Купола в солнечном просторе

– Ты знаешь, – говорил Эдик, – переступаю порог твоей квартиры и я на седьмом небе. Душа ликует. Другая планета, другой мир, где всё хорошо. А ухожу от тебя, закрываю за собой дверь и возвращаюсь на серую землю.

Ей тоже было хорошо с ним. Но иногда хотелось выть после его ухода. Она металась по квартире. Останавливалась у окна, отдёргивала штору, невидящим взором смотрела на соседний дом, бежала в ванную, смывала слёзы холодной водой, падала на диван, чтобы тут же вскочить… Внутри всё клокотало: почему у неё так? Почему? Отчего вся эта неустроенность?!

Они не могли быть вместе, и друг без друга не могли.

Она звонила ему: «Больше не приходи!» Он выжидал какое-то время, приходил, она не прогоняла.

Летом исполнится шесть лет, как длятся их отношения. Она прекрасно помнит дату знакомства – седьмое июля. Как говорили в детстве: Иван Купала – обливай кого попало. Великовозрастная компания вспомнила детство. Черпали из детского бассейна кружками и бегали друг за другом, обливаясь… Эдик норовил плеснуть ей за шиворот блузки…

Патриарх произнёс проповедь, служба окончилась, начали раздавать освящённую вербу. Каждый получал по веточке, Ангелина попросила коротенькую – далеко везти. И услышала за спиной диалог: «Куда это народ повалил?» – «На исповедь». Ангелина, недолго думая, решила: «Мне тоже надо». И встала в хвост длинной очереди. Подруга, с которой вместе работали, не один раз говорила: «Как это ты, взрослая женщина, у тебя дочь растёт, а ты живёшь без исповеди, причастия!»

Очередь двигалась медленно, очень медленно. Ангелине некуда было торопиться. В квартиру, в которой несколько дне назад умирала мать, ей страшно не хотелось возвращаться. Наконец оказалась в шаге от священника, было ему за пятьдесят, аккуратная борода, длинные волосы. Сердце заколотилось, когда накрыл епитрахилью. Ангелина представилась, что приехала из Сибири…

– Зачем? – спросил священник.

– Мама жила в последнее время Москве, скоропостижно умерла, но я хотела сказать о другом.

Начала сбивчиво, страшно волнуясь, рассказывать о связи с женатым мужчиной.

– Мой ровесник, у него дочь. У меня тоже дочь растёт, с мужем я разошлась, одинокая…

– Давно это длится? – спросил священник.

– Скоро шесть лет будет. Почти год жили вместе, потом он вернулся к жене. Но продолжает постоянно ходить ко мне. Нам и порознь плохо, и вместе не можем.

– Немедленно с ним расставайся! – сказал священник. – Ты потеряла мать, хочешь ещё потерь?

– Мама лечилась от пристрастия к спиртному, – язык не поворачивался сказать «от алкоголизма», – у знахарки-колдуньи… Та на маму взъелась по финансовым причинам…

– Только Бог знает все причинно-следственные связи, – сказал священник. – Наши грехи не только нас касаются. Ты грешишь целенаправленно, осознанно и пришла, чтобы я отпустил грех, при этом не отказываешься от него, будешь встречаться с женатым мужчиной дальше… Так не пойдёт. Мой тебе сказ. Возвращаешься домой и, не откладывая в долгий ящик, расстаёшься с мужчиной. Раз и навсегда. Потом идёшь на исповедь в свою церковь. Расскажешь священнику о своём грехе, о нашей беседе… Он будет решать, сразу допустить тебя к причастию или епитимию наложит… Я допустить к причастию не могу…

Из собора Ангелина вышла в десять часов. Город жил ночной жизнью. Горели фонари, машины летели с включёнными фарами. На душе было скверно. Ангелина спустилась в метро. В руках держала сумочку, из которой торчала веточка вербы. Её вершинку густо облепили нежные пушистые шарики. По сей день, вот уже более пяти лет она стоит на кухне в узкой хрустальной вазочке. Почкам ничего не делается, они всё также крепко сидят на засохшем прутике.

Поезд с грохотом и свистом мчался по подземной Москве, прошивая огромный город с юго-запада на северо-восток. Мать снимала комнату в районе Преображенской площади. Подлетая к очередной станции, состав тормозил, врываясь в освещенный вестибюль, останавливался, впускал-выпускал пассажиров, снова набирал ход, с каждой минутой приближая её к комнате, куда страшно не хотелось возвращаться. Так бы ехать и ехать. В ушах стояли слова священника. Он сказал то, о чём много раз думала – прекратить отношения. Все эти годы надеялась: настанет момент, он придёт и останется навсегда. Надеялась и знала – не будет этого. Ясно как белый день – не придёт. Для него такое положение более чем удобно: она любовница, жилетка, в которую можно поплакаться, тихая бухта – зарулил, прошёл «сеанс релаксации» и дальше в житейское море.

За год до развода с мужем, у того тоже появилась женщина на стороне. Зазноба была моложе её на пять лет, сдувала с него пыль, потакала во всём. Это не могло ему не нравиться. Но не сразу ушёл из дома, прикидывая все за и против. У Эдика «против» перевешивали.

В вагон вошли трое молодых ребят. Весёлые, громкие, все с рюкзачками за спиной. «Студенты», – подумала Ангелина. На следующей станции вышли, унося с собой волну радостного возбуждения. Вагон был полупустой. Вошли две женщины с веточками вербы. Сели напротив.

– Со службы? – спросила одна из них Ангелину, обратив внимание на вербу, выглядывающую из сумочки.

Ангелина утвердительно кивнула.

– Где были?

– В храме Христа Спасителя.

Женщина назвала храм, где они отстояли всенощную, Ангелине название ничего не говорило.

– С праздником! – поздравила Ангелину вторая женщина.

– И вас, – попыталась улыбнуться Ангелина.

Она положила урну с прахом в ручную кладь. Другого багажа у неё и не было. На досмотре сказала об особенностях груза, что не вызвало никаких эмоций у служащей аэропорта. Ангелина поставила сумку с урной под сиденье, разместилась на нём, пристегнула ремень. Пребывала в реальной нереальности. Всё было привычно: хождение стюардесс в ярко красных форменных костюмах, попутчики, пристраивающие свои сумки в багажные отсеки под потолком. Через ряд ребёнок капризно просил пить, мать терпеливо объясняла, что скоро будут разносить напитки. Царила типичная предполётная суета, а в её сумке было всё, что осталось от мамы.

Самолёт вырулил на взлётную полосу, разогнался, взлетел. «Вот и полетели мы, мама, домой», – произнесла, глядя в иллюминатор, за которым удалялась земля. А когда через четыре часа лайнер коснулся бетонки, и, ревя двигателями, начал торможение, сказала: «Вот мы и дома, мама».

Было раннее утро, в аэропорту ждал брат Артём.

– Здесь? – взял у неё сумку.

– Да, – кивнула Ангелина.

Еще когда Ангелина была в Москве, они решили с Артёмом хоронить в день её прилета. В Москве сказали, что домой урну заносить нельзя. Могилу, пояснили, в обычном понимании копать не надо – достаточно сантиметров семьдесят-восемьдесят глубиной.

– Попроси Валеру, – сказала брату, когда звонила из Москвы, – пусть выкопает могилу, там копать-то.

Валера – друг Артёма.

– Сам выкопаю, – твёрдо произнёс Артём.

Но всё же Валеру пришлось звать на помощь. Как и просила мать, урну решили похоронить рядом с её родителями. Для Ангелины это была бабушка Анастасия, кормившая её почками освящённой вербы, и дед Архип, благодаря которому не стала Айседорой-Айседурой. Похоронив деда более тридцати лет назад, посадили рядом с могилой тонюсенькую берёзку. Прутик вымахал в высоченное дерево, которое прошило корнями землю у могил. Толстые корни лопата не брала, Артём позвонил Валере, тот приехал с топором и ножовкой. Корни вырубали, пилили… Вдобавок к ним проявилась ещё одна напасть, обрубки неудержимо сочились берёзовым соком. Как ни пытались парни замазывать их глиной, не помогало.

По дороге из аэропорта Ангелина обзвонила родственников, предупредила о похоронах. Дома приняла душ, переоделась. На кладбище приехало человек двадцать. Прежде чем опустить урну, Валера вычерпал пластиковым детским ведёрком сок из могилы, подсыпал на её дно глину. Забегая вперёд, следует сказать, когда Ангелина и Артём приехали на следующий день на кладбище, вся земля на могиле была пропитана соком.

Эдик тоже пришёл на похороны, он каждый день звонил Ангелине, пока была в Москве, и в день прилёта сделал звонок.

Артём, увидев его, грубо возмутился:

– Ты зачем притащился? Зачем? Что тебе здесь надо?

Ангелина была старше Артёма на восемнадцать лет. Тётя Таня, родная сестра матери, говорила: «Лена в сорок три года решила завести живую игрушку и родила себе Артёма». Надо сказать, Ангелине тоже досталось «поиграть» с «игрушкой».

Мать прожила с отцом Ангелины пять лет, потом ещё два раза выходила замуж. Отец Артёма был из столичных парней, в Москве в Измайлово у него была однокомнатная квартира. Однако нашли они с матерью друг друга в далёком Нижневартовске, куда оба приехали за длинным рублём. Ангелина окончила первый курс пединститута и полетела к матери посмотреть на брата, но не в Нижневартовск, а в Москву, мать там рожала. Само собой, провинциальной девушке, больше хотелось посмотреть Москву, в которой до этого бывать не приходилось. Однако мать ей такой возможности не предоставила. Она тут же собралась в Нижневартовск к мужу, оставив двухнедельного Артёма на попечение дочери. Муж отличался слабостью в вино-водочном вопросе, а тут повод из поводов: наследник фамилии родился.

– Всё равно грудного молока у меня нет, – сказала мать, – он искусственник. А тебе полезно порепетировать, не за горами свои короеды появиться. Я тебе за это пальто зимнее и демисезонное куплю, пару платьев, в долгу не останусь. Как-никак ты у меня студентка, должна выглядеть лучше всех.

Провела курс молодой мамы, как пеленать, кормить смесями, показала, где ближайшая молочная кухня.

Испугаться – такая крошка осталась на руках – Ангелина не испугалась, приходилось подолгу нянчиться с детьми тёти Тани. Но всё же не с такими малышами. Артём держался молодцом, был спокойным, редко чтобы ночью плохо спал. Мать вернулась через полтора месяца, она бы ещё в Нижневартовске осталась, да Ангелине надо было в институт.

Через год картина повторилась, Ангелина снова прилетела в Москву. Мать на этот раз не уехала, но тут же нашла себе подработку, хотя была ещё в декретном отпуске. И практически всё лето Артём был с Ангелиной. Как только каникулы у неё закончились, мать тут же засобиралась к мужу в Нижневартовск.

Дальше в жизни Ангелины происходят кардинальные изменения. Она выходит замуж, бросает институт и уезжает с мужем Николаем, тот только что окончил военное училище, в Ужур, к месту его службы. Мать тоже принимает кардинальное решение – бросает Нижневартовск, где муж начинает запиваться, и приезжает с ним и Артёмом в более тёплые края – в Сибирь к своей матери. Сделано это было для того, чтобы оторвать мужа от его друзей-товарищей-собутыльников. В Москву по этой же причине ехать не решилась. Зимой Николай идёт в отпуск, кто ж зелёному лейтенанту даст его летом, и едет с молодой женой к тёще на блины. Тёща, завидев гостей, блины заводить не стала, приняла решение не стеснять зятя своим присутствием. Оставила на попечение молодых Артёма, сама рванула с мужем в Новый Уренгой. Северный длинный рубль не давал ей покоя. Новый Уренгой как раз становился газовой столицей Советского Союза, там шло бурное строительство, требовались рабочие и всякие другие руки.

Мать уехала, Артём через два дня заболел ложным крупом. Сухой лающий кашель, сухие хрипы, одышка, губы синеют. Так что свой отпуск Ангелина провела в больнице. Но к приезду матери мальчишка был здоров.

Неудивительно, что он звал сестру мамой. Через год с небольшим после ложного крупа Ангелина с Николаем поехали отдыхать в Ялту, на этот раз лейтенанту дали возможность летом сходить в отпуск. Они сняли квартиру на двоих, но вскоре втроём гуляли по набережной. И гадать не стоит, кто был третьим. Правильно – Артём.

– Ребёнку надо укреплять организм, дышать морским воздухом, витаминизировать себя фруктами, – так говорила мать, прилетев в Ялту с Артёмом. – Пусть он пару-тройку недель побудет свами. Потом заберу.

Сама уметелила в Новый Уренгой.

Артём называл Ангелину мамой, Николая – Кока. Хозяйка квартиры, многое повидавшая за свою жизнь, тут же сделала вывод из данной странности – мать грех дочери решила покрыть и выдаёт сына Ангелины за своего, да только ребёнка не обманешь. А кто же тогда папа Артёма, если мужа мамы называет Кока? Одним словом – ребус!

Артём только в последние годы, после армии, стал чувствовать себя с Ангелиной на равных. Гордился сестрой и понимал, как непросто ей, умнице, независимой женщине мириться с двойственностью своего положения. К Эдику не скрывал неприязни. Однажды сказал… Ангелине показалось, давно решался сделать это, но боялся причинить ей боль. А сказал следующее:

– Извини, сестра, но ты какая-то не мужняя жена. Он у тебя каждый день торчит, и в то же время он добропорядочный муж, а ты ни то, ни сё… Он что так и будет всегда? Гнала бы его да нашла себе нормального мужа…

Она резко оборвала:

– Артём, дорогой, это моё дело! Не надо!

– Не надо, так не надо… Я же вижу…

– Не надо ничего видеть, сама разберусь!

Николай, бывший муж, тот, которого Артём называл в детстве Кокой, тоже пришёл на похороны, и поддержал Артёма, когда тот резко высказался в адрес Эдика. Ангелина услышала и громким шёпотом потребовала прекратить эти разговоры.

– Замолчите сейчас же! Нашли время!

Ангелина, ещё будучи в Москве, по телефону договорилась с подругой, у той было кафе, чтобы в нём провести поминальную трапезу. Эдик в кафе не пошёл.

– Всё ты, Геля, сделала хорошо! – сказала тётя Таня, когда встали из-за стола. При этом сунула ей конверт с деньгами. – Возьми-возьми, так надо. И тебе пригодятся, сколько потратила, а ещё кредит. Говорила Лене, чтобы не затевала с этой грязью. Она разве послушается когда… И ведь обжигалась много раз… Да что теперь говорить… Царствие ей Небесное…

Эдик пришёл через пять дней после похорон.

Ангелина рассказала об исповеди в храме Христа Спасителя. Выслушал, ни проронив ни слова.

– Ну что ты молчишь, Эдик?

– А что я должен говорить?

– Одним словом, либо с чемоданом приходи, либо ставим точку.

Она смотрела в окно, как он пересекает двор… В синей куртке, джинсах, на ногах коричневые туфли. Любил красивую обувь. Высокий, сильный. Обернулся, посмотрел в её сторону, на секунду замер, махнул рукой и скрылся за углом соседней пятиэтажки.

Конечно, он был дорог ей. Николай, бывший муж, по сути своей эгоист. На первом месте всегда было – я, мне, моё, для меня, «мы – офицеры!». Всё и вся должно крутиться вокруг него. Был обеспокоен прежде всего своим душевным комфортом… Не любил уступать, быть на вторых ролях. Эдик искренне заботился о ней. Десять раз позвонит, если вдруг она разболеется. Сбегает в аптеку, магазин. Обзвонит знакомых в поисках хорошего врача. Купит лекарства, продукты. И не через силу, не одалживая, не играя обеспокоенность. Это бы она сразу почувствовала…

Понимала его проблемы, дома дочь-любимица, но ведь и ей хотелось счастья…

Вот и надо разорвать заколдованный круг…

После Дня Победы Ангелина поехала на дачу. Нужно было делать огуречную гряду, готовить другие грядки. Участок под картошку Эдик ещё осенью вскопал. Остальная земля ждала лопаты. Дел невпроворот, пасха поздняя, но весна пришла рано. Соседи на первомайские выходные открыли сезон, ей было не до того.

Дачу свою любила. Тягой к земле в деда Архипа, того самого, благодаря которому не Айседора Петровна. Если бабушка Настя копалась в огороде по надобности, дед вечно что-то придумывал. Возился с клубникой, разводил новые сорта помидор, картошки. Уже еле ходил, а всё норовил выползти в огород.

– Дед, ну чё ты? – скажет ему. – Неужели я не сделаю. Лучше полежи, телевизор посмотри.

– Геля, належусь ещё, а тут на земле человеком себя чувствую. Так хорошо.

Ангелина решила заняться малиной, обрезать её, почистить. Совсем заросла. Огуречную гряду с Артёмом сделают. Одной навоз неудобно таскать, а вдвоём на носилках… Накануне Ангелина несколько раз звонила Артёму, брат не брал трубку. Дачные работы его редко вдохновляли, но время от времени приезжал и сразу начинал торопить:

– Сестра, до ночи торчать на твоей даче-незадаче не намерен, давай конкретный фронт работ, чтобы сделал и прощай-прощай и ничего не обещай.

Позвонила Артёму утром, снова не ответил. Накануне он работал, посчитала, забыл телефон дома… Она взяла секатор, начала обрезать малину и услышала звонок телефона, он был в кармане куртки, которую положила на куст смородины. Подумала брат, но звонил Валера. Тоже потерял Артёма. Оказывается, тот накануне на работе не был.

– Езжай к нему, – попросила Ангелина. – Если что, вскрывай дверь.

Хотя Артём на дачу каждый раз приезжал, намереваясь побыстрее разделаться с огородными делами, всё же иногда оставался на весь день, и тогда топил баню. Они парились, гоняли чаи, разговаривали. Брат любил, когда Ангелина рассказывала о бабушке Анастасии и дедушке Архипе. Артём знал только бабушку, она умерла, когда ему было двенадцать. Тогда как Ангелина выросла у них в доме, матери было не до неё. Дед с бабушкой прошли войну. Бабушка вообще в семнадцать лет, добавив себе год, убежала на фронт добровольцем.

Артёма восхищал такой факт их биографии. Познакомились после Победы, демобилизовавшись из армии. Дед работал бухгалтером, бабушка принесла к нему документы на подпись… Через месяц сговорились расписаться. А по дороге в загс крупно поссорились. Дед был мужчина горячий, ну и фронтовичка-бабушка тоже не из робких. Причина ссоры пустячная, вспомнить толком не могли, из-за чего сыр-бор разгорелся, но жених и невеста наговорили друг другу колкостей. И тогда бабушка заявила, что ни за что не возьмёт фамилию мужа, останется на своей.

– Ну, бабуля, – восторгался Артём, – не скала «не пойду за тебя замуж», не развернулась на сто восемьдесят градусов от загса! Молодец! Но и в долгу не осталась – припечатала деда.

– Дед всю жизнь помнил, что пренебрегла его фамилией! – рассказывала Ангелина. – При случае обязательно скажет с издёвкой, что, дескать, за фамилия – Ивашинникова. Смесь бульдога с носорогом. То ли от дерева берёт начало, то ли шинная промышленность замешана.

Артём гордился героическими бабушкой с дедушкой. Взял у Ангелины фотографию, снятую в семидесятые годы, на которой бабушка с дедушкой молодые и с орденами и медалями, сделал себе копию и вставил в рамку.

После звонка Валеры Ангелина минут пять на автомате поработала секатором, потом отбросила его, вышла из малинника, села на перевёрнутое ведро, посидела пару минут, вскочила и пошла в дом. Артём не шёл из головы.

«Господи, – взмолилась, – пусть всё будет хорошо с ним…»

Валера позвонил через полтора часа. Грязно выругался со словами:

– Что он наделал, зачем?! – потом стараясь говорить ровно произнёс: – Бери успокоительное и приезжай! Готовься к худшему. Милицию я вызвал.

Артём не оставил никакой записки. На столе была полупустая бутылка пива, рядом пачка сигарет. Дотошный Валера обшарил все углы в поисках предсмертной записки. Даже зачем-то вскрыл розетки, выключатели, снял люстру, надеялся, вдруг всё же была она. Ничего.

Тётя Таня на похоронах Артёма скажет то, что Ангелина не один раз слышала от неё:

– Лена в сорок три года родила себе игрушку.

И продолжила:

– А уходя забрала с собой!

Всё лето Ангелина едва не каждый день ехала с работы на кладбище. Совсем не по пути домой, да руль сам поворачивался. Похоронила Артёма вместе с матерью. Выкопали урну, выкопали могилу. И положили урну на гроб.

Когда хоронили мать, подумала: «Здесь и мне лежать, вместе с мамой». Получилось – Артёму с мамой. Всякий раз возвращалась с кладбища разбитой, машинально готовила ужин, что-то делала по дому. Хорошо, дочь росла самостоятельной, с голоду не помрёт и в обиду себя не даст. Дачу наполовину забросила. Ничего делать не хотелось. Травой всё заросло.

Отрезвила тётка, та самая тётя Таня. Столкнулись на кладбище. Оказывается, был день смерти деда.

– О, и ты пришла! – удивилась тётка. – Молодец! Как тебя папа любил.

– Да я тут через день да каждый, – вырвалось у Ангелины.

Тётка посуровела лицом и напустилась на племянницу:

– Геля, ты это брось! Я тебе со всей серьёзностью говорю! Так ни в коем случае нельзя! Ни в коем случае! Надо жить среди живых, а не мёртвых! Прекрати это делать! Посмотри на себя, дошла уже! Нельзя так, их не вернёшь, а у тебя дочь.

Тут же дала телефон женщины:

– Съезди к ней. Много не берёт, но помогает. Я как-то спать не могла, пропал сон. Съездила к ней – и как рукой сняло.

Ангелина не поехала. Но послушалась тётку, на кладбище ездить перестала.

На исповедь Ангелина пошла в сентябре на Рождество Пресвятой Богородицы. Исповедовали два священника, одному чуть больше тридцати, второй в возрасте, с наполовину седой бородой. Встала в очередь ко второму. Рассказала об исповеди в Москве, передала слова священника, сказала об Артёме.

Священник молча выслушал и допустил к причастию.

***

Эдик бывает у Ангелины. Редко – раз в полгода, может, два. Когда прогонит его, на порог не пустит, но не всегда. Он пытался найти замену ей – не получилось…

Бабушка и владыка

В Омске Анна Николаевна делала пересадку, вышла из вагона и обомлела – по перрону со свитой священников шествовал владыка Феодосий, митрополит Омский и Тарский. По-прежнему величественный, но уже старец. Двадцать лет не видела его. С той поры, как Омско-Тюменская епархия была упразднена и образованы две – Тобольско-Тюменская и Омско-Тарская. Владыка Феодосий возглавил кафедру в Омске и в Тобольск больше не приезжал.

***

Два случая в жизни привели её к вере, к Богу. На первый взгляд ничего особенного не произошло. Никаких вспышек, озарений, чудес, чтобы раз – и ты безоговорочно поверил в Бога. Но оба случая оказались тем самым зерном, которое упало в душу и понемногу начало прорастать.

Муж Анны Николаевны работал во дворце пионеров Тобольска, вёл секции спортивного ориентирования и туризма, на каникулах водил детей в походы. Анна Николаевна работала искусствоведом в музее. В тот раз они вдвоём повели группу детей в поход. Доехали на автобусе до районного центра, дальше пошли пешком, углубляясь в тайгу.

На пути стояло сельцо. Крепкое, но уже тронутое болезнью века, которая поражала деревни смертельным вирусом: несколько домов уже стояли с заколоченными окнами. В огородах, палисадниках буйствовала трава.

Анна Николаевна решила попытать удачу. Музейный работник она везде искала артефакты – старинную утварь, иконы, духовные книги. Само собой, не потащишь в тайгу утюг на углях или кованый засов от ворот, самопрялку или детскую качалку, но небольшую икону вполне можно.

Отпуская в поиск, муж сказал: «Двадцать минут, не более, нам сегодня предстоит хороший переход». И взял у неё рюкзак. Договорились, группа будет ждать сразу за деревней.

В музее Анна Николаевна, кроме всего прочего, занималась целенаправленной собирательской работой. Ходили в поисковые «экспедиции» вдвоём. Старая часть города – эта, конечно, кладезь. Домам по сто и более лет. И стояли на земле, освоенной первыми насельниками Тобольска четыре века назад. От одной мысли об этом волнением охватывало сердце.

Шли в подгорный район, стучались в дома. В те советские времена всё было проще, люди жили открыто. Не запирались на все засовы, не относились с подозрением: а не со злым ли умыслом пожаловали незнакомцы? Вдруг мошенники, которые вознамерились облапошить тебя, развести на деньги. Стучались в дома, заходили, частенько садили за стол, поили чаем. Принимали, за редким исключением, радушно. Хозяевам льстило – работники музея проявляют к ним интерес, оказывают внимание. «Ну вот, – откроет буфет хозяйка, – ещё от бабушки осталась». И достанет чайную пару с клеймом знаменитого фарфорового завода Попова. Фарфору лет под сто. Анна Николаевна была особо неравнодушна к цветному стеклу – вазы, фруктовницы, бутылки разной формы, графины, рюмки, подсвечники. Многие деревянные дома «под горой» постройки XIX или начала XX веков, а вещи в них попадались и того старше. Хорошо помнит говорливого старичка, он говорил «еслиф» и «ентот» «Погодите-погодите», – остановил, они шли по двору к калитке. Сам метнулся к сарайчику, стоящему в дальнем в углу небольшого двора. И тут же вынес чёрную доску с едва различимым ликом – Спас нерукотворный. Экспертиза позже покажет – семнадцатый век. Ещё до церковного раскола написана. «Берите, еслиф надо, – протянул образ. – От прежних хозяев осталась икона. Лет десять назад на чердаке обнаружил. Мне она ни к чему, валяется без дела».

В одном селе за рекой хозяйка отдала редкую икону «Иоанн Богослов в молчании». Апостол-евангелист изображён с ангелом за плечом, раскрытым Евангелием, два пальца он поднёс к губам, как бы говоря: но всего не расскажешь, что совершил Иисус Христос в земной жизни.

…Анна Николаевна шла по пустынной улице села, рассматривая дома. Двадцать минут, которые выделил муж, это всего-то в один дом зайти, на большее рассчитывать не приходится. Дело деликатное, с порога не бухнешь хозяевам: «Ищу иконы, если имеются лишние, ненужные, давайте поскорее! Времени в обрез, чаи гонять некогда!» Выбрала дом с голубыми ставнями. На калитке было кованное металлическое кольцо, не исключено, кузнец, который его выковал, давно умер. Повернула кольцо, клацнуло железо щеколды, собака не залаяла.