Дочь царского крестника

– Варенька, вы бесподобны! – убеждал говорун Геша. – Вы царица шамаханская! Вы королева! Вы мне очень-очень-очень нравитесь, готов стоять перед вами на коленях всё свободное от манежа время! Можно сделать номер, в котором я и на арене счастливо падаю у ваших ног! Обязательно сделаю. Только не подумайте, набиваюсь так сразу в мужья. Как получится. Я готов ждать сколько надо. Пусть пройдёт какое-то время для привыкания. Неделя, две… Без штампа в паспорте не смогу вас с дочерью вырвать в бесподобную Одессу из этой дыры. Обещаю многому научить, я с десяти лет в цирке! Сделаю вас настоящей артисткой! Соглашайтесь!

Опять замуж, опять без любви. Но ведь мечтала в Бухэду о сцене, публике, залитой праздничными огнями красивой жизни…

В депо Бухэду работал инженер Берзин, на четверть латыш. Как рассказывали, была у него особенность, где бы ни ставил подпись, писал «инженер Берзин». Высокий серьёзный мужчина, лет тридцати, с прямой спиной, чуть прихрамывал. Окончил Харбинский политехнический институт. В тот последний её бухэдинский сентябрь Берзин из Харбина привёз пластинки оперы «Евгений Онегин». Не «Партизанскую бороду» купил – оперу… И устроил в русском клубе коллективное прослушивание. Человек двадцать пять собралось. Разместились поближе к радиоле. Варя с Мишей сели рядом. Поставил Берзин пластинку… Балалайку, мандолину, гитару Миша слышал, Варя вдобавок орган в конвенте, но с оперой оба столкнулись впервые. Кино и то показывали только в китайском клубе. В русском не было киноустановки. Тогда как в китайский не рекомендовалось ходить. Фильмы шли чаще советские, нередко дублированные на китайский. Не в этом беда – после просмотра была вероятность насекомых домой принести. С сидений или ещё как подцепить. Китайцы могли запросто поделиться своим добром. Само собой – телевидения в ту пору не было. И вдруг опера. Пронизывающая сердце одухотворённость скрипок, ария Ленского накануне дуэли «Паду ли я, стрелой пронзённый», ария с письмом безнадёжно влюблённой Татьяны…

Завораживающе красивая музыка!..

– Я хочу жить в России, в большом городе, – грезила Варя по пути домой после оперы, – бывать в театре, слушать музыку, самой играть не в самодеятельности…

– Да-да-да! – подхватывал мечты Миша. – Ты будешь актрисой!.. Ты такая красивая…

Обоим виделись огни театра, нарядные люди…

– Боже, как любила Татьяна Онегина! Почему он ничего не понял?

Навстречу попалась чета Коптевых, шествующих с вечерней прогулки. Борис Иванович торжественно нёс веточку дуба с тремя жёлтыми листьями.

– Мы с тобой будем вот так ходить? – проводила Варя взглядом Коптевых.

– Конечно. В Петербурге или Москве.

– В Ленинграде… Я буду, как Екатерина Павловна, играть на сцене…

– Непременно…

Иллюзион под названием жизнь

Уже через пару месяцев Варя работала с Гешей номер. Поехали по городам и весям развлекать почтенную публику. По истечении трёх с половиной лет они тихо-мирно расстанутся. Неугомонный, влюбчивый клоун присмотрит новую партнёршу – молодую, яркую, пышногрудую блондинку.

– Пора тебе, Варя, самой вставать на ноги, – скажет на прощанье. – Ты талантливая, должна быть на первом плане, а не в паре с кем-то…

Обещание Геша-клоун сдержал – многому научил Варю. Она приготовит свой номер фокусника-иллюзиониста, начнёт выступать с ним в цирке на сцене. Конечно, не Игорь Кио с распиливанием женщин пополам, освобождением себя от пут на руках-ногах в закрытом сундуке под куполом цирка, эффекты скромнее, но ловкость рук тоже нужна. Да ещё какая! И шарм, когда руки прекрасной женщины достают из ничего километры лент, голубей, сырые яйца…

Но самые поразительные иллюзионы ставит жизнь.

Гастроли в Белоруссии, небольшой городок, в течение пяти вечеров после Вариного выступления из первого ряда встаёт коренастый мужчина с роскошным букетом белых хризантем и передаёт без слов и записок артистке. Труппа хихикает: «Опять твой с букетищем заявился». На шестой вечер поклонник ухитрится пройти к ней в грим-уборную.

– Вам не надоело смотреть одну и ту же программу? – кокетливо спросит Варя, принимая очередной букет.

– Вы меня не узнали?

– То есть – как это не узнала! Вы меня завалили цветами!

– Я не об этом. Меня зовут Олег. Помните целина, совхоз «Советский»? Я помогал растапливать кизяк…

Бог ты мой! Как она маялась каждое утро, пытаясь приготовить еду для дочки практически на открытом огне. Топливо – сделанный из отходов жизнедеятельности животных кизяк. Вёл он себя непредсказуемо: разгораться не хотел, а занявшись, стрелял в кастрюлю кусочками. И сама мысль, что не уголёк от дров попал в еду, портила аппетит…

Как-то бьётся Варя с неподатливым кизяком и вдруг слышит:

– Давайте, помогу!

Солдатик, проходя мимо, увидел Варины мучения.

– Помогите, – сказала Варя.

Солдатик ловко справился с кизяком. После этого каждое утро приходил в нужный час исполнить функции кострового. Возился с кизяком совершенно безвозмездно. Ни намёка не сделал красивой одинокой женщине на более близкое знакомство. Молча растопит, раскланяется и уйдёт. Пару слов если и скажет… Скромный солдатик. Но вдруг в расстроенных чувствах найдёт её днём на ферме:

– Нас отправляют в Семипалатинск, – доложит упавшим голосом. – Спасибо вам.

– Это вам спасибо.

– Вот мой адрес, весной демобилизуюсь, – с этими словами солдатик протянул сложенный листочек, – приезжайте ко мне в Тюмень с дочкой. Насовсем. Я буду вас ждать, – и, помедлив, добавил: – Всю жизнь.

«Наивный мальчик», – подумала женщина…

В грим-уборной произнёс примерно то же, что в Казахстане:

– Я здесь в командировке. Завтра уезжаю. Вот мой адрес, телефон. Я не женат, и ни разу не был. Очень хочу видеть вас и вашу дочь в своем доме.

Варю снова звали замуж.

И в третий раз заколебалась на перепутье: идти – не идти… На одной чаше весов – нет к нему никаких чувств, вообще никаких. Но с другой стороны – ты не восторженная девчонка, которой принца подавай. Помяла жизнь, шишек набила-наставила. В сорок лет какая бы ты ни была эффектной женщиной – всё одно бабья осень. И зима не за горами. Так и подошла к мысли: а почему не притулиться к надёжному человеку. Олег вон какой однолюб… Не значит – на шею безоглядно вешаться. Съездить в гости, присмотреться…

Никогда не жалела, что пошла за Олега. Помогал с реквизитом, руки золотые не только по разжиганию кизяка, помогал ставить новые номера, что-то постоянно придумывал… И любил её… Прожили рядом без полугода двадцать восемь лет. Но ни разу не заполнилось сердце щемящей нежностью, что испытывала к Мише…

Олег чувствовал холодность жены, но не попрекнул ни разу.

Когда Олег тяжело заболел, больше года ухаживала за ним. Оплакала на похоронах и превратилась во вдову на рубеже семидесятилетия.

Одна осталась во всей России. Дочь в двадцать шесть лет поехала в Австралию познакомиться с отцом. Рок семьи – женщины уезжают в Россию, а мужчин влечёт чужбина – дочери не коснулся. На зелёном с кенгуру континенте познакомилась с местным англичанином и вышла замуж. И будто мстя за женщин своего рода, свою дочь, Варину внучку – Джейн, будет всячески ограждать от русского языка. Английский станет родным для малышки. Ни слова русской речи в доме. Джейн будет изучать французский, итальянский. Но не русский.

– Ты хотя бы какие-то наши песенки детские ей пела! – говорила Варя по телефону дочери.

– Зачем?

Одиноко жила Варя и как-то написала в газету земляков-харбинцев «На сопках Маньчжурии» в рубрику «Откликнитесь, земляки». В списке была Леля Панина, другие одноклассники по Бухэду, знакомые по Маньчжурии, но открывал его Михаил Фокин.

Полдня плакала, получив ответ из Омска. Шесть лет, оказывается, он жил в России, в Сибири, свободным, на «целину» приехал в 1955-м, а женился только в 1961-м. Она не могла насмотреться на фотографию, что была вложена в письмо (на обороте надпись карандашом: «1960 год»). Миша в гимнастёрке, возмужавший. Но тот же, тот, который целовал её на поляне среди огоньков, дарил «моей любимой» кукушкины башмачки… Те же лучистые глаза, она помнила их всегда, видела, стоило лишь подумать о Мише…

Не судьба. Всё не судьба. А ведь как раз в июле-августе 1991-го целый месяц гостила в Одессе. Подруга по цирку пригласила на юбилей. Гуляли по Дерибасовской, ходили в Одесский оперный театр, ездили в Аркадию.… Не столкнулись. Каких только встреч не происходило в жизни, а главной – увы…

Одна была поразительнее, чем с Олегом, практически невозможная с точки зрения вероятности. Всё равно, что две песчинки в пустыне, разбросанные ураганным ветром в разные стороны, вдруг снова бы оказались рядом через много-много лет.

Это случилось ещё во времена СССР, она летела в Австралию к дочке. В Москве, в Шереметьево-2, предстояло просидеть ночь, чтобы рано утром лететь на континент с кенгуру. Народу в зале ожидания набралось под завязку, занял место, не сходи – иначе останешься в вертикальном положении на долгую ночь. Сидит Варя, рядом женщина дремлет. Вдруг Варин взгляд упал на руки соседки, со скрещёнными пальцами они покоились на животе. Варя увидела кольцо, и её обдало жаром: не может быть? Не может этого быть?!

– Бога ради, простите! – коснулась пальцами плеча женщины. – Откуда у вас это кольцо?

Соседка достала носовой платок, промокнула им лоб, было душно, и принялась рассказывать историю из прошлого, которую Варя знала не хуже её.

В Дальнем они с Андреем женились без фаты и «горько», но кольцо жених подарил – золотое, с насечками. Это была самая большая драгоценность, кроме бесценной дочери, привезённая из Китая на «целину». Пригодилось золото в казахских степях. Поехала Варя в соседнюю немецкую деревню покупать продукты. Без денег. Кто их платил в совхозе? Зашла в дом. Немцы в деревне жили с Поволжья, их выслали в Казахстан в сорок первом году. Немке кольцо понравилось, дала за него сколько-то денег, а главное – мешок продуктов: картошки, муки, гороха… Посадила за стол. И часа два рассказывали друг другу о себе, одна – о жизни в Маньчжурии, другая – под Саратовом, обе – о мытарствах в Казахстане. Плачет одна, успокаивает другая, а то и вместе разревутся.

Женщины, что с них возьмёшь.

Расплакались и в Шереметьево-2. Немка сняла кольцо… Варя вспомнила в этот момент её имя – Рита.

– Возьми, оно твоё, – соседка вложила кольцо в ладонь Вари.

– Спасибо, Рита! Вы ведь Рита? Правильно?

– Да, Варя!

– Вы меня тоже помните!

Женщина заулыбалась, взяла кольцо, повернула его к Варе внутренней стороной, по которой шла надпись, нанесённая китайцем-гравёром: «Варя Андрей».

Обручальное кольцо вернулось на безымянный палец хозяйки через тридцать пять лет. А по истечении недели увидит Варя в Австралии и того, кто вручал свадебный подарок. На далёком континенте только и смогут они сказать друг другу несколько малозначительных фраз. И с отцом Варя повстречается не лучшим образом. Доживал он свой век в хорошем доме престарелых. Выглядел ухоженным и одиноким, внучка навещала крайне редко, звонила только по праздникам. Для правнучки родным человеком не стал. Варя готова была досмотреть отца в Австралии или забрать к себе… Но он резко пресёк её попытки предложить себя… Не сказал дочери на прощание – «прости за всё». Не сказал в ответ на её «прости, папа» – «и я тебя прощаю».

«Выходил один на путь»

Такие встречи, соединяющие с прошлым, подарит Варе судьба. Лишь с тем, кто всегда жил в её сердце, свидания в земной жизни Бог не дал.

Варя с нетерпением ждала писем из Омска от жены Миши, будто это были и его весточки. Посылала в Омск свои изделия – пристрастилась на пенсии делать куклы. Хорошо учили в конвенте рукоделию – её куклы участвовали в международных выставках. Варя устроила в доме рабочий уголок с портняжным инструментом, швейной машинкой… Мишино фото, увеличенное компьютерным способом сыном соседки, висело над столом.

«Сбрендила старушенция, – скажет кто-то. – О спасении души надо молиться…»

Да, кстати, внучка Джейн однажды позвонит Варе из австралийских вечнозелёных далей.

– Бабушка Варья, добрый дня. Я учу русский.

«Мать не против?» – едва не сорвался с языка Вари вопрос.

– Здравствуй, Женечка! Здравствуй, солнышко!

– Я буду разговаривать русский, петь с тебя: «Выходил один на путь…» Я молодец к языкам… Молитвы читай твоя: «Господьи помилуай, Отче наш…»

«А зачем тебе?» – захочет спросить, но удержится Варя.

– Ты теперь необязательно учить английский, говорить со мной, когда я приеду в Россия…

Дочь царского крестника

Повесть

«Унывать – бесу волю давать», – говаривал отец Марии Николаевны. И не давал воли бесу. В советских лагерях сидел, в японской тюрьме томился, в двадцать два года к расстрелу приговаривали. И дочери наказывал «не унывать», следовать этой жизненной позиции.

Земли клочок под дачу Мария Николаевна взяла отнюдь не в то благословенное время, когда бум начался, о котором языкастый народ сочинил горько ироничную присказку: перестройка дала умным – кооперативы, дуракам – дачи, остальным – журнал «Огонёк». В данной триаде Мария Николаевна относилась к читателям «Огонька». Участок под дачу не взяла, когда стали нарезать всем и вся, по той простой причине, что было время, что наработалась на земле досыта. В далёком 1954 году приехали с матерью из Китая по зову исторической родины. Советский Союз бросил кличь эмигрантам: приезжайте целину поднимать. Всего шестнадцать лет исполнилось Маше-реэмигрантке, когда она стала целинницей, запрягли в целинном хозяйстве как большую – так что успела наработаться на совхозных полях. Поэтому дача ассоциировалась отнюдь не с шашлыками, вином и ароматами роз, а с посевной, прополкой, уборочной.

И вдруг с выходом на пенсию захотелось быть владельцем клочка земли, где ты волен высаживать, что хочешь, а земля в ответ будет благодарно одаривать овощами, фруктами и цветами.

Одним словом, потянуло к земле. Мария Николаевна человек думающий, думая об истоках тяги к земле, решила – отцовские гены взяли своё. Материнские как раз наоборот, их земля не манила к себе ни в молодости, ни в каком другом возрасте. Мама была другой закваски. Тогда как отец по роду-племени из крестьян. Но тоже не сразу к земле прилепился, подался в далёкие двадцатые годы XX века на передовой рубеж прогресса – в машинисты паровоза. Была, конечно, уже авиация, но она ещё повсеместное распространение не имела, тогда как железные дороги прокладывались по всему Земному шару. Отец Марии Николаевны жил с родителями на одной из станций Китайской Восточной железной дороги, если говорить короче – КВЖД. Его родители, когда за так называемой Великой Октябрьской революцией началась Гражданская война, решили, что от большевиков ничего хорошего им не дождаться, снялись с обжитого места, а жили они на Урале, и поехали навстречу солнцу. Люди были решительные и рисковые. Всю Россию до Дальнего Востока промерили на подводах со скарбом. Лошади в хозяйстве были, подводы – тем более. И дошли до Приморья. На краю земли бросить якорь, думая, что досюда советская власть не достанет. Она пусть с запозданием на два года, всё одно пришла к берегам Тихого океана.

Предки Марии Николаевны были из настырных. Раз сказали советской власти «нет», значит, никаких компромиссов. Снова нагрузили телеги добром и перемахнули границу с Китаем, тогда она никем не охранялась, на ближайшей от Владивостока станции Китайской Восточной железной дороги, Пограничной, осели. Была надежда, советская власть явление временное, а как падёт, можно будет скоренько границу в обратном направлении миновать. А пока стали землю возделывать, она была хоть и китайская, а не хуже, уральской и дальневосточной.

Однако сын Николай, будущий отец нашей героини, скептически посмотрел на сельскохозяйственную технику, все эти плуги, сеялки, веялки и другую механизацию. Ему хотелось покорять пространства при помощи мощных механизмов, хотелось скорости, и он пошёл в машинисты паровозов. Стал водить из Маньчжурии составы с лесом в Советский Союз. Было и такое, из Китая возили лес, а не наоборот.

Русские в зоне КВЖД были на особом положении. Тогда как коренная нация – китайцы – на уровне обслуживающего персонала, на паровозе выше, чем в топку уголь шуровать, не поднимались по служебной лестнице. Русские, построив в самом начале XX века КВЖД, привезли в Маньчжурию, позабытую окраину Китая, цивилизацию… На голом месте возвели более ста станций и городков, построили столицу Маньчжурии – русский город Харбин. Красивый, культурный, настоящая столица огромного края, со всей столичной атрибутикой: политехнический институт (профессура из Петербурга, Москвы и Томска), музыкальный театр, шикарные магазины, рестораны, храмы, монастыри…

Отец Марии Николаевны тоже не колесу, пусть и железнодорожному, молился. С позиции марксизма-ленинизма – работяга паровозного масштаба, деревенского кругозора. Какие у такого, казалось бы, потребности? Водка, молодка, гармошка да лихой перепляс… А вот и нет. В гардеробе с дюжину шикарных костюмов имел, к каждому своя пара обуви в виде туфель. А также широкий ассортимент рубашек с полной обоймой галстуков к ним.

Зачем, спросите, на паровозе столько костюмов? Или в Пограничной, деревне по большому счёту. А затем. Костюмы имел, чтобы с друзьями в Харбин веселиться ездить. Как захочется праздника молодым ребятам, как затребует душа красивой жизни, садятся в поезд и едут за праздником в столицу. Что такое семьсот километров по железной дороге? Да ночь переспать. В столице снимает молодёжь-холостёж шикарные номера в гостинице, и начинается праздник. В оперу тоже заходили парни, но в основном предпочитали активный отдых: рестораны, кабаре… Деньги зарабатывали на КВЖД хорошие, могли позволить себе расслабиться таким образом…

Тем не менее Николай не был беспечным парнем. Кроме увлечения паровозом держал пасеку на пару с более взрослым родственником. Это было отчасти для души – любил с детство пчёл, дед по отцу был пасечником, кроме этого мёд давал неплохой денежный приварок.

***

Отец для души в молодости пчёлами занимался, Мария Николаевна для пенсионерской души дачу завела. И к столу хороший приварок – огурцы, помидоры, морковь со свеклой, а для сердца – розы, астры, георгины, петунии… Как ни была загружена у грядок, в любой приезд обязательно выкраивала минутку для любимцев. Как же не посидеть рядом с красавицами, не поговорить? Пусть ничего не прозвучит в ответ, да всё одно слушают. Казалось – с пониманием. Поведает Мария Николаевна о житье-бытье, где и всплакнёт, пожалуется на зятя. Не сказать, плохой, но кроме своего мнения другого не признаёт. Цветы всегда реагировали на появление хозяйки. Она могла хоть с кем спорить – стоило калитку открыть, ступить на участок, сказать «здравствуйте, родненькие» – веселели. Бывало, поругивала любимцев, особенно ирисы. С ними ухо востро держи, чуть зазеваешься, лезут на чужую территорию. Бывало, пригрозит пересадить захватчиков в самый дальний угол, «с глаз долой». Белые розы именовала невестами, красные – модницами. К петунии относилась, как к сельской скромнице, которая не понимает своего очарования. Любила георгины. Именовала их королевам – сочно-бордовые одни, пронзительно-красные другие, а ещё – розовые шарами… Посмотрит, бывало, Мария Николаевна, и в тысячный раз удивится – такое чудо из ничего вырастает…

***

Россию отец называл Русью. Китайское, японское в его понимании – азиатчина. Русское – вот это да! Значит, с душой сделано. В 1931 году японская азиатчина напала на Китай, оккупировала Маньчжурию. И советские (так именовали тех, кто жил в Советском Союзе) на ушко предложили отцу поучаствовать в детективной операции в пользу Руси и во вред японским захватчикам. Согласился не раздумывая. Японцы пришли хозяевами в Маньчжурию. Свысока на местных смотрели, хоть китаец перед ними, хоть русский. Синдром пигмея, который в один момент вырос на целую голову. Как же такой кусок территории у Китая оттяпали. Ютились на своих крохотных островах, каждый переплюнуть из одного конца в другой можно, чуть не на головах друг у друга сидели, вдруг завладели огромной в их понимании территорией. Ошалели от радости. И не успели в одночасье на всё и вся в Маньчжурии лапу наложить, по всем углам посты расставить, шлагбаумами дороги перекрыть. Чем Советский Союз не преминул воспользовался. Пока то да сё, забирали, что плохо лежало на КВЖД, считая и вполне законно, что это больше СССР принадлежит, чем Японии. Как-никак Россия освоила дикий край, проложив по нему сотни и сотни километров железнодорожный путей, только длина главной магистрали КВЖД более двух с половиной тысячи километров. Детективная операция состояла в том, что Николай перегонял из Маньчжурии в Иркутск и Читу паровозы, вагоны. По принципу: шиш вам, господа самурайские. Однажды новенькую чешскую динамометрическую лабораторию увёл из-под японского носа.

Это была последняя ходка за добром для Советского Союза. Как пригнал вагон-лабораторию в Иркутск, отчаянному русскому машинисту сообщили: Николай, тебя япошки вычислили, возвращаться в Маньчжурию опасно. Пришлось остаться на территории, откуда родители в своё время бежали. Наивно, надеялся переждать в Советском Союзе какое-то время, а потом вернуться к семье. Паровозы, в конце концов, везде одинаковые. Без куска хлеба не боялся остаться. К тому же, любопытно было пожить на исторической родине. Никаких китайцев, японцев. Но о ресторанах с дюжиной костюмов пришлось забыть. Из парадного – только и всего – новая фуфаечка, из жилья – теплушка…

За полтора года до японской оккупации Николай женился. Его молодую жену советские товарищи хитростью привезли в Иркутск. Опытного машиниста Николая отпускать в Китай не хотели. Решили повязать. Понимали, пока жена в Поднебесной, муж будет смотреть в ту сторону. Сказали жене-дурёхе: собирайся, Николай зовёт, ждёт тебя не дождётся. И вывезли тайком. А жена с малым ребёнком и животом, в котором ещё один малец. В Маньчжурии у них был дом просторный в Пограничной, в Иркутске – теплушка, одному не развернуться…

Времена тем временем на исторической родине становились год от года суровее. Случалось, в кругу товарищей по железной дороге давал Николай волю сладким воспоминаниям о жизни в Маньчжурии, поездках с друзьями в Харбин.

За что в один прекрасный момент повязали, с убийственной формулировкой: японский шпион. В довесок к антисоветской подрывной деятельности записали крестником царя Николая II. История умалчивает, как так получилось. Или следователь настолько изощрённую фантазию имел, стряпая дела, или шутником оказался. Действовал по логике: раз нарекли Николаем, значит, крестник царя-императора. На самом деле, кто кроме царя мог крестить в 1910 году на Урале крестьянского мальчонку, давая ему венценосное имя. Хотели Николая даже в расход пустить. Так сказать, раз крёстного вместе с семьёй расстреляли, туда же и крестника следует присовокупить. Полмесяца ждал Николай рокового вызова. Как загремит засов, спрашивал охранника: с вещами идти? Если «да», значит, на расстрел. Но в отличие от великого «крёстного» почему-то передумали Николая к стенке ставить.

Пока он ждал расстрела, его первенец, сын, что в Китае родился, умер, зато дочь родилась. Только недолго на белый свет голубыми глазёнками глядела, угасла. Жена пришла в тюрьму на свидание. И вовсе не с целью поддержать мужа в трудный час, пришла с твёрдой решимость сказать «нет». Влепила Николаю без обиняков: «Ты всю жизнь мне сломал! С этого момента знать тебя не знаю и знать не хочу! Не муж ты мне с этого часа! И не ищи никогда!»

Вместо расстрела отправили «царского крестника» на Соловки. Делясь с дочерью лагерным прошлым, говорил, что первая отсидка далась легко. Более того – образование получил, столько умнейших людей сидело вместе с ним. Кроме того на острове имелась мощная монастырская библиотека – пользуйся сколько душа желает. Гулаг ещё не сформировался в жёсткую систему подавления личности, лишь набирал обороты закабаления сидельцев. Ещё существовал за решёткой порядок: врагов народа – политических – держали отдельно от других представителей того же народа – уголовников. Не унывал Николай на Соловках. Молодой, по-крестьянски рукастый, да и по-рабочему с механизмами был на ты. Что особенно ему помогло – в столярном деле ас. Ещё в детстве от деда перенял. Один раз на школьный конкурс по деревянным изделиям выставил полноценный двухтумбовый письменный стол, своими руками до последней дощечки сработанный. И получил первое место с шикарным набором столярных инструментов. Николай среди лагерного начальства стал нарасхват. Изготавливал под их заказ домашнюю мебель – от элементарных табуреток до шкафов, комодов и диванов. Изделия роскоши тоже имели успех – резные шкатулки, столики инкрустированные…

***

На даче Мария Николаевна любила поставить шезлонг у цветника, поудобнее устроиться полулёжа, запрокинуть голову и смотреть в бесконечную небесную высь… Однажды в Маньчжурии девчонкой-второклашкой забралась на плоскую крышу навеса жарким июльским днём, легла на спину и растворилась в небесном просторе. Сердечко заволновалось от манящей высоты, бездонной голубизны, так бы и поплыл с белыми облаками. В детстве казалось – облака идут только в Россию, о которой часто рассказывали бабушка и отец. В Россию, где великие реки Енисей и Лена, а ещё Урал, есть озеро Байкал, что в песне бродяга переехал.