Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 – сер. 1980-х гг. Часть I. Научные исследования

Практически во всех местах заключения создавались мастерские, а затем в лагерях появились и земельные участки. Также осужденные могли работать в учреждениях или в низшем аппарате лагеря. Так, в Екатеринбургском лагере в январе 1921 г. при учреждениях жили и работали 167 чел., с жительством при лагере – 46 чел. и 39 чел. непостоянно. При лагере работали 149 чел. и 39 непостоянно, неработающих насчитывалось 60—80 чел. Общая численность заключенных в лагере на этот момент составляла 359 человек.

В это время в лагере заключенные работали над стройкой помещения для надзирателей, бани, вели ремонт и оборудование прачечной. Помимо этого в январе 1921-го в лагере было четыре мастерских: столярная, портновская, кузнечно-слесарная и сапожная. В столярной и сапожной мастерской не хватало инструментов, мастеров. Помещения, в которых они располагались, были непригодны. Та же ситуация была и в портняжной мастерской – там была только одна исправная машина. Кроме этих мастерских при лагере была парикмахерская в плохом состоянии и с одной мастерской.

С 1921 г. в лагере вводятся ведомости учета заключенных на 15 календарных дней. Согласно их данным, ежедневно на различных работах было занято от 42 до 74% заключенных. На работах, требующих специальной подготовки, как работа в мастерских, был занят относительно небольшой процент осужденных – от 5 до 19% (24 и 73 чел. соответственно).

Немаловажными являются сведения о заключенных, занятых на работах вне лагеря с возможностью жительства при тех учреждениях, на которых они работают. Их число является относительно стабильным в течение 1921 г. – от 25 до 47% (июнь и сентябрь соответственно). Эта стабильность объясняется тем, что для работ при учреждениях привлекались в основном люди по специальности, а получение права жить при учреждениях давалось индивидуально. Число заключенных, работающих при учреждениях с явкой в лагерь, постоянно меняется – от 118 чел. (15—30 июня) до 11 чел. (конец декабря). Скорее всего, эти заключенные привлекались для разовых работ. Так, например, женщины привлекались для мытья полов в помещении подотдела принудительных работ.

К одной из категорий заключенных, чей труд оплачивался, относились осужденные, выполняющие работы в администрации лагеря. Заключенные занимали следующие должности: секретарь, делопроизводитель, бухгалтер, счетовод, статистик, конторщик и посыльный. Общее количество работающих в администрации Екатеринбургского лагеря заключенных составляло 54 человека. Вольнонаемные рабочие в основном составляли административный аппарат лагеря – охрану, а также специалистов, работавших в мастерских. С августа 1921 г. в Екатеринбургском лагере начинает работать кирпичный завод, на территории которого и был расположен лагерь. Первоначально на заводе выпускалось до 3 тыс. кирпичей в день. Всего на работах по выделке кирпича было занято 64 человека140.

Обед и ужин для заключенных готовился из одного блюда, порция хлеба составляла три четверти фунта (300 г.). Порция работающих заключенных была повышенной. Следует отметить, что 13 ноября 1920 г. заведующий Губернским подотделом принудительных работ А. М. Зверев в докладе в Президиум Екатеринбургского Губисполкома говорит о том, что порция работающего в момент составления протокола составляла полтора фунта (600 г.) хлеба в день. Но уже в первой половине ноября этот паек был снижен до одного фунта (400 г.) хлеба в день для всех категорий осужденных.

А. М. Зверев указывает на то, что комиссия признала необходимым усилить питание, и просит Губисполком немедленно принять меры по снабжению мест заключения продуктами продовольствия. Подобные требования А. М. Зверев выдвигал и в части снабжения концлагеря одеждой, обувью и постельными принадлежностями, акцентируя на то, что ввиду их отсутствия у заключенных «администрация лишена возможности посылать их на работы, что она обязана делать немедленно, согласно пункту 31 Постановления ВЦИК о лагерях принудительных работ»141.

Концлагеря начали функционировать в тяжелейшее для страны время разраставшегося голода. Питание заключенных в голодном 1921 г. действительно было на грани выживания. Но если сравнивать нормы довольствия в концлагере №1 и в Исправительном Рабочем Доме №1, то окажется, что при той же норме хлеба в день (1 фунт – около 400 г.) мяса или рыбы содержавшиеся в лагере получали больше – 137,6 г. и 100 г. соответственно142.

Можно ужасаться и возмущаться скудостью пайка заключенных в концлагере №1, но вырывать эти страшные факты из контекста общей обстановки в этот период неисторично. Приведем выдержки из «Двухнедельного обзора-бюллетеня по госинформации №1 Екатеринбургской ГубЧК за время с 1 по 15 января 1922 г.»: «Общее политическое состояние Екатеринбургской губернии за период с 1 по 15 января не улучшилось и остается прежним – неудовлетворительным […] В Сысертском детском доме имел место случай голодной смерти двух детей […] В Кыштымском заводе питается лебедой до 60% всего населения. Цена за пуд лебеды достигает 170 тысяч рублей (при стоимости пуда пшеницы 1 000 070 руб. – К. С.). В Каменском уезде зарегистрирован случай убийства матерью двух своих дочерей на почве голода. Особенно резко, в форме голода, кризис существует в трех уездах губернии: Каменском, Красноуфимском и части Екатеринбургского […]»143.

Да и тиф не щадил никого. Так, 23 декабря 1922 г. умер от тифа член Губисполкома, заведующий Губернским отделом юстиции, член комитета Первого городского района РКП (б) Савва Ефимович Волков144.

При этом необходимо отметить, что официально прописанные нормы питания заключенных не соответствовали реальным условиям. Голодный 1921-й привел к тому, что продовольственный паек уменьшался до трех четвертей (иногда и до одной четверти) фунта хлеба (т. е. 100 г.), 6—24 золотников крупы, 6—16 золотников мяса или рыбы.

В довершение всех сложностей подворовывала и лагерная администрация. Ревизионные проверки, имевшие место в концлагерях №1 и №2, выявили ряд «крупных дефектов, упущений проступков даже уголовного характера». В лагере №1, например, был обнаружен крупный недостаток продуктов питания. Разница показателей по муке и хлебу по данным, зафиксированным в расходных книгах, и по фактической наличности составляла в среднем по 30 пудов, т. е. по 480 килограммов145. И это происходило в ситуации, когда ежедневный паек доходил до 100 граммов хлеба!

Документы позволяют проследить численность заключенных лагеря в период с октября по декабрь 1920 г. По сведениям комиссии, на 7 октября численность заключенных составляла 1002 человека. По данным доклада А. М. Зверева от 4 ноября 1920 г. – 2500 человек, а в докладе заведующего отделом Управления губернией от 8 декабря указана численность заключенных – 770 человек. Таким образом, за месяц численность заключенных сократилась в три раза. А в докладе «О жизни Екатеринбургского концентрационного лагеря №1» от 25 января 1921 г. указывается число осужденных на 30 декабря 1920 г. – 359 человек, из которых работало в учреждениях с жительством при лагере – 102 человека, с жительством при учреждениях – 166 человек146.

Главный недостаток лагеря был и в том, что баня располагалась от лагеря в 5—6 верстах, а белья и теплой одежды у большинства заключенных не было. Не удивительно, что при отсутствии санитарной обработки вновь поступавших заключенных, осенью-зимой 1920—1921 началась эпидемия тифа, которая бушевала и в городе. Предпринимаются срочные меры по разгрузке лагеря. 18 ноября 1920 г. 600 заключенных лагеря были отправлены в Нижний Тагил, при этом им, после помывки в гарнизонной бане, выдано 300 комплектов белья (рубашек и кальсон)147.

Вследствие большой скученности, антисанитарии и отсутствия нормального питания в концлагерях разрастались различные заболевания. Судя по официальным отчетам, смертность среди заключенных за 1921 г., прежде всего от тифа, достигала 12,7%. В январе 1921 г. 34 наиболее тяжелых больных пришлось отправить в госпиталь. Заразных больных оставалось в лагере 24; болевших, но не заразных – 294; повторно болевших – 531148.

Даже по состоянию на 1 июля 1922 г. в штате концлагеря №1 не имелось квалифицированных врачей. Были только несколько фельдшеров, сестер милосердия, сиделок и один фармацевт149.

Обратимся теперь к строкам книги одного из первых исследователей красного террора С. П. Мельгунова «Красный террор в России 1918—1923», вышедшей пятым изданием в Москве в 1990 г., где упоминается город Екатеринбург. Относятся они к 1921 г. Ссылаясь на издание «Рев. Россия» №12/13, Мельгунов сообщает: «Из концентрационного лагеря в Екатеринбурге бежало 6 человек. Приезжает заведующий отделом принудительных работ Уранов, выстраивает офицеров, содержащихся в лагере, и „выбирает“ 25 человек для расстрела – в назидание остальным»150.

Труды современных исследователей позволяют уточнить данные, касающиеся Екатеринбургского концлагеря №1, приведенные С. П. Мельгуновым. Во-первых, заведовал Губернским подотделом принудительных работ Семен Никифорович Ураков151. Во-вторых, в июле 1921 г. в лагере расстреляно было не 25, а 30 офицеров, содержащихся в концлагере №1 (5 – за подготовку к побегу и 25 заложников). А в августе – еще 6 офицеров, совершивших побег 2 июля. События лета 1921 г. подробно описаны Н. И. Дмитриевым в статье «Побег из застенка»152.

Кратко дело состояло в следующем. Действительно, бежать из лагеря принудительных работ было от чего. И бежали не только из лагеря, но даже из Екатеринбургской тюрьмы – только за первое полугодие 1920 г. бежало 23 человека153. Какие меры предписывала центральная власть для предотвращения побегов? Еще 17 декабря 1919 г. был издан декрет Совнаркома за подписью Ленина о порядке отпуска заключенных на работы в советских учреждениях, где указывалось, что в случае побега заключенного поручителя, под чью ответственность работал заключенный, немедленно арестовывать на срок 3 месяца без права изменения меры пресечения154.

Нарастание голода участило побеги. Последовал приказ №118 Екатеринбургского губисполкома, губчека и губотдела принудительных работ от 27 мая 1921 г. Приказ гласил: «Ввиду участившихся за последнее время случаев побега арестованных… а также ввиду того, что неоднократно выясняется, что побег тем или иным заключенным совершен благодаря содействию остальных заключенных из той группы, с которой бежавший находился в одной камере… или на внешних работах… – в целях быстрого прекращения этих явлений и устранения их в будущем, дабы пресечь возможность новых преступных действий со стороны злостных преступников, каковые уже имели место среди сбежавших ранее, настоящим приказывается: ввести во всех местах заключения Екатеринбургской губернии круговую поруку среди арестованных, и ОБЪЯВЛЯЕТСЯ для сведения, что с момента издания настоящего приказа впредь за каждого сбежавшего арестованного будет расстреляно 5 человек из той группы, из которой сбежал арестованный, и того рода преступления, к которой относится сбежавший с места заключения или с места работ арестованный […]». Подписали: Предгубисполкома Израилович; Зампредгубчека Г. Штальберг (Герта Штальберг. – К. С.); Завгуботдела принудительных работ А. Зверев155.

Совершались побеги и из лагеря №1. Так, 17 мая 1921 г. скрылся Константин Голубев. Совершили побег офицеры Килосов, Короткин, Шайтанов, Щапов, всего около десяти человек156.

В такой обстановке и был совершен побег из Екатеринбургского лагеря №1: шесть офицеров покинули лагерь 2 июля 1921 г. Далее в своей статье Н. И. Дмитриев описывает обстоятельства этого дела. В ходе дознания допрошенные офицеры заявили, что знали о приказе №118 и о возможном расстреле оставшихся в лагере одногруппников, но не предполагали, что такое может свершиться на практике. Хотя некоторые офицеры пытались отрицать сам факт разговоров о побеге и личного участия в нем, но в ходе разбирательства (т.е. оно все-таки производилось. – К. С.) все вынуждены были признать подготовку к побегу. (Должны были бежать восемь офицеров. – К. С.).

В своем заключении по допросам Ураков писал: «Из настоящего донесения усматривается твердое желание и подготовка к побегу, который был намечен на понедельник. Настоящий побег был предупрежден исключительно благодаря сообщению, сделанному заключенным Степановым Павлом Гавриловичем […] К упомянутому Степанову прошу принять меру поощрения, а к остальным применить на основании приказа №118 высшую меру наказания […]»157. Этим и ограничилось участие С. Н. Уракова в расследовании этого дела.

В ходе дознания выяснено, что конвоир красноармеец Бойко в нарушение приказа отпустил девятерых офицеров, отправленных в лес для постановки изгороди из колючей проволоки вокруг огорода для концлагеря, для сбора ягод и покупки молока у проходивших по тракту деревенских женщин. При этом три офицера (Коземаслов, Чиркунов, фамилия еще одного неизвестна) отказались от побега.

На следующий день в лагере были сформированы два списка. Первый состоял из имен и фамилий пяти офицеров, только готовившихся совершить побег. Второй список включал фамилии двадцати пяти офицеров, входивших в одни и те же десятки с бежавшими в эти же дни шестью офицерами. Составленные списки комендант лагеря А. Филатов немедленно направил председателю Екатеринбургской губчека А. Г. Тунгускову для привлечения виновных «к высшей мере наказания на основании приказа №118».

В ходе заседания Екатеринбургской губчека 4 июля 1921 г., в котором участвовали А. Г. Тунгусков (председатель), А. Крылов, Г. Н. Штальберг, А. Я. Калькштейн (секретарь), были рассмотрены списки «белых офицеров, пытавшихся бежать из лагеря» из пяти человек (А. М. Чечулин, Н. В. Бардин, С. М. Алексеев, В. Н. Боярский, В. Н. Левашов) и «белых офицеров, в десятках из коих бежало шесть человек» – из 25 человек. Постановили: «На основании приказа губисполкома, губотдела принудительных работ и губчека всех перечисленных лиц, обвиняемых в организации и содействии побегу, будучи связаны круговой порукой, согласно вышеупомянутого приказа от 27 мая с/г за №118, подвергнуть высшей мере наказания – расстрелять». 4 июля приговор был приведен в исполнение.

Все шесть действительно бежавших офицеров вскоре были задержаны крестьянами в Ирбитском районе и переданы милиции. 3 августа дело об их побеге было заслушано на заседании членов коллегии Екатеринбургской губернской чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности. В ночь с 3 на 4 августа они были расстреляны158.

Остается добавить, что среди расстрелянных заложников, чьи автобиографии приводится в статье Н. И. Дмитриева, указан подполковник Иннокентий Иннокентьевич Китновский (1878—1921). Выпускник Казанского пехотного юнкерского училища храбро воевал, защищая Россию. Командовал батальоном, 29 мая 1915 г. произведен в подполковники, а 7 ноября того же года награжден Георгиевским оружием. Был ранен, после возвращения из германского плена, 27 августа 1918 г., мобилизован в белую армию. Как инвалид назначен начальником Новониколаевской унтер-офицерской школы, а затем получил назначение на фронт в качестве завхоза полка159.

Но на следующий год в редакцию журнала пришел отклик историка из Барнаула А. Краснощекова на первую часть статьи, где сообщалось небольшое дополнение. «Судя по всему, Китновскому удалось скрыть факт активного участия в боях против Красной армии. Есть сведения, что летом-осенью 1919 г. он командовал 2-м штурмовым полком 3-й Сибирской штурмовой бригады (с августа 1919 г. в составе Сводной Сибирской дивизии)»160 (выделено мною. – К. С.).

В январе 1922 г. в Екатеринбургском концлагере №1 числилось 784 заключенных. При этом более четверти из них составляли бывшие белые офицеры. Их средний возраст – 27,5 лет. Не укладывается в сложившийся стереотип белого офицера социальное происхождение этих бывших колчаковцев: из крестьян и мещан (поровну) – 88%, остальные – из духовного звания, казаков, почетных граждан и лишь три человека – из дворян. Ясно, что основную массу заключенных составляли младшие офицеры161.

Екатеринбургский губернский концентрационный лагерь №1 был одним из первых опытов молодого государства в налаживании аппарата карательной системы, строительства собственно советских мест заключения. В этом смысле лагерь еще не имел жесткой дисциплины, достаточного количества конвоя, чтобы водить заключенных на работы. Более того, осужденные имели возможность жить при учреждениях, где они работали. Техническое состояние, условия содержания заключенных, необустроенность быта, наличие библиотек и школ, относительно гуманное отношение к заключенным – факторы, свидетельствующие о том, что лагерная система только зарождалась.

Но условия продолжающейся Гражданской войны, разруха и голод, воцарившиеся в стране, все более ужесточали режим содержания в местах заключения. О чем свидетельствуют события лета 1921 г. в Екатеринбургском концлагере №1.

В том же 1921 г. ЦК РКП (б) создал комиссию, которая предложила пересмотреть дела в отношении всех лиц, попавших в места заключения в годы Гражданской войны. В результате были проведены массовые амнистии и пересмотр дел тех заключенных, которые не подпали под них. Декрет СНК РСФСР от 28 ноября 1921 г. обязал Народный комиссариат труда и его местные органы содействовать трудоустройству заключенных, для чего была издана специальная инструкция.

Постановлением СНК от 25 июля 1922 г., и совместным постановлением НКЮ и НКВД от 12 октября 1922 г., все управление местами заключения было сосредоточено в НКВД с образованием в его составе Главного управления местами заключения (ГУМЗ), а лагеря и бывшее Главное управление принудительных работ упразднили. Так, в Екатеринбурге появилось Губернское управление местами заключения (ГУБУМЗАК), существовавшее до 15 декабря 1923 года. Однако в ведении ВЧК, а затем и ОГПУ осталось значительное количество специальных лагерей, деятельность которых регулировалась совершенно секретными инструкциями и приказами по линии Государственного политического управления (ОГПУ)162. В 1930-е гг. из подобных лагерей вырос «архипелаг ГУЛАГ».

Глава 3. Лишение избирательных прав граждан в 1920—1930-е гг. как инструмент негативной социальной селекции

3.1. Правовая основа процесса лишения избирательных прав (А. П. Килин)

После октября 1917 г. экономические преобразования были подчинены политическим целям – удержанию власти, социальному переустройству старого и формированию нового общества. Одним из методов классовой борьбы в условиях новой экономической политики было внесудебное ограничение в гражданских правах значительной части населения.

Большевики, «диалектически» сочетая идеологический догматизм и прагматизм в оперативном управлении, с одной стороны декларировали демократические принципы, а с другой подвергали дискриминации значительную часть населения. Нельзя утверждать, что в данном случае был реализован принцип «кто был ничем, тот станет всем», поскольку, помимо «бывших», ряды маргиналов пополнили новые «неполноправные свободные».

Механизм внесудебного лишения избирательных прав позволял отстранить от легальных форм управления на самых разных уровнях власти и в самых разнообразных сферах не только «бывших», но и «неблагонадежных». Среди представителей последних были как те, кто эксплуатировал чужой труд, так и те, кто занимался торговлей. Лишение частных предпринимателей избирательных прав, то есть дискриминация граждан по признаку профессиональной деятельности, заслуживает особого внимания, поскольку демонстрирует «законные, но не противоправные» действия властей, так как граждане существенно ограничивались в своих правах за занятие легальным видом деятельности, которую государство облагало налогами.

Отметим внесудебный, административный порядок лишения избирательных прав граждан, что является радикальной мерой по современным меркам. Так, в сельской местности включение человека в список лишенных избирательных прав и исключение из списка избирателей могло производиться на бездокументной основе, т. е. со слов односельчан или представителей сельсовета человек объявлялся «торговцем» или «кулаком».

Правовая среда Советской России 1920-х гг. была уникальной и единственной в своем роде. Законодательство монархической России в первые годы после Октябрьского переворота использовалось для нужд нового государства в части, не противоречащей декретам советской власти и духу «революционной законности».

Подобно многоукладной экономике, в законодательной практике присутствовали элементы прежнего буржуазного права, над которыми доминировали нормы «революционной законности». Последние сочетались с неписаными правилами – «большевистской этикой» и базировались на восприятии общества через призму классовой борьбы, таким образом можно говорить о специфической модели «правового плюрализма». Оценка конкретных ситуаций с этой, специфической, точки зрения была повсеместной. В таких условиях грань между законом и беззаконием в деятельности органов власти и управления зачастую становилась прозрачной и трудноразличимой.

По прямому признанию В. И. Ленина, революционные декреты служили, прежде всего, целям пропаганды, а главное, и они, и весь гигантский массив юридических документов, практика юридических органов строились в соответствии с «духом революционного правосознания», ни в коей мере не ограничивали всевластие партийных чиновников и административного аппарата партийного государства, юридически облагораживали ничем не ограниченные внесудебные и судебные репрессии, расправу с неугодными, «контрреволюционерами» и «оппозицией»163.

С. С. Алексеев отмечает две особенности советского права. Во-первых, в него непосредственно включалось социальное революционное право, т. е. «неправовой» в юридическом смысле феномен; во-вторых, оно было носителем тоталитарной идеологии, которая, подчинив право, пропитав его догмами, превратила правовую систему в предельно заидеологизированную, тоталитарную, утратившую коренные правовые ценности164.

Учитывая специфику правовой среды советской России, приходится констатировать, что ограничение значительной части членов общества в гражданских правах (лишение права голоса на выборах) с формальной точки зрения было законно165. В Конституциях РСФСР 1918 и 1925 гг. содержалось положение, в соответствии с которым, наряду с заключенными и душевнобольными, целый ряд категорий граждан (на основе классового или профессионального признаков) лишались права избирать и быть избранными (пассивного – быть избранным и активного – избирать). К категории «лишенцев»166 относились «классово чуждые» элементы, идеологические противники, представители некогда правящих групп и сословий, а также граждане, не занятые в обобществленном секторе производства. В своей работе Г. Алексопулос пишет о том, что «Ленин заявил, что его партия „лишит избирательных прав всех граждан, препятствующих социалистической революции“»167.

Основными источниками при изучении проблем избирательного законодательства 1920-х являются Конституции РСФСР 1918 и 1925 гг. и «Инструкции о выборах городских и сельских советов и о созыве съездов советов».

Последовательное изучение инструкций по выборам 1920 г.168, 1925 г.169 (изданной в связи с принятием новой конституции), 1926 г.170, а также 1930 г.171, дает возможность проследить изменения в избирательном законодательстве советской России в части лишения граждан избирательных прав.

Закономерным является юридическое оформление de jure тех изменений, которые произошли в реальной практике de facto. Любые корректировки инструкции о выборах свидетельствовали о необходимости приведения юридических норм в соответствие с требованиями жизни. Так, появление постановления ВЦИК от 10 апреля 1930 г. и последующие уточнения, несомненно, свидетельствуют о массовых злоупотреблениях и нарушениях в правоприменительной практике избирательного законодательства172.

Рассмотрим инструкции о выборах и сопоставим содержащиеся в них отдельные положения в части категории лишенных избирательных прав.

В инструкции 1920 г. говорилось: «Не избираются и не могут быть избранными… а) лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли, как то: заводчики, фабриканты, деревенские кулаки и другие паразитические элементы, эксплуатирующие труд рабочих, служащих, деревенских батраков и т. д.; б) лица, живущие на нетрудовой доход, как то: проценты, доходы с предприятий, имущество и т. п.; в) спекулянты, частные торговцы, торговые и коммерческие посредники; г) монахи, духовные служители церквей и религиозных культов всех вероисповедований, сект и т. п.; д) служащие и агенты бывшей царской полиции, особого корпуса жандармов, охранных отделений; е) полиция и милиция всех бывших контрреволюционных правительств, существовавших во время Гражданской войны [для Урала это было связано, прежде всего, с правительством адмирала Колчака. – А. К.]; ж) члены царствующего дома в России; з) лица, бежавшие с контрреволюционным правительством во время его бегства от Красной армии [для Урала это означало „бегство с Колчаком“. – А. К.]; и) лица, признанные в установленном порядке душевно больными или умалишенными, а также лица, состоящие под опекой, и осужденные за корыстные или порочные преступления на срок, установленный законом или судебным приговором»173.