скачать книгу бесплатно
Кажется, кто-то высасывает внутренности – паук с бесцветными рыбьими глазами, постепенно наливающимися моей кровью.
Трогается машина.
«Нас везут на убой».
Пытаюсь отвлечься на что-то, разглядываю бойцов, но взгляд никак не может закрепиться на чем-либо. Небритые скулы, чей-то почему-то вспотевший лоб, ствол автомата, берцы с разлохматившимся охвостьем шнурка, потерявшего наконечник. Мысленно я засовываю это охвостье в дырочку для шнурков в берцах – обычно из разлохматившегося шнурка извлекается одна нитка, эту нитку нужно просунуть в дырочку, а с другой стороны прихватить ее двумя пальцами и потянуть – так вытаскивается шнурок.
Начинают ныть ногти, мне кажется, я их давно не стриг, я даже ощущаю, как они отвратительно скользнут друг по другу, когда нитка выскочит из пальцев. Меня начинает мутить. Закрываю глаза. Во рту блуждает язык, напуганный, дряблый, то складывающийся лодочкой, собирающей слюну, то снова распрямляющийся, выгибающийся, тыкающийся в изнанку щеки, где так и не зажила со вчерашнего дня ранка, когда я, вернувшись с поста, жадно ел и цапнул зубами мягкую и болезненную кожу, мгновенно раскровенившуюся и пропитавшую соленым вкусом хлеб, кильку в томатном соусе, только луку было ничего не страшно, его вкус даже кровь не перебивала, разве что щипало от него во рту, в том месте, где, как мне казалось, дряблыми лохмотками свисала закушенная щека.
«Странно, что вчера вечером я, когда мы поминали десантничка, эту ранку не замечал. Наверное, сегодня язык ее растревожил…»
Наконец и язык успокоился и повалился лягушачьим брюшком на дно рта, ткнувшись кончиком в зубы и проехавшись напоследок по черному от курева налету на зубах.
Пытаюсь задремать. На брезентовое покрытие кузова голову не положишь – трясет. Расставляю ноги, с силой упираюсь в ляжки локтями, кладу лоб на горизонтально сложенные руки. Так тоже качает. И еще сильнее тошнит. Сажусь прямо, закрываю глаза. На долю секунды открываю их, фиксирую пацанов и разглядываю потом, уже закрыв глаза. Успеваю рассмотреть только нескольких – задумчивого Шею, бледного Кешу Фистова с эсвэдэшкой между ног, с силой сжавшего зубы, так что выступили челюсти, будто сдерживающего матерную ругань Диму Астахова… Остальные расплываются. Еще раз открывать глаза мне лень, тяжело, не хочется, неинтересно – из перечисленных причин можно выбрать любую, и каждая подойдет. Чтобы отвлечься, начинаю считать. «Один, два, три, четыре…»
Мне почему-то кажется, что я считаю наших пацанов, отмеряю их жизни, как на счетах, и поэтому испуганно прекращаю это занятие и начинаю снова уже с пятидесяти.
«Пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят четыре…»
Язык лежит, как сонная лягва в иле.
«Сто сорок, сто сорок один, сто сорок два…»
На ухабах зрачки метаются под веками, как плотва.
«Четыреста одиннадцать, четыреста… какое число было только что?»
Пахнет деревьями, ветками, землей. Значит, выехали из города. Нет, не буду глаза открывать.
«Тысяча семьсот девяносто… Тысяча семьсот девяносто пять… Может, я не о том думаю? Может, нужно что-то решить с этой жизнью? А чего ты можешь решить? И кому ты скажешь о своем решении? И кому оно интересно? Тысяча семьсот девяносто семь… или шесть? Или семь?»
Машины останавливаются. Открываю глаза. Минимум пейзажа – голая земля, почему-то отсыревшая.
Кто-то из сидящих ближе к краю высовывается из кузова.
– Чего там? Чего? – спрашивают сразу несколько человек.
Пацаны, шевеля затекшими конечностями, поднимаются и, согнувшись, толпятся у края кузова, но Семеныч уже вызвал по рации Шею и Столяра и, даже не дождавшись их ответов, приказывает всем оставаться на местах.
– Курить-то можно? – спрашивает кто-то у Шеи.
Шея молчит, я закуриваю; после первой затяжки сладостно жую – будто ем дым. Сладкий, вкусный дым, нравится… Опять нравится…
Шея смотрит на меня недовольно. Не только потому, что я закурил без разрешения, но потому, что он дым не любит – некурящий у нас взводный. А машина, хоть и кузов, – все-таки помещение, надо и честь знать. Делаю несколько жадных затяжек и бычкую сигарету о пятку берца. Машина трогается. Ищу, куда бросить окурок, и, не найдя места, роняю его на пол. Некоторое время смотрю, как он катается по полу, пачкая мухоморного окраса фильтр.
На ухабах машины переваливаются, пацаны с трудом держатся кто за что может.
«…Какая тягомотина, скорей бы уж…»
Смотрю на улицу, там появляются деревья, не знаю их названия. Какие-то деревья, из тех, что растут только в Чечне. По крайней мере, в Святом Спасе они точно не растут. Впрочем, я и тех деревьев, что растут в Святом Спасе, по названиям не знаю. Береза, дуб, клен и все. А, еще рябина… «Ой, рябина кудря-я-вая…» И калина. Калина – это дерево? Я не успеваю додумать. Машины снова останавливаются, моторы глушатся; какое-то время гудит бэтээр – тот, что шел первым, но вскоре и он смолкает.
Все сидят молча.
Смотрю на улицу, вижу кабину грузовика, шедшего за нами, лицо шофера. Не могу понять его настроения, черты лица расплываются. Зато появляется лицо Семеныча – он подошел к борту нашего кузова, заглядывает внутрь, командирским нюхом оценивая состояние коллектива.
– Разомните косточки, ребятки… – говорит Куцый, видимо, оценивший наше состояние как нормальное.
Все с готовностью вскакивают с мест, и поэтому долго приходится стоять согнувшись, дожидаясь, пока ближние к краю выпрыгнут из машины; карманы разгрузки, отягощенные гранатами, тяжело свисают, мышцы спины и шеи начинают ныть. Наконец подходит моя очередь. Спрыгиваю не очень удачно, потому что приземляюсь на пятки («Чему тебя учили?» – злюсь), боль бьет в мозг и теряется там.
Осматриваюсь по сторонам. Бродят люди, каждый о своем молится. Вижу нескольких мужиков в танкистской форме, а где танки? А, вот стоят…
Холмистая местность, никаких признаков жилья. Быть может, за тем холмом?
– За тем холмом… – доносится обрывок разговора.
Оборачиваюсь на голос. Стоят Черная Метка, Семеныч и танкист без знаков отличия, но сразу видно – служивый никак не меньше капитана. Вояка указывает на холм рукой. По-детски хочется их подслушать. Мне кажется, они говорят друг другу правду, какую нам постесняются открыть. Что-то вроде: «Пятью-шестью бойцами придется пожертвовать, а что делать…» Но я не двигаюсь с места и даже отворачиваюсь от командиров.
Семеныч объявляет построение.
– Вот за тем холмом находится село… Совершаем бросок. Рассредоточиваемся на холме, у взгорья, выше не забираемся, не светимся. Как только мы достигнем обозначенного рубежа, двинутся танки в объезд холма. Дожидаемся, когда они выйдут на прямую, и делаем рывок следом. До села триста или чуть более метров.
«А почему сначала мы побежим, а танки потом? – думаю я. – Танки быстро пойдут, и мы за ними не поспеем – километра полтора жилы рвать, поэтому сначала мы, – отвечаю сам себе. – Тем более что они вверх не полезут, а за ними бежать – круг давать… На полянке же наши железные машины в полный дух попрут. И мы за ними. Остается только уповать, чтобы чечены спали, пока танки не выйдут на прямую. Если чечены, конечно, уже не проснулись. Наверняка ведь не спят, дожидаются. И еще вчера вечером пристрелялись к полянке. И мин там понаставили, и противотанковых, и противопехотных, и мин-лягушек, которые скачут, и мин-липучек, которые липнут, и еще особенных мин, которые реагируют только на отдельных невротиков. Бляха-муха, какой ужас… Может, разбежаться и вдариться головой о кузов? Потом скажу, что у меня было минутное помешательство…»
– В нескольких, предположительно четырех ближних к поляне домах и амбарах располагаются боевики, – продолжает Семеныч. – Возможно, они есть и в селе, но в селе живут и мирные люди, поэтому…
– Поэтому аккуратно, – вставляет Черная Метка.
– Ну щас, «аккуратно», – передразнивает его шепотом Астахов, – надо было с «вертушек» расхерачить это село…
– Что мы, пехота? – буркает кто-то недовольно неподалеку от меня.
– А что, спецназ? – спрашивает Астахов.
– Да, спецназ.
– Хотел, чтобы солдатики село взяли, а ты там зачисткой занимался? – зло говорит Астахов.
– Разговорчики, – обрываю я парней.
– При подходе, если не начнется бой, блокируем дворы, где предположительно находятся боевики, и дальше – по обстоятельствам. Если бой начнется раньше, окапываемся, подавляем огневые точки противника.
– Может быть, лучше подкоп под село сделать? – говорит Язва тихо. – Вылезем, как кроты, из земли… «А вот и мы!»
– Кони не живут под землей, – отвечает Плохиш, кивая на Суханова. – И для этого мерина нору надо рыть огромную.
– Зато прикинь, как удивятся чечены, когда из-под земли вылезет целая лошадь, – говорит Язва.
– Выходим через пять минут, – заканчивает Семеныч.
Пацаны неспешно расходятся.
– Сергей! – говорит Язва, столкнувшись лицом к лицу с Монахом.
– Чего? – отзывается Монах неприязненно.
– Держи хрен бодрей, – зло отвечает Язва.
«Помолиться, что ли? – думаю. – Ни одной молитвы не знаю.
Господи-Господи-Господи-Господи…»
Подхожу к машине, прислоняюсь плечом к борту. Хочется лечь. Внутренности уже высосаны, пустое нутро ноет, где-то на дне живота, как холодец, подрагивает отвалившийся ломоть мяса.
«Мое тело, славное мое тело…» – я пытаюсь почувствовать свои руки и сначала чувствую автомат, его холод, а потом, кажется, свои куда более холодные пальцы; еще я хочу почувствовать кожу, соски и узнаю их, сморщенные, как у старика, болезненно потершись о тельник.
«Мое тело», – еще раз повторяю я.
Пытаюсь согнуть и разогнуть окоченелые пальцы, они не поддаются.
– Егор, строй своих к броску.
«Чей это голос? Кажется, взводный что-то сказал…»
Выискиваю взглядом Кизю… Монаха… Степку Черткова… Скворца… Андрюха Конь стоит, расставив ноги, держит пулемет наперевес…
«Надо же, я еще людей узнаю…» – удивляюсь себе.
Открываю рот, хочу что-то сказать, но раздается нечленораздельный, сиплый звук. Озираюсь по сторонам: не заметил, не услышал ли кто… Говорю несколько слов шепотом: «Е-гор… из-за леса, из-за гор… Егор… едет дедушка Егор… сам на коровке… детки на лошадках… внучки на козлятах… а жена на сивом мерине…» Нет, дар речи еще при мне.
– Строимся, братцы!
До того как мы взберемся на холм, нас, наверное, не убьют.
Построившись повзводно, нерешительно топчемся.
– С Богом, родные… – говорит Семеныч по рации.
Хватаю ртом воздух, ноги уже бегут. Легко бежать, кажется, толкнусь сейчас и взлечу… Рассыпаемся по взгорью, между бойцами – пять-семь метров, я первый, пацаны чуть поодаль. Слышатся топот и мерная тряска чего-то железного в карманах. В голове ни одной мысли, они высыпались во время бега. На голове шапочка, в руках автомат. Все на месте.
Подъем становится круче, сбавляем ход. Еще десять шагов, еще пятнадцать, еще пять… Так бы и взбираться на этот холм бесконечно.
«Сейчас выползем наверх, а там – море… И в море Дашенька», – неожиданно проносится в голове, как испуганная птица, одна мысль.
– Стой! – глухо говорит Шея.
Падаем на землю: ноги расставлены широко, левая рука, при-согнутая в локте, выбрасывается вперед, в правой – ствол; при падении основной упор приходится на левую руку.
Семеныч, Шея и Столяр уползают выше, у всех троих бинокли. Замечаю, что они ползут к нескольким людям, уже пришедшим и разместившимся на холме до нас.
«Разведка, смотри-ка ты…»
Позади раздается ровное мощное гуденье.
«Танки».
Смотрю в упор на землю. Рация подо мной.
«Не услышу».
Ложусь на бок.
– Выдвигаемся, – слышится тут же чей-то голос в динамике.
«Как быстро», – успеваю подумать я.
– Пошли! – говорит Язва.
Гудение все ближе.
Выбегаем на холм, отчего-то пригибаясь.
Селение подставляет солнцу бока ладных, высоких домов. Много деревьев. Глаза елозят туда-обратно, ищут те самые четыре дома, которые нам нужны…
«Где? Где? Где? Да вот же они!» – понимаю я.
Одновременно выезжают, взрыхляя землю, два танка, выворачивают напрямую. А за ними и бэтээры. Солдатики, приехавшие на броне, спрыгивают, спотыкаясь. Мы стремимся к машинам, как цыплята. Немного путаемся – одно отделение с другим.
Шея орет на Хасана:
– За бэтээром выстраивайтесь, за бэтээром!
«Ага, нам танк достался!» – думаю я.
Каждое отделение встает за своей машиной.
«А ведь нехерово быть командиром, – думаю я, догоняя чуть сбавивший ход танк и глядя на его монументальную тушу, подрагивающую в двадцати шагах от меня, – я ближе всех к этой махине…»
Выпрыгиваю из колеи танка, беру в беге немного влево, пытаясь разглядеть село.
«Ну на хрен, – решаю для себя, – вдруг там и правда мины… Приедут куда надо…»
Смотрю направо: Язва сосредоточенно бежит рядом. Его нагоняет Андрюха Суханов с пулеметом. Тяжело такую железяку тащить, наверное. Но на то он и Конь.
Почему не стреляют? Ну стреляйте же… А мы по вам из танка. Узнаете тогда, как в Егорку метиться.
Оглядываюсь на пацанов. Лица сосредоточенные, мокрые. Только сейчас понимаю, что и по моему лицу стекает горячий пот… Облизываю губы, касаясь языком щетины над губой, и чувствую соленый и пыльный вкус…
Близко, мы все ближе. Сгущается страх – в моих запыхавшихся всхлипах и в дыхании бегущих рядом, в самом воздухе. Вот сейчас нас разделит на живых и неживых пулеметная очередь, и небо для кого-то яростно вспыхнет, а для кого-то – погаснет. И кто-нибудь перешагнет через меня и побежит дальше.
