.

Дабы попутчицы не заподозрили в хвастовстве, тут же продемонстрировала «кое-что», села на полке в полноценную позу лотос.

– Ничего себе, – воскликнула Мария, – мне пятьдесят два, так не сделаю, да и вообще никогда не могла.

Тамара свесила голову с верхней полки, разглядывая Люсины гимнастические возможности, бросила:

– Класс!

– Мне двадцать девять, – добавила к восхищениям Лена, – но тоже так не решусь.

На шестьдесят с «чуть-чуть» Люся не выглядела. Была аккуратных форм, вся в движении. Где-то внутри её ладной фигуры находилась чуждая состоянию покоя пружина, которая постоянно требовала динамики, процессов сжимания и разжимания.

– Хотя мужчин нет, – добавила к автобиографическим данным Люся, – скажу честно: на данный момент не замужем, но замуж выходила и выходить буду!

Мария ехала к родственникам под Сочи, Тамара – в санаторий, Люся – к знакомым, кареглазая, изящных форм Лена впервые в жизни отправилась в пансионат на морском побережье.

Люся тут же начала претворять в жизнь принцип нескучной поездки:

– Девочки, какое главное развлечение в поезде? Правильно – люблю повеселиться, особенно поесть.

Тамара пыталась в разрез предложенной программы вставить своё «не голодна», но её быстро уломали. Вскоре стол был уставлен разносолами. Лена предложила сходить за чаем, однако Люся категорично пресекла благородный порыв попутчицы:

– Стоять! Чай он и в Африке несерьёзный напиток, а лучше водки хуже нет! – и достала из чемодана бутылку лёгкого светлого вина и металлические стаканчики походного назначения.

Водрузила ёмкость на стол:

– За знакомство по пять капель не помешает.

Тамара снова попыталась отказаться, но «умеющая ездить» Люся не хотела ничего слышать.

Она не приукрасила своих способностей, на самом деле была профессиональной пассажиркой – скучать нашему купе не пришлось. Как известно, железная дорога славится коробейниками. Каких только товаров не носили по вагонам. Наше купе ко всему приценивалось, всё что требовалось примерять – шали, халаты, вязанные кофточки – примеряло. Люся, к примеру, накинув лёгкую, аки пух, из козьего меха косынку крутилась перед зеркалом.

– Девочки, девочки, посмотрите, идёт? – призывала она в эксперты попутчиц.

Каждая вещь обсуждалась. Лена тоже оказалась любительницей примерок.

– Муж ругается, – делилась своей слабостью, – а я, бывает, могу часами ходить по магазинам без определённых целей, ради просто посмотреть. Что-то примерю, пообсуждаю с продавщицами.

Так и действовали с Люсей – обсуждали да примеряли. Тамара индифферентно относилась к коробейникам и предлагаемым товарам, с полки ни разу не спустилась навстречу потенциальной обнове. Зато Мария оказалась на покупки азартной. Из сдержанной женщины при виде баулов торговцев приходила в нетерпеливое возбуждение.

– Поющий, хрусталь! Поющий хрусталь! – звучала реклама в коридоре.

Мария вскакивала навстречу, распахивала дверь купе:

– Что у вас?

Люся пыталась ей втолковать, что не поющего хрусталя нет, надо умело провести пальцем по краю, скажем, фужера и он запоёт как миленький. Всего-то ловкость рук.

– Нет-нет, и не говорите, девочки, это особый хрусталь, – возражала Мария, накупив наборы рюмок, фужеров.

К её многочисленным сумкам прибавились коробка с чайным сервизом, ваза цвета «отражённого солнца в вечерней воде». По сумкам распихивались халаты для родственниц, косынки для дочек. При этом каждый раз начиналось оханье, «как я это понесу, если не встретят». Но покупала…

Не томились длинной дорогой женщины. Затейница Люся умудрилась даже танцы устроить. Пусть без кавалеров танцевали «девчонки»… На второй день поездки, ближе к вечеру, Люся засуетилась:

– Девочки, лучше водки что? Правильно – хуже нет! Сейчас будет станция, там пиво бутылочное хорошее продают, настоящее! Предлагаю скинуться по чуть-чуть и устроить ужин без свечей, но с пивом!

Тамара, как всегда, пыталась отказаться, да против Люси нет приёма. Взяли легко-алкогольный напиток из расчёта по бутылке на брата, точнее – на сестру. С приобретением оного Люся предложила:

– Девочки, давайте сделаем окрошечку! Ветчина, есть, лучок, огурчики, вместо кваса – минералка…

Окрошка пошла на ура, а на десерт – пиво в рассидочку под стук колёс. Дивный получился вечер – состав к морю неутомимо мчится, за окном лето в разгаре… Поездной связист будто почувствовал момент – включил летящую музыку. Люся подскочила на первых тактах:

– Девочки, танцы, танцы, танцы!

– Да ну ты чё? – сказала Мария.