скачать книгу бесплатно
– Есть!
– Несчастная мать!
Надорвал синюю тетрадку до половины, сказал:
– Стань в угол коровой.
Вот если бы теперь, в этот миг, Коровья Смерть не грозил каждому в классе, с какой бы беспощадной жестокостью все крикнули бы Курымушке: «Корова, корова!» – но уже и другой стоит, потупив глаза.
– Отец есть?
– Есть.
– Несчастный отец. Стань в угол коровой.
Третий потупился.
– Мать есть?
– Есть.
– Несчастная мать. Стань в угол коровой.
Вторая корова, третья, четвертая, и Ахилл тут с разорванной тетрадкой на второй год в коровы попал.
«Раз это так водится, – подумал Курымушка, – то с этим ничего не поделаешь, я тут не виноват, так и маме скажу: не виноват; и, конечно, она это поймет».
– Теперь, брат Алпатов, – сказал после урока Ахилл, – можешь не учить правила совсем; выучишь не выучишь – на весь год пойдет единица: ты теперь – корова.
И правда: на другой день у Курымушки было опять то же, очень коротко и легко, на третий, на четвертый; в субботу выдали «кондуит», и единицы в нем стояли, как ружья.
С легким сердцем возвращался домой Курымушка, решив твердо, что он не виноват: только эта легкость была совершенно особенная, не прежняя птичья, а вот как полетчик в цирке на канате: можно и оборваться. Но и это все прошло. Как только он увидел на дворе Сокола, все забыл и бросился на лестницу наверх и на ходу уже чуял носом: яблоки, яблоки, яблоки. Мать тоже услыхала его и тоже бросилась к лестнице, тут они и встретились, и слились, как два светлых луча.
Только скоро набежала туча на солнышко.
– Как твои дела? – спросила мать.
– Ничего, – ответил Курымушка, – дела как дела.
– Кондуит отдали?
– Отдали.
– Покажи!
Тучка растет, растет, и вот они, единицы, как ружья, стоят.
– Что же это такое?
– Я не виноват, – сказал Курымушка, – учителя несправедливые.
Мать заплакала. Курымушка бросился к ней и вместе заплакал.
– Мама, милая, ты не на меня это… не на меня… это они несправедливые, я не виноват.
И этого она понять не могла. Как она не могла этого понять! Ее лицо говорило: «Может быть, это правда – ты не виноват, но мне-то что! Мне нужно, чтобы у тебя выходило».
Сразу она стала будто чужая, так и уехала будто чужая. Сухими глазами провожал ее из окна Курымушка на Чернослободскую гору, предчувствие тогда не обмануло его, маму он теперь совсем потерял.
Грустно качала головой добрая Вильгельмина.
Козел
В актовом зале, где каждый день в без четверти девять вся гимназия, от приготовишек до восьмиклассников, выстраивалась на молитву амфитеатром, большое огорчение Зайцу доставляло параллельное отделение первого класса: великаны этого класса каким-то островом торчали среди всей мелюзги первых рядов, и на острове этом Рюриков был еще головой выше всех. Случилось, кто-то при постройке колонны задел этого Рюрика, тот ударил ответно и нечаянно сильно задел Курымушку. В этот самый момент проходила колонна восьмиклассников, и Курымушке при них особенно стыдно показалось спустить Рюрику свою горячую затрещину. Маленький Курымушка разбежался и со всего маху ударил Рюрика в ноги; тот хлопнулся плашмя – лицом в пол, а Курымушка сел на него верхом и лупил по щекам: вот тебе, вот тебе!..
– Молодец, свалил Голиафа! – одобрил весь восьмой класс.
В это время звякнул камертон инспектора и запели: «Царю Небесный…»
– «…иже везде сый!» – подхватил Курымушка, стараясь как бы спрятаться от инспектора громким пением.
Но это было напрасно. Как только певчие дотянули: «…Твое сохраняя крестом Твоим жительство», – Обезьян обернулся и сказал:
– Рюриков и Алпатов за драку на молитве отправляются в карцер, – там они могут драться весь день.
Сказав это, Обезьян сам первый засмеялся, а за ним, доставляя ему удовольствие, засмеялась и вся гимназия, и у Зайца по всему лицу пошли мелкие бороздки, будто лицо его было полем, по которому неумелой рукой пахарь накривил бог знает сколько борозд и огрехов.
Карцер был просто пустой класс. Рюрик и Курымушка сначала сели, как враги, в разные концы. Однако молчание в пустом классе было непереносимо.
– Ты за что меня ударил? – спросил Курымушка.
– Я нечаянно, – ответил Рюрик. – А ты меня за что?
– За то, что ты меня нечаянно.
– Ну, давай мириться.
– Давай!
Враги помирились и сели рядом.
– Ну-ка, посмотри эту штуку, – сказал Рюрик.
И вынул из кармана настоящий шестизарядный револьвер. Мало того, он сказал, что отец его – офицер и дома у них еще есть три револьвера, четыре охотничьих ружья, три сабли.
Из того же кармана, где был револьвер, Рюрик вынул жареную навагу, очень пострадавшую от падения. Пощелкали револьвером, закусили навагой. Курымушка, достав из ранца любимую свою книгу «Всадник без головы», спросил:
– Не читал?
– Нет, не читал.
– Ну, брат, что теперь с тобой будет! – И зачитал ему.
Прошел и час и два. Читали напеременку, и так, будто сами там, в Америке, все и переживали, без отрыву на все пять часов, не слыхали звонков, не заметили, как Заяц ключ повернул в двери: им хоть бы и совсем не выпускали, хоть бы так и всегда жить.
– Знаешь что, – сказал на улице Рюрик, – давай-ка завтра на молитве опять подеремся.
– Рано, – ответил Курымушка, – дня два поучимся, а то выгонят.
– Нас с тобой все равно выгонят.
– Ну?! – удивился Курымушка.
Эта мысль ему еще не приходила в голову, и он про себя решил этим заняться, но сейчас из осторожности сказал:
– Все-таки, брат, лучше денька два погодим.
Дома он засел учить географию. Задано было нарисовать границы Америки. И вот когда он рисовал по атласу и заучивал названия, вдруг такие же названия пришли ему из «Всадника без головы», и стало представляться, будто он продолжает путешествовать с Майн Ридом.
Долго он провозился над этим приятным занятием и сам даже не знал, выучил он урок или не выучил.
На другой день, как всегда очень странный, пришел в класс Козел; весь он был лицом ровно-розовый, с торчащими в разные стороны рыжими волосами, глаза маленькие, зеленые и острые, зубы совсем черные и далеко брызгаются слюной, нога всегда заложена за ногу, и кончик нижней ноги дрожит, под ней дрожит кафедра, под кафедрой дрожит половица. Курымушкина парта как раз приходилась на линии этой дрожащей половицы, и очень ему было неприятно всегда вместе с Козлом дрожать весь час.
– Почему он Козел? – спросил Курымушка.
Ахилл ответил:
– Сам видишь почему: козел.
– А географию он, должно быть, знает?
– Ну, еще бы! Это самый ученый: у него есть своя книга.
– Про Америку?
– Нет, какая-то о понимании, и так, что никто не понимает, и говорят – он сумасшедший.
– Правда, какой-то чудной. А что не понимают, мне это нравится, милый Саша, – ты этого не замечал, как тебе иногда хочется сказать что-нибудь и знаешь: ни за что тебя никто не поймет; вот бы хорошо иметь такую книгу для понимания.
Ахилл на это ничего не сказал, – верно, ему не приходилось страдать болезнью непонимания, а Козел обвел своими зелеными глазками класс пронзительно и как раз встретился с глазами Курымушки. Так у него всегда выходило – встретится глазами и тут же непременно вызовет.
Ни имен, ни фамилий он не помнил; ткнет пальцем на глазок, и выходи.
Курымушка вышел к доске.
– Нарисовал карту? – спросил Козел.
– Сейчас нарисую, – ответил Курымушка.
Взял мел и в один миг на доске изобразил обе Америки. Козел очень удивился. А Курымушка отчего-то стал смел – у него из головы не выходило: «Все равно выгонят». И он это не серьезно, а из озорства стал рассказывать про Америку какую-то смесь Майн Рида и учебника.
Козел удивлялся все больше и больше, и глаз его стал такой, будто видит свое, а ухо, может быть, и не слышит. Курымушке отчего-то страшно даже стало, он остановился, покраснел.
– Ну, ну! – сказал Козел.
Курымушка молчал.
– Ты, брат, молодец.
А Курымушка сильней покраснел и рассердился на это.
– Знаешь, – продолжал Козел, – из тебя что-то выйдет.
Тут и случилось с Курымушкой его обыкновенное: вдруг самая ходячая фраза явится ему в своем первом смысле, а то обычное значение куда-то скроется.
– Как же это из меня выйдет? – спросил он, все гуще и гуще краснея, представляя себе приблизительно, как няня ему говорила, будто у одной барыни в животе развелись лягушки и потом вышли через рот.
– Как же это выйдет? – спросил он, краснея и ширя глаза.
– Через верх, конечно, – ответил Козел, – то каждый день через низ выходит, а то через верх.
«Не вырвет ли?» – про себя подумал Курымушка и хорошо еще – вслух не сказал, а то и так в классе все засмеялись; но Козел, как все, не умел смеяться, у него на лице вместо смеха делалось так, будто он ест что-то очень вкусное, сладкое и облизывается, – это и был его смех.
Козел облизнулся и сказал:
– Вот, вот выйдет из тебя, и будешь знаменитым путешественником. Садись. Очень хорошо.
И поставил пять.
– Ну и счастливец, – сказал Ахилл, – в тебя, кажется, Козел втюрился.
– Вот, Саша, – сказал Курымушка, – я тебе говорил насчет понимания, как это трудно взять и понять. По-моему, это у него хорошая книга о понимании, и вовсе он не сумасшедший.
– Кому как, – ответил Ахилл. – Тебе вот вышло счастье, тебя он понял, а меня не понимает и всё единицы жарит, – одному хорошо, другому плохо, это, брат, тоже непонимание.
Забытые страны
Занимаясь теперь с большим удовольствием и даже наслаждением картой Америки, Курымушка все раздумывал, что это значит – быть знаменитым путешественником. Явилась перед ним какая-то страна еще без имени и без территории; вот там, в этой стране, думал он, и есть настоящая жизнь, а тут у нас жить не стоит, тут – ненастоящее.
Он стал догадываться, где находится такая страна, и вспомнились ему голубые бобры, что они в Азии. Не в Азии ли и эта его страна? По карте он стал искать себе путь в Азию и, пока разыскивал, совершенно уверился, что желанная страна без имени и без территории находится в Азии. Путь туда он установил простой: по реке быстрой Сосне в Дон, из Дона – в Азовское море, в Черное, и потом уже и начнется Малая Азия; большую часть пути можно совершить даже просто на лодке; и хорошо, если к лодке приделать колеса, как у речных пароходов, и вертеть его с кем-нибудь поочередно; оружие можно достать у Рюрика.
Вот это и значит быть знаменитым путешественником.
В эту ночь Курымушка уснул очень поздно, все рисовал берега Азии, обводил лазурью моря Индии и Китая, вырезал из бумаги рельефы гор, окрашивал их коричневой краской. Ему казалось все уже готовым в себе самом, только непременно надо было с кем-нибудь поделиться, и тогда все это будет ясно, как в обыкновенной жизни, только для этого поделиться с кем-нибудь планом надо непременно. И он решил встать и пойти в гимназию как можно пораньше, там сговориться с Рюриком, подраться перед молитвой и в карцере все рассказать. С этим он уснул поздно ночью, и виделась ему одна из золотых березок, такая же, как в кладбищенской роще, но только действительно золотая, и чудесно звенит она своими нежными тонкими лепесточками.
«Не сон ли это?» – думает он во сне и берет за пазуху несколько золотых листиков.
– Auf, auf![3 - Вставай! (нем.)] Пора в гимназию идти! – услыхал он над собой голос доброй Вильгельмины. – Hallo, hallo![4 - Привет! (нем.)] – И схватился за пазуху, стал искать там золотые листики, посмотрел на простыню, под подушкой – нигде ничего не было.
