Учитель музыки

    Эриксон не сказал больше ни слова – повернулся и побрёл из тесного двора в сторону переулка.

    Не успел он вывернуть на Тиневейен, кто-то схватил его за руку. Он рванулся, ожидая снова увидеть того господина, охотника на воров, но перед ним стояла Магда Винардсон.

– Пойдём домой, Якоб, – тихо сказала она, увлекая его к проклятому дому. – Пойдём.

    Эриксон попытался удивиться тому, что ему не хочется сопротивляться – а ему действительно не хотелось, – но и удивляться тоже не было никакого желания. Хотелось только есть и спать – плотно и вкусно поужинать и завалиться в кровать. Хоть бы и в постель Якоба Скуле – неважно, тем более, что это ведь всё равно его постель.

– А Габриэль как крикнет мне: «фру Винардсон, а куда это Скуле опять в такой поздний час отправился?» – неспешно рассказывала Бегемотиха, ведя его за руку к дому. – Ну, я и подхватилась. Как так, думаю, он же не проходил мимо. Заснула я, что ли, думаю. Глядь, а нет – входная-то закрыта. Побежала к чёрной, а оно вона что – так и есть. Выбежала в переулок, а тебя уже и след простыл. Ну, думаю, всё – ушёл наш Якоб. Вернулась, поднялась к Габриэлю, а он мне и говорит: ты, говорит, сходи вон в тот дом – наверняка Якоб где-то там. Ну, я побежала, а ты уж и сам навстречу. Габриэль-то как в воду смотрел.

– Вы и меня тоже убьёте? – спросил Эриксон.

– Да бог с вами, господин учитель! – перешла Винардсон на «вы». – Что вы такое говорите-то! Сейчас, часика через два-три, когда все улягутся, потихоньку вынесем тельце, проветрим хорошенько комнатку, полы подмоем, и будет всё как ничего и не было.

    Как ни странно, Эриксону стало легче от её уговоров. Как ничего и не было… Больше всего ему хотелось именно этого. Пусть этот проклятый дом, дни, проведённые в нём, шкаф с трупом, все эти странные люди – пусть они все отменятся, исчезнут, будто ничего этого никогда не было.

    Но явно довольное лицо Клоппеншульца, наблюдающего за ними из своего окна, не оставляло никаких надежд.

12

– Вставайте, господин учитель, – услышал он над собой тихий голос Магды Винардсон какое-то время спустя и почувствовал, как она теребит его за плечо.

    Он резко сел в кровати, уставился на Макса Пратке, который прижался к стене и косил на него свой безумный глаз.

– Что это? – произнёс Эриксон. – Зачем он здесь?

    В следующее мгновение ему подумалось, что они пришли убивать его, и он обежал взглядом комнату, ожидая увидеть все остальные действующие лица спектакля: Клоппеншульца, Линду, Йохана, почтальона, Циклопа и прочих, кто принимал в представлении участие.

    Но была только встревоженная Бегемотиха, склонившаяся над ним, да безумный старик Пратке, прижавшийся к стене напротив кровати.

– А что же вы один понесёте жмурика, – отвечала Винардсон. – Я вам не помощница, уж увольте. А Макс будет самое то что надо – он и поможет и сказать никому ничего не скажет, сами понимаете. Так что, давайте, господин Скуле, поднимайтеся и за дело.

    В гостиной, возле шкафа было брошено наготове большое старое покрывало или накидка на диван, принесённая консьержкой. Бегемотиха вручила Эриксону заботливо приготовленную маску из марли, в которую был зашит толстый слой то ли поролона, то ли какой-то ткани, и резиновые перчатки. Такая же маска уже сидела на её лице. Эриксон догадался, быстро спрятал нос под эту повязку, натянул перчатки, кивнул на Пратке:

– А он?

– А ему всё едино, – махнула рукой консьержка, – что шло, что ехало, что амбра, что говно.

    Под руководством Бегемотихи они с Пратке взялись за дело. Эриксону достались ноги, что было, наверное, легче. Пока они поднимали труп, вытаскивали его из шкафа и перекладывали на покрывало, ему всё казалось, что вот-вот ноги и руки начнут отрываться от размякшего тела, или вдруг лопнет раздувшийся живот и из него хлынет зловонная чёрная жижа. Маска, которая оказалась щедро смоченной водой с уксусом, не очень-то спасала от всепроникающего смрада, но всё же несколько облегчала работу.

    Самым трудным оказалось завернуть труп в накидку. Вдобавок ко всему Пратке выдернул изо рта трупа флейту, поднёс к губам и хотел было дунуть, но Винардсон вовремя ударила его по рукам. Потом дурак долго выуживал флейту из-под шкафа, куда она закатилась.

    Кое-как завернули тело в покрывало, положили туда же флейту, обмотали свёрток принесённым Бегемотихой скотчем. Она вышла, чтобы на всякий случай послушать на лестнице. Когда дала понять, что путь свободен, они взяли смердящий свёрток и понесли.

    Старику Пратке было тяжело, голова трупа то и дело билась о ступени лестницы. Вдобавок с потревоженным телом что-то происходило – в одном месте накидка быстро начала промокать.

    Кое-как протащили труп в узкий проём чёрного хода, и Эриксон с облегчением вдохнул свежий ночной воздух. Если не весь город, то прилегающий к Сёренсгаде район спал. Редко где виднелись светящиеся окна, местами играли на стёклах блики от экранов телевизоров. Пел где-то сверчок. Дождь кончился, но звёзд на небе было не видно, и луна то и дело пряталась за облаками, выглядывая редко и ненадолго.

– Ну и слава богу, – сказала Бегемотиха, кивнув луне. – Как раз так и надо. Когда будет выходить, вы останавливайтесь, присейдайте, господин Скуле, понятно? Ночь, не ночь, а всех-то людей спать не уложишь, они будут шастать. А вам лишние встречи не нужны.

    Прижимаясь к мусорным бакам, они проследовали за консьержкой вдоль кирпичной стены, завернули за неё и двинулись позади какого-то магазинчика, примыкавшего к дому. Эриксон не сводил взгляда с того окна, за которым сидела молчаливая собеседница Клоппеншульца, или кем она там для него была.

    Когда вышли на Тиневейен, Магда Винардсон остановилась.

– Дальше я с вами не пойду, – сказала она. – Мне за домом смотреть надо. Да и ни к чему мне лезть в чужие дела, не дай бог…

    И принялась объяснять, как им лучше пройти до Фюлькевейен, избегая ярко освещённых участков и какой выбрать колодец и как управиться с телом.

– Вы только с Максом пожёстче, – сказала она напоследок, – а то с этого дурака станется – заорёт, или сбежит, чего доброго.

– А он правда дурак? – усмехнулся Эриксон. – Вон, фру Бернике с ним в карты ходит играть.

– Да не с ним, а с детьми, – возразила Бегемотиха. – К нему дети приходят иногда. А она ж его любовница была, Янна, пока он не сбрендил.

– Вот как, – Эриксон покачал головой. Но по-настоящему удивиться почему-то не получилось.

– Она его и сейчас любит, дурака, – Винардсон с сожалением посмотрела на Пратке, который равнодушно ожидал команды, и кивнула головой: – Ну, давайте, с богом. Осторожно там. А ты, Макс, попробуй мне только заори!

– Я не позволю! – произнёс сумасшедший громким шёпотом. – Никому! Никому не позволю.

– Вот и ладно, – Бегемотиха погладила его по голове. – Шагайте.

    Уже когда они отошли шагов на десять, и консьержка повернулась уходить, Эриксон окликнул её. Она повернулась.

– Я не Якоб Скуле, – сказал он, – понятно вам? И никогда больше так меня не называйте, я ненавижу эту фамилию.

    Она махнула рукой и пошла к дому.

    Пратке пыхтел позади и всё бормотал что-то себе под нос – наверное, своё вечное «Я не позволю». Эриксон с трудом находил в темноте дорогу и боялся проглядеть поворот на Фюлькевейен, который по словам Бегемотихи был узким и неприметным.

    В какой-то момент сзади послышался шум, и Эриксон почувствовал, что труп стал тяжелей, что он не может сдвинуть его с места. Оглянувшись, увидел, что Пратке выпустил тело и стоит рядом, запыхавшись и встряхивая руками.

– Устал? – пробормотал инженер. – Ничего, Макс, ничего, осталось немного. Ну, давай, берись.

    Но старик даже не слушал его. Тяжело дыша, он уселся на тело и принялся сосредоточенно глядеть в одну точку, не обращая никакого внимания на Эриксона.

– Макс, – позвал он, – ну пожалуйста, я прошу тебя, давай пойдём.

– Ты не Якоб Скуле, – неожиданно произнёс Пратке.

– Да, – выдохнул обмерший Эриксон, отпуская свёрток.

– Ты не Якоб Скуле, – повторил сумасшедший, переводя взгляд на Эриксона.

– Да, – кивнул он. – А ты знаешь, кто я?

– Знаю, – кивнул Пратке. – Я знаю, кто ты.

– Откуда? – Эриксон смотрел на старика, как если бы это был внезапно оживший труп, попросивший из покрывала, чтобы его развернули.

– Я не позволю! – почти заорал сумасшедший, отчего Эриксон даже присел, закрывая ладонями уши.

– Тише! – зашептал он. – Тише, идиот! Ты погубишь нас.

– Не позволю, – забормотал старик. – Не позволю. Ты не Якоб Скуле.

– Да, да, да, я не Якоб Скуле, только заткнись, – пробовал урезонить его Эриксон.

– Ты не Якоб Скуле, – твердил Пратке. – Ты ненавидишь эту фамилию.

– Тьфу ты! – до Эриксона наконец дошло, откуда чокнутый Макс взял эту фразу. – Хватит сидеть, вставай, идём. Идём, или я тебя изобью, ты понял?!

    Пратке неохотно поднялся, взялся за свёрток.

– Ты не Якоб Скуле, – услышал Эриксон за спиной его пыхтение, когда они уже тронулись. – Я знаю, кто ты.

– Знаешь – скажи, – усмехнулся Эриксон, не сомневаясь, что старик просто повторяет всё, невзначай услышанное, или то, что втемяшилось в данный момент в его больную голову.

– Ты сумасшедший, – произнёс Пратке.

     Эриксон рассмеялся так, что не мог идти дальше и даже выронил из рук свою часть ноши. Он остановился и долго хохотал, не обращая внимания на тёмный переулок Фюлькевейен, в который они вступили. Где-то прошаркали чьи-то шаги, или ему показалось, но он не мог сдерживать смех и хохотал так, что даже присел.

     Отсмеявшись, повернулся и увидел, что Пратке рядом нет.

– Эй, – окликнул он, – Макс. Макс, ты где? Вернись, или я тебя убью.

     Пратке, где бы он ни был, не отозвался.

     Тогда Эриксон бросился назад, в Тиневейен и метался от дома к дому и звал, и уже на середине переулка поймал старика, который спокойно шагал назад, как он полагал, к дому, на самом деле двигаясь совсем в другую сторону.

     Настигнув, Эриксон несколько раз ударил его по лицу, свалил и схватил за горло.

– Если ещё раз, сукин сын, ты двинешься без моего разрешения, или подашь голос, я убью тебя, – прошипел он. – Ты понял меня?

– Я не позволю, – был ему ответ. – Ты не Якоб Скуле.

     В тайной надежде, что трупа они на месте не обнаружат, что он куда-нибудь делся, Эриксон потащил старика назад. Конечно, труп никуда не делся и всё так же вонял на весь переулок, дожидаясь их.

     Рука Эриксона нащупала в кармане трусики Линды, так и лежавшие там с момента первого побега. Сдёрнув с носа маску, отшвырнув её, поднёс к лицу трусики и глубоко вдохнул их запах. Аромат Линдиного тела был уже неуловим, пахло только несвежим бельём; а ещё, кажется, вонь, пропитавшая всю квартиру, въелась и в ткань. Тогда он с неожиданной злостью скомкал и отбросил трусики и минуту бессмысленно смотрел на это белое пятно, беззащитное и такое одинокое в безлунной тьме. Толкнул Пратке к свёртку: «Берись!»

     Теперь он заставил Макса идти впереди, командуя, куда нужно двигаться. Метров через тридцать Пратке выронил свёрток и уселся на него. Он тяжело дышал, по шуму, с которым работали его лёгкие, видно было, как он устал. Чёрт возьми! Так они никогда не доберутся до…

     Ему послышалось, или впереди в самом деле разговаривали?

     Весь обратившись в слух, Эриксон даже выступил вперёд, чтобы оставить старика, пыхтящего как кузнечный мех, за спиной.

     Да, теперь он совершенно отчётливо расслышал. Только это был не разговор. Впереди, там где прижались к тротуару несколько автомобилей, доносились звуки рации. А присмотревшись, он различил и полицейскую мигалку на одной из машин.

     Эриксон попятился, наступил на труп и, чертыхаясь, повалился на тротуар.

– Я не позволю! – поднимаясь, заорал Пратке, и голос его разнёсся по Фюлькевейен до самой, наверное, площади Густава Стрее. – Никому не позволю!

– Молчи, идиот! – зашипел Эриксон, замирая в надежде, что сумасшедшего не услышали.

     Но его услышали. В пятидесяти метрах далее по переулку вспыхнули фары, выхватили из сумрака Пратке, как свечка торчащего с растопыренными руками над свёртком.

    Закрываясь рукой от слепящего света, сумасшедший заорал с новой силой: «Я не позволю!»

    Эриксон застонал, заскулил от безнадёжности своего положения и неминуемости чего-то очень нехорошего, на четвереньках отполз в тень ближайшего дома, поднялся и бросился бежать. Выскочил в Жестяной переулок и помчался, прижимаясь к домам, назад – в кровать, досыпать. Ведь весь этот ужас ему только снился. «Ну, усни ещё раз, – вспомнил он слова Линды. Закроешь дверь и проснёшься»… Да-да, сейчас он только сбегает закроет дверь, отрезав путь в реальность преследующему его кошмару, и – проснётся.

– Вставайте, господин учитель, – услышал он над собой тихий голос Магды Винардсон и почувствовал, как она теребит его за плечо.

    Он резко сел в кровати, уставился на Макса Пратке, который прижался к стене и косил на него свой безумный глаз.

– Что это? – произнёс Эриксон. – Зачем он здесь?

    В следующее мгновение ему подумалось, что они пришли убивать его, и он обежал взглядом комнату, ожидая увидеть все остальные действующие лица спектакля: Клоппеншульца, Линду, Йохана, почтальона, Циклопа и прочих, кто принимал в представлении участие.

    Но была только встревоженная Бегемотиха, склонившаяся над ним, да безумный старик Пратке, прижавшийся к стене напротив кровати. Двух других мужчин, стоящих у двери, он узнал не сразу.

– Господин Якоб Скуле? – обратился к нему один из них.

– Да, – кивнул он, не понимая, – да, это я.

– Инспектор полиции Йорген Фергюссон. А это – мой помощник, Клай де Гюс.

– Вот как, – пробормотал Эриксон, глядя в окно, на Сёренсгаде, дома напротив и площадь Густава Стрее вдалеке, которую застилал туман раннего утра. Только-только светало. День обещал быть тёплым и солнечным. – Вот как, – повторил он. – Чем обязан, инспектор? – только теперь он заметил, что Макс Пратке держит руки за спиной, и когда старик немного повернулся, инженер увидел на его запястьях наручники.

– Вы должны одеться и следовать с нами в участок, господин Скуле.

– В участок? – он представил себе, как подскакивает с кровати, бросается к открытому окну и выпрыгивает на улицу. Наверняка ему удастся сбежать от этих неповоротливых туповатых полицейских, если только внизу не ждут ещё два-три человека. – Меня что, в чём-то обвиняют? – спросил он, уже догадываясь, каким будет ответ.

– В убийстве, господин Скуле, – отозвался инспектор Фергюссон, а его помощник достал из кармана наручники, обошёл кровать и замер у открытого окна. Как он догадался о мыслях Эриксона? – Вы обвиняетесь в убийстве.

– Я никого не убивал, – покачал головой Эриксон. – Я – жертва. Все эти люди, – он кивнул на Бегемотиху, на Пратке, – пытаются свести меня с ума и внушить мне, что это я убил Якоба Скуле, или кого там они лишили жизни.

– Вы обвиняетесь в убийстве господина Витлава Эриксона, – сказал инспектор.

13

    У окна настырно жужжала муха. Может быть, она прилетела сюда за Эриксоном, который так и не переоделся в чистый костюм и продолжал, наверное, вонять. Во всяком случае, комиссар Йереми Вальхоф пошире открыл в кабинете окно и курил сигарету за сигаретой – наверняка, чтобы не чувствовать исходящий от Эриксона смрад.

    Эриксону тоже предложили закурить, но ему совершенно не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось, даже жить. Его допрашивали всё утро, не давая ни есть, ни спать. И даже в туалет сопроводили только после того, как он заявил, что через минуту затопит кабинет. Потом ему дали отдохнуть не больше часа и снова привели на допрос.

    Теперь Эриксон сидел на стуле посреди кабинета, под охраной высокого и худого капрала, а руки его были скованы за спиной наручниками. Битых полчаса он сидел и уже то и дело задрёмывал, а комиссар не обращал на него внимания, будто его тут вообще не было.

– Может быть, я пойду в камеру? – нарушил Эриксон тишину, в которой слышно было только жужжание мухи – тупой чёрной мухи, которая так и не могла найти путь к распахнутой настежь створке, а бессмысленно билась и билась в закрытую. – Очень хочется спать.

    Комиссар не обратил на него никакого внимания и продолжал задумчиво курить, перечитывая какие-то бумаги. Стоящий рядом с Эриксоном капрал вздохнул, переступил с ноги на ногу – кажется, ему тоже порядком всё это надоело, включая и тупую муху на окне и Эриксона, не говоря уж о зануде-комиссаре.

    Прошло ещё не меньше четверти часа, прежде чем зазвонил телефон. Йереми Вальхоф снял трубку и молча выслушал говорящего, кивнул, изрёк «Ведите» и погасил сигарету.

    Через пять минут явился сержант и придержал дверь для человека, который следовал за ним. Когда в кабинет вошла Хельга и остановилась у входа, робко осматриваясь, Эриксон подскочил, но расторопный полицейский тут же с силой нажал ему на плечи, заставив сесть на место. Наверное они специально набирали таких высоких капралов, чтобы те могли, карауля преступников, одним нажимом рук усадить на место человека любого роста. «Хотя, будь на моём месте Циклоп, – с усмешкой подумал Эриксон, – вряд ли этот жердяй сумел бы так легко вернуть его на стул».

    Хельга несомненно заметила присутствие Эриксона, но старательно не смотрела в его сторону, и даже когда он позвал её по имени, только быстро покосилась на него из-под ресниц.

– Хельга, – оторопел Витлав Эриксон. – Что случилось, Хельга? Что происходит? Скажи мне, милая моя жена.

– Подследственный, я попрошу вас молчать и никак не обращаться к свидетельнице, – сделал замечание Вальхоф. – Вы имеете право только отвечать на мои вопросы, буде такие возникнут и я обращусь к вам. Во всё остальное время вы обязаны хранить молчание, или к вам будут приняты специальные меры воздействия.

– Вы угрожаете мне, комиссар? – Эриксон метнул в него вызывающий взгляд.

– Ни в коем случае, – ответил тот, твёрдо глядя Эриксону в глаза. – Я лишь предупреждаю вас, – и повернулся к Хельге, которую сержант усадил напротив него у стола.

    Комиссар долго исполнял формальности, выясняя всякую ерунду, вроде того, как её зовут, где она живёт, чем занимается и кем ей приходится Витлав Эриксон. «Мужем», – отвечала она на этот вопрос.

– Знаком ли вам этот человек? – спросил наконец комиссар, кивнув на Эриксона.

– Да, – отвечала Хельга, даже не взглянув на него.

– При каких обстоятельствах вы познакомились? – продолжал комиссар.

    Эриксон нервно рассмеялся.

– При очень странных обстоятельствах, комиссар, – сказал он. – Вы не поверите, но мы познакомились с Хельгой ещё в первом классе школы. Мы вместе учились. А потом, когда мы стали взрослыми, она вышла за меня замуж. Вот такие обстоятельства, комиссар. Забавно, не правда ли?

    Пока он говорил, никто не смотрел на него. Комиссар глядел на Хельгу, ожидая ответа, а та опустила глаза в пол и только бледнела, кажется, всё больше и больше при каждом слове Эриксона.

– Итак, – повторил комиссар как ни в чём ни бывало, когда Эриксон умолк, – при каких обстоятельствах вы познакомились?

– У нас дома. Я позвонила по объявлению, и он пришёл.

– По какому объявлению вы звонили, мадам?

– Я искала учителя игры на флейте.

    Эриксон заподозрил неладное. Что-то происходило не то и не так. Он давно был готов смириться с тем, что сошёл с ума, что весь мир вокруг сошёл с ума и хочет одного – его безумия или смерти, но Хельга…

– Как зовут этого человека, вы знаете? – продолжал меж тем комиссар.

– Знаю, – прошептала Хельга. – Его зовут Якоб Скуле.

    Если бы молния ударила его прямо здесь, в кабинете следователя, Витлав Эриксон и то был бы поражён меньше.

– Что?! – вскричал он. – Хельга! Что?! Что ты говоришь? Милая, милая жена моя, ты что, тоже заодно со всеми этими людьми?

– Повторите ещё раз, как зовут этого человека, – потребовал комиссар.

– Якоб Скуле, – уже твёрдо сказала Хельга и даже отважилась бросить на Эриксона быстрый взгляд. – Учитель музыки.

– Вы уверены?

– Да.

– Итак, вы искали учителя игры на флейте…

– Да, – кивнула Хельга. – Простите, комиссар, могу я курить? – и не дожидаясь ответа полицейского, достала пачку «Дальдера» и изящную серебряную зажигалку.

– Я просмотрела список соискателей на сайте «Гезе Хусверк», – продолжала она, жадно затягиваясь, – и остановилась на господине Якобе Скуле.

– Почему вы выбрали именно его? – немедленно среагировал комиссар.

– Ну-у… – пожала плечами Хельга. – У него был самый большой опыт работы в качестве учителя музыки и он владел несколькими инструментами. Кроме него на сайте был только один флейтист, но… но он показался мне не очень подходящей кандидатурой, а кроме того жил в пригороде, и… В общем, мы остановились на господине Скуле.

– Понятно, – кивнул комиссар. – И как вы предложили ему работу?

– Я попросила мужа позвонить в «Гезе Хусверк» и назначить господину Скуле собеседование. Господин учитель пришёл, мы – я и мой муж – поговорили с ним и решили, что нас устраивает его кандидатура.

– Господин Скуле не показался вам… странным, подозрительным?

– Ни в малейшей степени, – покачала головой Хельга. – Более того, он создавал впечатление скромного, неглупого и страстно любящего музыку человека.

– И вы заключили контракт?

– Да, на следующий день муж договорился с господином Скуле о встрече в «Гезе Хусверк», где они подписали договор на год.

– И как долго господин Якоб Скуле посещал вас в качестве учителя музыки?

– Около трёх месяцев, – ответила Хельга помолчав.

    Эриксон слушал всё это – весь этот невозможный бред – с нарастающим удивлением и растерянностью. Нет, всё происходило так, как рассказывала его жена, за тем лишь исключением, что она упорно поддерживала обман, называя его, Витлава Эриксона, её мужа, дурацким именем Скуле.

– Замечали вы когда-нибудь странности в поведении господина Скуле? – продолжил между тем комиссар допрос.

– Меня зовут Эриксон! – не сдержавшись, прорычал Эриксон. – Витлав Эриксон! И чёрта с два вы заставите меня думать иначе, понятно вам?! Хельга… Хельга, опомнись, что ты делаешь?!

    Жена даже не взглянула на него и лишь испуганно вздрогнула, когда он подал голос.

– Мне повторить вопрос? – спросил комиссар, обращаясь к ней, словно Эриксона и не было в кабинете, а помешал Хельге расслышать его вопрос гул и дребезжание в водопроводных трубах.

– Нет, я слышала, – отвечала его жена. – Как вам сказать, комиссар… особых странностей не было, человек как человек… По крайней мере, поначалу, – добавила она. – Как я уже сказала, первое впечатление о господине Скуле сложилось у нас с мужем самое хорошее.

– Поначалу, – подчеркнул комиссар. – А потом?

– Потом мы стали замечать, что господин Скуле… Ну, в общем, ничего необычного не было, ведь любой человек на собеседовании с потенциальным работодателем стремится показать себя с самой лучшей стороны, не так ли? А спустя время, когда работа получена и он немного освоился в новой ситуации, нередко случается так, что… Я думаю, вы меня понимаете. Ничего странного или отталкивающего в господине Скуле нам не открылось, но порой нас задевала некоторая его… фамильярность, да, и… он словно чего-то ждал от нас.

– Чего-то ждал? Что вы имеете в виду?

– Я не смогу объяснить, комиссар, – покачала головой Хельга. – В общем, нам казалось, что он считает нас, особенно мужа, чем-то обязанным ему. Может быть, это было обманчивым впечатлением, я не хотела бы акцентировать на нём ваше внимание.

– Понимаю, – кивнул Йереми Вальхоф. – Между ним и вашем мужем Витлавом Эриксоном были напряжённые отношения?

– Не то чтобы напряжённые… Но в последнее время Витлав предлагал мне отказаться от услуг господина Скуле.

– Почему? Чем он это аргументировал?

– Он говорил, что учитель, господин Скуле, кажется ему… что он немного не в себе.

– В чём это выражалось, ваш муж не пояснял? – комиссар вцепился в Хельгу взглядом, губы его поджались, сложились в тонкую линию.

– Да я и сама была этому свидетельницей… – сказала Хельга. – Дело в том, что господин учитель несколько раз говорил, что завидует моему мужу.

– Завидует Витлаву Эриксону? В чём?

– Он говорил, что мужу повезло: у него хорошая работа, прекрасная жена, замечательная квартира, много денег, а главное… главное, говорил он, что у него прекрасное имя – Витлав Эриксон. В то время как сам господин учитель живёт в бедности, в ужасных условиях, вынужден сожительствовать с проституткой и носит…

– Простите, – перебил комиссар, – простите фру Эриксон… Он так прямо и заявлял, что вынужден сожительствовать с проституткой?